Зима 1943/44 г.: Ленинград и Украина

Как бы ни была материально и морально истощена германская армия, к началу 1944 г. она представляла еще внушительную силу. Вместе с оставшимися союзниками Германия еще могла выставить на русском фронте около 5 миллионов человек[1]. Она продолжала оккупировать значительную часть захваченной территории. Немецкими войсками командовали умелые генералы с большим опытом. Теперь, когда военная фортуна повернулась против них, вынуждая их к обороне, они также допускали стратегические и тактические просчеты. В своих мемуарах все они сваливают вину на Гитлера, который приказывал войскам любой ценой удерживать позиции и с опозданием осознавал целесообразность отступлений. Не исключая полностью такого объяснения, крупнейший из полководцев в стане их противника, Жуков, утверждает, что грубые ошибки допускались и самими генералами. Эти ошибки показывали, что, попав в тиски трудностей, они утратили блистательную самоуверенность начального периода войны[2]. Да и немецкие войска были уже не те, что прежде. Но в целом они все еще были грозным врагом, способным наносить внезапные смертоносные контрудары.

Стратегическая инициатива перешла в руки Красной Армии. Теперь Ставка в Москве, опираясь на превосходство в людских и материальных ресурсах, могла устанавливать, где и когда наступать, не дожидаясь первого хода противника. На проведенном в конце 1943 г. совещании было решено, что в следующие месяцы советские войска перейдут в наступление по всему фронту, чтобы изгнать немцев из пределов СССР и преследовать их на территории других государств, а затем — в Германии. Как подсказывал прежний опыт, наступление следовало вести не одновременно по всему фронту, а в виде ряда последовательных прорывов то на одном, то на другом его участке, согласно общему стратегическому замыслу. Общий план соответствовал и решениям, принятым в Тегеране. 1944 г. призван был, таким образом, стать годом крупных операций, спланированных Советским Верховным Главнокомандованием, годом, если воспользоваться терминологией Сталина, «десяти сокрушительных ударов» по всей системе немецкой обороны на Востоке. И многие годы спустя ветераны будут гордиться тем, что им довелось участвовать в том или ином из этих сражений.

Зимняя кампания развивалась на флангах советского фронта: на Севере — в районе Ленинграда и Новгорода и на Юге — на территории всей Украины. К началу 1944 г. Ленинград хотя и не находился уже в тисках осады, но все же был еще блокирован врагом, который окопался в его пригородах и мог, следовательно, обстреливать город из тяжелых орудий. Эти обстрелы не носили уже массированного характера, /176/ какими они были в 1941 г., но во второй половине 1943 г. — возможно, в виде компенсации за поражения на других направлениях — немцы усилили их и сделали более длительными, несмотря на застой в военных действиях на данном участке фронта[3].

Таким образом, первой целью советского наступления было окончательно отвести от Ленинграда висевшую над ним более двух лет угрозу, чтобы в дальнейшем развернуть операции по освобождению северо-запада СССР, включая Прибалтийские республики[4]. Наступление началось 14 января, когда в движение пришли три фронта, которыми командовали соответственно генералы Говоров, Мерецков и Попов. Пробить немецкую оборону было нелегко, потому что в ходе длительной позиционной войны, типичной для этих районов, она была прочно укреплена.

И все же атака советских войск увенчалась успехом. За несколько дней солдаты Говорова сумели прорваться в глубь вражеского расположения к югу от Ленинграда. В их руки попали многие из тех тяжелых орудий, которые обстреливали город. Аналогичный прорыв был осуществлен войсками Мерецкова в окрестностях Новгорода, который был освобожден 20 января. Наступление продолжалось до первых чисел марта. Советские войска смогли очистить от немцев железную дорогу Москва-Ленинград на всем ее протяжении и помешали противнику закрепиться на реке Луге. Но немцы были еще в состоянии маневрировать, используя характерные особенности местности, лесистой и болотистой. Так, им удалось незаметно оторваться от армий Попова и перейти на заранее подготовленные позиции (что стоило Попову командного поста)[5]. Продвинувшись на 220-280 км, советские войска вынуждены были остановиться: неоднократные попытки продолжить наступление результатов не дали[6].

Главным военным театром оставалась все же Украина, где обе противоборствующие стороны сохраняли наиболее крупные группировки войск. Развернувшиеся здесь операции, по существу, были продолжением битв второй половины 1943 г. Плацдармы, захваченные при форсировании Днепра, позволяли планировать освобождение всей той половины Украины, которая известна под названием «Правобережная». Сосредоточение именно здесь максимальных усилий было продиктовано, вероятно, не только стратегическими, но и политическими соображениями. В самом деле, крайне западные области Украины — причем не только такие, как Галиция, бывшие до 1939 г. польскими, но и такие, как Волынь, отчасти уже входившие в Советский Союз, — представляли собой те зоны, где гитлеровская пропаганда и формировавшиеся под покровительством немцев вооруженные банды националистов получили наибольшее распространение. То, что беспокойство такого рода было не чуждо советским руководителям, явствует как из некоторых воспоминаний, так и из отдельных их высказываний той поры[7].

В операциях участвовали четыре фронта под командованием — если смотреть с севера на юг — Ватутина, Конева, Малиновского и /177/ наступления, в последние дни 1943 г. Началось оно из того самого района западнее Киева, где немцы пытались контратаковать и вновь захватить украинскую столицу в те самые дни, когда Сталин, Рузвельт и Черчилль встречались в Тегеране[8]. Здесь действовали армии Ватутина, пытавшиеся продвинуться как на запад, так и на юг. В начале января с плацдарма, ранее захваченного на западном берегу Днепра, нанес удар фронт Конева. Обоим фронтам, особенно первому, удалось выйти на оперативный простор. Ватутин освободил Житомир и продвинулся глубоко в расположение немецких войск южнее Винницы. Конев освободил Кировоград. Наметилось окружение вражеских войск. Январь принес краткую приостановку наступления. Но это было теперь лишь вопросом времени.

В надежде, что в один прекрасный день им удастся вновь занять всю Правобережную Украину вместе с Киевом, немцы никак не решались отойти из района Канева в широкой излучине Днепра, где у них были хорошо подготовленные позиции. Ватутин, Конев и Жуков, который координировал действия их фронтов в качестве представителя Ставки, решили тогда нанести концентрические удары по флангам немецкой группировки. Войска двух фронтов соединились 28 января, замкнув в Корсунь-Шевченковском мешке несколько германских дивизий. Это было нечто вроде малого Сталинграда. Масштабы окружения были меньшими, но не меньшим было ожесточение, с которым немцы пытались вырваться из окружения, атакуя его внутреннее и внешнее кольца. 8 февраля окруженные отвергли советский ультиматум. Десять дней спустя они были ликвидированы[9].

Ватутин тем временем продолжал наступать на запад, к Государственной границе СССР, и освободил города Луцк и Ровно. Именно в этом районе его машина 28 февраля попала в засаду националистов: тяжело раненный, генерал несколькими днями позже скончался в Киеве[10]. Учитывая значение фронта, командовать им временно был назначен Жуков. Разгром немцев под Корсунь-Шевченковским открывал перед Красной Армией возможность быстрого достижения новых крупных успехов. Южнее группам армий под командованием Малиновского и Толбухина, представителем Ставки при которых был Василевский, удалось, пусть и не со столь блистательными результатами, прорвать немецкую оборону и освободить крупные центры горнорудной промышленности Кривой Рог и Никополь. С рубежей, достигнутых Ватутиным, Жуков приказал продолжать наступление на юг с целью попытаться окружить еще одну крупную группировку немецких войск. Остальные три Украинских фронта продвигались в это время на запад.

Особенностью этого наступления было то, что оно осуществлялось в крайне неблагоприятных климатических условиях. Ранняя весна превратила украинские проселки в море жидкой грязи, в которой вязли люди, машины и повозки. С неба низвергались потоки воды. В воспоминаниях участников боев эти детали воскресают, как картины ада. «Много я повидал на своем веку распутиц, — пишет один из них. — Но такой /178/ грязи и такого бездорожья, как зимой и весной 1944 года, не встречал ни раньше, ни позже»[11]. Наступление отчасти было неожиданным для немцев, которые рассчитывали на паузу в связи с преждевременной распутицей. Окружить их войска в районе Каменец-Подольского Жукову не удалось, но его армии тем не менее вышли к подножию Карпат и освободили Черновицы в Буковине. Армии Конева взяли Умань и продолжали наступление к государственной границе, не давая врагу задержаться даже на таких крупных реках, как Южный Буг и Днестр. 26 марта они вышли на Прут. Была достигнута первая точка на довоенной границе СССР. Событие было отпраздновано в Москве как крупная победа[12]. Южнее Малиновский наступал на Одессу, которая была освобождена 10 апреля. Вся Бессарабия (или Молдавская Советская Социалистическая Республика, как ее называют в СССР) была очищена от врага. Так была восстановлена вся южная граница страны. Мало того, солдаты Конева перешли ее и вступили в северо-восточный угол Румынии.

Заключительной фазой зимней кампании явилось освобождение Крыма, где оставались запертыми германские и румынские части. Операция была поручена армиям Толбухина. Учитывая конфигурацию полуострова, задача была не из простых. Решена она была тройным ударом: через Перекопский перешеек и с двух плацдармов, за Сивашем (уже прославившимся в военной истории благодаря тому, что здесь проходил маршрут финального наступления Фрунзе на Врангеля в годы гражданской войны) и в окрестностях Керчи. Бои за Крым продолжались с 8 апреля по 12 мая. Оккупанты пытались было повторить подвиг Красной Армии и закрепиться в Севастопольской крепости, но 7-9 мая были выбиты оттуда[13].

Освобождение Белоруссии

Освобождение Правобережной Украины было последней из крупных наступательных операций Красной Армии до открытия второго фронта в Европе. Вернувшись из Тегерана, Сталин продолжал уверять своих полководцев, что СССР теперь в состоянии выиграть войну в одиночку. В душе, однако, он был убежден, что его союзники, в особенности Рузвельт, на этот раз выполнят взятые на себя обязательства[14]. Кстати говоря, из Вашингтона и Лондона его регулярно информировали о планах и приготовлениях вторжения с запада[15]. 6 июня английские и американские войска высадились в Нормандии. В ответном послании Черчиллю, сообщившему ему об этом, Сталин заверил, что в соответствии с Тегеранскими соглашениями Красная Армия начнет в середине месяца наступление «на важном участке фронта». Развиваясь поэтапно, оно должно было перерасти во всеобщее наступление[16]. К этому времени в Генеральном штабе в Москве уже два месяца велась подготовка планов летней кампании. Проекты наиболее крупных операций были окончательно уточнены в ходе ряда совещаний в Кремле. Вспоминая об этом периоде, крупнейшие советские полководцы — /179/ Жуков, Василевский, Воронов, Рокоссовский, Конев — приводят в своих мемуарах эпизоды, когда им приходилось в споре со Сталиным отстаивать, причем не без успеха, собственные стратегические и тактические взгляды. Наиболее известен эпизод с Рокоссовским, которому во время одной из таких консультаций дважды было предложено покинуть зал заседаний и в соседней комнате «продумать» свои предложения. Убежденный в правильности своих предложений, Рокоссовский не изменил мнения и в конце концов вышел победителем в споре[17]. Все генералы теперь были куда более уверены в себе.

С того момента, как гитлеровской Германии пришлось обороняться и на Востоке и на Западе, вся европейская ситуация изменилась. На одном из заседаний того же периода Сталин объяснил своим сотрудникам, что разгром немцев уже не вызывает сомнений. Вопрос, который отныне решался на полях сражений, заключался в другом: как скоро будет завершена война и в особенности «с какими военно-политическими результатами»[18]. На советскую стратегию, следовательно, начиная с этого времени все большее влияние будут оказывать уже не одни оперативные соображения. Между тем летняя кампания 1944 г. была спланирована еще преимущественно на основе целесообразностей чисто военного свойства.

После крупного наступления на Украине Восточный фронт выгнулся в виде латинской буквы S, причем в руках немцев оставался обширный выступ, позволявший им удерживать большую часть Белоруссии. Уже в первой половине апреля в Москве было решено, что центр тяжести наступления будет перемещен именно на это направление, которое, кстати, было и направлением кратчайшего пути через Польшу в Берлин. Германское командование совершило ошибку, продолжая ждать главного удара южнее, на Западную Украину или даже на Балканы. Советское командование со своей стороны сумело скрытно осуществить переброску войск. К своему несомненному перевесу в войсках и технике оно добавило еще элемент неожиданности[19].

Летняя кампания, как и зимняя, началась на северном фланге фронта; на этот раз, правда, к северу, а не к югу от Ленинграда, и не против немцев, а против финнов. Наступление началось 10 июня атакой на превосходно укрепленные вражеские позиции на Карельском перешейке. Ошибка 1939 г. не была повторена: соединенными усилиями флота, авиации, наземной артиллерии опорные точки финской обороны были подавлены мощным огневым ударом. 20 июня был освобожден Выборг. Более медленно и напряженно, несмотря на первоначальный успех, развивалось наступление между Ладожским и Онежским озерами: с большим трудом оно было продолжено до второй половины августа. Как бы то ни было, результатом этих двух операций стал выход Финляндии из войны.

Сразу же после третьей годовщины германской агрессии, 23 июня, началась «Операция Багратион» — колоссальное наступление в Белоруссии. В нем принимали участие четыре фронта, которыми командовали соответственно Баграмян, Черняховский, Захаров и Рокоссовский. /180/ Снова действия двух фронтов (тех, что наступали севернее) координировал Василевский, а двух других — Жуков. С учетом размаха партизанского движения в этих районах сражение за Белоруссию проводилось при самом массовом и деятельном участии партизан. В самый канун наступления они осуществили одновременно тысячи диверсионных актов на железных дорогах, сумев тем самым парализовать движение вражеских составов. Они и в дальнейшем синхронизировали свои вылазки с наступлением регулярной армии[20]. Начало было положено двумя ударами по флангам немецкой группировки: в районе Витебска (Баграмян) и Бобруйска (Рокоссовский). Быстрым прорывом в глубь вражеской обороны советские моторизованные части изолировали с тыла основные узлы сопротивления противника. Битва разворачивалась как раз в тех местах, где в начале войны произошла трагедия Западного фронта. Но роли теперь переменились. Армии Баграмяна и Рокоссовского наступали на Минск, сжимая вокруг него клещи окружения. Столица Белоруссии была освобождена 3 июля. Соединение двух клиньев позволило замкнуть в кольце к востоку от города крупные силы немцев. С помощью партизан и авиации они были постепенно ликвидированы. Несколько дней спустя по улицам Москвы прошли под конвоем 65 тыс. пленных немцев. Они шли по живому коридору, образованному молчаливой толпой, со стороны которой, кстати говоря, не было сделано ни одной попытки мести, расправы.

После прорыва у Минска в германской обороне образовалась брешь шириной в 400 км, и у гитлеровского командования уже не было сил, чтобы заткнуть ее. Советские армии, введенные в прорыв, устремились дальше на запад. Тем временем в действие вступали один за другим остальные фронты, нанося удары в разных направлениях: на севере — в сторону Балтийского моря и расположенных на его берегу еще оккупированных республик; на юге — южнее Полесья, на Западную Украину. Советское наступление, следовательно, охватывало фронт протяженностью свыше 1000 км, от Финского залива до Карпат. Наиболее мощный характер оно носило на южном фланге, где самая крупная группировка армий, какая только создавалась за время войны, под командованием Конева наступала на Львов. Справа от него действовал Рокоссовский, оставивший уже Полесье позади. Оба генерала готовились к вступлению в Польшу. Главной природной преградой на их пути была Висла.

20 июля войска Рокоссовского достигли советско-польской границы 1939 г. (то есть рубежа, который Советское правительство и рассматривало как границу Польши). По политическим причинам, к которым мы еще вернемся, Сталин потребовал, чтобы возможно скорее был освобожден по крайней мере один какой-нибудь крупный безусловно польский город. Таким городом стал Люблин, отбитый у немцев 23 июля[21]. Наступление Конева было более трудным из-за упорного сопротивления немцев, особенно в районе Львова. Чтобы преодолеть его, потребовались не только изнурительные бои, но и дерзкий маневр танковых армий. Затем оба фронта двинулись к Висле. Армиям Конева удалось /181/ не только достичь ее, но и форсировать в районе Сандомира. Аналогичного результата добились и войска Рокоссовского под Магнушевом и еще в нескольких пунктах. Однако немцы, довольно быстро справившись с растерянностью, вызванной провалившимся покушением на Гитлера 20 июля, начали усиливать отпор благодаря переброске частей с других участков фронта. Оборона и укрепление плацдармов на Висле потребовали затяжных кровопролитных боев. С другой стороны, продвинувшись на 400-600 км, советские войска нуждались в передышке и испытывали серьезные трудности со снабжением. Гитлеровцы поэтому удержали оборонительный рубеж на Висле, и Рокоссовский не смог достичь Варшавы.

Эта фаза военных действий сопровождалась расхождением в стратегических концепциях в Советском Верховном Главнокомандовании. Жуков считал, что, вместо того чтобы сосредоточивать столько сил под командованием Конева, следует лучше употребить часть их дальше к северу для проведения обширного маневра на окружение. Он имел в виду новое наступление вдоль Вислы до Данцига, с тем чтобы отсечь всю Восточную Пруссию от остальной Германии и создать условия для уничтожения находящихся там вражеских сил. Василевский предлагал иной план, но тоже был за более массированное наступление на северном фланге[22]. Жуков в воспоминаниях выражает сожаление по поводу того, что его рекомендации не были приняты, но не объясняет, как и какими силами могла быть осуществлена столь дерзкая операция. Как бы то ни было, поддержанный Генеральным штабом Сталин отверг его план, который другие крупные военачальники раскритиковали в своих исторических работах. Довод Сталина состоял в том, что немцы в Восточной Пруссии будут сражаться как одержимые — что и оказалось на деле[23].

Советское наступление к северу от Белоруссии очень скоро натолкнулось на значительные препятствия. 13 июля войска Черняховского освободили столицу Литвы Вильнюс, потом форсировали Неман и взяли Каунас. Их дальнейшее наступление совместно с армиями Баграмяна, казалось, должно было завершиться выходом к берегу моря и грозило изолировать немецкую группировку в Прибалтийских республиках, но было блокировано контратаками противника. После затишья оно возобновилось в середине сентября. На этот раз войска Говорова полностью освободили Эстонию. Дольше всего немцам удалось удерживать Ригу и прибрежный коридор, связывавший столицу Латвии с основными силами вермахта. Но новый советский удар на Мемель (Клайпеду) полностью изолировал город, и Рига после упорных боев 12-15 октября была вырвана у врага. Несколько немецких дивизий были отсечены и оставались на Курляндском полуострове до самого конца войны. Сопротивление, встреченное в этом районе советскими войсками, было лишь предвестием тех трудностей, которые позже будут сопровождать наступление в Европе их северного фланга[24]. /182/

Прорыв у Ясс и Кишинева

На том же совещании в Ставке, где был отвергнут план Жукова, было санкционировано другое крупное наступление, давно уже готовившееся на крайнем южном фланге советско-германского фронта: на Румынию[25]. На участке фронта между Карпатами и Черным морем с весны неподвижно стояли два фронта под командованием Малиновского и Толбухина. Немцы так долго ждали их удара, что начали уже надеяться, что Советское Главнокомандование отказалось от прежних замыслов. Наступление между тем было назначено на 20 августа. Как Сталин уже объяснил своим полководцам, политические соображения на этот раз первенствовали над чисто военными: советский лидер не упускал из виду балканские планы Черчилля[26].

Германский фронт в этом районе выгибался дугой, опиравшейся на нижнее течение Днестра и имевшей своей наиболее выдвинутой точкой Кишинев. Поскольку немцы были уверены, что в случае наступления советские войска будут наносить главный удар именно на кишиневском направлении, то здесь-то они и сосредоточили свои силы, возложив задачу прикрытия флангов на румынские дивизии, которые составляли половину всех имевшихся у них в этой полосе войск. Повторилась, иначе говоря, та же диспозиция, что и под Сталинградом. И, как в Сталинграде, Малиновский и Толбухин приняли решение ударить по флангам в расчете на заведомо слабую боеспособность румын, среди которых теперь царили настроения озлобленности против немцев и нежелание воевать.

Расчет оказался точным. Прорывы фронта на флангах удались. В ночь с 23 на 24 августа войска двух фронтов сомкнули к югу от Ясс кольцо окружения, в котором осталась крупная кишиневская группировка немцев. Для гитлеровцев это была еще одна катастрофа, ибо лишь малой части их войск удалось отойти к Карпатам: остальные были рассеяны, уничтожены, взяты в плен. 23 августа в политическом положении Румынии произошел полный поворот: ликвидировав пронацистское правительство Антонеску и арестовав его главных деятелей, румыны вышли из союза с Германией и перешли на сторону антифашистской коалиции. Все их военные формирования получили приказ прекратить всякое вооруженное сопротивление советским войсками[27]. Поворот Румынского фронта на 180° открыл перед солдатами Малиновского и Толбухина двери Балкан. Фокшанский проход — дефиле между Дунаем и Карпатами — был свободен. Советские армии получили возможность обогнуть горные кряжи и выйти на равнины Молдавии и Валахии, простирающиеся до границ Болгарии и Югославии[28].

Так успехи Красной Армии на юге и на севере лишили Гитлера одновременно двух его союзников: Румынии и Финляндии. Первая подписала перемирие 12 сентября, вторая — 19-го. Еще раньше руководители этих двух стран предпринимали зондаж на этот счет; в общем виде об этом говорилось как на Московском совещании министров иностранных /183/ дел, так и на конференции в Тегеране. Потребовалось, однако, чтобы военные действия приобрели именно такой оборот, чтобы эти страны капитулировали.

Первый раз Финляндия запросила у Москвы — через Стокгольм — условия мира в феврале 1944 г.[29] Советские предложения были тогда отвергнуты. На протяжении последующих месяцев гитлеровское правительство оказывало на Хельсинки сильный нажим. Дело дошло даже до того, что в Финляндию были направлены дополнительные немецкие войска — лишь бы не позволить ей выйти из войны. Таким путем немцам удалось в последний раз обеспечить верность финнов союзническим обязательствам. Но советские войска тем временем приближались к финским границам. Соединенные Штаты, медлившие вплоть до этого момента, разорвали дипломатические отношения с Хельсинки. 1 августа пронемецкий президент Рюти подал в отставку. 25 августа правительство Финляндии официально попросило перемирия. Четыре дня спустя поступил советский ответ с требованием порвать какие бы то ни было отношения с Германией. 4 сентября это условие было выполнено, и финские части прекратили военные действия. Утром следующего дня остановились и советские войска.

Условия перемирия, подписанного Ждановым в Москве от имени Правительства СССР, предусматривали возврат к границе 1940 г. Финская армия должна была отойти за эту линию, и в течение двух с половиной месяцев ее численность должна была быть сокращена до размеров мирного времени. Финляндия обязывалась разоружить оставшиеся на ее территории немецкие части и передать их советской стороне. СССР должен был получить северную оконечность области Петсамо и военно-морскую базу в Порккала-Удд; одновременно он отказывался от своих прежних прав на полуостров Ханко. Наконец, правительство Финляндии должно было уплатить советской стороне 300 млн. долл. репараций на протяжении шести лет путем поставок определенных товаров[30]. Советское правительство отказалось от введения своих войск в Финляндию, ограничившись требованием об использовании нескольких авиационных баз на юге страны на весь период до окончания военных операций в северной части Балтики[31].

Румынский мирный зондаж был предпринят в конце 1943-первые месяцы 1944 г. главным образом среди англичан и американцев в надежде найти у них поддержку против Советского Союза[32]. Но ни Тегеранские соглашения, ни обстановка на фронтах не оставляли видов на успех подобных маневров. В первых числах апреля 1944 г., когда солдаты Конева уже вступили в Румынию, Советское правительство публично заявило, что оно «не преследует цели приобретения какой-либо части румынской территории или изменения существующего общественного строя Румынии»[33]. Через несколько дней оно сообщило бухарестским правителям условия прекращения военных действий: разрыв с немцами и сотрудничество румынских войск с армиями союзников, следовательно, и с Красной Армией; возвращение к границам 1940 г. (Буковина и Бессарабия должны были оставаться советскими) /184/ и выплата репараций. Взамен СССР соглашался признать румынские права на Трансильванию — область, которая в 1940 г. была передана Венгрии при «третейском» посредничестве Германии и Италии[34].

Предложения не были приняты правительством Антонеску, которое сохранило союз с Гитлером. Однако как только это правительство было свергнуто, Бухарест принял все условия целиком. На их основе 12 сентября в Москве Малиновским от имени трех союзных правительств было подписано перемирие. Документ уточнял, что правительство Бухареста гарантирует советским войскам полную свободу передвижения на румынской территории. Сумма репараций, подлежащих уплате Советскому Союзу в шестилетний срок, была установлена в размере 300 миллионов долларов (относительно скромные размеры объяснялись тем, что Румыния приняла решение объявить войну гитлеровской Германии)[35]. Как можно видеть, и для Румынии, и для Финляндии были установлены довольно мягкие условия: ни в одном из двух случаев не выдвигалось требование безоговорочной капитуляции.

От Вислы до Одера

Итак, к осени 1944 г. Красная Армия отвоевала всю территорию СССР в границах 1941 г., за исключением небольшого участка побережья Балтийского моря, и вела бои на землях стран, еще отделявших ее от Германии. Военные действия сопровождались процессом освобождения народов Восточной Европы от фашистского господства. Наступление на Балканах вовлекло в этот процесс Болгарию, позволило установить прямое сотрудничество с югославскими партизанами, в частности в совместных боях за освобождение Белграда, и, наконец, открыло доступ с юга в Венгрию, где гитлеровцы сумели в последний раз организовать затяжную упорную оборону вокруг Будапешта. Операции советских войск порождали сложные и щепетильные политические проблемы, которые требуют отдельного рассмотрения. Для того же, чтобы завершить рассказ о собственно военных событиях, в результате которых советские армии оказались в центре Европы, следует уделить внимание еще одному крупному наступлению: совершенному в первые месяцы 1945 г. броску с Вислы на Одер, на территорию самой Германии.

Стержневым направлением военных действий для Красной Армии отныне было направление на Берлин. После блистательного летнего наступления в Белоруссии и Восточной Польше войска Конева и Рокоссовского закрепились на Висле и использовали последующие месяцы для подготовки к новому наступлению. Теперь, когда дело подошло к развязке, Сталин упразднил институт «представителей Ставки» и доверил высшим военачальникам непосредственное командование важнейшими фронтами. Жуков сменил Рокоссовского во главе 1-го Белорусского фронта — группы армий, наступавших на Берлин по самому /185/ короткому пути. Слева от него действовал 1-й Украинский фронт под неизменным командованием Конева, который должен был проложить себе дорогу через Силезию. Справа был 2-й Белорусский, возглавляемый Рокоссовским, который не без уязвленного самолюбия уступил другому самый почетный командный пост[36]. Еще севернее, на уровне Восточной Пруссии, сражался 3-й Белорусский, управляемый Черняховским. Именно эти четыре фронта пришли в движение во второй декаде января. Главные усилия концентрировались на участках Жукова и Конева. Их целью был Берлин. Настоящая лавина танков, артиллерии, авиации обрушилась на немцев, которые, напротив, вынуждены были рассеять часть своих сил для удержания флангов, подвергающихся неотступному давлению советских войск[37].

Конев нанес удар 12 января, Жуков — 14-го. Исходным рубежом для обоих служили плацдармы за Вислой, которые были захвачены их солдатами летом предыдущего года. Результаты «превзошли все ожидания» советского командования[38]. Немецкая оборона была опрокинута с первых же дней. Лежащая в развалинах Варшава была обойдена с севера и с юга; задача очистить ее от оккупантов была выполнена позже.

Танковые колонны стремительно рвались вперед, чтобы не дать немцам времени ввести в бой в спешке выдвигаемые резервы, 19 января войска Жукова освободили Лодзь. 17-го войска Конева взяли Ченстохов, 19-го — Краков, 28-го — Катовице, главный центр Восточной Силезии, где у немцев были отняты невредимыми крупные промышленные предприятия. Чтобы не замедлять наступательного порыва, советские части избегали лобовых атак на те центры, где противник организовал системы обороны. Они предпочитали изолировать их и двигаться дальше. Так было, в частности, со знаменитой Познаньской крепостью, которая вместе со своим сильным немецким гарнизоном была оставлена осажденной в тылу, между тем как армии Жукова ускоряли продвижение к Одеру. К этой реке они вышли в конце января и с ходу форсировали ее в нескольких пунктах. То же произошло и на фронте Конева. Самые передовые плацдармы находились теперь от Берлина лишь в 70 километрах. После стольких страшных месяцев советские воины добрались наконец до Германии, «логова фашизма», как писали газеты. В этом последнем броске подстегиваемые надеждой поскорее покончить с войной войска продвигались со скоростью 25-30 км в день[39].

Значительно медленнее и труднее развивалось наступление к северу от зоны действий двух главных фронтов. На флангах глубокого клина, протянувшегося к Берлину, стала вырисовываться угроза, встревожившая сталинское командование. Через многие годы этому моменту суждено было вызвать жаркие споры между советскими полководцами, принявшимися восстанавливать в своих воспоминаниях заключительные этапы войны. Наибольшие трудности возникли перед Черняховским, который должен был наступать на Пруссию с востока. Перед войсками же Рокоссовского была поставлена задача осуществить прорыв /186/ в направлении на Мариенбург и устье Вислы с дальнейшим продвижением вдоль побережья Балтийского фронта, справа от Жукова, и в то же время блокировать с запада отход немецких войск из Пруссии[40]. Рокоссовский утверждает, что вся эта фаза операции была спланирована плохо: неверно были намечены направления главных ударов, недостаточно скоординированы действия фронтов[41]. Хотя на участке 2-го Белорусского фронта советские войска обладали явным перевесом сил, он не был таким подавляющим, как на участках Жукова и Конева. Точнее говоря, он не был достаточным для такого района, как Пруссия, где немцы оказывали поистине бешеное сопротивление, используя прекрасное знание местности и имевшиеся здесь с незапамятных времен мощные оборонительные сооружения. Рокоссовский тем не менее все равно дошел до Мариенбурга, но не смог помешать многочисленным вражеским дивизиям занять оборону в Восточной Померании, за Вислой, откуда они угрожали правому флангу Жукова.

Это угроза с фланга побудила Сталина и высшее советское командование отказаться от немедленного наступления на Берлин, что составляло главную цель первоначального плана, цель, вторично подтвержденную Ставкой командующим фронтами в конце января, когда передовые советские части приближались к Одеру[42]. Впоследствии один из видных участников событий, генерал Чуйков, тот самый, который воевал в Сталинграде — теперь он командовал 8-й гвардейской армией, — писал, что решение отложить удар по Берлину было ошибкой, ибо для прикрытия столицы у немцев были лишь малочисленные и слабые части (между тем как несколько недель спустя положение стало уже совершенно иным)[43]. На основании этого критического замечании западные историки выдвинули предположение, что отложить реализацию самой вожделенной своей цели, которая к тому же была уже под рукой, Сталина побудили определенные политические мотивы[44]. Гипотеза эта практически ничем не подкреплена, в связи с чем трудно говорить о ее достоверности.

С другой стороны, следует отметить, что для оправдания сталинского решения имелись достаточные военные причины. Причины эти назывались уже тогда, а позже на них указывали те военные деятели, которые выражали несогласие с Чуйковым[45]: линии советских коммунникаций растянулись на 600 с лишним километров, и снабжение наступающих войск было затруднено тем более, что в тылу оставались еще очаги немецкого сопротивления; контрудар противника из Померании в тыл советским армиям на Одере мог привести к весьма печальным последствиям. Сталин и его советники были тем более бдительны к угрозам такого рода, что считанными днями раньше могли наглядно убедиться — на примере поражения союзников в Арденнах, — что немцы еще способны весьма чувствительно огрызаться. Бросок на Берлин в этих условиях был бы, по словам тех же военных авторитетов, «чистейшей авантюрой», если не «преступлением»[46]. Даже простая неосторожность, которая могла привести к перелому в ходе военных событий в этой заключительной фазе войны, способна была в действительности /187/ повлечь за собой не только военные, но и тяжкие политические осложнения. Занятый трудными переговорами с союзниками в Ялте, Сталин предпочел не рисковать.

В первых числах февраля часть армий Жукова была снята с Берлинского направления и повернута против немецкой группировки в Померании в поддержку армиям Рокоссовского. Этот последний в свою очередь вынужден был передать часть своих армий Черняховскому. Уничтожение померанской группировки было нелегким делом: не случайно бои затянулись до конца марта (Гдыня была занята 28-го, а Данциг — 30-го). Фронт Конева в этот же период расширил участок своего наступления к югу от группы армий, наступавших на Берлин. Нанеся поражение немецким дивизиям, еще сосредоточенным в районе Ополе, этот фронт занял всю Западную Силезию до притока Одера, реки Нейсе. (Все эти географические названия важны для понимания дипломатической истории того времени. Линия Одер-Нейсе была только что предложена Сталиным в качестве западной границы Польши: весьма вероятно, он торопил Конева овладеть ею как можно быстрее, с тем чтобы обосновать свой контроль над этой зоной.) 6 марта был взят Бреслау (ныне польский Вроцлав); передовые дивизии 1-го Украинского фронта достигли Судетских гор.

Еще более затяжным и кровопролитным было сражение за овладение Прусским укрепленным районом. К упорству, с каким оборонялись немцы на этом клочке земли, где находилась колыбель прусского милитаризма, несомненно, примешивался страх перед жестокой расплатой за преступления, совершенные в России. Дороги и порты были забиты толпами беженцев, которые стремились ускользнуть до прихода советских войск. Сопротивление носило предельно ожесточенный характер. 18 февраля на передовой был убит сам Черняховский. В свои 38 лет он был не только самым молодым, но и одним из самых образованных и интеллигентных советских полководцев; в воспоминания знавших его людей остался чрезвычайно привлекательный образ человека, вызывавшего любовь и уважение[47]. На его место был назначен маршал Василевский. Сын священника, он окончательно стал крупным военачальником во время работы в Генеральном штабе. Война закрепила за ним репутацию самого талантливого стратега СССР, а также военного деятеля, пользовавшегося наибольшим доверием Сталина[48]. Но и под его командованием наступление развивалось изнурительно трудно. Прусскую группировку немцев приходилось рассекать на части и уничтожать их по отдельности: по расходу боеприпасов эта операция превзошла любую другую за всю историю войны[49]. Так, штурм крепости Кёнигсберг продолжался с 6 по 9 апреля и завершился взятием города лишь после того, как на него обрушился настоящий ураган огня, практически превративший его в руины. Прошло, однако, еще немало дней, прежде чем было подавлено сопротивление и в остальных цитаделях Пруссии.

Вплоть до самых последних дней войны в Европе Красной Армии приходилось прокладывать себе путь ценой большой крови. /188/ Только на нынешней территории Польши, включая восточные области довоенного рейха, она потеряла убитыми почти 600 тыс. человек (т. е. столько же, сколько Италия за всю первую мировую войну)[50].

«Обидно и горько терять солдат в начале войны, — пишет один из советских полководцев. — Но трижды обидней и горше терять их на пороге победы, терять героев, которые прошли через страшные испытания, тысячи километров прошагали под огнем, три с половиной года рисковали жизнью...»[51].

Такова была участь, выпавшая на долю советских солдат вплоть до самого окончания войны. /189/

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая