Как нами доказано (см. выше), две монографии Г.Э. Говорухина представляют собой два издания одной работы. Во втором издании (Д2) имеется, как это принято, введение, а в первом (Д1) — целых два: одно простое, а другое — «лирическое». Так что получается три введения к одной монографии.

Введение — необходимый элемент работы монографического плана; как правило, оно пишется после завершения основной части труда, в нем автор сообщает читателю необходимые первоначальные сведения: в чем состоит замысел, каково состояние вопроса в современной литературе, какова методология исследования и т.п. Приступая к делу, автор еще неясно различает «сквозь магический кристалл» своего воображения даль будущей монографии. Ясность обретается в процессе работы. И только тогда, когда закончена основная часть исследования, автор пишет введение. Таков объективный закон творчества. Искушенный читатель научных текстов знает этот закон. Знакомясь с введением, читатель имеет возможность составить представление о том, в чем заключается проблема исследования, какие существуют точки зрения на нее, каковы основные идеи автора, в чем состоит реализованный в книге подход к предмету изучения, чего следует ожидать от текста. Введение — это нечто вроде развернутой аннотации, и потому формулировки в нем следует оттачивать с особой тщательностью. Нередко бывает так, что читатель, просмотрев введение, закрывает книгу: ничего интересного. Чтобы такого не случилось с вашими работами, не жалейте времени и сил на шлифовку текста введения.

Г.Э. Говорухин, вероятно, решил, что его первая монография (Д1) будет иметь больший успех, если он напишет, кроме обычного, еще и «лирическое» введение. Такое решение не просто оригинально, оно сверхоригинально. Ничего подобного нам встречать не приходилось, да и вряд ли кто-то еще смог бы додуматься до такого шага.

Вменяемый ученый отдает себе отчет в неуместности лирики в научном тексте. Лирика — атрибут искусства. Наука — занятие, чуждое лирике. Поэт изливает публике свою душу, ученый открывает объективную истину, от него никоим образом не зависящую и, возможно, лично ему неприятную. Именно так построено научное изложение: вот вам, коллеги, описание того, что я анализировал, и вот результат, который мною получен. Проверьте, не ошибся ли я в чем-нибудь. /61/

Результат научного исследования — достояние не отдельного ученого, а научного сообщества. Поэт же раскрывает свой внутренний мир читателю, и это процесс интимный и индивидуальный. Не было бы Пушкина — не было бы «Гавриилиады», «Евгения Онегина», «Медного всадника» и вообще всего того, что великим русским поэтом написано. Не было бы Маяковского — не появилось бы ни «Облака в штанах», ни других творений великого советского поэта. А вот если бы Д.И. Менделеев умер в детстве, периодический закон строения химических элементов все равно был бы открыт.

Культура — это мера. Культурный человек обладает чувством меры и поэтому не переходит грани, отделяющей подлинную оригинальность от фиглярства.

Хотите прослыть фигляром? — Пишите лирическое введение к научному труду.

А теперь почитаем, что же в этом беспрецедентном тексте написано.

Он разделен на две части. Первая часть озаглавлена скромно и непритязательно: «Фанфары идеальной мечте». Что ж, почитаем про фанфары.

Зачин просто ошеломляющий: «На протяжении многих столетий человечество активно создавало образы идеальных властных систем» (с.5). Вот это масштаб! Вот это замах! Мысль автора объемлет все человечество, проникает вглубь истории на многие века. Правда, не очень понятно, что такое «властная система». Политическая система — вещь реальная, ее воздействие на жизнь людей можно непосредственно наблюдать. А властная система — это что за чудо такое? Что имеется в виду под «идеальными образами властных систем»? Социальные утопии? Так их было не очень много, и создавало их не человечество вообще, а вполне конкретные мыслители.

Читаем дальше: «Систем, непохожих друг на друга, но неизменно скрывающих в себе общие черты «правильного», а значит, понятного способа организации жизни» (там же).

Конечно, частицу «не» в данном случае требуется писать отдельно, а не слитно, но не станем акцентировать внимание на уровне грамотности автора. В этой фразе любопытно суждение о «правильном» и понятном «способе организации человеческой жизни». Во-первых, почему автор закавычил слово «правильный»? Оно употребляется в каком-то особом смысле? Непонятно. Во-вторых, что это вообще такое — ««правильный» способ организации человеческой жизни»? Правильный социально-экономический строй? /62/

Правильная политическая система? И по каким критериям «правильный»? И кому понятный? И почему «правильный» способ обязательно должен быть понятным? Установленный гитлеровцами в Германии «способ организации человеческой жизни» был «правильным» или нет? Если нет, то он, по логике автора, не должен быть понятным. Но как раз социальное и политическое устройство Третьего рейха не составляет большой тайны для исследователей.

Следующая фраза: «Унификация типов правления, их объяснение и создание на их основе общего образа правильного становилось условием включения таких типов в обжитое пространство цивилизованного человеческого мира» (там же). Здесь слово «правильный» не поставлено в кавычки. Это как понимать? Оно употреблено уже в ином, чем в предыдущей фразе, смысле? Что за ужимки и прыжки! Далее. Обращает на себя внимание тот факт, что автор со «способа организации человеческой жизни» вдруг перескочил на тип правления. Это что — одно и то же? Или автор вообще не в состоянии удержать предмет анализа в поле зрения?

И с какой стати унификация, объяснение и создание на их основе чего-то правильного — условие включения в это самое «обжитое пространство цивилизованного человеческого мира»? Кстати, правильного чего? О чем таком правильном вообще идет речь? Загадка на загадке.

Читаем дальше: «За бортом такой правильности оставалось все, что не было описано, а значит, не принималось как естественное и нормальное» (там же). Туман становится еще гуще. Далее: «Описанная символизированная реальность властных отношений становилась знаменем, с которым народы шли на завоевание и освоение новых горизонтов» (там же). Народы вообще-то завоевывали и осваивали не горизонты, а вполне конкретные территории[11]. Благодаря Г.Э. Говорухину мы теперь знаем, как они это делали: выступали под «знаменем описанной символизированной реальности властных отношений». Остается только расшифровать, что сие означает.

Следующая фраза: «Горизонтов того мира, который не вписывался в общие критерии «цивилизованных» территорий» (там же). Туман редеет. Кажется, Г.Э. Говорухин на своем птичьем языке повествует нам о том, как Западная Европа завоевывала «нецивилизованные» страны, создав в итоге колониальную систему. Следующая фраза подтверждает /63/ нашу догадку: «Неся высоко знамя (signifer) собственной, конечно же, «правильной» власти, народы шли за несбыточной мечтой сделать другой мир похожим на свой» (там же). Зачем автор вставил в текст слово на иностранном языке, понять трудно. Но в переводе с говорухинского на русский данная фраза означает: «В колониях устанавливались те же порядки, что и в метрополии». Фактически это неверно, но хоть понятно. Далее автор излагает ту же мысль, только еще более цветисто (но не более грамотно):

«Эта мечта увлекала вперед миллионы людей, заставляя штурмовать крепостные стены страшных чужих миров чужой реальности — с тем, чтобы предложить на захваченных стенах разоренных крепостей нечто для себя родное и знакомое[12], то, что становилось продолжением их собственного мира за пределами ойкумены»

(там же). Цитируем две следующие фразы: «И здесь, на этих стенах уже было неважно, что мечта других людей получила иное развитие. Развитие, неожиданное для победителей, развитие, нашептанное тенями предков строивших старые крепостные стены» (там же). Для нас уже неважно, что в двух коротких фразах автор пропустил две запятые. Вероятно, так ему нашептали тени предков. Для нас важно другое: как все это перевести? Предлагаю рабочий вариант: «Однако в колониях порядки, существовавшие в метрополии, не приживались». Кто может предложить вариант лучше — пожалуйста, будем признательны.

Процитируем заключительную часть «Фанфар».

«Так расширялся цивилизованный мир, так разрасталась символическая реальность унифицированного мира, подчиненного правилам универсальной властной системы. С этого момента человечество движется вперед не желанием достижения идеальной властной системы, а сама созданная им система толкает человечество на освоение новых территорий физического и символического мира»

(там же). Движимые желанием достижения правильного перевода, мы предлагаем такой вариант: «Так происходило расширение влияния Запада на остальной мир. Установленная на Западе политическая система представительной демократии позволила ему распространить свое влияние на незападный мир».

Заголовок второй часть «лирического введения» выглядит довольно экстравагантно: «Победное шествие мечты в мечтах». Что ж, почитаем и про это. /64/

«Победное шествие властных систем, будь то систем религиозных или светских, экономических или политических, приводит к необходимости осознать причины и структуру власти, найти ответ на вопрос о ее природе» (с.6). Да, фантазия автора поистине не знает предела. О том, что такое властная система, мы уже не спрашиваем. Нас заинтриговало другое: в чем состоит «победное шествие властных систем»? В чем оно проявляется? Как его обнаружить? С каких пор и по какой причине сие шествие началось? И почему вдруг только «победное шествие властных систем» побудило ученых «осознать причину и структуру власти»? До него стимулов к познанию власти не было? Кстати, что такое «структура власти»? «Шествие мечты» вновь завело нас в туман, из которого мы вроде бы потихоньку выбрались к концу «Фанфар».

Следующая фраза облегчения не приносит: «Изучение власти становится насущной потребностью разгадать природу создания идеального общества» (там же). Что такое идеальное общество? Что такое «природа создания» этого общества? И почему при изучении власти вдруг возникает потребность эту «природу создания» разгадать? У кого такая потребность возникает?

В следующей фразе всего 7 слов, но смысл ее столь же темен: «Власть и общество выступали частью одного мира» (там же). А как бы автор хотел: чтобы общество было частью земного мира, а власть — потустороннего? Или наоборот?

Но если эта фраза всего лишь удивляет, то следующая за ней просто повергает в изумление: «Казалось, получая власть (в широком смысле слова)[13] человечество, народ, индивидуум получили право на реализацию мечты о безмятежном и даже блаженном существовании, что сродни магии сакрального мира» (там же). Что такое власть в широком смысле слова? Чем она отличается от власти в узком смысле? Каким образом человечество и народ могут получить власть? Ведь специфика власти как раз в том и состоит, что она принадлежит не всем. Кто это мечтает о безмятежном существовании? И чем блаженное существование лучше безмятежного? И с какого боку тут приплетена «магия сакрального мира»? Чему она сродни? Мечте? Народу? Человечеству? Индивидууму?

Ничего не поняв, читаем дальше: «Власть и знание (епистема) становится эманацией священных законов мироздания (мироздания, миротворения» (там же). /65/

Автор, оказывается, силен не только в современных языках, но и в древних. Замечательно, но неплохо было бы ему знать и то, что по-русски принято писать не «епистема», а «эпистема». Зачем автор подверг расчленению вполне понятное слово «мироздание», для нас загадка. Не менее загадочными выглядят «священные законы мироздания». Ну, назвал бы хоть один такой закон, возможно, читателю полегчало бы. И уж совсем не поддается расшифровке тезис о том, что пресловутая «епистема» вкупе с властью становятся эманацией сих таинственных законов.

Цитируем дальше: «Обретая власть, люди, народы, человечество приобретают знание об истинном, а не только правильном существовании» (там же). «Обретая власть, люди приобретают» — неплохо сказано. Нарочно не придумаешь. Народ действительно может покорить другой народ и тем самым «обрести власть». Но над кем может властвовать все человечество? И что такое истинное существование? Чем оно отличается от правильного? И почему соответствующее знание дается только вместе с властью? Как-то иначе нельзя?

В следующей фразе автора снова потянуло в мистику: «Знание об истинном, так же как и сама власть, становятся нераздельны, и те, кто мог похвалиться, что стал их обладателем, становился подобным богам» (там же). Лучше так: «и те, кто могли похвалиться, что стали их обладателями, становились подобными богам». Впрочем, не станем предъявлять нереалистичных требований к Демосфену Цицероновичу. Лучше спросим: что такое «знание об истинном»? Мы точно не знаем, но полагаем, что на говорухинском диалекте это означает «истинное знание». С каких пор истинное знание и власть становятся нераздельными? В какой стране столь чудесное событие произошло? И кто эти мудрецы-правители? Назовите хотя бы одного. Или Г.Э. Говорухин дал подписку о неразглашении сведений о богоподобных существах? Мистический надрыв усиливается в следующей фразе: «Как и боги, они могли передавать в настоящем и будущем историю своей жизни, историю своей власти и историю достижения сакральных прав, дарованных богами» (там же). Ясно одно: власть дается богами. Ну, а если для этого нужно устроить дворцовый переворот или поднять восстание, так ведь на все воля божья (множества богов или одного бога — нужное подчеркнуть). Цитируем полностью следующую фразу:

«Потребность сохранить в памяти людской этапы сакрализации собственной жизни приводит к возникновению собственно языка власти — языка делопроизводства (иначе — производства дел, отблеска мироздания) и ее истории, /66/ без которых все, что имеет отношение к управлению уже не может существовать»

(там же). Автор безбожно экономит запятые, но зато какая свежая теория! Оказывается, язык делопроизводства возник не из практической необходимости управлять людьми, а из идеальной потребности «сохранить в памяти этапы сакрализации собственной жизни». При этом не уточняется, чья конкретно жизнь имеется в виду, а также каким образом эта жизнь была подвергнута сакрализации. Полезно было бы также сообщить, что такое сакрализация чьей-то жизни. Причисление к лику святых?

Пропустим три фразы, они содержательны не в большей мере, чем все цитированные. Воспроизведем следующий пассаж: «Однако понимание монолитности такого закона (закона власти) превращается в замок на песке как только человечество предпринимает попытку применить этот закон на практике» (там же). Твердо следуя принципу экономии знаков препинания, автор опять пропустил запятую перед словом «как». Зато он украсил свой труд новым перлом: «Понимание превращается в замок на песке». О том, что такое монолитность закона, мы не спрашиваем. Тени наших далеких предков нашептали нам, что этого делать не следует. Лучше продолжим цитирование: «Тогда возникает ощущение, что власть настолько тотальна, что ее нельзя осязать, либо настолько эфемерна, что она растворяется во всевозможных формах управления всех над всеми» (с. 6-7). Вообще-то власть — не та материя, которая предназначена для осязания. И потому никто, кроме Г.Э. Говорухина, не ставит вопрос в такой плоскости. Кроме того, автор противопоставляет тотальность эфемерности, что вызывает недоумение. Тотальность противостоит фрагментарности, а эфемерность — тяжести, массивности, прочности, основательности. И попробуйте представить социальный порядок, при котором существует «управление всех над всеми»[14]. Наше воображение пасует.

Следующая фраза озадачивает не в меньшей степени. «Вместе с тем, власть оказывается ни тем и ни другим»[15](с. 7). Но ведь в предыдущей фразе речь шла не о том, что представляет из себя власть, а о том, какова она. Цитируем /67/ дальше:

«Она даже не абсолютная объективная реальность, поскольку не существует как нечто субстанциальное. Власть, которую в течении многих столетий пытаются описать, ухватить и приручить, оказывается всего лишь одной из форм социальной реальности, меняющейся со временем вместе с самим обществом и также, как и общество, практически не определимой»

(с. 7). Автор, конечно же, спутал предлог «в течение» и сочетание предлога «в» с существительным «течение»[16]. Но это, так сказать, недостаток формы. Теперь о сущности. В первой фразе автор выстраивает такой силлогизм: власть — не субстанция, следовательно, власть — не объективная реальность. (Слово «абсолютная» добавлено для красоты, оно здесь совершенно не к месту.) В этом рассуждении заключена логическая ошибка. Вывод не следует из посылки, потому что свойством объективного существования обладает не только субстанция. Попробовал бы Г.Э. Говорухин на глазах у сотрудника ГИБДД проехать на красный свет! И пусть после этого попытается объяснить представителю закона, что власть — не объективная реальность.

Пусть также заодно растолкует, кто это «в течении столетий» пытается «ухватить» власть. И в чем состоит ее «приручение». И почему она «всего лишь» социальная реальность. Чего бы он, Г.Э. Говорухин, от власти хотел? Любопытно было бы также услышать разъяснения насчет «практической неопределимости» власти. Сущность власти вообще нельзя познать? Или все-таки кое-что мы понять в состоянии? Если верное первое, тогда вся «кратология» оказывается пустым умствованием. Если верно второе, то зачем тогда сожалеть о том, что власть «неопределима»? Цитируем следующую фразу: «Поняв это, человечество предпринимает попытку осмыслить власть как дискурсивное поле, «кочующее» вместе с обществом во времени и пространстве» (с. 7). Под человечеством, надо полагать, подразумевается сам Г.Э. Говорухин, которому пришла в голову столь экзотическая мысль. Дискурс, в переводе с французского языка, — это речь, выступление, рассуждение. Следовательно, дискурсивное поле — это место, где происходит обмен речами. Собрались милые интеллигентные люди, чинно ведут беседу, произносят речи. Это и есть, по Г.Э. Говорухину, власть. Правда, только у кочевых народов. У народов, которые ведут оседлый образ жизни, власти не существует. «Дискурсивное поле» у них же не «кочует»! Таков финал «победного шествия мечты в мечтах». /68/

После этого идет, так сказать, нормальное введение, где автор пытается определить, чему посвящена его работа. Конечно, и здесь Г.Э. Говорухин верен себе: почти каждая фраза содержит в себе либо ошибку, либо нелепость, либо сомнительное утверждение. Поэтому, щадя читателя, не станем цитировать все введение. Поступим иначе: перескажем своими словами содержание текста (насколько это, конечно, возможно).

Основные тезисы автора таковы. В России в начале XXI в. идет процесс стабилизации. Он пока не закончен. Завершенным можно его считать только тогда, когда на территории всей страны утвердятся «единые идеологические паттерны». Хотя власть предпринимает «эшелонированное наступление» на всех фронтах, успеха пока нет. Факты, позволяющие сделать этот вывод, таковы: 1) «ментальное пространство России является лоскутным [17] или дифференцированным»; 2) регионы развиваются неравномерно; 3) существуют перекосы в системе регионального управления. (Ментальное пространство более нигде в работе не появляется, в дальнейшем автор обходится без него.)

Далее идет следующее утверждение, которое мы не сумели перевести на русский язык: «…Перекос в управлении и особая специфика освоения и организации региона фактически определяет общую стратегию региональной политики страны» (с. 9). Поскольку глагол «определять» стоит в единственном числе, то невозможно понять, что именно определяет стратегию региональной политики: перекос в управлении или «особая специфика». Если принять версию, что здесь простая описка и следует читать «определяют», то легче от этого не становится. Получается, что автор поменял местами причину и следствие. Ведь региональная политика ведет к тому или иному способу «освоения и организации» региона, а не наоборот.

Дальше мысль автора более или менее понятна. В бурные 90-е годы каждый регион был предоставлен сам себе, в итоге возникла угроза распада России. Теперь пора «территориального суверенитета» (термин Г.Э. Говорухина) позади, настало время укреплять единство страны.

На Дальнем Востоке все эти процессы видны более отчетливо, чем где бы то ни было, поскольку он присоединен к России (по историческим меркам) недавно, территория к тому же слабо освоена. Поэтому Дальний Восток — подходящий регион для исследования проблемы.

/69/

Далее идет суждение, в котором мы не смогли до конца разобраться. Процитируем его целиком.

«Еще одним важным фактором изучения Дальнего Востока становится особое обстоятельство включения его в систему российского пространства. Это обстоятельство может быть обозначено как фактор кратического (властного) освоения пространства. <…> В условиях, когда организация паттернов современного пространства государства осуществляется, что называется, сверху, анализ уже имеющихся аналогов был бы необходим. И как нельзя кстати на роль такого аналога подходит именно Дальний Восток, в символическое пространство которого встроены модели властной организации социального взаимодействия»

(с. 10). Аналог автор спутал с чем-то другим, наверное, с образцом. Это понятно. Остальное тонет в тумане. Присоединение Сибири к России происходило точно так же, как присоединение Дальнего Востока. И так же точно государство тратило немало средств и сил на освоение территории Сибири. И везде государство проводит определенную социальную, экономическую и культурную политику. Чем Дальний Восток отличается в этом отношении от других регионов, уразуметь невозможно.

Затем автор дает пояснение, от которого вопрос становится еще менее понятным:

«Эксплицитно неоднородность власти предопределяет и условия неоднородности всего социального пространства России, и, как следствие, делает дальнейшее реформирование социального пространства сверху заведомо неэффективным»

(с. 11). Что такое неоднородность власти? Деление власти на законодательную, исполнительную и судебную? Или деление по уровням ответственности: федеральная, региональная, местная власть? Что такое «условия неоднородности социального пространства»? И почему реформы «пространства» сверху не могут быть эффективными? Реформы «снизу» называются вообще-то революцией. Автор хочет сказать, что только революция — эффективный способ разрешения социальных проблем в России? Этот тезис, конечно, заслуживает обсуждения, но он должен быть четко сформулирован и доказан.

Как автор представляет себе цель исследования?

Пересказ в таких случаях неуместен, нужно цитировать.

«Целью работы является исследование власти и властных отношений в организации и освоении региона. В свою очередь реализация поставленной цели позволила бы проанализировать условия кратической организации пространства всей страны и сделать прогноз относительно будущего этого

/70/ пространства…» (там же). Не станем спрашивать, что такое «кратическая организация пространства». Самое интересное в данном пассаже — заявка на прогноз. Ценность любой теории как раз в том и состоит, что она дает возможность прогноза. Заглянем в конец монографии. Именно там должен быть помещен прогноз. Как это ни странно для творческого почерка Г.Э. Говорухина, некое суждение о будущем в Заключении действительно есть. Цитирую: «Как представляется, дальнейшая политика государства по усилению вертикали власти неизбежно приведет к ослаблению его связи с регионами и дальнейшему отторжению этих регионов» (с. 166). И ЭТО ВСЁ!

Спрашивается, стоило ли ради столь глубокомысленного вывода сочинять целую монографию, да еще с двумя введениями! К тому же вывод лишь косвенно связан с предметом исследования, который обозначен как «кратическая организация пространства» и выглядит весьма сомнительно с точки зрения реального хода событий.

Далее автор формулирует задачи, они таковы:

1) «определение дискурсивных практик оценки кратического пространства;

2) рассмотрение механизмов трансформации властных отношений в европейской кратологии (бюрократизация и капитализация власти);

3) выявление условий формирования сакрализации власти и становления властной символики, транслируемой на социальное и географическое пространство страны и региона;

4) анализ символического пространства власти и методология исследования;

5) исследование критериев и факторов формирования социальной реальности на Дальнем Востоке, а также рассмотрение и анализ специфики закрепления пространства»

(с. 12). Мы точно воспроизвели все формулировки, чтобы нас не обвинили в предвзятом или выборочном цитировании. Читателю остается недоуменно взирать на странные термины: «бюрократизация власти», «капитализация власти», «формирование сакрализации власти» и пытаться расшифровать, что они означают. Нелегко понять фразу «анализ символического пространства власти и методология исследования». Возможно, автор хотел написать: «анализ символического пространства власти и определение методологии исследования»? Но в таком случае это не одна, а две задачи. И почему, скажите пожалуйста, читатель должен гадать о смысле написанного? /71/ Если же соскрести с речений Г.Э. Говорухина фальшивую позолоту неудобоваримых терминов, то дело заключается в следующем: он намерен пересказать нам историю западных политических учений в связи с социальными условиями, которые их породили. Таков замысел первой главы. Во второй главе автор обещает на материале Дальнего Востока изложить свою теорию «символического освоения пространства».

А теперь заглянем в третье введение. Оно озаглавлено подчеркнуто скромно: «Вместо введения».

Процитируем начало: «Реалиями современной России является дифференциация власти и отсутствие единого пространства управления государством» (с. 5). В первой же фразе книги — грубая грамматическая ошибка — несогласованность членов предложения в числе: «реалиями является». И одновременно два ставящих в тупик тезиса. Чтобы мы ни понимали под властью, как бы мы ни трактовали дифференциацию, власть всегда дифференцирована. Таковы реалии власти в любой стране и в любую историческую эпоху. Так зачем же особо подчеркивать, что власть дифференцирована именно в современной России? И с какой стати автор взял, что в России отсутствует «единое пространство управления государством»? Разве Россия погрузилась в стихию анархии? Разве преступника в Москве судят не по тем же законам, что и преступника во Владивостоке? И разве человек, совершивший преступление в Хабаровске, приехав в Смоленск, может не опасаться местной Фемиды?

Автор явно не понимает смысла своих нелепых утверждений.

Читаем дальше: «Строго говоря, российское государство сегодня — это политическое объединение слабо сочетаемых друг с другом (экономически, а иногда и символически) регионов» (там же). Выражение «сочетаться законным браком» нашему разумению доступно, а вот что такое «сочетаться символически», мы не понимаем. «Экономическое сочетание» — это, как мы догадались, «экономическая связь». Вынуждены Г.Э. Говорухина разочаровать: российские регионы в экономическом плане представляют собой целостную систему, они очень даже в этом смысле сочетаются. В Сибири и на Дальнем Востоке добывается сырье, которое экспортируется на Запад. Прибыль от продажи поступает на счета олигархов, проживающих по преимуществу в Москве. (Кое-кто обретается в Лондоне, но это детали.) Гармоничное сочетание, не правда ли?

Дальше идут рассуждения Г.Э. Говорухина о том, как формировалось Российское государство в течение последних /72/ трехсот лет. С его точки зрения, царская Россия как единое целое так и не сложилась, она представляла собой, коротко говоря, пестрый конгломерат слабо связанных между собой территорий. Февраль, а затем Октябрь разрушили эту непрочную конструкцию, но большевистская власть восстановила единство страны в том виде, в каком оно существовало в царские времена. «По сути дела, — пишет Г.Э. Говорухин, — создана та же «химера политического организма, существующая благодаря активной роли центральных органов управления» (с. 5-6). Вопрос о том, насколько такая оценка справедлива, рассматривать не будем. За годы советской власти связь между центром и периферией еще более ослабла. «Административные агломерации, существующие в рамках единого государства, превращаются в политические и хозяйственные автономии» (с. 6). И такое утверждается по отношению к фактически унитарному государству, каким был Советский союз! Как видим, у Г.Э. Говорухина своеобразное чувство юмора. «Период начала 90-х годов, — продолжает автор, — проходит под знаменем разрушения уже той системы взаимодействий, которая сложилась в управлении государством в советский период» (с. 6). Г.Э. Говорухин вновь попотчевал нас двумя стилистическими ляпами в одном предложении. Не будем, однако, отвлекаться. Что же произошло дальше, когда «знамя разрушения» было опущено?

Цитируем целиком:

«Россия 2000-х годов представляет собой страну, в которой только лишь создаются единые символические правила новой политической системы. Эти правила еще слабо прописаны юридически, нечетко определены и модели поведения чиновников. Однако вполне явственно видна сила объективных законов власти и форм ее проявления. По-прежнему, как и почти сто лет назад, существуют единые схемы управления государством. Они существуют независимо от неоднократной смены как политической системы государства, так и всей социальной модели России. В этом можно увидеть логику и закономерность власти как таковой, а также логику того географического пространства, в пределах которого власть реализуется»

(там же). С какой стати автор вспомнил о географическом пространстве, понять невозможно. До этого речи о нем не велось. Кроме того, утверждение о том, что политическая система в современной России не сложилась, неверно фактически. Она не только сложилась, но и законсервировалась на долгие годы. Смущает и то, что автор сожалеет о существовании «единых /73/ схем управления государством». Альтернативой таким схемам является разгул анархии. Автор о нем мечтает?

И главный вопрос: для чего все это пишется? Монография-то посвящена принципам формирования регионального управления на Дальнем Востоке. Где сказано о принципах формирования управления? Где формулировка проблемы? Где обсуждение существующих позиций? Где определение методологии исследования? Какова цель работы? В чем состоят ее задачи? Ни слова, ни полслова.

И это называется введением? Ах, да мы забыли, автор же написал не «введение», а «вместо введения». Придется удовольствоваться тем, что есть.

Текст этого «вместо введения» уже теперь дает нам все основания ожидать от автора следом и какое-нибудь «вместо научного текста».

Работа 2008 года, как нами доказано, — второе издание монографии 2007 года, разве что дополненное и слегка отредактированное. А введения-то — совершенно разные! Это уже само по себе доказывает, что между многочисленными введениями и содержанием работы нет никакой связи.

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая