Во втором издании монографии (Д2) Г.Э. Говорухин добавил во вторую главу два параграфа – четвертый и пятый. Принципиального значения они не имеют, но мы обязаны их разобрать. Раз мы поставили задачу проанализировать весь текст дилогии, поступить иначе означало бы нарушить требование научной добросовестности.

Посмотрим внимательно на заголовок четвертого параграфа: «Формирующаяся система новой социальной реальности в географии удаленного пространства Дальнего Востока». Обращает на себя внимание тот факт, что в нем употреблено два однокоренных слова. Но и это не все. Автор не чувствует разницы между словами «удаленный» и «отдаленный». В данном контексте слово «удаленный» не подходит, нужно было поставить «отдаленный». А выражение «география пространства»? Разве по–русски так говорят? [101] Три стилистических ляпа в заголовке! А ведь заголовок – далеко не рядовой элемент текста.

В начале четвертого параграфа утверждается: «Заселение Дальнего Востока на протяжении почти трехсот лет осуществлялось за счет схемы волновой миграции» (с. 187). По–русски: «Миграция населения на Дальний Восток на протяжении трехсот лет носила волнообразный характер». Пожалуй, это верно.

Следующий тезис: «Еще до периода так называемого политического освоения территории Дальнего Востока, в том числе и Хабаровского края, переселенческие потоки осуществлялись как походы за природными ресурсами» (там же). Если вычесть мифическое «политическое освоение Дальнего Востока», то можно согласиться с тем, что «переселенческие потоки осуществлялись как походы за природными ресурсами» (пушниной серебром, золотом, рыбой).

С. 188: «Как мы это видели раньше, интенсивное заселение территории Дальнего Востока идет в рамках освоения пустующих земель» . «Раньше» автор спутал с «ранее», но по существу возражений нет: заселение действительно шло, выражаясь высоким штилем Г.Э. Говорухина, «в рамках освоения пустующих земель». Далее на протяжении пяти /177/ страниц автор приводит исторические сведения о том, как конкретно происходило заселение Дальнего Востока. Для социологического сочинения они слишком подробны, для историка же не представляют интереса из–за их вторичности. На с. 193 встречаем некоторое социологическое обобщение:

«Переселение крестьян становится важным фактором по маркированию территории, но это также означает выстраивание принципиально новой коммуникативной среды в хозяйственных практиках людей. Как следствие – формирование иной символической системы в пространстве, отдаленном [102] от мест переселения»

. Слово «маркирование» здесь не к месту, потому что оно означает «нанесение знаков». Принципиальный вопрос здесь состоит в следующем: «формирование символической системы в пространстве» – это следствие «хозяйственных практик» или результат воздействия «коммуникативной среды»? Проще говоря: крестьяне выработали образ новой реальности в процессе практики или в результате «дискурса»? Поскольку автор не понимает философской сути проблемы, его представление о предмете оказывается противоречивым и путаным.

Так, на с. 195 дается такой ответ на вопрос: «…Земля и все практики, связанные с ней, являются возможным способом артикуляции символической логики освоения территории» . Если очистить эту фразу от лишних деталей, получится выражение «земля есть способ артикуляции логики». Картина вырисовывается такая: логика артикулирует нечто, и это действие проходит в форме земли (и связанных с ней практик). Но артикуляция – этой действие, совершаемое человеком и только человеком, а логика – вещь безличная. Земля же ни при каком напряжении фантазии не может считаться способом совершения действия. Но что касается земледелия (это, надо полагать, и есть столь невнятно обозначенная «связанная с землей практика»), то оно, конечно, является способом. Только не артикуляции логики, а обеспечения людей продовольствием. Что такое символическая логика освоения территории, в чем она заключается, автор не посчитал нужным нам объяснить. Судя по всему, он не различает понятий «логика символического освоения» и «символическая /178/ логика освоения». «Артикуляция логики» – вычурная красивость. Вероятно, Г.Э. Говорухин на своем новоязе хотел выразить такую мысль: «Практика земледелия формирует представления (крестьян) об окружающей действительности». Утверждение справедливое, хоть и не новое. Но провести эту идею последовательно автор не способен. Так, он заявляет:

«…Освоение Дальнего Востока осуществлялось за пределами земледельческих смыслов позитов. Земля не становится тем единственным ценным продуктом символического обмена переселенцев, который позволяет артикулировать глубинные смыслы в освоении территории»

(с. 198–199). Толкование этой фразы затруднено претенциозностью формы. В читателя вновь выстреливают «позитом» и пытаются охмурить его «артикулированием». Мы понимаем этот фрагмент следующим образом: крестьяне прибывали на Дальний Восток, чтобы «символически освоить» территорию, исходя из своего крестьянского мировосприятия, в котором земля представляла собой главную жизненную ценность. Однако на новом месте условия были иными, поэтому переселенцы стали осваивать территорию, отказавшись от своего крестьянского миросозерцания. Получается, таким образом, что практическая деятельность – результат приложения «символической реальности» (что бы под ней ни понималось) к «физической реальности», а не наоборот.

На протяжении параграфа автор на своем диалекте повествует о том, как на Дальний Восток переселялись крестьяне из центральных губерний России, вслед за ними горожане, как приходилось заселять территорию подневольными людьми (ссыльными и каторжанами). Все эти сведения представляют известный интерес, но их гораздо проще получить из исторической литературы.

Г.Э. Говорухин, однако, упорно пытается втиснуть свое изложение общеизвестных фактов в прокрустово ложе «теории символизации», что вызывает у читателя идиосинкразию. Простые, понятные, давно известные вещи излагаются как некая глубокая истина, добытая автором в результате многотрудных размышлений. Это несоответствие формы и содержания порождает комический эффект. Судите сами:

«Новые условия проживания требуют смены структураций (в терминологии Э. Гидденса) и создания целого комплекса правил, «хабитуализирующих» («опривычиваемых») жизнь человека в новых условиях, что приводит, прежде всего, к смене /179/ кодифицированных установок повседневности прибывшего населения»

(с. 205). А теперь попробуйте произнести «опривычиваемых» без запинки. Обратите также внимание на то, что автор действительное причастие «хабитуализирующих» подменил страдательным причастием «опривычиваемых». И с какой стати автор вспомнил о структурации? Да только для того, чтобы блеснуть знанием Гидденса. Мы в восхищении от эрудиции автора, но какое новое содержание несет в себе в данном случае понятие структурации? Что оно добавляет к смыслу сказанного? Из контекста достаточно отчетливо видно, что автор ведет речь о смене традиций, норм, которые регулировали жизнь людей до переселения.

Каков, в сущности, предмет «дискурса» в параграфе? Мы узнаем, что поначалу на Дальний Восток прибывали искатели приключений и любители легкой поживы. Государство не обращало на это никакого внимания. Потом оно осознало, что доставшиеся новые земли можно потерять, если их не заселить русскими. С этого момента процесс становится регулируемым. На первых порах переселяли крестьян, что вполне объяснимо: в крестьянское сословие входило 90 процентов населения дореволюционной России. Новые условия хозяйствования были для крестьян непривычны, что заставило многих из них сменить вид деятельности: из землепашцев стать рыбаками, охотниками и золотодобытчиками. Крестьян для достаточно плотного заселения территорий не хватало, поэтому царской власти пришлось пойти на экстраординарные меры – переселять «лихих» людей – каторжников и ссыльных. (На говорухинской фене: «Население, выпавшее из нормальной практики социальных отношений, становится главным участником переселенческой политики» (с. 204)).

В советское время был взят курс на индустриализацию, что привело к изменению социального состава переселяемого народа: на Дальний Восток стали прибывать жители городов центральной части СССР. Они несли с собой груз старых привычек и навыков, однако постепенно адаптировались к новым условиям. Поскольку переселенцы продолжали прибывать, постольку процесс адаптации затягивался. Переселенцы принадлежали к разным слоям, национальным и культурным общностям, что приводило к исключительной культурной пестроте. На наречии Г.Э. Говорухина: «Дальневосточный регион представлял собой перманентное напластование символических штампов. Как следствие – не возникает /180/ единой идеологической программы региона» (с. 207). Внимательный читатель сразу же поставит вопрос: а в каком регионе такая «единая идеологическая программа» существует? И вообще что это такое – идеологическая программа региона? Ни у одного другого автора такого понятия вы не найдете. Причина проста – эти авторы понимают, что такое идеология.

В сущности, вся «теория символического освоения пространства» сводится к перемене этикеток. Культурные стереотипы, традиции, привычки переименованы в «символические ряды». Соответственно, изменение этих традиций, стереотипов, привычек – называется пересимволизацией. Кому не известно, что люди на новом месте продолжают мыслить, чувствовать и действовать по–старому? Инерция мышления – факт общеизвестный. Кому не известно также, что опыт – лучший учитель? Практика вносит коррективы в привычные представления, заставляет вырабатывать новый взгляд на вещи, соответствующий новым реалиям. Это касается всего, с чем человеку приходится иметь дело, в том числе и территории. Г.Э. Говорухин постоянно смешивает понятия территории и пространства, что мешает увидеть тривиальность его суждений.

Текст обнаруживает типичный признак подмены науки идеологией: морализирующую критику. Так, на с. 199 читаем о советской индустриализации: «Города становятся побочным продуктом индустриализации, «среды» производства, инструментом достижения идеологически порожденных целей государства» [103]. Разве индустриализация – «идеологически порожденная» цель? Попытки индустриализации предпринимались еще в царской России, но безуспешно. Большевикам досталась страна, которая по уровню своего технического развития отставала от передовых стран Запада на сто лет. Над Советским Союзом висела угроза войны с мощным противником, вооруженным по последнему слову мировой науки и техники. Только ураганная индустриализация давала шанс на спасение. Именно такая индустриализация /181/ и была проведена в СССР. Она потребовала невероятного напряжения сил и средств. Да, в первую очередь строили заводы, а уж потом – города при них. Но это вытекало не из идеологических установок коммунистов, а из жестокой необходимости за десять лет пробежать историческую дистанцию в целый век. Автор сообщает нам мелкие подробности, без которых вполне можно обойтись. На голову читателя обрушивается масса цифр и мелких фактов, которые не помогают, а мешают осмыслить картину в целом. А вопросы главные, принципиальные, фундаментальные им неизменно обходятся.

Мы не отрицаем правомерности изучения культурной адаптации переселенцев, в том числе и адаптации к новой географической среде. Вполне возможна теория, раскрывающая закономерности формирования переселенцами новой топонимики. Но создавать эту теорию должны люди, которые понимают, где нужно написать «разный», а где – «различный», где «удаленный», а где – «отдаленный».

Пятый параграф назван ««Проточность» культуры как способ социального закрепления пространства». Заголовок, надо сказать, не без греха. Во–первых, заключать слово «проточность» в кавычки не нужно, т. к. слово употреблено в прямом смысле (ибо оно относится не только к воде). Кроме того, понятие «социальное закрепление пространства» не соответствует предмету, о котором ведется речь в тексте. На самом деле в параграфе говорится о закреплении населения на определенной территории. Понятие «социальное закрепление» предполагает, что существует еще «экономическое закрепление», «политическое закрепление», «духовное закрепление». Чтобы не вызывать ложных ассоциаций, автору следовало сформулировать заголовок в соответствии с фактическим содержанием параграфа.

Именно такое, а не иное название ориентирует читателя определенным образом. Он ожидает, что автор 1) раскроет содержание понятия «проточность культуры», 2) обоснует тезис о том, что культура дальневосточников соответствует критериям проточности, 3) сравнит эту культуру с культурой жителей других регионов России, 4) охарактеризует способы закрепления населения на определенной территории, 5) докажет, что проточность культуры – это как раз тот способ закрепления населения, который был применен на территории Дальнего Востока. Вот тогда задачу параграфа можно было бы считать выполненной. /182/

Но что мы видим в действительности?

Автор рассказывает о формировании «штампов организации пространства» (с. 208). Под «организацией пространства» понимаются, вероятно, методы управления регионом. «Такие штампы, – пишет Г.Э. Говорухин, – выступают как своего рода клише, которые переносятся на те или иные регионы и страны при выборе собственных способов управления» (с. 208). Автор переименовал штамп в клише и полагает, что таким образом дал определение понятия «штамп». Мысль о том, что принципы и методы управления, доказавшие свою эффективность в одном регионе, переносятся на другой, не нова. Она обоснована Д.Н. Замятиным на богатом фактическом материале. О концепции Д.Н. Замятина автор дилогии писал во второй главе первого издания монографии. В Д2 изложение идей Д.Н. Замятина перенесено в другое место. Опираясь на теорию Д.Н. Замятина, Г.Э. Говорухин пытается конкретизировать, каким образом происходило формирование «организации пространства» в Дальневосточном регионе. О своих намерениях он сообщает так: «Несмотря на излишнюю макроисторичность, замятинская модель может рассматриваться как отправной фактор для организации властного взаимодействия региона» (с. 211). (Заметьте: не для изучения того, как организовано «властное взаимодействие», а для организации самого этого взаимодействия. Да и отправным может быть только пункт, но не фактор.)

И вот, «отправляясь от этого фактора», Г.Э. Говорухин рисует такую картину: власть реализует определенную модель управления территорией, а население «корректирует» ее «согласно привычным для него схемам» (с. 212).

А если произошла смена власти? Такая смена

«формально приводит к изменению сложившихся коммьюнити в регионе (таких как личные сетевые взаимодействия отдельных представителей различных ветвей власти с людьми входящими в эти сети), а значит – разрушению таких коммьюнити»

(с. 212). Пропущено две запятые и предлог «к». Две ошибки и одна описка – степень безграмотности в пределах нормы. Зато мы узнаём, что такое «коммьюнити». Оказывается, это «сетевые взаимодействия отдельных представителей ветвей власти с людьми, входящими в эти сети». Существует три ветви власти: исполнительная, законодательная и судебная. Таким образом, получается, что разрушается связь отдельных судей с некоторыми адвокатами, депутатов /183/ со своими помощниками и чиновников между собой. Но это – если вкладывать в понятие «ветвь власти» общепринятый смысл. У Г.Э. Говорухина же слова означают совсем не то, что у остальных людей. Так, в первой главе Д1 он назвал светскую и «религиозную» (т. е. церковную) власть – двумя ветвями власти (с. 44). Что он понимает под «ветвью власти» в данном случае, сказать трудно. Нелегко также уразуметь, что означает выражение «формально приводит».

Оставив этот сюжет, Г.Э. Говорухин переходит к вопросу о том, каким образом центральная власть управляет территорией. «Управление территорией центральной властью, – пишет он, – осуществляется в двух направлениях. Первое: опосредованно, с помощью контроля над пространством. <…> Второе: прямо, через применение активных действий собственно самой власти» (с. 212–213). (Изящество стиля мы предлагаем читателю оценить самостоятельно.) И чтобы мы поняли эту сложную мысль, нам предлагается графическая схема.

Далее идет изложение тезиса, принципиального для теории автора: «Власть определяет возможные формы освоения территории, однако контроль за этой территорией не осуществляет» (с. 213). Итак, власть (вероятно, центральная: автор этого не уточняет) определяет формы освоения территории, но ее не контролирует. Как это понимать? А так, что «власть лишь наблюдает за переселенцами, контролируя их деятельность, замечает ландшафтные особенности пространства по перемещению населения» (с. 214). Интересно, где Г.Э. Говорухин видел столь созерцательно настроенную власть? А кто тогда налоги взимает? Кто преступников ловит? Или власть настолько очарована «ландшафтными особенностями пространства» , что ей до таких пустяков дела нет? И как совместить содержащееся на с. 213 утверждение, что власть «НЕ осуществляет контроль за территорией», с тезисом на с. 214, гласящим, что власть контролирует деятельность переселенцев?

Насколько удается понять, автор предлагает такое соломоново решение: «Применительно к ситуации Дальнего Востока можно говорить лишь о локальном контроле территории властными структурами (с. 214–215). Таким образом, нам на выбор даны три утверждения: 1) власть не контролирует территорию, 2) власть контролирует территорию, 3) власть контролирует лишь отдельные участки территории./184/

Каждый может выбрать точку зрения по своему вкусу.

Затем автор пишет следующее:

«В процессе освоения Дальнего Востока, как и любого другого пространства, возникают механизмы, которые позволяют маркировать символическую реальность пространства. Эти механизмы, прежде всего, ориентированы на прописывание только хозяйственно полезных участков пространства»

(с. 215). «Маркировать символическую реальность пространства» в переводе на русский означает «давать названия природным объектам». Утверждение верно лишь частично – фактически названия получают все объекты, имеющие значение для практики. Например, такой топоним, как «Долина смерти», обозначает природный объект, который вряд ли относится к числу «хозяйственно полезных».

На с. 217 внимание читателя привлекает такая сентенция:

«Наиболее эффективным способом осуществления контроля над осваиваемым пространством (территорией) становится налаживание властью символического взаимодействия (формирование единых правил игры) с населением»

(с. 217). Данная фраза примечательна тем, что в ней автор проговаривается. Как мы уже давно поняли, под пространством он понимает чаще всего территорию, а под «символическим взаимодействием» – юридические и иные нормы, регулирующие общественную жизнь. А все это камлание по поводу всяческих пространств, которое мы наблюдали в Д1, вся эта терминологическая бижутерия, коей автор украшает свою «теорию символизации пространства», – пускание пыли в глаза, ничего более.

Сама же мысль о том, что власть создает законы, по которым живет народ, верна, хоть и не слишком оригинальна.

На с. 217–219 Г.Э. Говорухин излагает свою «схему взаимодействия символики и управления, а также управления и символической реальности» . Что с чем взаимодействует, из названия понять трудно, но фактически речь идет о том, как государство устанавливает свои порядки в регионе нового освоения. Затем приводятся подробные сведения из работ по истории о том, как этот процесс проходил на Дальнем Востоке России.

Вывод из приведенных фактов таков:

«Особенностью заселения Дальневосточного региона становилась постоянная миграция, которая артикулирует уникальные возможности организации пространства и, как следствие, уникального штампа управления пространством»

(с. 222)./185/ Мы уже знаем, что слово «артикулировать», как и многие другие слова, автор понимает в своем собственном, единственном и неповторимом, смысле, который не выводится из контекста. Общий смысл утверждения, однако, в данном случае удается уловить: «Дальневосточный регион уникален, поскольку на его территории постоянно происходит миграция населения. Это обстоятельство приводит к тому, что система управления регионом приобретает черты уникальности».

Тезис об уникальности Дальневосточного региона требует доказательства. Оно может быть получено только одним путем – через сравнение с другими регионами страны. Но автор этого не делает, предлагая нам поверить ему на слово.

Далее идет утверждение, которое нельзя оставить без внимания:

«Вполне понятно сходство ситуации с миграционными процессами в Европе сегодняшнего дня (вопрос вчерашних гастарбайтеров во Франции начала 2000 гг.) – то, о чем говорит И. Валлерстайн, и общей тенденцией пополнения численности населения Дальнего Востока»

(с. 222). Вполне понятно, что автор абсолютно ничего не понимает в ситуации в современной Франции. Во Францию приезжала дешевая рабочая сила из бывших французских колоний. Это были люди совершенно иной культуры, и им доставалась низкооплачиваемая и грязная работа. На Дальний Восток прибывали граждане из других регионов страны, привлеченные возможностью более высоких заработков. Многие переселенцы обладали высокой квалификацией и не имели повода жаловаться на условия жизни и труда. Какие тут могут быть параллели? Да, Дальний Восток заселялся порой и людьми подневольными, но они не были иностранцами. Они прибывали на Дальний Восток не под давлением нужды, а по принуждению государства.

Г.Э. Говорухин оговаривается, что в освоении Дальнего Востока «есть и своя специфика» (с. 222). В чем она состоит? Да в том, что «вытеснение маргинальных элементов из центральной части России осуществляется при непосредственном контроле государства» [104] (с. 222–223). Получается, таким образом, что во Франции «вытеснение маргинальных элементов» происходило без давления со стороны /186/ государства, а в России и Советском Союзе – посредством принуждения. Колониальная держава, какой на протяжении нескольких веков была Франция, оказывается в своей политике куда более гуманной, чем Россия, которая никогда не имела колоний в (европейском смысле слова) и которая вложила гигантские средства в развитие окраин. Очень патриотичная позиция.

Автор находит еще одну «специфическую отличительную черту [105] Дальневосточного региона» (с. 223). Она состоит в том, что новые города строились поблизости от источников ресурсов [106] (там же). В чем тут «специфическая отличительная черта», понять трудно. А в Канаде города строятся где попало? А место для Магнитогорска было выбрано произвольно?

Далее автор сообщает нам о том, что в советское время население Дальнего Востока пользовалось определенными льготами. Из этого факта, делается вывод, что «маргинальное население, направляемое на новые земли, не являлось гастарбайтерами, а представляло собой слой вахтовиков, поселение которых на данной территории было являением [107] временным» (с. 224). Оцените грациозность конструкции: «население не являлось, а его поселение было явлением». Мы уже имели возможность отметить, что автор демонстрирует здесь полное непонимание того, что такое вахтовый метод работы [108].

Далее автор констатирует, что миграционные потоки накатывали на Дальний Восток подобно волнам. Государство привлекало на Дальний Восток специалистов высокой квалификации – инженеров, конструкторов, ученых. Без них регион не мог бы динамично развиваться. Об этих специалистах Г.Э. Говорухин пишет на своем уникальном сленге: «Представители новых миграционных потоков находились ближе к сакральной трансляции позитов ментальных оснований общества центральной части страны» (там же).

Поскольку часть населения все–таки не закреплялась на отдаленной территории, постольку существовало два потока миграции: прямой и обратный. Такая особенность Дальневосточного /187/ региона и называется в дилогии проточностью. Но если в заголовке употребляется вполне разумный термин «проточная культура», то в тексте говорится уже о «проточном пространстве». Честно сознаемся, мы пытались представить себе текущее пространство, но у нас ничего не получилось. Наверное, из–за недостатка воображения.

Нам обещали показать, что проточность культуры является способом «социального закрепления пространства», но в итоге мы узнали лишь то, что пространство Дальнего Востока является проточным. Эту новость трудно считать свежей.

Общее впечатление: автор слабо представляет себе предмет своего «исследования». С некоторыми высказываниями можно согласиться, но это всегда общеизвестные истины. Другие суждения демонстрируют полное непонимание вопроса. Так, совершенно произвольна параллель между ситуацией в современной Франции и в постсоветской России. Автор не понимает, что такое вахтовый метод работы. Неведом ему также смысл социологического термина «маятниковая миграция» (с. 225–226). (Об этом мы писали в другом месте [109], не стали повторяться.)

Итог: тезис о том, что проточность культуры способствует «социальному закреплению пространства», не доказан.

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая