Захваты земли, происходившие в Киргизии, в Бишкеке, до и после восстания 7 апреля 2010 г., СМИ приписывали преступникам и невежественным сельским жителям. На самом деле, они представляют собой реакцию на неравномерное распределение частной собственности; эта проблема восходит к теме неолиберальных сельскохозяйственных реформ и городских трущоб. Эта тенденция свойственна всем развивающимся странам. По данным доклада «ООН-Хабитат» «The Challenge of Slums» («Проблема трущоб», 2003 г.), 32% городского населения в мире проживает в трущобах, причем большая часть трущоб приходится на развивающиеся страны. Урбанизация, которую так часто связывают с модернизацией и «политикой надежды», слишком часто включает в себя гоббсовскую войну за выживание.
В Бишкеке нелегально заселенные дома эвфемистически называют «новостройками». В 28 трущобных районах на окраинах города живут более 300 000 человек; у каждого района свое название: «Ак-Джар», «Ак-Бата», «Келечек», «Нижняя Ала-Арча» и т. д. Многие нелегальные поселения появились в конце 1990-х – начале 2000-х гг., а после «Тюльпановой революции» 2005 г. они стали разрастаться. Некоторые комментаторы отмечают, что недавние захваты земли – это повтор прошлой волны захватов в столице, но вторжение в земельные владения, мародерство и общинные мятежи вообще свойственны развивающимся странам, которым пришлось столкнуться с плановыми перестройками, городскими трущобами и кризисами потребления.
Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация навязывали Киргизии (и многим другим развивающимся странам) пакет неолиберальных экономических стратегий. Не в силах сопротивляться, правительства вынуждены были принимать участие в этих программах структурных преобразований в уплату за международные кредиты, прямые иностранные инвестиции и прочие виды финансовой поддержки. С момента обретения независимости в 1991 г., Киргизия прошла масштабную программу либеральной маркетизации и приватизации: приватизировали землю и имущество, расформировали колхозы, сократили субсидии, снизили пошлины на импорт, провели либерализацию цен на товары, уменьшили государственные расходы, упростили правила владения иностранной собственностью в ключевых секторах (например, в золотодобыче), открыли внутренние рынки для импорта, валютный курс сделали плавающим. Быстрый «переход» к рыночной экономике плохо сказался на киргизском сельскохозяйственном секторе, а также стал косвенной причиной разрастания городских трущоб и захвата земель.
В 1990-е гг. в Южной Киргизии каждая семья получала земельные участки, которые были настолько малы, что крестьянам приходится изо всех сил бороться за выживание, они не справляются с работой по дому, и в результате многие сельские жители оказываются безработными или с недостаточной занятостью. Кроме того, фермерам с маленьким или неразвитым хозяйством не хватает средств, чтобы покупать удобрения, вкладываться в хорошую оросительную систему, платить за эффективную вакцинацию скота или извлекать прибыль из своей фермерской деятельности для дальнейшего развития. Многие фермеры ради выживания совмещают свои ресурсы и в некотором смысле восстанавливают советские колхозы. Некоторые либо стали сдавать свои земли в аренду более крупным фермерам, у которых есть капитал, чтобы заняться успешным сельскохозяйственным производством, либо отдают свои права собственности айыл окомоту (местным государственным властям), которые затем сдают эти земли богатым фермерам. В результате сельское общество впало в нищету.
Многие работники из деревень переехали в Бишкек, Ош или за границу и тем самым сыграли роль предохранительного клапана. По некоторым оценкам, более 300 000 киргизов мигрировали в Россию и более 150 000 – в Казахстан. По сравнению с внутренней миграцией в Бишкек и Ош эмиграция из страны выгоднее, но вместе с тем требует больше средств и связана с большими рисками. Развитые страны могут позволить своему капиталу пересекать национальные границы, но для неквалифицированных рабочих Запад остается труднодоступной крепостью.
Бишкек превратился в свалку, на которой живут переселенцы из деревень – излишек рабочей силы. Жители трущоб сталкиваются с двумя проблемами: поиском жилья и трудоустройством. Социального жилья не хватает, а предложение частного жилья учитывает возможности только нового среднего класса, поэтому множество бедняков, приехавших в город из деревни, вынуждены снимать маленькие, плохо обставленные комнаты у владельцев трущоб и изыскивать средства, чтобы платить непомерную арендную плату, потому что иначе их оттуда выселяют. Некоторые неимущие решаются на постройку своего собственного дома; для этого они захватывают землю на окраинах города, по возможности поближе к тому месту, где они работают. Со временем земли становится всё меньше, и захватчикам приходится строить свои дома рядом с зонами риска – например, с местами распространения сибирской язвы или с газовыми трубами. Кроме того, жителям трущоб угрожают опасности, связанные с заболеваниями и экологическими проблемами – например, с болезнями, передаваемыми через воду (так как вода не проходит надлежащей очистки). Как отмечается в докладе для Всемирного банка (2007 г.), если грунтовые воды окажутся зараженными, всему городу угрожает инфекционная катастрофа.
Из-за разрастания трущоб увеличивается неофициальный сектор и развивается «базарная экономика». Многие неимущие и бедные люди заняты в отраслях с низким порогом вхождения; из-за этого возрастает конкуренция и понижается доход. Они чаще всего оказываются в трудоинтенсивных и малодоходных сферах – занимаются уличной торговлей, строительством, торговлей на базаре, уборкой и разными видами среднеквалифицированной индивидуальной трудовой деятельности. Многие хотят сэкономить время и деньги и поэтому стремятся селиться рядом с местом работы – например, возле рынка Дордой. У неимущих и бедных людей нет экономического капитала, социальных связей и высокой квалификации, поэтому они не могут рассчитывать на успех в предпринимательской сфере или в области трудоустройства. Они всецело сосредоточены на поддержании экономики домохозяйства. Экономические успехи бывают обусловлены чрезмерностью самоэксплуатации, неоплачиваемой работой по дому, помощью родственников, жесткой конкуренцией, личным покровительством, взятками, избирательностью по этническому признаку и клановой лояльностью. Неформальный бедный класс живет в «дарвиновском» мире с ожесточенным соперничеством, нишами выживания, эксплуатацией, коррупцией и непотизмом. Среди бедных, где один эксплуатируемый эксплуатирует другого эксплуатируемого, практически нет места добровольному труду, сотрудничеству или накоплению социального капитала. Таким образом, страна рассчитывает на стратегии Всемирного банка по сокращению бедности, которые строятся на расширении городского сообщества, микрофинансировании и организациях самопомощи, но эти стратегии прискорбно далеки от реальности.
Обитатели трущоб живут в тесноте, скудости и нездоровых условиях. У них нет прописки, поэтому они зачастую не могут получать образование, пользоваться медицинскими услугами и социальными льготами. Без прописки они не могут голосовать в Бишкеке. Будучи лишены социальных и политических прав, они не в состоянии добиться значительных перемен в своей жизни. Они чувствительны к колебаниям цен и дохода и остро обеспокоены проблемами жизнеобеспечения. Распространяются слухи, шутки и рассказы о том, как сын бывшего президента Максим Бакиев грабил страну тем, что приватизировал стратегические компании, заключал тайные сделки по поводу американской военной базы в аэропорту «Манас» и взвинчивал цены на звонки по мобильной связи. Перед восстанием 7 апреля благодаря российским СМИ выяснилось еще больше подробностей.
Во время кризиса потребления в 2009 г. – начале 2010 г. бедняки еще сильнее испугались, что они не смогут свести концы с концами. Когда рост российской экономики замедлился, денежные переводы от мигрантов стали скудеть. В начале 2010 г. подскочили цены на коммунальные услуги. Затем, 1 апреля, Россия объявила о резком повышении пошлин на ввоз топлива в Киргизию, в результате чего многие стали бояться экономических осложнений и ухудшения отношений с крупнейшим экономическим партнером страны.
Вплоть до 7 апреля полиция и спецслужбы контролировали общественные конфликты, но когда Бакиева изгнали, в тот же день, на празднично-бунтарской волне вспыхнуло насилие. Городские бедняки, приехавшие из деревень, воплощали свои насущные желания – захватывали земли под жилье, грабили торговые центры и магазины. Это не было ни классовым бунтом, ни призывом к усилению демократии; это была просто возможность сделать свою жизнь более сносной.
Политика неформального бедного класса не определяется революционными или идеологическими идеалами. Их политика формируется базовыми потребностями выживания. Они приветствуют лидеров-популистов: в 2005 г. это были Бакиев и Кулов, сейчас это Отунбаева, Текебаев и Сариев; и если эти лидеры не смогут обеспечить им моментальное облегчение, их место займут новые.
Общинное насилие и толпы черни – это проявление сложности социальных структур, в том числе классовых и этнических; трудно выделить в качестве причины какой-либо единичный фактор. 19 апреля большие группы этнических киргизов попытались захватить земельные участки, принадлежащие турецкому меньшинству в деревне Маевка на окраине Бишкека. Некоторые кричали: «Киргизская земля для киргизов!» Бедные киргизские жители трущоб руководствовались инстинктом борьбы за выживание и не обращали внимания на правительственные и общественные призывы к общенациональному единству и этнической толерантности; им нужна была земля, которую легко захватить. Были и другие легкодоступные объекты – например, дома бакиевских родственников; их тоже грабили и захватывали. Выбирая путь наименьшего сопротивления, толпа не нападала на богатых – отчасти потому, что у тех была вооруженная охрана, которая давала им отпор. Нет достоверных подтверждений тому, что элиты и местные популистские лидеры натравливали толпы на определенные этнические группы или что (в отличие от недавних этнических конфликтов в Оше и Джалал-Абаде) эти толпы были движимы расистской ненавистью или национализмом.
Лидеры временного правительства пытаются говорить о мародерстве и захватах земель в терминах правопорядка, вместо того чтобы увидеть в них проявление социального неравенства. Они уверяют международных и местных крупных предпринимателей, что земельного перераспределения не будет; они выпустили указы, защищающие частную собственность и запрещающие захваты земель. После массовых демонстраций властям приходится идти навстречу требованиям неимущих и лишенных прописки людей, но сейчас нет никаких признаков того, что временное правительство собирается перестроить общество на более справедливых основаниях.
В заключение отмечу, что постсоветское киргизское государство не могло оказать помощь городской бедноте, в том числе деревенского происхождения, так как его действия ограничивались неолиберальными канонами и международным сообществом доноров. Существующих социальных проектов и программ общественных работ недостаточно для того, чтобы удовлетворить потребности бедных.
Разрастание трущоб и перемещение рабочей силы из деревень в города отчасти объясняют захваты земель, мародерство и насилие в обществе. Но захватчиками, кроме того, движут гнев и разочарование, в основе которого лежит их понимание коррупции, неравенства и общественной несправедливости. Они настаивают на моральных правах, которые причитаются всем гражданам, независимо от класса и статуса.
