II.5 Д2: Глава 3

Название первого параграфа «Незаполненные пространства осваиваемого региона. Пространственные лакуны». Поскольку Г.Э. Говорухин писать грамотно органически неспособен, подумаем, какие ошибки он допустил на этот раз. Одна ошибка видна, что называется, невооруженным глазом. Лакуна – это не что иное, как незаполненное пространство. Поэтому вторая часть заголовка повторяет первую. Но одной ошибки в заголовке автору мало, он делает и вторую. Выражение «пространственная лакуна» – типичный плеоназм, поскольку понятие «лакуна» уже содержит в себе отсылку к понятию пространства [110].

После приведения рассуждения автора в более или менее пригодный для чтения вид мы получаем следующую цепочку умозаключений. Если государство приобретает какую–то /188/ новую территорию, то на нее необходимо распространить действие существующих законов и правил. Государственный аппарат должен иметь ясное представление о новом приобретении: реки, озера, горные хребты, леса, болота и т.п. – все это нужно нанести на карту, и каждому представляющему интерес объекту требуется дать название. То же касается и объектов искусственного происхождения: сел, городов, улиц площадей, парков и т.д. У Г.Э. Говорухина эта мысль выражена так: «Освоение территории (пространства) становится формой включения этой территории–пространства в реестр четких правил того государства, силами которого идет освоение» (с. 229).

Попутно (на с. 229) упоминается работа В.Н. Савенковой, посвященная топонимике Комсомольска–на–Амуре. Нам труды В.Н. Савенковой хорошо знакомы. В 2003 году мы готовили отзыв ведущей организации на ее кандидатскую диссертацию «Дискурс власти в формировании городского пространства (на примере г. Комсомольска–на–Амуре)». По нашему мнению, названная работа представляет собой пример продуктивного заблуждения. Мы категорически не согласны с основными идеями диссертации, но с чистой совестью, без малейших колебаний и сомнений дали положительный отзыв на нее [111].

Аспирант должен уяснить для себя вот что: если он убежден в собственной правоте, ему не следует отступать от своих позиций. Нельзя подстраиваться под чужое мнение. Оружие ученого – факты и логика. Одно дело – согласие или несогласие с вашей точкой зрения. Другое – мнение о вашей научной квалификации. Диссертационный совет не решает научные вопросы по существу. В науке вообще не существует никаких официальных органов, которые имели бы такие полномочия. Если вы сможете показать, что обладаете необходимыми познаниями, способны самостоятельно ставить и решать научные проблемы, умеете доказывать свою точку зрения, анализировать критические замечания и давать на них аргументированный ответ, то успех на защите вам гарантирован.

Конечно, ждать разъяснений насчет того, что это за «реестр четких правил» (кем он ведется, по каким принципам, где можно с ним ознакомиться и т.п.), от Г.Э. Говорухина не приходится. От «реестра правил» автор переходит к «единой /189/ коммуникативной сети государства» (с. 230). Каждый географический объект наделяется «смысловыми значениями» (по–русски – получает название). Создание топонимов свидетельствует о том, что данный объект выделен из ряда ему подобных. На говорухинском языке: «Так возникают топонимы, появление которых означает, что человек уже знаком (и включил в свой символический ряд) с конкретными объектами» (с. 231; выделено нами – Р.Л.). (Грамматическую несогласованность оставляем без комментариев.)

Дальнейшие рассуждения воспроизведем по оригиналу:

«На карте – в едином реестре символических агломераций – такие объекты выступают топонимическими точками. Вокруг таких точек создается целый комплекс осмысливаемых вербализованных объектов, которые имеют большое значение в социальных отношениях переселенцев. Скажем, деятельность человека выстраивается на определенном пространстве от точки А до точки В, между этими точками существует территория, которая и осваивается человеком. Если такая территория анонимна, то территория не освоена. И в этом случае известно, освоено не пространство между конкретными точками, а лишь те места, которые обозначены как «А» и «В». Если у такой территории есть названия, т. е. обозначения, которые свидетельствуют как минимум о том, что человек ее разведал (иначе говоря, было какое бы то ни было присутствие человека на территории), то такая территория становится известной. В таком случае географические объекты наделяются определенными социальными смыслами и приобретают вид какого–то знака, указывающего на эти смыслы»

(там же). Выражение «было какое бы [112] то ни было присутствие» – еще один говорухинизм, причем весьма колоритный. Обращает на себя внимание также то, что в одном случае автор считает, будто между точками А и В существует пространство, а в другом – территория. Выразиться правильно, т. е. сказать, что между точками имеется промежуток, автор никак не желает. Мы уже имели возможность убедиться в том, что одно из неотъемлемых свойств говорухинского «дискурса» – употребление слов без понимания их смысла. Объект – это нечто такое, что нельзя вербализовать. Вербализовать можно только смысл. Следовательно, выражение «вербализованный объект» – типичный оксюморон. /190/ «Вербализованный объект» – фантом, возникший вследствие чрезмерной любви Г.Э. Говорухина к хорошеньким иностранным словам. И уж «осмыслить» сие уродливое дитя может только его отец. Остальным такая задача не под силу. Заметим попутно, что выражение «анонимная территория» – тоже изобретение Г.Э. Говорухина, который не понимает различия между анонимностью и отсутствием имени (или названия). Аноним – не тот, кто не имеет имени, а тот, кто его скрывает. Географические объекты не могут быть анонимными; если они еще не получили названия, то их именуют «безымянные» . Нельзя также пройти и мимо утверждения автора, будто географические объекты приобретают вид знака. Покажите нам хоть один такой объект! Была, допустим, река, не имела названия, потом ее назвали, и она сразу же превратилась в знак. Всем рыболовам придется сматывать удочки. Невозможно же ловить рыбу в знаке!

Если продраться сквозь дебри говорухинского косноязычия, то мы увидим следующие утверждения: 1) количество новых географических названий с течением времени возрастает, 2) новые названия связаны с прежним социальным опытом и включаются в социальный и культурный контекст. С обоими тезисами трудно не согласиться ввиду их тривиальности.

Далее следует многословное описание того, как происходит наделение географических объектов названиями. Не обходится, конечно, и без ляпов. Так, на с. 232 читаем:

«В карту (географическую – Р.Л.) вносится не просто пространство, а пространство, названное городом, поселком, дачей, т.е., строго говоря, имеющее хозяина (управленца с определенным статусом) и обладающее определенным функциональным назначением».

Во–первых, условные изображения географических объектов вместе с их названиями наносятся на карту, а не вносятся в карту. Во–вторых, на карту наносится территория, а не пространство. В–третьих, поселок или город – это не пространство, а объект, расположенный на определенной территории. В–четвертых, хозяин и управленец – не одно и то же (хотя в некоторых случаях владелец может выполнять функцию управленца). Четыре ошибки в одной короткой фразе – здесь талант Г.Э. Говорухина явлен нам во всем блеске.

Автор всячески подчеркивает, что наделение географических объектов названиями (на его жаргоне «символизация географических объектов») происходит под контролем/191/ государства. Государство контролирует также планировку и строительство новых поселений. Г.Э. Говорухин иллюстрирует свои тезисы примерами из отечественной истории, совершенно упуская из виду тот несущественный факт, что за пределами России имеются еще кое–какие страны. Причем некоторые из них обладают опытом освоения новых территорий. Возможно, там освоение происходило точно так же, как в нашем отечестве, и тогда результаты частных наблюдений автора следует считать всеобщими законами освоения новых территорий. Пока же мы сведениями об опыте других стран не располагаем, и потому достоверно судить о правоте или неправоте автора не в состоянии.

Попутно автор затрагивает тему деления районов города по степени престижности (называя это деление на с. 233 внутренней организацией городского пространства). И здесь он обнаруживает «властную регистрацию», т.е. всю ту же вездесущую «руку власти». Самое любопытное, что такое насаждаемое сверху деление он находит и в советском городе. Как это возможно в обществе, где квартиры давали в порядке очереди, где существовала, как нас уверяли и продолжают уверять, уравниловка и дети профессора играли вместе с детьми уборщицы, не подозревая о социальной дистанции, разделяющей родителей, нам не сообщается. В доказательство своего далеко не очевидного тезиса автор ссылается на постановления городского совета (какого города, не сказано) об оплате жилых помещений и порядке пользования ими. Правда, аргументацию надо еще поискать. Между тезисом и его доказательством вставлены подробные сведения о делении Хабаровска на районы в 1928 году. Интересно, конечно, но сочинение Г.Э. Говорухина к числу исторических не относится. Как явствует из текста, эти сведения почерпнуты из «Постановления № 91–86 Хабаровского городского совета РКК и К. [113] депутатов». В указанном документе, если судить по тексту монографии, в целях удобства управления разграничиваются исторически сложившиеся районы города. То есть документ достаточно отчетливо свидетельствует о том, что городская власть не «организует пространство», а наводит административный порядок. Наконец, нам представлено доказательство того, что в советском городе «насаждалось сверху» деление районов города по уровню престижности. Такое деление автор увидел в «Постановлении № 366 заседания [114]/192/ президиума Хабаровского городского совета РК и КД 29 июля 1935 г» (с. 234). В указанном документе в каждом из трех районов города введена плата за один квадратный метр жилой площади: 39, 41 и 44 копейки соответственно. Колоссальный разрыв, что и говорить. Почему он связан с уровнем престижности районов, а не с чем–то другим (например, с разницей издержек на эксплуатацию жилья), нам не объясняется.

На с. 235 автор делает таинственное заявление: «Построенные по определенной схеме поселения уже демонстрируют свою лояльность или оппозиционность центральной власти» . Тут загадочно всё. Что такое оппозиционность политической партии, мы представляем. Но что такое оппозиционность поселения – нет. Каким образом схема, по которой построено поселение, определяет, будет оно лояльным или оппозиционным, мы решительно не понимаем. Возьмем, например, Владивосток. Он расположен на сопках, вследствие чего его планировка исключительно причудлива. Как это обстоятельство влияет на отношение населения Владивостока к политике Кремля? Из–за своей планировки Владивосток обречен на вечную оппозиционность Москве или вечную лояльность?

На этой же странице автор сделал открытие: он обнаружил «расширение статуса городского поселения». До сих пор наука знала только повышение и понижение статуса.

Далее читаем:

«Важное значение для определения статуса поселения, а как следствие, и распространения властных позитов, играла численность населения, свидетельствующая об интенсивности влияния данного поселения на окружные территории…»

(с. 235). Автор показал нам, что он не различает слов «окружной» и «окружающий», вновь выпалил в читателя загадочными позитами и сделал серьезное социологическое обобщение: оказывается, статус поселения связан с его численностью. В доказательство этой глубокой истины нам приводятся факты из отечественной и зарубежной истории.

Города обладают определенным «радиусом действия». Этот радиус, развивает свою мысль автор, тем больше, чем в большей степени город является административным и экономическим /193/ центром. Очень кстати приведена ссылка на пример Стамбула, почерпнутый у Ф. Броделя. Смущает, правда, то обстоятельство, что Стамбул ни по каким критериям не может быть зачислен в города, расположенные в регионе, который находится в процессе освоения. Зато мы имеем возможность убедиться в том, что Г.Э. Говорухин читал Ф. Броделя. Городские центры аккумулируют население и «активную хозяйственную деятельность» (с. 236). В результате «численность занятого цензового населения сосредотачивается в нескольких наиболее важных районах региона» (с. 237). В качестве доказательства в дилогии приводятся подробные сведения о таких городах Дальнего Востока, как Владивосток, Хабаровск, Благовещенск, а также о некоторых дальневосточных районах (Шкотовском, Сучанском, Ольгинском и др.), относящиеся к 1927–1928 годам. Почему взяты именно эти годы, а не какие–то другие, не разъясняется. «Вместе с тем, – продолжает автор, – часть этих районов, несмотря на многочисленность работающих предприятий, так и не становится возможными центрами управления на территории» (с. 238). Совершенно очевидно, что автор хотел сказать одно, но из–за своего косноязычия сказал совсем другое. Он желал выразить такую мысль: в некоторых районах имелось множество предприятий, что создавало объективную возможность превращения этих районов в самостоятельные центры управления; однако возможность не превратилась в действительность. (У него же получилось, что из–за обилия предприятий районы не имели возможности стать такими центрами.) Правда, и после такого перевода на русский остается вопрос о том, каким образом район может быть центром управления. Район занимает определенную территорию, в нем имеется центр, это понятно. Но как весь район превращается в центр? Загадка.

Крупный город втягивает в орбиту своего влияния окружающие населенные пункты, вследствие чего каждый из них приобретает определенную специализацию. На говорухинском диалекте: «Большая часть таких районов, ориентированных на поддержание только одной определенной сферы экономического или социального направления центра, рассматривается как узкоотраслевая» (с. 239). Города, расположенные далеко от экономических центров, например, от Владивостока, относительно самостоятельны. С присущим ему политическим тактом Г.Э. Говорухин пишет: «Это города Хабаровск, Благовещенск, Николаевск, Советская Гавань и др. Они являются самостоятельными /194/ 194 центрами «колониальной» политики правительства в своих районах» (с. 239).

По уверениям автора, «схема освоения Дальнего Востока, как и клише по созданию его системы управления, заимствуется из практики освоения и администрирования сибирскими острогами» (с. 240). Почему эти «схема освоения» и «клише по созданию системы управления» взяты именно оттуда, а не сформировались сами собой, под влиянием объективных обстоятельств, нам не разъясняется. Автор постулирует: заимствованы – и точка. Напрасно читатель ждет доказательств выдвинутого утверждения. Вместо них вывод:

«Именно такой процесс (калькирования привычных национально культурных штампов из одного пространства в другое) строго говоря, и может быть назван процессом символического освоения пространства, или процессом его (пространства) кодификации»

(там же). До этого момента речь шла о практическом освоении территории: прибытии на новые места переселенцев, создании там предприятий, строительстве сел, поселков, городов и т.п. И вдруг автор сворачивает на свою любимую колею «символического освоения пространства». Автор не понимает, что рисуемая им картина действительности находится в полном противоречии с ее интерпретацией. В действительности происходит практическое освоение новых территорий, которое включает в себя в качестве необходимого, но подчиненного момента такие действия, как картографирование, наделение географических объектов названиями, создание административных органов, издание документов, регламентирующих градостроительство, и т.д. Все указанные действия по отношению к практике носят обслуживающий характер, они нужны для главного – для материального преобразования среды обитания переселенцев. И вот именно эта второстепенная, подчиненная деятельность оказываются в изображении Г.Э. Говорухина основной, именно она и обозначается термином «освоение». Если бы автор четко различал практику и духовную деятельность и при этом ограничивал свою задачу изучением именно этой последней, к нему нельзя было бы предъявить претензий. Но все дело в том, что он одно от другого не отличает и постоянно их смешивает. Мы критикуем дилогию Г.Э. Говорухина, прежде всего, не за то, что в ней развиваются ложные идеи, а за то, что вся она – образец невнятицы и путаницы.

«…Осваиваемое пространство, – продолжает автор, – это еще и пространство, наделяемое некоторыми социально/195/ значимыми символическими маркерными точками, вокруг которых начинает нарастать символика эпистемологических референций» (с. 240). Да, «символика эпистемологических референций» – это, пожалуй, посильней «локала», «позита», «узуса» и «иллокуции» вместе взятых. По–русски же так: «Данные объектам окружающей среды названия с течением времени входят в культуру, начинают ассоциироваться с определенными событиями, явлениями или фактами [115].

На с. 241 автор в очередной раз делает логический кульбит. Он нас уверял (Д1, с. 95), что «по большому счету» физическое освоение пространства является процессом вторичным. И вдруг заявляет следующее: «Расширение символизации пространства (территории) осуществляется в результате практического освоения места…» (с. 241). Мы не очень хорошо представляем себе, что такое «расширение символизации», но в общем понятно, что автор отказался от своего идеализма и присоединился к материалистической точке зрения.

Далее идет изложение «схемы освоения пространства (территории). Она такова. Первый этап – «создание, постройка, укрепление и т.д. первоначального пункта заселения территории – форпоста, возникновение маркерных точек – точек отсчета освоения пространства» (с. 241). Второй этап – «радиальное расширение хозяйственных районов вокруг первоначального пункта» (там же). Третий этап – «развитие отдаленных районов, граничащих с другими форпостами» (с. 244). Чтобы мы всё правильно поняли, ни в чем не ошиблись и не запутались, автор предлагает вниманию читателя графическую схему (с. 244). Городскому населению требуются продовольственные и промышленные товары, а окружающая территория не всегда дает возможность эту потребность удовлетворить.

«Вместе с тем,

– пишет автор со всем присущим ему красноречием, –

способность к увеличению объемов поглощения товаров городом [116] и поселением вела к увеличению охвата территории новыми товарно–/196/ продовольственными базами, которые и снабжали город всем необходимым наряду с теми территориями, которые непосредственно примыкали к городскому пространству»

(с. 245). Не пытайтесь вникать в детали, это вредно для здоровья. Большой город втягивает в себя поток переселенцев, вследствие чего «дальнейшее территориальное освоение носит очаговый характер» (там же). «Появившиеся небольшие заселенные области, – с несравненной грациозностью пишет автор, – в огромном дальневосточном пространстве представляют собой известное пространство, носящее утилитарное назначение, но не дающее возможность в полной мере освоить это пространство» [117] (с. 245–246). Общая картина такова: «Закрепление территории осуществляется в границах заселяемого пространства[118], и происходит в виде радиального охвата территории, так называемый эффект “кругов на воде”» (с. 246). Вообще–то круги по воде расходятся, а охват – действие, совершаемое в прямо противоположном направлении. Поскольку автор лишен способности сопоставлять слова с реальностью, у него в одной фразе – два несовместимых представления о процессе заселения. Когда далее Г.Э. Говорухин раскрывает детали, становится ясно, что он отдает предпочтение теории «кругов по воде». Сама эта теория представляется нам заслуживающей внимания, только мы не видим в ней каких–то глубин, которые нельзя было бы постичь на уровне житейского рассудка.

Вокруг городов, которые выступают в роли центров освоения, формируются обжитые территории. Из–за обширности региона такие территории не перекрываются, отчего между ними образуются промежуточные зоны. В этих последних живет главный персонаж говорухинской дилогии – «обыватель» (с. 249). «Собственно, это трудно обнаруживаемые административными бюрократическими органами пространственные лакуны» (там же).

Итак, лакуна – это территория, которую с трудом обнаруживает чиновник. (Понятно, что и его власть там ограничена.) Такие зоны, где «закон бессилен», не являются российским изобретением, более того, до недавних пор они были в гораздо большей степени характерны для Запада. И не на территории нового освоения, а в самых крупных мегаполисах с многовековой историей. Такие зоны, например, чайнатауны – непременная принадлежность любого западного/197/ мегаполиса. Нет у нас принципиальных возражений против того, чтобы называть эти зоны лакунами, дело в данном случае не в названии, а в существе. Г.Э. Говорухин, блуждая в потемках своей «теории символического освоения пространства», нечаянно набрел на реальную проблему. Однако из–за особенностей своего мышления и мировидения он не в состоянии понять ее природу. Автор различает только две категории населения: чиновников и «обывателей». При таком понимании общественного устройства появление «лакун» – результат ограниченности возможностей чиновников, а не следствие глубоких социально–экономических причин. Почему в Москву «понаехали всякие» и организовали в ней свои землячества, живущие по собственным законам? Да потому, что в Таджикистане, Киргизии, Вьетнаме цена рабочей силы значительно ниже, чем в России. Капиталист покупает дешевую рабочую силу за границей, чтобы максимизировать прибыль. Сущность «лакуны» не в том, что она – пробел в пространстве, а в том, что она – объективный результат действия капиталистических общественных отношений. Поэтому тезис о том, что «появление пространственных лакун вызвано огромностью территории» (с. 249), неверен в принципе. Например, Франция – вовсе не огромная страна, а «лакуны» в ней имеются.

Более общий вывод: нельзя рассматривать процесс освоения территории в отрыве от анализа социально–классового состава общества, его общественного строя, сущности экономики и т.п.

Чиновник легко сумеет взять под контроль самую отдаленную территорию, если социально–экономический строй тому благоприятствует. Если же этот строй сам порождает «лакуны», государство не в состоянии контролировать даже территорию столицы. Черкизовский рынок – наглядный тому пример.

Абстрактный, внеисторический, внеклассовый подход к обществу приводит к тому, что автор, даже замечая частности и детали действительно серьезной социальной проблемы, понять ее как целое не в состоянии. Вот, например, его суждение на с. 251: «Лакунарные пространства являются зоной оттока населения из конкретного района поселения (чаще всего, города) и потому причиной хозяйственного запустения региона» . Здесь перепутаны причина и следствие. Появление «лакуны» – результат запустения региона, а не наоборот. В свою очередь, запустение – следствие глубоких экономических причин. Так, весь Дальний Восток России/198/ в настоящее время превращается в сплошную «лакуну», поскольку по рыночным критериям это территория, которую не имеет смысла эксплуатировать[119]. И вместо того чтобы анализировать законы, по которым возникают и существуют «лакуны», автор пытается дать их классификацию, основанную на несущественном признаке – их положении относительно города. Г.Э.Говорухин выделяет два типа «лакун»: расположенные внутри и вне города (с. 251–252). Автор констатирует, что «причины появления лакун в обоих пространствах (внешнем и внутреннем по отношению к городу – Р.Л.) напрямую зависят от финансовых вложений…» (с. 252) и этим ограничивает свой глубокий анализ. А от чего зависят финансовые вложения? Поставить вопрос в такой плоскости Г.Э. Говорухин не догадывается. Параграф завершается обоснованием того тезиса, что «наиболее качественными лабораторными условиями по обнаружению лакун становятся так называемые советские города» (с. 253). Совершенно непонятно, почему советские города – «так называемые»? Это название не соответствуют действительности? Советского Союза не было? Отметим также, что города в условия не превращаются, города могут лишь предоставлять условия. В переводе на русский мысль Г.Э. Говорухина такова: «Советские города – наилучший объект для изучения лакун». А города, которые не относятся к разряду советских, чем в данном отношении хуже? Что мешает исследователю изучить лакуны в них? Автор так вопроса не ставит, потому что все его познания о лакунах ограничиваются одним городом – Комсомольском–на–Амуре.

Конечно, определенные закономерности возникновения и существования районов, где проживают отверженные, в нем проявляются, подобно тому, как в капле воды отражается океан. Но океанологи никогда не удовлетворяются изучением одной–единственной капли.

Последний параграф дилогии озаглавлен «История возникновения и развитие «проточной культуры» на примере пространственных лакун города Комсомольска–на–Амуре» .

Сначала разберем ошибки в заголовке. Бросается в глаза тот факт, что в заголовке отсутствуют скобки, которыми следует выделить оборот «на примере пространственных лакун города Комсомольска–на–Амуре». В подобных случаях принято поступать так: если какой–то теоретический вопрос /199/ рассматривается на одном примере (что само по себе допустимо), то тогда данное обстоятельство фиксируется в заголовке в скобках. Далее. Попробуйте произнести в быстром темпе «история возникновения и развитие». Читатель испытывает затруднение, ему хочется употребить слово «развитие» в родительном падеже: «история возникновения и развития». Такое сочетание звучит более естественно, потому что соответствует логике мышления. Заметим также, что ни для кого не секрет, каков статус Комсомольска–на–Амуре. Все знают, что это город, а не поселок. Поэтому словосочетание «город Комсомольск–на–Амуре» в данном контексте является плеоназмом [120]. Но это недочеты формы, а не существа. По сути же этот заголовок не соответствует содержанию параграфа. Заголовок параграфа типичен для исторических сочинений. В работах по истории детально и последовательно описывается развитие какого–либо государства, города, региона, нации и т.п. Например, «История России», «История Китая» или «Краткая история евреев». Но автор претендует на социологическое обобщение. Его интересуют законы, по которым возникают и существуют «лакуны». Комсомольск–на–Амуре – только один из множества объектов, где эти «лакуны» себя обнаруживают. Для социолога история – материал для обобщения, а не основная цель исследования. Поэтому в заголовках трудов по социологии слово «история» либо вообще не употребляется, либо используется, но не в ключевой позиции. Впрочем, такую же точно ошибку автор допустил и в названии главы. И в нем слово «история» занимает ключевое положение, хотя само содержание главы с «историческим дискурсом» связано лишь опосредованно.

На с. 253 Г.Э. Говорухин порадовал читателя еще одним прелестным оксюмороном: «хаотичный порядок» [121]. Оказывается, такой порядок существовал в советском городе и был обусловлен «особым типом формирования жилых кварталов» (там же). Что это за тип? На этот вопрос ответа не дается, зато предпринимается экскурс в историю становления советского города. «…Появление города было вторичным, первичным всегда оказывалось строительство самих предприятий» – так понимается автором специфика генезиса советского города (с. 254). В переводе на русский: «Советские /200/ города всегда возникали как поселения при промышленных предприятиях». В общем и целом это верно, хоть и не ново. Научный подход к вопросу требует рассматривать любое явление в сравнении с другими. Например, в данном случае было бы очень полезно сопоставить генезис городов Канады и Советского Союза. Автор не догадался это сделать, что лишает его тезис какой–либо доказательности. В советских городах автор обнаруживает «первоначальную сегрегацию» (там же). Мы уже отмечали [122], что слово «сегрегация» понимается им неправильно. На самом деле в советском городе не было никакой сегрегации, а происходило расселение горожан по определенным районам. Причем такое расселение диктовалось производственной необходимостью, а не различием в социальном статусе. На говорухинском языке:

«Первоначальная сегрегация населения такого

(советского – Р.Л.)

города осуществлялась не по принципу социальной дифференциации, что было бы типичным для «старых» городов, а вследствие профессионально–производственного расселения»

(там же). С течением времени влияние фактора производственной необходимости ослабевало, однако «структура организации [123] физического пространства города к этому моменту уже четко обозначена и не претерпевает существенного изменения» (там же). Поскольку советские города относительно молоды, их история сохранилась в живой памяти людей. Это дает исследователю шанс проследить эволюцию города. (Чтобы не подвергать читателя лишним мучениям, мы позволили себе изложить мысли автора сразу на русском языке.) В истории Комсомольска–на–Амуре отражается история Советского Союза, его расцвета и гибели. «Эта странность взаимодействия политического режима и локальной территориальной организации становится сегодня объектом исследования многих научных направлений…» – пишет автор (с. 255). Мы уже знаем, что вместо «странность» следует читать «особенность», а также то, что выражение «объект исследования направлений» означает «объект исследования в направлениях». Мы знаем также, что под направлениями автор понимает научные дисциплины: экономику, географию, социологию и т.п. Читаем далее:

«Общая риторика исследований этого направления

(социологии – Р.Л.)

сводится к тому, что в условиях стабильного функционирования городской системы, когда все /201/ органы городского управления работают, взаимодействуя друг с другом, а вместе с тем, и с государством в целом, портрет любого города индивидуален только своим внешним (архитектурным) обликом»

(с. там же). У нас есть подозрение, что портрет слова «риторика» имеет у Г.Э. Говорухина излишне индивидуальный облик. По обычаю заглянем в справочник. Читаем: « Риторика (реторика) (др.–греч. pr|TcopiKti – «ораторское искусство» от ртугсор – «оратор») – первоначально наука об ораторском искусстве, впоследствии иногда понималась шире, как теория прозы или теория аргументации вообще» [124]. Наше подозрение подтвердилось. С каким словом спутал слово «риторика» Г.Э. Говорухин, трудно сказать. По–видимому, со словом «вывод».

«В современной российской действительности (после 1991 г.)

, – продолжает автор, –

социальные и экономические катаклизмы <…> высвечивают скрытые механизмы социальной организации населения в городах – как раз то, что некогда было скрыто от внешнего наблюдателя. Эти механизмы проявляются в интенсивном оттоке населения из городов и фактической хозяйственной гибели многих из них…»

(там же). Осмыслим эти утверждения. Итак, в российском обществе после 1991 года существуют некие механизмы, которые скрыты от внешнего наблюдателя. Социальные и экономические катаклизмы высвечивают эти механизмы. Последние обнаруживают себя в интенсивном оттоке населения и гибели многих из городов. Итак, понятно, в чем состоит проявление механизмов. А в чем заключаются они сами? О внешних проявлениях нам сказано, какая же под ними скрывается сущность? Увы, автор хранит сию тайну. Зато нам сообщается нечто интересное:

«Катастрофичными эти процессы

(изменение системы социальной организации города – Р.Л.)

становятся в городах советского типа, к каковым можно отнести город Комсомольск–на–Амуре. Причина такой катастрофы была «заложена» в систему социальной организации пространства типичного советского города»

(с. 255–256). В общем, автор повторяет ту истину, что причина смерти – жизнь. Если бы человек не родился, то ему и умирать бы не пришлось. С таким тезисом нельзя не согласиться. Только для научного познания явлений подобных плоских сентенций, согласитесь, маловато.

Далее нам довольно подробно (для социологического сочинения) излагается история Комсомольска–на–Амуре. Г.Э. Говорухин /202/ разделил историю города на 4 этапа. «Это вехи становления идеологии города как оценки собственной значимости в пространстве большого государства» – добавляет он (с. 257). Правда, нам ничего не говорится о том, что такое идеология города. Если возможна идеология отдельного города, то почему нельзя создать идеологию поселка или села? Например, «идеология села Мухино Верещагинского района Пермского края». Став на позицию автора, мы должны признать, что и каждый район города, каждый квартал и даже каждый отдельный дом являются субъектами идеологии. И тогда какой–нибудь трудолюбивый исследователь напишет докторскую диссертацию по социологии на тему «Эволюция идеологии дома № 5 по проспекту Мира Комсомольска–на–Амуре».

Итак, этапы истории выделяются в зависимости от смены идеологических вех. Критерий понятен. Не очень, правда, ясно, чем обусловлена эта смена. На с. 258 понятные вехи автор почему–то заменяет непонятыми «этапами–вехами». Не станем обращать на такие пустяки внимание.

«Первый этап – довоенное строительство города» (с. 258). Но строительство – это практическое дело, при чем тут идеология? Где идеологическая веха? В чем она состоит? Опишите ее, нам интересно. Но вместо всего этого – сухая сводка исторических фактов, уложившаяся в 8 строк.

«Второй этап – повышение экономической и социально–политической роли города во время войны» (там же). Итак, повышение роли – это этап истории. Что–то нам с такой оригинальной периодизацией встречаться не приходилось.

«Город осмысливается как плацдарм для формирования базы трудового резерва государства. Осознание значимости города в масштабах всего государства приходит от понимания трудового и военного подвига комсомольчан»

(там же). «Плацдарм для формирования базы» – неплохо сказано. Понятно, в чем состоит «идеологическая веха» – в «осознании значимости города в масштабах всего государства».

«Третий этап – послевоенное строительство города, его рост и расширение» (с. 259). Вновь та же сверхоригинальная манера обозначать этапы. А вот и об идеологии: «Теперь город становится символом не трудового подвига его строителей, но скорее, свидетельством воплощенной мечты покорения природы советским человеком» (там же). Два стилистических ляпа, одна пропущенная запятая – все в пределах говорухинской нормы. По сути имеются возражения. Никто и никогда в послевоенной истории Комсомольска–на–Амуре не трактовал его значение столь абстрактно. Труд был фундаментальной /203/ ценностью всей советской идеологии, и никакой отдельный город не мог находиться вне ее влияния. Утверждение автора ничем не подкреплено, оно является его сугубо индивидуальным «конструктом» [125].

«Четвертый этап – постсоветская история города, которая в этом случае также понимается как история трагедии, которую разделил город со всем государством. Меняется понимание роли города в жизни государства, акцентируется внимание на формальном участии государства в судьбе города. В результате идеологическое оправдание и нынешней, и прошлой истории города состоит не только и не столько в роли Комсомольска в подъеме страны, сколько в усилении позиций Дальневосточного региона»

(там же). Этот фрагмент не слишком труден для толкования. Нелегко, правда, понять, что означает выражение «акцентируется внимание на формальном участии государства в судьбе города». Вероятно, речь идет о том, что постсоветское государство бросило промышленные предприятия в стихию рынка, и это сказалось на них самым губительным образом. Трудно согласиться и с тем, что в современных условиях Комсомольск–на–Амуре воспринимается на уровне государственной идеологии как фактор усиления Дальневосточного региона в составе России. Деградирующая индустрия и стремительно убывающее население – это факторы, отнюдь не способствующие усилению позиций хоть города в регионе, хоть региона в масштабах страны.

Г.Э. Говорухин намеревался изложить историю города в зависимости от идеологических вех. Но каким–то непостижимым образом «идеологические вехи» точно совпали с периодами развития гражданской истории: довоенная история, война, послевоенный период, постсоветский период. У нас есть дерзкое предположение: такое совпадение – еще одно доказательство того, что общественное бытие определяет общественное сознание. И с тезисом о «вторичности физического освоения пространства» материалистическое понимание истории несовместимо.

Завершив свое рассуждение об этапах, Г.Э. Говорухин перешел к другому сюжету – делению истории Комсомольска–на–Амуре на периоды (там же). Их два.

«Первый – период самоценности Комсомольска, когда «страна жила городом», а горожане делали историю, когда его политическое значение было сильно само по себе, а история государства фокусировалась /204/ на истории города. Второй – период нивелирования исключительности положения Комсомольска («город живет, как и вся страна»)»

(с. 259–260). Хронологические рамки не определены, но мы прекрасно понимаем, что первый период – с основания города до гибели Советского Союза, а второй – последнее двадцатилетие.

Как заявляет автор, в «постсоветский период развитие города прекращается, а значит и прекращается становление новых коннотаций в идеологии относительно города» (с. 260). Не станем гадать, что такое «коннотации в идеологии относительно города». Мысль в общем–то ясна: город прекращает развиваться, перестает меняться восприятие города в общественном сознании. Конечно, оба утверждения неверны по существу. Первое основано на отождествлении понятий «развитие» и «прогресс». Второе – на совершенно ложном представлении, будто образ действительности может навсегда застывать. В настоящее время некоторым недальновидным людям кажется, что деградация Комсомольска–на–Амуре – навсегда, что ничего нового уже не будет. Но это историческая иллюзия. Закончится современный период истории, начнется другой. И тогда соответствующие изменения произойдут и в общественном сознании.

Выделив два периода истории города, автор оставил без внимания принципиальный вопрос: а почему в первый период Комсомольск–на–Амуре обладал «самоценностью», а во второй ее утратил? Может быть, по той причине, что в стране началась деиндустриализация? Тогда естественно возник бы вопрос о причине отказа от советского индустриального наследия. Автор не видит этих вопросов, потому что его мышление целиком в плену кажимостей.

Впрочем, Г.Э. Говорухину нельзя отказать в житейской осмотрительности и осторожности. Ставить принципиальные вопросы значит занимать какую–то определенную позицию, четко определять, с кем ты и против кого. Но тогда есть риск кому–то не понравиться, с кем–то, имеющим власть и влияние, поссориться, нажить себе врагов и т.п. А это не очень полезно для карьеры и для здоровья.

Но зачем нужна наука, которая ограничивается коллекционированием общеизвестных истин и ходячих мнений и не ставит вопроса о причинах явлений?

На сюжете о «периодах развития» завершается теоретическая часть параграфа, за ней следует изложение результатов эмпирического исследования, которое было проведено автором под эгидой Фонда Форда грант № 1045–0845–1 /205/ в 2006 году. Правда, автор не сообщает нам названия исследования, поэтому нам остается только гадать, чему же оно конкретно посвящено.

Из контекста можно вывести, что целью было выявление «лакун». Исследование заключалось в том, что респондентам задавались вопросы о том, как они оценивают тот или иной район города: положительно или отрицательно. Итоги таковы:

«Анализ показывает, что положительно оцениваются районы с большим числом социальных объектов (торговых центров, стационарных крупных магазинов) и большим числом транспортных маршрутов (автобусных остановок и общего числа автобусных единиц)»

(с. 267). Сказано не вполне по–русски, но в общем понятно. Автор потрудился на славу и сумел снять покров видимости с глубоко спрятанной от людских глаз сущности. «Полученные результаты наблюдений и интервью подтверждены риелторскими данными» (с. 270). В популярных районах жилье стоит дороже, в непопулярных дешевле. Глубокое заключение. Далее следует еще одно ценное обобщение:

«Особенности ценовой политики в фонде недвижимости города по нашим наблюдениям зависят от активности работы крупных заводов таких как: ЗЛК (завод им. Ленинского Комсомола [126] ) и завода им. Гагарина (авиационного объединения холдинга КБ «Сухой»). Появление государственного заказа на этих заводах меняет общий социальный климат районов города»

(там же). Автор сэкономил три запятые и тире, но истину до нашего сознания донес. На таких примерах убеждаешься в силе науки в мастерском исполнении Г.Э. Говорухина.

«Как показывает контент–анализ, строительство новых районов, особенно в 70–80–е годы осуществлялось так называемыми кондоминиумами (спальными районами, куда входили: жилые здания, детские сады, школы, магазины и пр.)

– заявляет автор на с. 271. Во–первых, как уже отмечалось[127], автор переворачивает представление человечества о том, что такое кондоминиумы. Во–вторых, мы имеем возможность еще раз восхититься эвристической мощью социологии (в том же исполнении). Если бы не было контент–анализа, как бы мы узнали тот тщательно скрываемый факт, что в советские времена строили не отдельные дома, а целые микрорайоны? /206/

С помощью тонких социологических методов автору удалось выявить ряд особых мест в городе.

«Эти места <…> проходят как районы, в которых «нечего делать», например район заводов «Парус», «Амурсталь» или «Шестой участок», которые отмечаются на карте (они есть в официальных обозначениях), но практически не упоминаются в самих интервью. Такие места представляют собой род социальной лакуны и уже практически не сохраняются даже в городских байках и «страшилках». Чаще всего такие места непрозрачны и закрыты для обывателей»

(с. 271–272). Конечно, с помощью анализа баек и «страшилок» можно извлечь ценную социологическую информацию, но мы должны знать детали и подробности. Какие байки? Какие страшилки? Г.Э. Говорухин льет водопады слов, пытаясь поведать о том, что все и так знают. Но стоит ему затронуть действительно живую тему, представляющую интерес для публики, как он тотчас же становится удивительно молчаливым. Немалое удивление вызывает фраза о том, что эти места непрозрачны и закрыты для «обывателей». Для кого же они тогда «прозрачны» и «открыты»? И кто, кстати, в «социальных лакунах» проживает? Для людей, которые в этих местах живут, они вполне «прозрачны». Следовательно, эти люди – не «обыватели». Так кто же они? Автор хранит на этот счет молчание.

Автор также не озаботился тем, чтобы просветить нас насчет понятия «социальная лакуна». Это то же самое, что «пространственная лакуна» и просто «лакуна»? Или это все–таки разные вещи?

Конечно, не настолько мы наивны, чтобы не понимать: в «социальных лакунах» сосредоточивается та часть общества, которая «не вписалась в рынок», фактически это зоны социального бедствия. Для настоящего социолога здесь непочатый край работы. Кто они – современные отверженные: пожилые люди, влачащие жалкое существование на нищенскую пенсию? Бывшие квалифицированные рабочие, лишившиеся работы в результате деиндустриализации? Работники строительного комплекса, павшего жертвой реформ? Г.Э. Говорухин этих вопросов не видит или не желает видеть, он сводит свою задачу лишь к поверхностному описанию фактов. Так, на с. 272 отмечается низкая электоральная активность обитателей зон социального бедствия и повышенный уровень протестных настроений.

Г.Э. Говорухин лишен способности четко формулировать задачу исследования, поэтому читателю приходится додумывать за него. Насколько можно судить по тексту, автор /207/ поставил задачу составить «социально–иерархическую карту города» (там же). Проще говоря, выявить связь социального статуса горожан с местом их проживания. В качестве метода исследования называется «фреймовый анализ групповых интервью» (там же). «Этот анализ позволяет определить отношение горожан к тому или иному району города через концептуальную схему образного описания» (с. 272).

Что такое «концептуальная схема образного описания», выясняется из таблицы 9 на с. 273. В ней в левой колонке назван район, в правой – результат «фрейм–анализа» города (группы от 50 лет и старше) [128]. Например, слева: «Поселок Амурсталь», справа: «Своеобразный район, приятный район, заброшенное место». Пример других «схем образного описания»: «Хорошее место», «Район для души», «Небезопасно». Проще говоря, «схема образного описания» – это оценка района респондентами. С некоторыми горожанами силами некоего МИГа [129] были проведены «фокус–групповые интервью».

Честно говоря, для человека, который достаточно долго прожил в Комсомольске–на–Амуре, какой–то новой информации таблица не содержит. Приятно, конечно, сознавать, что твое «обывательское» мнение практически на сто процентов совпадает с результатами применения наиновейших социологических методов. Но, с другой стороны, что это за методы, если они дают результаты, которые «человеку с улицы» известны по его житейскому опыту? Этим мы не собираемся бросить тень сомнения на методы эмпирической социологии, мы лишь хотим подчеркнуть, что любой инструмент должен находиться в умелых руках.

Автор констатирует, что в оценке районов города некоторые пожилые респонденты решительно расходятся. Это явление связывается им с инерцией мышления. На говорухинском языке: «Оценка некоторых районов <…> носит архаический характер» (там же).

В то же время при опросе респондентов молодого возраста такая инерция не наблюдается. На говорухинском языке:

«В сравнении с таким неоднозначным пониманием некоторых районов города, можно привести пример с вполне однозначной оценкой городского пространства, которое мы отмечаем при анализе фокус группы от 16 до 30»

(с. 274). Отсутствует согласование членов предложения в роде, потерян /208/ дефис в слове «фокус–группа», поставлена лишняя запятая, имеется грубый стилистический ляп – а в остальном все хорошо. Смысл улавливается без особого труда.

Так почему же молодые респонденты единодушны в своих оценках? Ответ таков: «Такая оценка данных пространств, как мы полагаем, становится результатом рецепции на, условно это назовем, возрастной паттерн» (с. 275). Для автора сказать «такая оценка объясняется тем, что респонденты молоды» значит наступить на горло собственной песне. Он глубокомысленно изрекает: «рецепция на возрастной паттерн». И ему дела нет до того, что рецепция в переводе с благородной латыни – восприятие. Это слово требует после себя родительного падежа без предлога. Например, «восприятие звука». Сказать «восприятие на звук» может только тот, для кого русский язык – не родной. Если же взять существо ответа, то мы получаем вот что: «Молодые респонденты проявляют единодушие в оценках, потому что они молоды». Очень содержательный ответ. Дальше, правда, следует, разъяснение, что «опыт социальной рефлексии пространства данной группой не имеет временных напластований» (там же). Проще говоря, у молодых еще нет жизненного опыта. Это верно, но не слишком ново.

Фреймовый анализ позволил автору установить любопытный факт: «миграцию территории со значением “идеологически важная”» (с. 276). Что такое «идеологически важная территория», не сказано. Может быть, Красная площадь? Но она в Москве, а не в Комсомольске–на–Амуре. Значит, что–то другое. Принимая во внимание, что понятие идеологии в говорухинском языке совершенно безразмерно, это может быть что угодно. Так откуда и куда эта территория «мигрирует»? Ответ дан: «от районов с заметным производственным оттенком» (с. 276) «до районов с досуговым характером» (там же). В переводе: «От районов, в которых сосредоточены промышленные предприятия, к районам, где преобладают культурно–развлекательные заведения».

Далее автор пересказывает основные идеи концепции Б.Б. Родомана, который выделял «фокусные места» на территории. Если не считать того, что Г.Э. Говорухин вставляет для пущей научности термин «нодальный[130]» (там же), изложение вполне доступно для понимания доктора философских наук.

Концепция Б.Б. Родомана нужна автору, чтобы по–новому осмыслить планировку Комсомольска–на–Амуре. Поскольку город изначально создавался как поселение при заводах,/209/ постольку, согласно теории Г.Э. Говорухина, в нем реализован принцип «концентрического расселения жителей вокруг промышленного предприятия» (с. 278). И далее:

«Закладка фокусов по производственному принципу позволяет, по крайней мере гипотетически, снизить затраты на строительство транспортных развязок, а значит искусственно определить и сегрегацию населения в селитебных районах города»

(там же). Слово «сегрегация» здесь употреблено не к месту, нужно вести речь о расселении[131]. Довольно сомнительно выглядит термин «селитебный» в данном контексте. Что нам говорит на этот счет «Википедия»? Читаем: « Селитебные земли – земли, предназначенные для строительства жилых и общественных зданий, промышленных предприятий, дорог, улиц, площадей в пределах городов и посёлков городского типа. Синоним – термин “городские земли”»[132]. Итак, выражение «селитебные районы города» означает «городские земли районов города». Плеоназм.

Самое внимательное изучение плана Комсомольска–на–Амуре не позволяет увидеть «концентрического расселения жителей вокруг предприятий». Город вырос рядом с двумя гигантами индустрии. Слева от Силинки – авиационный завод, справа – судостроительный. В каждом из районов жилые кварталы соседствуют с заводом, но не охватывают его концентрическими кругами.

Далее автор знакомит нас с работой Хауке (без указания инициалов) 1965 года, а затем с трудом Ф. Глодовского, С. Петрова и Г. Шелеховского, опубликованным в 1924 году, где ставится целью «изучение [133] максимальной производительности труда при оптимальных его условиях» (там же). Затем автор приводит таблицу (на с. 279), в которой содержится произведенный Г. Шелеховским расчет теоретической вероятности расселения работников в зависимости от расстояния от места их проживания до предприятия. Таблица цитируется почему–то по работе лишенного (лишенной?) инициалов Хауке. Разве нельзя было процитировать по оригиналу? Или автор не держал в руках статьи Хауке?

Недоумение еще более усиливается, когда автор решительно отвергает концепцию Г. Шелеховского: «Отсюда корреляция зоны удаленности и расселения оказывается /210/ некорректной» (с. 280). Но если «корреляция некорректна», то зачем о ней так подробно рассказывать?

Но концепция Г. Шелеховского, оказывается, все–таки не столь плоха. Идеи этого автора «оказываются созвучными общим принципам организации советского города» (с. 280). Предположим, это так. Но хотелось бы знать подробности: какие именно идеи «созвучны общим принципам организации города»? Нам об этом не было сказано. Далее следует ссылка на труд В.Г. Давидовича 1968 года, где излагается, насколько можно понять, вопрос о том, в какой степени идеи Г. Шелеховского воплощены в реальной практике советского градостроительства. Соображения В.Г. Давидовича читаются с интересом, возникает желание ознакомиться с оригиналом. Однако не будем забывать, что параграф посвящен истории возникновения и развития проточной культуры на примере (пространственных) лакун Комсомольска–на–Амуре. Связь цитированной работы с темой параграфа, на наш взгляд, далеко не очевидна. Не станем, однако, давать поводов для обвинений в придирках. Автор сослался на толковую, судя по всему, работу, это следует считать плюсом. Посмотрим теперь, что нам по существу проблемы.

«Комсомольск–на–Амуре

, – пишет он, –

становится тем советским городом, в котором четко просматриваются принципы производственной сегрегации населения. Работающий по системе государственного заказа, город являлся достаточно успешным и перспективным. Изменение этой системы приводит к разбалансированности в пространственной организации города»

(с. 281). Насчет «сегрегации» мы уже писали, не станем повторяться. Что касается отрицательных последствий отказа от системы государственного заказа, то это ни для кого не секрет. Для фиксации результатов такого отказа не нужны изощренные социологические методики. Принципиальный вопрос заключается в следующем: каков выход из сложившегося положения? Автор всячески избегает постановки вопроса в такой плоскости. Вместо этого – описание симптомов поразившей городской организм болезни: деловая активность во многих районах города снижается, некоторые районы теряют привлекательность, люди из них уезжают, население стремительно покидает город, сокращается пассажиропоток »[134], исчезают «хозяйственные объекты» (с. 283)./211/ «Начинается цепная реакция по сокращению физического, в данном случае, освоенного и социального пространства Комсомольска» – пишет автор (там же). О сокращении физического пространства, признаться, нам читать до этого не приходилось. Вероятно, автор имеет в виду территорию. Выражение «цепная реакция по сокращению» – типичный канцеляризм. Следует писать: «реакция сокращения». Что же касается сути процесса, то она изображена верно. Только что здесь нового?

На с. 283 Г.Э. Говорухин предлагает некий рецепт лечения болезни. Процитируем его:

«Конкурентоспособность объектов фактически означает не просто прибыльность, но в условиях г. Комсомольска–на–Амуре – единственный способ выживания муниципального и частного торгового бизнеса в районе»

(с. 283). Итак, бизнесу, чтобы выжить в Комсомольске, надо быть конкурентоспособным. В Москве, Париже, Нью–Йорке и Санта–Барбаре, вероятно, дело обстоит иначе. Остается только одно: дать практические рекомендации относительно того, как добиться конкурентоспособности. Но Г.Э. Говорухин почему–то таких рекомендаций не формулирует, а продолжает свою печальную повесть:

«Сокращение численности населения в лакунарных пространствах города приводит к исчезновению сколько–нибудь значимых социальных объектов. Попытка перемещения таких объектов в центральную часть города <...> изначально убыточно [135], поскольку аренда помещения в центре существенно дороже, а уже находящиеся там коммерческие структуры демпингуют цены»

(с. 284). Но ведь сам автор только что давал бизнесу совет: надо быть конкурентоспособным. Вот коммерческие структуры и «демпингуют цены» – как они иначе задавят конкурентов?

С. 285:

«В районах за пределами условного треугольника происходит разрушение инфраструктуры городского пространства [136], поэтому общественная активность смещается в другой район»

.

Этим последним оказывается центр города, куда «аспект престижности района притягивает все больше число населения, желающего селиться в таком районе, и требует постоянного благоустройства города» (с. 286). И в самом конце второго параграфа Г.Э. Говорухин продолжает радовать/212/ читателя своими языковыми находками. «Аспект притягивает» , «все большее число населения, желающего селиться» – новые перлы говорухинизма. «Все прочие районы города оказываются в статусе либо непопулярных мест, либо совершенно выпадают за пределы так называемой социальной карты города и становятся лакунами» – таким нарративом завершает на с. 213 Г.Э. Говорухин последний параграф третьей главы.

Подведем некоторые итоги. Нам было обещано рассказать историю «проточной культуры» на примере (пространственных) лакун Комсомольска–на–Амуре. Но истории мы не увидели. Параграф написан не в историческом ключе. Перед нами – сочинение, претендующее на то, чтобы быть определенным вкладом в социологию. О проточной культуре автор по ходу изложения забыл, а описал, как сумел, процесс социальной деградации одного конкретного города. Нарисованная при этом картина достаточно близка к реальности, что, впрочем, объясняется не теоретической проницательностью автора, а очевидностью предмета. От главных, принципиальных вопросов автор уходит (или их не видит, что сути дела не меняет). Понимание причин постигшей город катастрофы – на уровне детского сада: предприятия ВПК лишились государственного заказа. Рецепт лечения социальной болезни еще более инфантилен: бизнесу надо добиваться конкурентоспособности.

Во втором параграфе автор фактически отказывается от преобладающей в первом параграфе трактовки «лакуны» как территории, неподконтрольной государству. В последнем параграфе лакуна понимается как зона социального бедствия, что гораздо ближе к действительности.

На наш взгляд, процесс социальной деградации точнее и проще описывается без привлечения «пространственной» терминологии, но мы не отвергаем с порога возможность его описания и в тех терминах, которые использованы Г.Э. Говорухиным. Дело не столько в инструменте теоретического анализа, сколько в том, кто этим инструментом пользуется.

Автор затрагивает действительно животрепещущие проблемы, но делает это так, чтобы, боже упаси, не поссориться с сильными мира сего. С одной стороны, он пишет о системной деградации города, что дает ему моральное право на репутацию обличителя общественных язв. С другой, старательно отводит глаза от причин такой деградации, демонстрируя тем самым свою благонамеренность. Очень удобная и (в тактическом плане) беспроигрышная позиция!/213/

Если взять монографию в целом, то вырисовывается такая картина.

Первая глава представляет собой эклектическое соединение двух самостоятельных сюжетов: истории политических учений и истории развития политических отношений.

Вторая глава – путаное и невнятное изложение «теории символизации пространства».

Третья глава посвящена по преимуществу феномену «лакун».

Органической, закономерной связи между главами не прослеживается. Монографии как системного целого нет, есть лишь механическая сумма разнородных частей.