История[1] гласит, что 13 мая 1902 года в тогда еще маленьком городке Феринихинг, расположенном милях в тридцати от Йоханнесбурга, был подписан мирный договор, положивший конец Англо-бурской войне[2]. Вряд ли кто-нибудь мог тогда представить, что 58 лет спустя весь мир снова будет наблюдать за событиями, происходящими в этой части Трансвааля, на сей раз в африканском тауншипе[3] под названием Шарпевиль[4]. Как и в случае с другими городами Рифа, по мере роста белого населения Феринихинга, разрастались и тауншипы для африканцев на его окраинах. По странной иронии судьбы, побоищу, учиненному в Шарпевиле, суждено было произойти в месте, обладавшем репутацией благополучного поселения черных африканцев. Одиннадцатью годами раньше авторы Справочника по расовым отношениям в Южной Африке указывали на то, что «Феринихинг, учредивший собственный департамент строительства, в последнее время демонстрирует быстрый прогресс в возведении жилых домов в новом туземном тауншипе Шарп, где решено было построить 3165 домов на общую сумму 1 млн 219 тыс. 216 фунтов[5]. Несмотря на то, что в Докладе Смита рекомендовалось отдавать под управление местных органов власти несложные виды работ, а туземцам — работать под руководством опытных европейских мастеров, многие местные органы власти не выполняют эту рекомендацию в должной степени. Возможно, они просто не готовы к риску навлечь на себя недовольство европейских профсоюзов».

Однако, несмотря на тот факт, что белые власти Ференихинга занимали одно из первых мест среди муниципалитетов Южной Африки по предоставлению удобного жилья черным африканцам, 21 марта 1960 года в Шарпевиле произошли потрясшие весь мир события, которые цивилизованные люди по сей день вспоминают с чувством стыда. Ранним утром в этот день по разным подсчетам от 5 до 7 тысяч африканцев прошли через весь Шарпевиль к зданию муниципалитета, расположенному у въезда в тауншип. Как оказалось, еще задолго до этого дня Шарпевиль посетили члены Панафриканистского конгресса (ПАК)[6], поднимавшие людей на участие в демонстрации. Другие члены ПАК позаботились о том, чтобы водители автобусов, перевозивших людей на работу в Ференихинг, не смогли в тот день выйти на службу. Многие тогда предпочли добираться до рабочих мест на велосипедах или даже пешком, но некоторым на пути встречались панафриканисты, угрожавшие сжечь их пропуска[7] или применить к ним силу, если они не повернут обратно. Однако многие присоединялись к процессии, движущейся к зданию муниципалитета вполне добровольно. В конечном итоге эта демонстрация была рассеяна полицией при помощи слезоточивого газа и полицейских дубинок. Около шести десятков полицейских бросились преследовать разбегавшихся демонстрантов в глубь улиц. В полицейских полетели камни, один из них получил легкое ранение. Как утверждалось, со стороны африканцев последовали выстрелы, и только лишь после этого полицейские открыли огонь не получив на то приказа свыше. К счастью, никто не пострадал.

Меня не было в Шарпевиле в тот момент, когда раздались выстрелы, но я прекрасно знал эти районы. Неоднократно я проводил здесь богослужения в большой Африканской англиканской церкви и был лично знаком со многими из прихожан, кое-кто из них стал участником событий того трагического дня. Поэтому я легко мог представить себе место действия. Около моего дома в северном пригороде Йоханнесбурга, в парковой зоне, располагался большой зоопарк. Озеро рядом с зоопарком, по странному стечению обстоятельств, стало местом встречи африканских рабочих из северных пригородов по воскресеньям в послеобеденное время. Закончив работу, они не спеша стекались сюда маленькими группками — яркая, веселая толчея людей — семьями и поодиночке, политически активные и инертные, болтающие, смеющиеся, поющие, отчаянно жестикулирующие, временами даже устраивающие потасовки. Глухой бой самодельных барабанов рассеивал тишину воскресного дня, а над этим всем гулом жалобно раздавались пронзительные и проникающие трели дешевых свистулек. Точно таким же вполне могло стать и то морозное осеннее[8] утро в Шарпевиле. Таким же и в то же время совсем другим.

Утром тауншип облетела новость, что в течение дня кто-то из главных людей в полиции должен сделать заявление по поводу режима пропусков. В результате многие из тех, кто накануне принимал участие в демонстрации, стали стекаться к полицейскому участку в ожидании заявления. Толпа все время росла. Позже вечером премьер-министр, зачитывая в Палате Ассамблеи отчет полиции о произошедших событиях, скажет, что количество собравшихся у участка людей, по оценкам полиции, составляло 20 тысяч человек. Эта цифра явно завышена. Глядя на фотографии, сделанные в тот день, сомнительно, что количество присутствующих одновременно на площади людей превышало 5 тысяч, хотя, возможно, общее количество пришедших было даже большим, чем 20 тысяч, так как на протяжении всего утра люди то приходили, то уходили. Причины, приводившие их туда, были различными. Одни хотели выразить протест против закона о режиме пропусков, другие приходили сюда по принуждению, третьи — из праздного любопытства, четвертые ожидали услышать заявление полиции по поводу пропусков.

Но какими бы ни были эти причины, ни один полицейский, насколько мне удалось установить, даже не потрудился узнать, по какому поводу здесь собрались эти люди, или попробовать уговорить их разойтись. И это несмотря на тот факт, что появление такой толпы, по-видимому, вызвало нешуточную тревогу в полицейском участке. До такой степени сильную, что в 10 часов утра на низкой высоте поверх собравшейся толпы пронеслась эскадрилья самолетов, видимо, с целью запугать людей и заставить их разойтись. Из всех возможных способов достичь этого власти выбрали самый дорогой! По утверждению полиции, люди в толпе кричали и размахивали оружием и, как объяснял Ассамблее премьер-министр, были настроены крайне агрессивно и воинственно, закидывали полицию камнями. Никаких доказательств, подтверждающих это, не существует. Напротив, хотя толпа людей действительно была шумной, возбужденной, периодически люди затягивали песни и выкрикивали лозунги, но она отнюдь не была настроена враждебно. Люди пришли не драться с полицией, а выразить недовольство режимом пропусков, ожидая услышать по этому поводу официальное заявление. Из фотографий, сделанных тем утром, также видно, что собравшиеся не были готовы к столкновению с полицией. Помимо того, что они не имели при себе никакого оружия, существенную часть среди них составляли женщины и дети. На протяжении всего утра не было предпринято ни одной атаки на полицейские силы. Даже в час дня суперинтендант, заведующий делами тауншипа, мог спокойно проходить сквозь толпу собравшихся, по-приятельски приветствовавших его, и обмениваться с ними дружескими репликами. Точно так же водители «сарацинов»[9] позже утверждали, что при занятии территории вокруг полицейского участка у них не возникало никаких проблем с движением машин. Их слова также подтверждаются сделанными во время движения фотоснимками.

Постепенно возрастала не только людская масса на площади, но и полицейские силы. Изначально в участке находилось лишь 12 полицейских: шестеро белых и шестеро небелых. Но в течение утра туда было стянуто подкрепление, в результате чего к обеду силы полиции насчитывали уже около 300 вооруженных людей в форме и пять «сарацинов». Однако несмотря на то, что количество полицейских резко выросло, никто так и не обратился к людям с просьбой разойтись, равно как и не было предпринято никаких действий по обеспечению обороны полицейского участка. Полицейские лишь прогуливались по прилегающей территории с винтовками на плечах, курили и болтали друг с другом.

Для социального взрыва созданы все условия

Итак, почва была подготовлена. Каждый, кто жил в Южной Африке, знает, насколько ситуация, подобная сложившейся, была опасной. С одной стороны — нарастающая и шумная толпа африканцев — «презренных туземцев», «кафров», которые любой ценой должны быть остановлены в тот же момент, как только шагнут за край выделенного для них пространства. С другой стороны — южноафриканская полиция. Дорожная полиция, рядовой констебль или сотрудники внушавшего благоговейный ужас Особого отдела[10] — их боялся каждый черный африканец. Большинство полицейских ожидало от африканцев лишь безоговорочного подчинения. В противном случае ситуация тут же расценивалась как бунт, мятеж и восстание. Частично это было обусловлено широко распространенными по всему миру предрассудками белого человека по отношению к тем, кто родился с другим цветом кожи. Однако в Южной Африке эти умонастроения также поддерживались ненавистью, страхом и презрением, питаемыми белой полицией по отношению ко всему небелому населению.

Единственное действие, предпринятое в то утро, исходило не от полиции, а от двух лидеров панафриканистов, убеждавших людей не приближаться к ограде по периметру территории, дабы ее не сломать. Затем к месту событий подъехал подполковник Пьенаар. Очевидно, он уже был убежден в том, что прибыл в опасную зону и поэтому даже не попытался поговорить с собравшимися, договориться или хотя бы узнать, ради чего они собрались. Напротив, спустя четверть часа после прибытия он отдал приказ своим подчиненным построиться. Чуть позже он приказал: «Зарядить по пять патронов». Но на этом приказы закончились. Позже подполковник Пьенаар утверждал, что рассчитывал на то, что его приказ должен запугать толпу, а его люди поймут, что в случае необходимости открыть огонь, следует произвести не более пяти выстрелов. К сожалению, полиция, находившаяся в его подчинении, этого не поняла.

В это же время полковник Шпенглер, глава Особого отдела, занимался арестом двух лидеров ПАК. Впоследствии он арестовал и третьего. Полковник Шпенглер позже признался, что он смог произвести эти аресты, так как собравшиеся, хотя и были недовольны, не проявляли открытой агрессии.

Очень трудно понять, что же случилось дальше. Некоторые люди, находившиеся рядом с воротами на территорию полицейского участка, впоследствии утверждали, что вдруг послышались выстрелы. Некоторые говорили, будто слышали, как один из полицейских скомандовал «Огонь!». Другие внезапно осознали, что полиция палит прямо в центр толпы. Однако, по общему признанию, как только люди поняли, что происходит, абсолютно все развернулись и бросились бежать. Лишь несколько человек еще пару секунд оставались на месте, уверенные, что полиция стреляет холостыми патронами. Подполковник Пьенаар твердо убежден, что не отдавал приказа начать стрельбу. Более того, он заявлял, что ни за что не стал бы стрелять, учитывая сложившуюся ситуацию. Утверждали, что огонь открыли двое белых полицейских, после чего их примеру последовали остальные пятьдесят, используя при этом служебные револьверы, винтовки и пистолеты-пулеметы «стен»[11].

Действия полиции привели к катастрофическим последствиям

Можно спорить по поводу точной последовательности событий тех судьбоносных минут, однако то, что действия полиции 21 марта 1960 года в Шарпевиле привели к катастрофическим по своему характеру последствиям, сомнению не подлежит. 69 человек, в том числе 8 женщин и 10 детей, были убиты, среди 180 раненых — 31 женщина и 19 детей. Свидетельства врачей позволяют с точностью утверждать, что полиция продолжала стрельбу даже после того, как люди бросились бежать: около 30 пуль попали в тела раненых и убитых спереди, но не менее 155 поразили их сзади. Все произошло в течение 40 секунд, за которые из револьверов и «стенов» полиции было выпущено 705 зарядов. Какое бы оружие ни использовалось, эта бойня была ужасна. Навещая на следующий день раненых в больнице «Барагванат»[12], близ Йоханнесбурга, я нашел там подростков, женщин, людей пожилого возраста. Даже обладая самой бурной фантазией, их вряд ли можно принять за активистов-мятежников. По большей части это были обычные люди, пришедшие к шарпевильскому полицейскому участку узнать, что происходит. Разговаривая с ранеными, я обнаружил, что все они были шокированы и сбиты с толку случившимся. Эти люди даже предположить не могли, что что-нибудь подобное вообще могло произойти. Все сходились во мнении, что провокаций, способных вызвать в ответ такое варварство со стороны полиции, совершено не было. Более того, люди говорили, что политические активисты, уговаривавшие их принять участие в демонстрации, постоянно подчеркивали, что никакого насилия или столкновений с полицией быть не должно.

За расстрелом последовали аресты

В довершение всего, как мне рассказывали в больнице, полицейские, видя раненых на земле, издевались над ними, приказывали вставать и убираться отсюда. Тем, кто пытался помочь раненым, советовали не лезть не в свое дело. На первых порах лишь один священник-африканец из Пресвитерианской церкви Южной Африки пытался помочь раненым и умирающим. Правда, потом полиция подключилась к оказанию помощи и вызвала бригады «скорой помощи» для доставки пострадавших в больницы Феринихинга и «Барагванат». Впоследствии 77 африканцев были арестованы в связи с шарпевильской демонстрацией, причем некоторые из них продолжали находиться в больнице. Действительно, во время посещения «Барагваната», я ясно видел, что многие из раненых боятся за свое будущее после выписки из больницы. В этом не было ничего удивительного, учитывая предпринятые чрезвычайные меры. За дверью каждой палаты, где лежали раненые, дежурило по несколько черных полицейских, белых, а также «особистов» в штатском. Отношение южноафриканского правительства к событиям в Шарпевиле наглядно демонстрирует реакция на гражданский иск, поданный в сентябре этого же года от имени 224 человек, которые требовали возмещения ущерба, причиненного им во время шарпевильского расстрела и оцененного в 400 тысяч фунтов. В следующем месяце министр юстиции объявил, что во время ближайшей парламентской сессии правительство представит законопроект, имеющий обратную силу и освобождающий всех чиновников от ответственности за любой вред, причиненный во время беспорядков ранее в этом году. Это было осуществлено путем принятия Закона 1961 года об освобождении от ответственности за № 61. Никакие деньги не могли бы восполнить семье потерю кормильца, утрату конечностей и трудоспособности. Но деньги все же могли бы стать некоторым подспорьем. В феврале 1961 года правительство учредило комитет для рассмотрения требований о компенсации, который мог рекомендовать осуществлять добровольные денежные выплаты в наиболее тяжелых случаях. Но это было далеко не тем, чего добивались пострадавшие, и на деле ни одной выплаты к октябрю 1962 года так и не последовало.

Неспособность полиции наладить контакт с людьми

Лишь некоторые комментаторы после шарпевильских событий пытались найти оправдания действиям полиции в тот день. Многие же обращали особое внимание на полный провал и неспособность полиции наладить контакт с толпой, собравшейся у полицейского участка. Если бы эти люди были белыми, полиция попыталась бы выяснить, почему они собрались и чего хотят. Естественно, главной причиной этой неспособности было то, что полицейским, как блюстителям общественного порядка, никогда даже в голову не приходила мысль попытаться вступить в переговоры с лидерами африканцев или убедить толпу разойтись. Их отношение к подобным ситуациям хорошо выражает заявление подполковника Пьенаара: «Менталитет туземцев не позволяет им собираться на мирные демонстрации. Для них любое собрание означает насилие». Та же самая точка зрения проступает, даже еще более рельефно, в одном из его ответов на суде справедливости[13] под председательством мистера Джастиса Вессельса. На вопрос о том, извлек ли он какие-то уроки из шарпевильских событий, Пьенаар ответил: «Ну, стоит улучшить нашу экипировку».

Конечно же, не все южноафриканские полицейские были столь жестокими и безжалостными. Вне всякого сомнения, многие были шокированы произошедшим. Вместе с тем Шарпевиль продемонстрировал, насколько далека полиция от сочувствия и даже простого понимания африканцев. Это хорошо подчеркнул тот факт, что полиция так и не выразила сожаления по поводу этой трагедии. И все же было бы ошибкой возлагать всю ответственность за шарпевильские события только лишь на полицию. Укрепляя репрессивную систему законодательства, ежегодно, начиная с 1948 года, правительство Южной Африки ставило перед полицией задачи, которые со временем все сложнее было выполнять.

Закон о пропусках

Эта система законодательства и стала косвенным виновником трагедии в Шарпевиле; в особенности это касается «закона о пропусках». Ведь главной причиной, собравшей людей у здания полицейского участка, было нараставшее недовольство африканцев действующей системой пропусков. Такая система ограничений впервые возникла в 1760 года в Капской колонии с целью регулирования перемещения рабов между городскими и сельскими районами. Рабы были обязаны носить специальные пропуска, выданные им хозяевами. Впоследствии система в той или иной форме распространилась на всю страну и в итоге была закреплена Единым законом о туземцах в городских районах 1945 года. Этот закон предусматривал появление целого ряда различных пропусков, содержащих информацию о зарегистрированном служебном контракте с нанимателем, и пропусков, разрешающих людям поиск работы в определенном районе. Однако с течением времени число африканцев, освобожденных от соблюдения данного закона, возрастало.

Так выглядела ситуация, сложившаяся к 1952 году, когда вышел новый закон, цинично озаглавленный «Об отмене закона о пропусках». Этот закон принуждал каждого мужчину-африканца, вне зависимости от того, должен ли он был носить ранее пропуск, всегда иметь при себе специальную учетную книжку. Если же держатель такой книжки ранее был освобожден от действия закона о пропусках, теперь ему предоставлялась привилегия носить книжку с зеленой обложкой, а не с коричневой, как у всех остальных! Однако содержание и зеленых, и коричневых книжек было абсолютно одинаковым. Формально установление закона об учетных книжках означало, что отныне необходимость во всякого рода пропусках отпадает. Однако, как стало ясно позднее, для африканцев учетные книжки как раз и были теми же самыми пропусками, так как содержали всю ту же информацию, что ранее указывалась в пропусках различного типа. Там указывалось полное имя держателя, налоговый номер, разрешение на пребывание в городской зоне, разрешение на поиск работы в городе, разрешение Бюро труда, ежемесячно обновляемая подпись работодателя, подтверждавшего, что держатель продолжает быть его работником, а также некоторые другие данные. Еще более неприятным, чем сама необходимость использования учетной книжки, было то, что ее следовало предъявлять по требованию любого полицейского и еще пятнадцати других категорий чиновников. Отказ предъявить книжку расценивался как правонарушение, за которое африканец мог быть заключен под стражу на срок до 30 суток, в течение которых полиция устанавливала его личность. Чем это оборачивалось на практике, хорошо демонстрирует следующий факт: в течение двенадцати месяцев, с 30 июня 1965 года по 30 июня 1966 года, за нарушение закона о пропусках было наказано не менее 479 114 африканцев. Во времена шарпевильского расстрела за подобные нарушения ежедневно заводилось около 1000 судебных дел. К 1966 году их количество возросло до 1300 в день. Цифры говорят сами за себя.

В 1960 году произошел новый поворот: правительство Южной Африки, впервые за всю историю страны, решило распространить действие закона о пропусках на женщин. Для них дополнительную опасность представляла угроза быть подвергнутой грубому обращению со стороны полиции, унижению человеческого достоинства. В действительности, ко времени шарпевильского расстрела три четверти женщин, согласно оценкам, имели учетные книжки. Но многие из тех, кто книжками не обладал, отчаянно сопротивлялся всей системе пропускного законодательства в целом и распространению ее на себя в частности. Для них учетные книжки являлись инструментом расовой идентификации и, как следствие, расовой дискриминации.

Невыносимо тяжелое экономическое положение

Но система пропусков ни в коем случае не была единственной причиной беспорядков в Шарпевиле. Любой, кто был в курсе дел тауншипа в то время, видел, что напряженность в отношениях между его жителями постоянно возрастала, так как зарплаты в этом районе были слишком низкими, а плата за жилье — слишком высокой. Вплоть до марта она неизменно росла, что еще более осложняло жизнь в Шарпевиле. Проведенное за год до печально известных событий в Шарпевиле исследование экономического положения африканцев Йоханнесбурга показало, что 80 % их жило на грани или за чертой бедности. Положение многих африканцев Шарпевиля, по всей видимости, было еще тяжелее, чем в Йоханнесбурге. Другое исследование, проведенное в 1962 году силами Департамента изучения положения неевропейского населения Йоханнесбурга в Соуэто[14], показало, что доходы 68 % семей здесь были ниже прожиточного минимума. В 1966 году, по данным повторного исследования, эта цифра осталась неизменной. Так, вопреки экономическому росту ЮАР, положение масс африканского населения и после шарпевильского расстрела не сильно улучшилось.

Зарплаты шарпевильских африканцев в 1960 году были низкими, в том числе потому, что африканские профсоюзы не были признанны (и не признаны до сих пор) и не могли участвовать в переговорах с работодателем. Кроме того, режим расовой сегрегации в промышленной и торговой сферах означал (и означает до сих пор)[15] очень высокие минимальные зарплаты для белых рабочих и низкие максимальные зарплаты для черных, составлявших абсолютное большинство трудоспособного населения страны. Все это означало существование двух параллельных систем заработной платы в Южной Африке, причем черные рабочие зачастую не имели права голоса при решении вопроса о системе оплаты труда для африканцев.

В течение нескольких месяцев, предшествовавших трагическим событиям в Шарпевиле, нестерпимость экономического положения обитателей тауншипа становилась все более очевидной. Очень легко списать шарпевильскую демонстрацию у полицейского участка на работу мятежных политических активистов или принять ее за результат принуждения и запугивания. Однако на самом деле ее организаторы лишь воспользовались ситуацией, которая благодаря политическим и экономическим причинам уже являлась в высшей степени опасной и чреватой социальным взрывом.

Сопротивление нарастает

Конечно же, шарпевильские события не были отдельным инцидентом. Отчаянная борьба с режимом апартхейда[16] началась еще за десять лет до Шарпевиля. С помощью ненасильственных мер, таких как бойкоты, массовые демонстрации, забастовки и акции протеста, небелое большинство населения пыталось заставить власть имущих изменить свою расистскую политику. Так, например, 26 июня 1952 года стартовала Кампания неповиновения несправедливым законам[17]. В тот же день три года спустя (26 июня 1955 года) тремя тысячами делегатов Конгресса народа была утверждена Хартия свободы[18]. Это произошло во время массового собрания в предместье Йоханнесбурге Клиптауне. В следующем году Федерация южноафриканских женщин провела серию впечатляющих демонстраций против распространения действия системы пропусков на женщин. Кульминацией этих событий стала массовая демонстрация у Здания союза[19] в Претории 9 августа 1956 года. Около 10 тысяч женщин[20] пришли сюда, чтоб представить собранные 7 тысяч подписей под петицией, призывавшей отозвать решение о распространении системы пропусков на женщин и упразднить закон о пропусках[21]. Начиная с 7 января 1957 года тысячи африканцев, мужчин и женщин, в течение нескольких месяцев бойкотировали автобусы[22], что вынуждало их ежедневно преодолевать по 18—20 миль пешком, на работу в Йоханнесбург и обратно. Хотя на этот раз цель участников акции, в конце концов, была достигнута, в целом всевозможные попытки африканцев добиться перемен с помощью мирных средств приносили мало пользы.

На удивление, все эти действия крайне редко сопровождались насилием со стороны участников бойкотов, демонстраций и пикетов. Несмотря на умелые и постоянные провокации, устраиваемые полицией, африканцы продолжали вести себя организованно и сдержанно. Их акции протеста являлись по сути ненасильственным сопротивлением. Однако, как и следовало ожидать, имели место случаи, когда возмущение и обида африканцев выливались в насильственные действия. Один такой инцидент произошел в местечке Като-Манор близ Дурбана 17 июня 1959 года. В этот день демонстрация африканок у одной из местных пивных закончилась разгромом оборудования бара и последующим разгоном протестующих полицией[23]. Спустя несколько дней директор Департамента управления банту встретился в одной из пивных с двумя тысячами женщин. Как только женщины стали высказывать свои претензии, им тут же приказали разойтись. После того, как они отказались это сделать, в ход пошли полицейские дубинки. Начались массовые беспорядки и волнения, в результате чего общая сумма ущерба, причиненного зданиям и автомобилям, составила около 100 тысяч фунтов. Позднее в тот же день африканцы атаковали полицейский пикет и были остановлены лишь при помощи полицейских «стенов». После этого в Като-Манор наступило некоторое затишье, но уже в феврале 1960 года тлеющее негодование африканцев вновь разгорелось в мощное пламя. В один из воскресных дней здесь произошли жуткие события, унесшие жизни девяти полицейских[24]. Это была трагедия. Что бы ни говорили о действиях южноафриканской полиции, эти люди погибли, исполняя свой долг. Вина за их смерть лежит в первую очередь на их убийцах.

Полицейским, собравшимся утром у шарпевильского полицейского участка несколько недель спустя, конечно же, было известно о расправе над их коллегами в Като-Манор. Естественно, многие члены правительства тут же поспешили связать эти события воедино. Однако нет ни малейшего доказательства того, что между трагедиями в Като-Манор и Шарпевиле существовала какая-то прямая связь. Хотя, с другой стороны, косвенно они связаны друг с другом общим происхождением, в том смысле, что обе эти трагедии были порождением политики, проводившейся в жизнь на протяжении предыдущих десяти лет власть имущими, которые сделали все возможное, чтобы принудительная сегрегация сковала жизнь миллионов африканцев подобно смирительной рубашке.

Безжалостная цивилизация

На этом, собственно, все сходство кончалось. Толпа людей, собравшаяся в Шарпевиле, ни на кого не нападала и не стремилась к разрушениям. Более того, существует масса доказательств, что они пришли туда безоружными. В то время как ничто не может оправдать убийства полицейских в Като-Манор, этот инцидент никак не может служить оправданием отвратительных действий полиции в Шарпевиле. Как заметил во время своего выступления 8 июля 1920 года в британской Палате общин ныне покойный сэр Уинстон Черчилль, «есть кое-что, что мы должны подвергнуть безоговорочному запрету. Я имею в виду запрет на действия по устрашению людей. Под устрашением я здесь понимаю осуществление массовых расправ и убийств над той или иной группой людей с намерением запугать не только оставшуюся часть этой группы, но и население целого района или даже страны» (как раз то, что было совершено полицией в Шарпевиле). Сэр Уинстон Черчилль закончил ту свою речь словами из Маколея[25]: «… и затем явилось то, что было, по нашему убеждению, самым устрашающим зрелищем — безжалостная цивилизация». Это как раз те слова, с помощью которых можно коротко и просто охарактеризовать то, что произошло мартовским утром в Шарпевиле.

Многие южноафриканцы, даже те, кто некоторое время пребывал в шоке от случившегося, в конце концов, стали забывать об этом, воспринимая инцидент как всего лишь очередной эпизод в длинной цепи потрясений, на протяжении многих лет сопровождавших политику апартхейда. Разумеется, южноафриканское правительство, получившее хорошую встряску в первые дни, последующие за шарпевильскими событиями, вскоре восстановило контроль за ситуацией. 24 марта им были запрещены публичные собрания в 24 наиболее важных округах. 8 апреля генерал-губернатор подписал Прокламацию о запрете Африканского национального конгресса (АНК) и ПАК как противозаконных организаций, в результате чего обе они были вынуждены уйти в подполье, но не прекратили своей деятельности. В то же время правительство мобилизовало Гражданские силы, Резерв Постоянных сил, Резерв Гражданских сил, Резерв офицеров, подразделения Коммандо[26], которые были приведены в состояние полной боевой готовности. Уже 30 мая в Прокламации № 90 генерал-губернатор объявил о введении чрезвычайного положения, продлившегося до 31 августа 1960 года. В течение этого периода огромное количество известных оппозиционеров, среди которых были представители всех рас, подверглись задержаниям и арестам без привлечения к суду. Вдобавок ко всему около 20 тысяч африканцев были задержаны для тщательных проверок, после проведения которых большая их часть была освобождена.

Таким образом, по прошествии нескольких месяцев обстановка в Южной Африке, во всяком случае внешне, стала понемногу успокаиваться. Однако под внешним затишьем продолжал тлеть опасный огонь, огонь, погасить который репрессивными мерами в сочетании с постоянно усиливавшейся демонстрацией силы было невозможно. Во многих странах возникла реакция на события в Шарпевиле, зачастую приведшая к санкциям в отношении Южной Африки, санкциям, которые продолжают действовать до сих пор[27]. Однако и там большинство людей, если даже и слышало что-нибудь о Шарпевиле, предпочло быстрее об этом забыть, воспринимая произошедшее лишь как одну из многочисленных мрачных страниц в истории человечества.

Шарпевиль стал водоразделом в истории Южной Африки

Однако, по моему личному убеждению, со временем придет осознание того, что Шарпевиль стал водоразделом в истории Южной Африки. До Шарпевиля насилие в Южной Африке применялось, как правило, со стороны тех, кто был ответствен за поддержание в республике экономического и политического господства белого меньшинства. На протяжении многих лет они прибегали к использованию силы ради сохранения статус-кво всякий раз, когда считали это нужным. Как только появлялся подходящий случай — они делали это без колебаний. Снова и снова, раз за разом небелые граждане получали раны и увечья от рук полицейских, подвергались пыткам в тюрьмах.

До Шарпевиля движение сопротивления апартхейду стояло на позициях ненасильственного сопротивления. Но 21 марта 1960 года, когда толпа безоружных африканцев столкнулась с тремя сотнями хорошо вооруженных полицейских, поддерживаемой пятью броневиками-«сарацинами», трудный шаг в сторону переоценки ситуации стал неизбежен. Вряд ли стоит удивляться тому, что, испробовав все доступные мирные методы борьбы за осуществление перемен и не добившись результата, лидеры африканцев сочли насилие единственной оставшейся в их распоряжении альтернативой. Они больше не хотели подставлять своих людей под пули нового Шарпевиля. Как сказал Нельсон Мандела на судебном процессе по его делу в октябре 1962 года, «правительство при помощи насилия добилось лишь одного — породило ответное насилие. Мы неоднократно предупреждали, что, постоянно прибегая к насилию, правительство будет вскармливать в этой стране ответное насилие до тех пор, если, конечно, в правящих кругах не начнет просыпаться здравый смысл, пока наконец-то, противостояние между ними и моим народом не будет принудительно разрешено с помощью грубой силы»

С виду жизнь в Южной Африке продолжает идти по-прежнему. Приезжающие в страну иностранцы становятся свидетелями экономического бума, белому меньшинству кажется, что его безопасности и привилегированному положению в обозримом будущем ничто не угрожает, у некоторых городских африканцев уровень жизни по сравнению с предшествующим периодом несколько возрос. Но все это не должно было никого вводить в заблуждение. На самом деле, сейчас впервые обе стороны расового противостояния в Южной Африке обратились к насилию как средству борьбы: белое меньшинство — для того, чтоб сохранить статус-кво, небелое большинство — для того, чтоб добиться перемен, преобразования общества апартхейда в общество без расовых ограничений. Мы уже имеем ясные свидетельства того, что противники апартхейда решительно развернулись в сторону насилия. Тот факт, что борьба сейчас осуществляется небольшими группками партизан, которые могут быть недостаточно хорошо подготовлены или иметь проблемы с оснащением, не является основанием для недооценки ее значения. В конце концов, у нас есть примеры Алжира, Кубы, Вьетнама, напоминающие о том, во что может вылиться борьба, начатая малыми и слабыми группами. Несмотря на кажущееся спокойствие и беспрецедентное за всю историю Южной Африки экономическое процветание, в стране уже посеяны зерна вражды. Если не произойдет радикальных перемен в существующей политической и экономической структуре Южной Африки, то, что уже посеяно, даст страшный урожай ожесточенной гражданской войны, которая может легко распространиться на весь африканский континент, прежде чем будет найдено разумное решение. Да, возможно, что в нынешней ситуации, сложившейся в Южно-Африканской Республике, таятся скрытые силы, способные вовлечь человечество в глобальный межрасовый конфликт в том случае, если нынешняя расистская политика не изменится радикально. Выбор, который встал перед международным сообществом после Шарпевиля, достаточно прост. Либо оно предпримет все возможные шаги для того, чтобы покончить с политическим курсом, реализуемым в Южной Африке, либо в ближайшие годы волна бед и раздора захлестнет не только Южную Африку, но и весь мир. Шарпевиль стал трагедией, наиболее отчетливо показавшей, что идеология апартхейда — это дорога к гибели, а не к жизни. Сможет ли мир понять это прежде, чем станет уже слишком поздно?

По этой теме читайте также:

Примечания