Никогда не думала, что мне придется искать свое призвание. Обстоятельства заставили меня начать эти поиски, да так они и продолжаются. За последние годы меня увольняли шестнадцать раз. (Смеется.) Мне пришлось бы покопаться в своих записях, чтобы перечислить вам все места, откуда меня увольняли». Ей тридцать пять лет.
— Я росла в набожной католической ирландской семье. Когда мне исполнилось восемнадцать, я решила стать монахиней. Еще я мечтала стать врачом. И потому поступила в религиозный орден — Общину медицинских сестер. Но в больницу меня ни разу не послали: я работала на огороде, выполняла обязанности секретаря, была кухаркой и еще кастеляншей. Работа была мне по душе. Но через шесть лет мне предложили уйти из общины. Не знаю почему. Вероятно, я пришлась не по душе матери-настоятельнице. Мне было очень обидно, что меня выгнали. Я только плакала. Но едва ушла, как принялась искать что-нибудь новое, увлекательное.
Мне было уже двадцать четыре года, немного поздновато для изучения медицины. Тогда я решила заняться социологией. Вечером я посещала занятия в университете, а днем работала кассиром в банке. Вскоре я заметила, что в банке совсем нет черных служащих. Я поговорила об этом с работником отдела кадров, с управляющим. И не успела я оглянуться, как сослуживцы перестали со мной разговаривать, а раньше я приходила и всем улыбалась, а они говорили: «Привет».
Одна молодая женщина — мы с ней беседовали о религии, она лютеранка — так она сказала, что согласна со мной, но боится потерять работу. Она предупредила меня, чтобы я была осторожней. Да нет, сказала я, судя по фамилии, управляющий — ирландец и хороший католик. (Смеется.) Я обратилась в бюро по труду. Там мне сказали, что смогут помочь, только если я займусь организацией профсоюза. Тогда я сразу же стала агитировать за профсоюз. Вскоре меня вызвал управляющий. «Сначала вы заводите речь об интеграции, теперь — о профсоюзе. Если вы не одумаетесь, мы с вами расстанемся».
Однажды в банк пришла просить работу негритянка. Когда я увидела, что она уходит, я пошла за ней — сказала, что мне нужно ненадолго выйти. Я догнала ее на улице. Она подумала, что я чокнутая. Я посоветовала ей, если её не приняли, обратиться в ФЕПС [1] и держать связь со мной. Через несколько дней она мне позвонила. А еще через несколько дней меня уволили.
Потом я работала в исправительной школе для девочек. Они постоянно приходили делиться своими проблемами ко мне, а не к монахиням, потому что я была моложе, не носила монашеского одеяния, иногда шутила с ними. Меня попросили уйти.
Затем я работала в больнице санитаркой в хирургическом отделении, среди больничных служителей были люди, которые пытались организовать в больнице профсоюз. Я не очень-то могла помочь, потому что училась, участвовала в движении за мир и ни сил, ни времени у меня не оставалось. Но я поддерживала эту идею. Я научила работников прачечной связаться с профсоюзом. Меня вызвал заведующий кадрами. Отзывы о моей работе были прекрасные, но он меня уволил.
Затем я работала заправщицей на бензоколонке — мне надоело работать в четырех стенах. В автомобилях я немного разбиралась. Меня уволили, потому что я отказалась стать любовницей хозяина. Там я проработала всего месяца два.
Когда я закончила учебу, то поняла, что хочу заниматься профсоюзной работой. Я поступала работать на разные предприятия, не входящие в профсоюз, и налаживала контакты. На одном заводе я работала на станке, нарезавшем гайки и болты, а еще сверловщицей. Мне всегда нравилась механическая работа, ручной труд. Труд, в который вкладываешь энергию.
Я сменила много заводов, меня всюду увольняли. В промежутках я для заработка работала в такси. Прежде мне нравилось водить машину. Но тут я и к этому потеряла вкус — очень уставали глаза и шея. Иногда случались забавные истории. Я ведь белая, и пассажиры мне говорили: «Наверно, в городе есть районы, куда вы предпочитаете не ездить?» А я отвечала: «Да, есть такой район». «Какой?» — спрашивали они и ждали, что я скажу Саут-Сайд. А я говорила: «Петля. Ездить там очень сложно». (Смеется.) Они тут же замолкали. Хотите верьте, хотите нет, с этой работы я сама ушла.
В 1970 году я занималась переписью. Ну и бюрократизм! Постоянно меняли заведующих отделами, увольняли людей, переводили их с места на место. Вместо того чтобы сказать прямо: это временная работа, на два-три месяца — они придираются к тебе и увольняют. А когда тебя увольняют, труднее найти другое место. Всех это очень злило. Меня уволили за вульгарные выражения. (Смеется.) Я послала заведующего куда подальше... Этого было достаточно.
Потом еще на одном заводе я работала на токарном станке. Там действовал профсоюз сталелитейщиков. Я ходила на собрания, выступала. На заводе было пять тысяч рабочих, а на собрания ходило от силы человек тридцать. Я все время ставила вопрос о технике безопасности и об охране здоровья. Председатель профсоюза там был ставленником хозяев, но несколько человек заявили ему: «Надо ввести Бекки в комиссию по технике безопасности и охране здоровья. Ей там самое место». Я пришла в пожарное управление и выяснила правила. Некоторые двери в цехе не открывались — их заставили всякими ящиками. Ну, я и подняла об этом вопрос.
Работа эта была мне по душе. Работая, я училась играть в шахматы. Надо мной подшучивали, потому что я покупала учебник шахматной игры, вырывала из него страничку и клала на станок. В трехминутные промежутки, пока деталь оттачивалась, я изучала эту страничку. Мне говорили: «Ты все книги так читаешь—по странице?» Они покатывались с хохоту.
С людьми я ладила. У нас завязалась дружба. Одна женщина, Мэй, была отличным токарем, но на больших станках работали только мужчины, и зарплата там была выше. Мэй знала, что ей такого станка не дадут, и даже не заговаривала об этом. Я очень рассердилась на нее. Высказала все, что о ней думаю. Я попросила перевести меня на большой станок и уговорила другую девушку сделать то же самое. Чтобы прецедент создать. А затем того же потребовала и Мэй. Кадровик вызвал нас всех и давай объяснять, какая это тяжелая работа. А я вытащила из кармана брошюру, изданную Комитетом равных производственных возможностей, и показала ему параграф седьмой Закона о гражданских правах от 1964 года. Он даже бровью не повел и говорит: «Разумеется, Мэй, если вы сами хотите, то пожалуйста. Квалификация у вас достаточно высокая». Ну, Мэй и получила большой станок.
В конце концов они меня уволили под предлогом, будто я дала о себе неверные сведения. Я не написала, что работала в банке: я знала, что они мне не дадут хороших рекомендаций, и тогда бы этой работы мне не получить. Еще я не упомянула о том, что имею высшее образование. Это было бы подозрительно: раз у тебя диплом, так что ты идешь к станку?
Я подала жалобу, и профсоюзу пришлось обратиться в арбитраж. Да что там! Они тут же другое выкопали -— что я еще в банке боролась за гражданские права. Взялись за дело серьезно, раскопали все, что где обо мне было написано. Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности взяла меня на заметку, потому что я сотрудничала в Комитете против призыва студентов в армию.
Ну, и арбитраж вынес решение в пользу компании. Рабочие приняли это близко к сердцу. Они говорили, что хотели бы мне помочь, но боялись выступить в мою поддержку. Они были здорово напуганы.
Мое здоровье было сильно подорвано. У меня начался артрит. Я упала с лошади, у меня были переломы. На шее я носила специальный воротник, все лицо покрылось прыщами. «Вы не должны перенапрягаться»,— посоветовал не врач. Но я начала заниматься карате после того, как меня изнасиловали, я решила, что надо же уметь защищаться. Я пошла к напрапату, и он одобрил мои занятия карате. Он подобрал мне режим питания, и мое здоровье улучшилось.
Затем я работала в профсоюзе электриков. Меня послали в Огайо. Там я вступила в клуб любителей карате. Но раза два мне сильно досталось, и я бросила карате. Тогда я решила заняться гимнастикой йогов. Это мне больше подошло. Даже во время напряженной работы я каждый день занималась гимнастикой. Она вошла в мою жизнь. Сейчас я преподаю ее.
В Огайо я была очень занята. Я организовывала отделение профсоюза на электромеханическом заводе, где работало 1300 человек, главным образом женщины. Я так закрутилась, что моим единственным спасением стала гимнастика йогов.
Меня уволили из профсоюза. Не по политическим причинам. Просто я привыкла говорить, что думаю, участвовала в движении за равные права женщин, и я не замужем. А тут еще пошла мода говорить о всяких там отклонениях. Нашлись люди, которые свалили все это в одну кучу. Ну и вот.
Это ведь тот же прием, что и с коммунизмом. Всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал, не коммунистка ли я, я отвечала: «И что из этого следует?» Вот и с движением за равные права то же самое. Только тут уж они не коммунизмом пугают, а черт те чем. Мне кажется, потому меня и уволили. Из-за всяких инсинуаций.
А в результате многие пострадали. Конечно, не оттого, что меня уволили: не такая уж я незаменимая. Но вот профсоюз может потерять этот завод в Огайо. Условия там очень сложные. До меня раз пять пытались организовать профсоюз, и все кончалось ничем. Компания нанимала девушек, окончивших среднюю школу, и их профсоюз не интересовал. Они всегда голосовали против его создания. Я понемногу сплачивала шестьдесят отчаявшихся людей, которые мечтали о профсоюзе. Они меня поддерживали. Но один из рабочих был против меня. Он не желал, чтобы какая-то «баба» указывала ему, что делать. Другие его не слушали, но он дошел до профсоюзных заправил.
Многих хороших людей на заводе взбесило мое увольнение. «Если они так обошлись с Бекки, что же они сделают с нами?» Даже один из наиболее порядочных профсоюзных деятелей и тот отказался вступиться за меня.
«Одно дело — бороться за рабочий класс, а тут какие-то там женские дела».
Сейчас я живу на пособие по безработице. Раз в неделю преподаю гимнастику йогов в католической школе для девочек. И я поступила в колледж, чтобы изучать напрапатию — это такое лечение без лекарств. Мне хотелось бы показать людям, как излечиваться естественными средствами. Я также изучаю проктологию: наш организм еще недостаточно чист.
Сначала, когда меня увольняли, я плакала от обиды. А когда меня выгнали из профсоюза электриков, первое, что я сделала, спросила у врача, могу ли я сейчас же поступить в колледж. Он сказал, что могу. Так что все в порядке. Когда я училась в школе, я думала, что призвание — это то, к чему тебя влечет. Вы слышите голос: «Иди за мной». Теперь я считаю, что призвание — это то, что я делаю сейчас, а не то, что я собираюсь делать. Жизнь сама по себе — призвание.
Я умею плыть на приливной волне. Знаете, чего бы мне хотелось? Стать бульдозеристом, который сворачивает горы. Если я не сумею добиться этого в нынешней жизни, так, может быть, добьюсь в следующей...
Примечания
