Левон Вазгенович, как Вы оцениваете законопроект с учетом поправок, принятых во втором чтении?

Думаю, что здесь присоединюсь к своим коллегам и скажу, что по-прежнему негативно. Хотя поправок в законе действительно появилось довольно много (то есть там появилось много новых слов и предложений), но по смыслу при этом почти ничего не изменилось. А главное – не изменилось и то, что волнует меня как музейного сотрудника – в законе по-прежнему сохраняется серьезная угроза памятникам истории и культуры, а также остается открытым вопрос о судьбе так называемых музеев-заповедников, которые сейчас размещаются во многих церквях и монастырских комплексах. Их статус и права никак не оговорены, и остается лишь предположить, что любое здание, которое сейчас находится в оперативном управлении этих музеев, а раньше в той или иной форме использовалось церковью, по первому требованию должно быть ей возвращено. Это абсолютно недопустимо.

В ответ на подобные претензии обычно принято указывать на четвертый пункт пятой статьи закона (кстати, существенно дополненный именно ко второму чтению), где говорится о том, что государственные и муниципальные предприятия, в том числе учреждения культуры, взамен переданных церкви помещений должны получать равноценные, которые позволят им осуществлять их «уставную деятельность». Мы оставим в стороне вопрос, на какие средства это будет делаться – тем более что в законе про это сказано очень невнятно. Хотя понятно, что в некоторых случаях эти средства будут весьма значительными: одно дело переселить из одного здания в другое какую-нибудь контору по заготовке рогов и копыт вместе с конторскими столами, а другое – Челябинский органный зал, например. Вряд ли для него можно подобрать «равноценное» помещение среди имеющихся на сегодняшний день в городе Челябинске – такое помещение, скорее всего, придется строить заново, а потом переносить туда уникальный орган, если это вообще возможно. Понятно, что всё это потребует огромных средств, а вот откуда они возьмутся – не понятно по-прежнему. При этом мы не обсуждаем вопрос о том, хорошо или плохо то, что в храме был устроен концертный зал (хотя многие католические и протестантские храмы на Западе и даже в России вполне успешно исполняют эту функцию, совмещая ее с регулярным богослужением). Что сделано, то сделано – сегодня нужно думать прежде всего о том, чтобы не погубить важнейший городской культурный центр.

Но даже в случае неукоснительного исполнения четвертый пункт пятой статьи никак не решает те вопросы, которые волнуют музейное сообщество. Те храмы и монастыри, в которых в настоящее время размещаются музеи-заповедники, нельзя рассматривать просто как помещения, из которых музей может выехать в какое-то другое место, продолжая осуществлять там свою «уставную деятельность». Большинство из них – такие как собор Рождества Богородицы Ферапонтова монастыря, Спасо-Преображенский собор Мирожского монастыря, новгородские, ярославские, ростовские и суздальские храмы с уникальными росписями, собственно, и являются объектами музейного хранения, изучения и показа, и никакой эквивалентной замены для них изобрести невозможно. Подчеркиваю еще раз, судьба как самих памятников, так и учреждений, которые сегодня отвечают за их сохранность, создают в них музейный режим хранения, в законе никак не оговорена. Закон написан так, как будто этих учреждений просто не существует. И именно об этом мои коллеги не уставали напоминать законодателям всякий раз, когда им давали возможность высказаться. Этого касались и все предложенные нами поправки, хотя ни одна из них, в итоге, в закон не попала.

Каковы будут последствия принятия закона в существующем виде?

Немедленной и повсеместной катастрофы, наверно, не произойдет, то есть нельзя сказать, что всё и везде рухнет сразу, поскольку для того, чтобы начать отбирать памятники у музеев и приспосабливать их под свои нужды, РПЦ все-таки нужны весьма значительные финансовые вложения. Как работает эта система, мы видели еще до принятия закона – благо примеров было предостаточно. Для начала нужно, чтобы откуда-нибудь явился некий «спонсор», который предложил бы заинтересованным лицам в церковных кругах заняться совместной разработкой определенных денежных средств либо предоставленных этим самым спонсором, либо (что представляется более вероятным) добытых из государственного кармана под конкретный «проект». Думаю, что именно появление такого спонсора или спонсоров – а вовсе не забота об абстрактной справедливости! – и является настоящим поводом для того, чтобы потребовать у государства те или иные музейные памятники. Такие спонсоры способствовали уничтожению Костромского музея-заповедника и работают сейчас в Рязани, пытаясь отобрать у музея помещения тамошнего кремля. Появились они уже и в Ростове Великом – по-моему, уже все слышали о фантастическом проекте превращения Ростовского кремля в православный «крестильно-венчальный центр», который иначе как православным диснейлендом я назвать никак не могу.

Мы понимаем, что спонсоры находятся не везде и не всегда, поэтому для начала будут выбраны какие-то конкретные объекты, и вокруг них начнется некая борьба.

То есть они-то думают, что борьбы никакой не будет, и церковь всё будет получать по первому требованию, опираясь, с одной стороны, на новопринятый закон, с другой – на государственную поддержку (точнее на широко используемые нашим государством методы «выкручивания рук» и «затыкания ртов»), а с третьей – на мощную финансовую «подпитку» со стороны некоторых наших сограждан. Что я могу сказать? Напрасно они так думают. Раздражение в обществе на сегодняшний день достаточно велико, и думаю, что протестовать против подобных действий будут отнюдь не только историки и искусствоведы.

Тем не менее, нужно понимать, что после принятия этого закона под угрозой находится любой объект культуры, который когда-то, в каком-либо аспекте, в каком-либо приближении имел отношение к церкви и церковной жизни.

Монастырь, который строился российским государством как крепость, обносился крепостными стенами и укреплялся крепостными башнями — неужели его надо воспринимать исключительно как религиозный объект? А городской кремль, за стенами которого стояло несколько храмов? Мы все уже знаем анекдотический случай с замками Тевтонского ордена в Калининградской области, которые тоже оказались «имуществом религиозного назначения». Было бы действительно смешно, если б не было так грустно…

Главное несовершенство этого закона состоит в том, что абсолютно неясным остается само понятие «имущества религиозного назначения», которым он оперирует. Что это такое? Это объекты, которые непосредственно использовались во время богослужения, или вообще всё то, что может оказаться нужным церкви для осуществления ее «жизнедеятельности» (этот юридически весьма условный термин, между прочим, употреблен в тексте закона)? То, что когда-то принадлежало церкви, или то, что ей никогда не принадлежало, но при этом ею использовалось?

Вопросов возникает множество, но все они остаются без ответа. Ясно одно – с момента принятия закона под его действие может попасть любой объект, который РПЦ сочтет «своим» (читай – любой, который ей приглянется), поскольку все предусмотренные ограничения и запреты на передачу по-прежнему минимальны и несущественны. Мы все теперь живем под дамокловым мечом.

Какие действия в этой связи Вы собираетесь предпринимать дальше?

Пока мы все-таки не собираемся сдаваться – и это самое главное.

В своей уже печально известной грозной речи Его Святейшество удостоили меня и моих коллег личного упоминания, обозвав нас «интеллигентами», а деятельность нашу – «кощунством». Судя по интонации патриарха, слово «интеллигенция» он полагает оскорбительным.

По правде сказать, понятие «интеллигент» никак не участвует в моем самоопределении и не влияет на мою самооценку. Для меня гораздо важнее то, что я пытаюсь быть христианином – и в этом своем качестве должен следовать заповедям своего Господа, в том числе и той, в которой сказано: «блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5:6). При этом речь, я думаю, идет не только о высших истинах, но и вполне земной и конкретной правде, которой так мало, к сожалению, оказалось в упомянутой речи.

Правда же в данном случае состоит в том, что, во-первых, всё то имущество, которое церковь сейчас требует себе в собственность, ей не принадлежало. С петровских времен это имущество было государственным, но даже еще раньше многие храмы и другие постройки религиозного назначения считались собственностью не церкви, а тех, ни чьи средства они были построены – будь то князь, купец или городской ремесленный приход.

Во-вторых, правда состоит в том, что имущество это на сегодняшний день церкви не нужно, если говорить о тех целях – молитве и проповеди, – для которых она была учреждена Спасителем. Никто не запрещает молиться и проповедовать в храмах – в том числе и в тех, где сейчас находятся музеи, – за редчайшими исключениями. Но для этого совершенно не обязательно добиваться того, чтобы эти храмы церкви непременно принадлежали.

Наконец, в-третьих, церковь (в данном случае я говорю именно об РПЦ МП) никогда не умела хранить памятники культуры и не была в этом заинтересована. Кое-какие шаги в этом направлении начали предприниматься только с конца XIX века, да и то под сильным нажимом государства. И ничто сейчас не указывает на то, что отношение РПЦ к памятникам как-то существенно изменилось – в лучшем случае это безразличие, а в худшем – сознательное разрушение в результате варварских «поновлений». В этом, надо сказать, ее коренное отличие от римо-католической церкви, на опыт которой ссылаются некоторые защитники закона, – не надо забывать, что именно католическая церковь еще в ренессансные времена выступила с первыми инициативами по охране памятников и созданию музеев.

Вот именно эту правду я и буду произносить при всякой возможности и по всем поводам – и буду стараться донести ее до возможно большего количества людей. Если же говорить о каких-то конкретных усилиях и практических шагах, то здесь пока определиться трудно. Диалог наш с Государственной думой оказался безуспешным, и дальнейшие перспективы такого диалога тоже весьма безотрадны. Хотя можно было бы, конечно, пойти по пути усовершенствования других законов – чтобы они могли минимизировать тот вред, который приносит этот закон, но я сильно сомневаюсь, что законодателей заинтересуют наши поправки. Это означает, что бороться, скорее всего, придется за каждый конкретный объект. У нас функционирует экспертный совет при ИКОМе, я надеюсь, что заинтересованные люди будут обращаться к нам в подобных случаях, а мы будем делать свои заключения, будем выступать, будем пытаться привлечь внимание общественности. Может быть, иногда мы будем выигрывать то или иное «дело», но нужно быть готовыми к тому, что наши действия по большей части окажутся безрезультатными.

Что может сделать музейное сообщество и просто неравнодушные к проблеме люди?

На этот вопрос я отвечу, наверное, немного неожиданно: прежде всего – жить в сознании.

Пусть это странно прозвучит, но мой главный призыв к обществу – находиться в сознании. Очень часто светские и церковные функционеры всех мастей считают нас с вами ничего не соображающим, легкоуправляемым быдлом. Давайте обманем их надежды, и будем жить с ясным умом и открытыми глазами.

Государство делает шаг навстречу церкви? Призадумайтесь, и может быть вам, как и мне, покажется, что оно пытается сбросить за борт огромный «балласт» в виде «убыточных» музеев, которые зарабатывают гроши, а на содержание требуют миллионы – ибо и школы, и больницы, и музеи, в отличие от нефтяных скважин, всегда и везде убыточны…

Церковь требует назад храмы, чтобы служить в них Господу? Подумайте, и, возможно, вы увидите, какие именно храмы она требует в первую очередь: не нищие, полуразвалившиеся, деревенские, а древние, отреставрированные, знаменитые.

Сегодня диалог между церковью и музейщиками зашел в тупик. У нас слишком разные задачи: мы хотим сохранять, церковь хочет использовать. И если в результате этого использования погибнет то, что досталось нам от наших великих предков, нам нечего будет передать тем, кто идет за нами.

Может быть, сейчас некоторым кажется, что лично они ничего не потеряют от того, что во Владимире осыплются на пол фрески Рублева, а в Пскове погибнут под свечной копотью росписи Спасо-Преображенского собора Мирожского монастыря. Но культурное наследие невосполнимо, и его гибель неизбежно и стремительно ведет к гибели цивилизации.

Поэтому я призываю общество жить в сознании, выработать свое отношение к проблеме и проявить свою гражданскую позицию.