Восточноевропейский регион до и во время войны

Зона, в которую победоносные советские армии вступили весной-летом 1944 г. и которую мы по установившейся политической терминологии будем называть Восточной Европой[I], в период между двумя войнами представляла самую слабую и нестабильную часть континента, где становление национальных государств произошло с большим запозданием и в уродливых формах. Облик этих государств был в спешке вылеплен державами-победительницами после первой мировой войны в соответствии с их антигерманскими и антисоветскими замыслами. Позже, когда в 20-е гг. эти державы предприняли шаги к сближению с Германией, в облике восточноевропейских государств возобладала антисоветская направленность. Правительства их питали глубокую враждебность к коммунистам и СССР. Ни одно из этих правительств, однако, не имело прочной опоры в народе.

Экономика восточноевропейских стран, в прошлом входивших в состав крупных империй, находилась в расстроенном состоянии и страдала отсталостью в сравнении с экономикой стран Западной Европы. Хозяйство их носило более или менее выраженный аграрный характер и опиралось на малопродуктивное сельскохозяйственное производство, отягощенное большим избытком «лишних рук», сельским населением, не находившим работы. Социальная структура крестьянства была разной в разных странах, потому что разными были системы землепользования — от латифундий в Венгрии до массы мелких земельных собственников в Болгарии и Румынии, — но деревня повсюду была синонимом нищеты и отгороженности от современной культуры.

Капиталистические отношения в этих странах были относительно слабо развиты; капитализм, в значительной части иностранного происхождения, стремился в первую очередь эксплуатировать минеральные ресурсы (там, где они имелись). Слабая национальная буржуазия лишь устами отдельных представителей интеллигенции объявляла себя носительницей идеалов демократии. В массе же своей она вступала в коалицию с сильными еще группами земельной знати, этим пережитком докапиталистических общественных отношений, и образовывала вместе с ними правящий блок. Либеральные методы правления в этих странах поэтому не отличались долговечностью и быстро уступали место авторитарным — монархическим или военным — режимам, при которых парламенты (если таковые имелись) превращались просто в сборища манекенов. Одновременно чувствовалось /190/ сильное влияние фашистских идей. Коммунистов рано или поздно объявляли вне закона. Свою хилость существующие политические партии пытались возместить шовинизмом, националистическими притязаниями к соседям (поскольку в этническом отношении регион представлял крайне пеструю мозаичную картину, каждая из стран могла найти в соседнем государстве районы, населенные соплеменниками) либо репрессиями против национальных меньшинств в собственных пределах. Повсюду был весьма распространен антисемитизм.

Было, правда, одно значительное исключение — Чехословакия. Это страна, точнее ее западная, моравско-богемская часть (но отнюдь не Словакия), имела мощную промышленность и высокоразвитое сельское хозяйство. Население городов и сел имело довольно высокий уровень жизни. Правление носило парламентарно-либеральный характер, и даже имелась легальная коммунистическая партия. Но и Чехословакию раздирали классовые конфликты, к которым добавились национальные противоречия, отчасти раздуваемые из-за границы. В результате всего этого страна стала жертвой мюнхенской сделки, которая повлекла за собой кризис всей системы межгосударственных отношений в Восточной Европе. «Коллективная безопасность» потерпела крах именно здесь. Англо-французское покровительство не внушало больше доверия ни одному государству в этой части континента. Гитлеровская Германия и сталинский Советский Союз оказались здесь поэтому лицом к лицу, и после недолгого периода согласия между ними произошло столкновение.

Чехословацкое «исключение» в конечном счете оказывается не таким уж исключительным. И все же пример Чехословакии весьма важен. Он напоминает о том, что в общей набросанной нами картине положения в Восточной Европе существовали значительные различия не только между отдельными странами, но и внутри этих стран: различия в истории и культуре, уровнях экономического развития, политических порядках, формах и типах национальных противоречий. Чрезвычайно разными были поведение и участь каждой из этих стран во время войны. Югославия и Чехословакия подверглись расчленению. Польша была полностью оккупирована и лишена какой бы то ни было формы государственности. Три страны — Румыния, Венгрия и Финляндия — участвовали в нападении на Советский Союз. Одни народы Восточной Европы были для СССР врагами, другие — союзниками. Но и врагами, и союзниками все они были на свой лад. Болгария была полностью привязана к гитлеровской колеснице и предоставила рейху базы для операций против Советского Союза; однакo же она не объявила войны СССР (между тем как война пусть символически, но была объявлена ею Англии и Соединенным Штатам Америки), потому что среди болгар, как и вообще среди южных славян, были сильны симпатии к России. Словакия, превращенная Гитлером в отдельное государство с клерикально-фашистским правительством, послала свои воинские части воевать в СССР: однако /191/ дезертирство в их рядах было настолько массовым, что охватывало целые подразделения[1]. Движение Сопротивления в этих странах также сильно различалось как по направленности, так и по интенсивности: от настоящей войны, которую вели в Югославии партизаны Тито, до слабых и разрозненных действий подполья в Венгрии. Так что наступающим советским армиям приходилось сталкиваться с огромным многообразием политических проблем.

В каком же духе решались эти проблемы? В обращениях, которые правительство Москвы направило в 1944 г. народам восточноевропейских стран и в которых излагались его намерения по отношению к этим странам, значительную часть составляла откровенная пропаганда. Мы имеем в виду ту часть, в которой исключались какие бы то ни было планы вмешательства во внутреннюю жизнь этих стран: когда сегодня советские историки или мемуаристы вновь повторяют это утверждение, то они незаметно для себя впадают в серьезное противоречие, ибо тут же с восторгом рассказывают о поддержке, оказанной Красной Армией организаторам политических переворотов, сопровождавших ее победоносное продвижение[2]. Было бы неверно вместе с тем сделать из этого вывод, что все, что Москва заявляла в тот период, говорилось просто для обмана. Именно в то время Сталин утверждал, что не верит в «хитрость» как главное условие успеха в политике, и подчеркивал, напротив, необходимость большой «широты взглядов»[3]. В один из немногих моментов спокойного раздумья он доверительно сказал Жукову: «Мы хотим раз и навсегда иметь дружественную нам Польшу...» Вся пикантность этого высказывания заключалась в словах «раз и навсегда». Впрочем, и в своих переговорах с союзниками Сталин выражался примерно таким же образом[4]. Аналогичные замыслы он вынашивал и по отношению к другим сопредельным государствам. Между тем само по себе достижение «дружественности» предполагало весьма существенные перемены в большинстве упомянутых стран, ибо поставленной цели вряд ли удалось бы добиться, если бы у власти в них оставались — или вернулись — те политические группы, которые всегда проповедовали вражду к СССР.

Бытует и другое упрощенное мнение, в соответствии с которым судьбы Восточной Европы зависели якобы исключительно от переговоров между великими державами антигитлеровской коалиции[5]. Этот фактор действительно нельзя преуменьшать. Но он был не единственным. Дипломатические переговоры были для Советского Союза лишь одним из средств достижения цели. Другим, и значительно более важным, средством была Красная Армия, потому что ее солдаты несли каждой из этих стран освобождение от фашизма. Но сверх этого имелся еще целый комплекс собственно политических факторов на которые мог опереться СССР, и главным среди них был обновительный порыв, исходивший из самых глубин общества в восточноевропейских странах. Импульс этот выражался по-разному в каждой из этих стран, но действовал повсюду. Прежние правящие классы и /192/ политические группы несли на себе печать собственного банкротства. Европейское движение Сопротивления в своих наиболее активных проявлениях как на Востоке, так и на Западе выступало как подлинно народное движение, что придавало ему подчеркнуто радикальную политическую окраску. То, что СССР играл решающую роль в разгроме фашизма, способствовало развитию этих тенденций. В восточной части континента к этому добавлялось разочарование той двусмысленной политикой, которую западные державы проводили здесь в прошлом и которая увенчалась мюнхенской капитуляцией. Наконец, еще одним политическим фактором — не столь весомым, но все же требующим учета — был фактор славянской солидарности. СССР воспользовался им, особенно в начале войны, создав даже Славянский комитет в Москве (не будем забывать, что мелкие союзники Гитлера — румыны, венгры и финны — представляли как раз неславянские страны Восточной Европы). Комитет этот потом превратился в формальное учреждение, не играющее никакой реальной роли в общественной жизни[6]. Но мотивы, лежавшие в основе его образования, не утратили своего значения.

Все это были условия, благоприятные для Советского Союза, но для их использования требовалось разрешить целую вереницу политических проблем не только в каждой из восточноевропейских стран, но и в самом СССР. Красная Армия отлично сражалась на своей территории и продолжала отлично сражаться за ее пределами, но она была лишь отчасти подготовлена к выполнению своей новой, освободительной миссии. Она действовала за границей впервые (если исключить краткий эпизод вторжения в Польшу в 1920 г.). Ее солдаты, большей частью крестьяне, долгое время лишенные самых элементарных бытовых условий, выходцы из бедных деревень и районов, разоренных войной, вступали теперь в села, зачастую совсем не тронутые боевыми действиями, либо в города, которые, как бы скромно они ни выглядели, сохраняли куда более высокий уровень благосостояния, чем советские города. К тому же командный состав имел весьма скудные представления о тех дипломатических функциях, которые ему предстояло выполнять[7]. Чтобы подготовить солдат и офицеров к выполнению ожидающих их политических задач, партийные организации развернули широкую пропагандистскую работу в войсках[8]. Однако, сколь бы действенной она ни была, ее результаты не могли простираться дальше известных пределов.

Польша и Варшавское восстание

Польша была самой важной из стран к западу от СССР не только в силу своей протяженности и численности населения. На ее равнинах веками сходились лицом к лицу немцы и славяне. Здесь началась вторая мировая война. Отсюда полчища Гитлера двинулись на СССР. Фашистская оккупация в Польше была столь же жестокой, как и в Советском Союзе: из 30 млн. жителей погибло около 6 млн[9]. Но /193/ Польша была для СССР и самой трудной из проблем. К давним антирусским настроениям поляков прибавились последствия пакта с Гитлером в 1939 г., разрыв отношений между Москвой и лондонским эмигрантским правительством и отсутствие на первых порах коммунистической партии в стране. Но благодаря своей роли в антигитлеровской войне Советский Союз в 1944 г. мог рассчитывать на сочувствие и поддержку даже в Польше. После ухода из СССР частей Андерса Советское правительство сумело сформировать вторую небольшую польскую армию, укомплектовав ее оставшимися поляками, а также советскими гражданами-поляками, выходцами из приграничных районов. Решение о формировании первой дивизии было принято в мае 1943 г. В октябре это соединение впервые вступило в бой в Белоруссии, а в марте следующего года оно уже превратилось в армию. По численности она уступала войскам под командованием Андерса. Но те войска находились далеко, эта же армия имела перед ними то преимущество, что сражалась вблизи собственных границ и готовилась пересечь их[10]. Тогда же в Москве вокруг группы эмигрантов-коммунистов сложилась ассоциация, принявшая название «Союз польских патриотов»: стержнем ее программы была дружба с СССР.

Еще важнее для Москвы была поддержка внутри самой Польши, даже если эта поддержка и исходила от групп, не имевших большинства в польском движении Сопротивления. Движение Сопротивления зародилось с первых же дней гитлеровской оккупации; его организаторами были военные, и с 1942 г. оно приняло название Армия Крайова (АК), то есть Национальная армия. Связанная с лондонским правительством, которое представляло собой коалицию офицерской касты с деятелями нескольких предвоенных партий, АК была пестрой и разнородной в политическом отношении. Однако она оставалась антисоветской в той же мере, что и антинемецкой: господствующим в ней было убеждение, что воевать нужно не с одним, а с двумя врагами. До самого последнего часа ее руководители считали, что освобождение страны придет со стороны англичан и американцев, но не от Советского Союза: когда действительность оказалась иной, все их планы полетели кувырком[11].

Движение Сопротивления коммунистической ориентации родилось позже и также образовало свои вооруженные отряды, названные Армия Людова (АЛ), то есть Народная армия. Ее руководители пытались прийти к объединению с АК, но тот же водораздел, который обусловил разрыв между Москвой и лондонскими эмигрантами, то есть отношение к СССР, и в частности вопрос о границах, помешал достижению соглашения. Польское Сопротивление осталось расколотым на два течения. Несмотря на многочисленные неблагоприятные обстоятельства, АЛ сумела стать реальной силой. Это произошло благодаря двум компонентам ее политики. Ее призыв к активной партизанской борьбе нашел отклик, особенно у молодежи (в то время как АК, подобно аналогичным группам в других странах, придерживалась тактики отдельных актов саботажа с целью сберечь силы для /194/ массового финального восстания). Отклик вызывали и ее лозунги проведения радикальных экономических и социальных реформ. Руководители АК, встревоженные ростом влияния АЛ, попытались видоизменить свою политическую программу и также ввели в нее элементы реформизма, но в своем отказе от какого бы то ни было сближения с СССР остались по-прежнему непреклонны[12].

Советский Союз оказывал помощь Армии Людовой, забрасывая оружие и направляя людей: причем не только отдельных агентов, но и целые партизанские соединения, совершавшие рейды через границу. Благодаря этому АЛ к лету 1944 г. насчитывала в своих рядах около 40 тысяч человек, из которых 10 тысяч были советскими гражданами. АК способна была выставить большее число людей, несколько сотен тысяч, но имела оружие лишь для 30 с небольшим тысяч человек[13]. Не менее важную роль играли политические успехи коммунистов, которые к концу 1943 г. сумели создать в Польше Крайову Раду Народову (Национальный народный совет) с участием левых фракций других политических партий. По соглашению между этой организацией и московским Союзом польских патриотов с приближением советских армий к территории Польши был создан Польский комитет национального освобождения, обладавший всеми чертами временного правительства. 22 июля 1944 г. из города Хелма, первого освобожденного польского города, комитет обратился к стране с программным манифестом: война с немцами, независимость Польши, восстановление демократических свобод, социальные реформы. Несколько дней спустя комитет обосновался в Люблине (вот почему Сталин приказал Жукову и Рокоссовскому поскорее освободить его) и приступил к созданию национальной администрации.

АК в свою очередь попыталась принять участие собственными военными силами в некоторых сражениях, в особенности в районе Львова и Вильно, которые советская сторона считала своими. Однако удельный вес польских отрядов был крайне невелик, а политическое значение их участия в боях — ничтожно. После освобождения этих районов от немцев перед отрядами АК, отказывавшимися признавать советское командование, была поставлена альтернатива: вступить в новую польскую армию или сдать оружие. Иного пути у командования советских войск не оставалось, так как оно никоим образом не могло терпеть, чтобы в прифронтовой тыловой полосе оставались пусть даже пока пассивные, но враждебно настроенные вооруженные формирования (достаточно было забот из-за банд украинских националистов)[14].

В момент обострения этих политических разногласий центральное командование АК приняло решение — столь же поспешное, сколь трагическое: начать 1 августа восстание в Варшаве. Это было политически безответственное предприятие; беззаветное участие в нем народных масс придавало ему героический характер, но не делало менее безнадежным. В намерениях инициаторов восстания оно должно было быть направлено не только против немцев, но и против политики /195/ СССР, так как цель его состояла в том, чтобы водворить в Варшаву лондонскую администрацию за несколько часов до прихода Красной Армии. Но с самого начала восстания стало ясно — а руководители АК сознавали это и раньше, — что оно сможет победить только благодаря подходу тех самых войск, против которых восстание было нацелено и с которыми преднамеренно не было установлено никакого контакта[15].

Поведение Москвы по отношению к Варшавскому восстанию породило позже множество дискуссий. Нет сомнения, что Сталин знал его истинные цели и был исполнен решимости не допустить их осуществления. Поэтому, руководствуясь скорее политическими, нежели военными соображениями, он наложил жесткий запрет на оказание помощи восставшим путем сбрасывания им грузов с самолетов[16]. Однако в свете всех известных до сего дня документов необоснованным выглядит обвинение СССР в том, что его войска прекратили наступление, когда вот-вот должны были достичь польской столицы, специально для того, чтобы дать гитлеровцам возможность подавить восстание[17]. Если уж быть точным, то Красная Армия не столько остановилась, сколько была отброшена назад контрударом немцев на подступах к Варшаве. Изнуренные предшествующим длительным наступлением советские части, не знавшие передышки с начала операции по освобождению Белоруссии, продвигались теперь с большим трудом либо даже вынуждены были переходить к обороне. На этот счет сходятся и польские, и советские, и немецкие источники, а также оценки непредубежденных наблюдателей[18]. Сталин, если уж на то пошло, был убежден в политическом выигрыше, который принес бы ему приход его войск в восставшую Варшаву в такой момент, когда всем было ясно, что только они и могут принести спасение[19]. Воспоминания генералов (причем воспоминания Рокоссовского, которому предстояло брать Варшаву, совпадают с тем, что он говорил и в те дни) свидетельствуют о том, что в советских штабах царило тогда сильнейшее раздражение по поводу вставших на пути наступлении трудностей и той политической цены, которой за них приходилось расплачиваться[20]. Войска Рокоссовского достигли Праги, предместья Варшавы на правом берегу Вислы, лишь 13 сентября. Сталин тогда решил использовать авиацию для снабжения восставших. Польская армия попыталась форсировать реку. Но восстание было уже при последнем издыхании: немцам не составило большого труда подавить его последние очаги и одновременно отразить попытку переправы[21]. 2 октября державшиеся еще опорные пункты повстанцев прекратили сопротивление. В отместку немцы разрушили город и депортировали уцелевших жителей.

Поражение Варшавского восстания ознаменовало крах АК и всего политического лагеря лондонской эмиграции. В разоренной стране, преодолевая бесчисленные трудности, люблинские власти приступили к организации гражданской жизни в освобожденных районах. Без промедления началось проведение аграрной реформы. /196/ Предпринимались усилия воссоздать государственный аппарат. Опираясь, как и прежде, на помощь СССР, новое правительство занялось организацией собственных вооруженных сил: наряду с армией, пришедшей с боями из Советского Союза, выросла вторая польская армия. Начала складываться и польская авиация. Сталин планировал было создание и третьей армии с тем, чтобы образовать целый польский фронт, но вынужден был отказаться от замысла из-за того, что — как сообщают советские источники — ощущалась нехватка офицеров, которые в подавляющем большинстве своем находились в лагере лондонских эмигрантов. Как бы то ни было, к концу войны новые польские вооруженные силы, бесспорно, превосходили численностью и мощью далекие части Андерса[22]. В то время как люблинское правительство, позже перебравшееся в варшавские руины, получало все более широкую поддержку в стране, АК по необходимости была обречена на распад: отчасти потому, что ее деятельность свертывалась по приказу ее собственных вождей, отчасти же потому, что она попала под запрет советского командования. Подпольное ядро ее руководства во главе с генералом Окулицким, оставленное в Польше для борьбы с Красной Армией, было арестовано и несколько месяцев спустя осуждено на процессе в Москве[23]. Так в условиях крайней политической напряженности новому правительству Польши удалось приступить к реальному руководству страной.

Бенеш, Готвальд и Словацкое восстание

Варшавское восстание было не единственным, сопровождавшим наступление Красной Армии в этот период лета — осени 1944 г. Не было оно и единственным восстанием, окончившимся поражением и военным неуспехом советских войск. Столь же неудачным оказался и исход Словацкого восстания, хотя оно оставило после себя меньше взаимных обид и обвинений. Что касается Словакии, то у Москвы не былo причин для подозрений политического свойства. Еще в начале года, сразу же после заключения советско-чехословацкого соглашения на случай вступления советских войск на территорию Чехословакии, правительство Бенеша информировало советских руководителей, что в Словакии следует ожидать восстания и что, когда оно начнется, повстанцам нужна будет помощь извне. Правда, конкретные предложения Бенеша не могли быть осуществлены, так как превосходили реальные возможности Советского Союза: советское командование выдвинуло поэтому иной вариант плана[24]. Как бы то ни было, однако стороны приступили к координации своих действий. Словакия в тот момент еще не была оккупирована немцами; словацкая армия, хотя и поставленная под начало профашистского правительства монсеньора Тисо, искала удобного случая повернуть фронт на 180% — именно армия и должна была составить главную вооруженную силу восстания.

В Словакии, как и в других странах, сталкивались противоборствующие политические течения. Руководители антифашистского лагеря /197/ стремились к тому, чтобы словацкая нация получила после войны автономию и обладала в едином чехословацком государстве таким же статусом, что и чехи; они требовали, иначе говоря, улучшения положения Словакии по сравнению с тем, какое было в довоенной республике при президенте Бенеше. У коммунистов с Бенешем установилось сотрудничество в войне против немцев, поддерживавшееся как в Словакии, так и в Чехии; вместе с тем не прекращалась и политическая борьба коммунистов с правительством. Добавим, что чехословацкие руководители в эмиграции — как в Лондоне, так и в Москве — должны были к тому же считаться с подпольным движением Сопротивления в самой стране: не раз обезглавленное, оно тем не менее неизменно оставалось активным. Советское руководство внимательно следило за этой борьбой и за тем, какие тенденции берут в ней верх в стране и в эмигрантских политических кругах.

Проблем, таким образом, было много, но все они в 1944 г. были позитивно разрешены. В отличие от польского движения Сопротивления аналогичное движение в Чехии и Словакии сохранило, по существу, свое единство. В 1944 г. в горах Словакии получило развитие партизанское движение, становлению которого в большой степени способствовали заброшенные из СССР десантные группы и целые смешанные советско-чехословацкие партизанские соединения, проникавшие с территории соседней Украины. На Украине находился и штаб, с которым поддерживали постоянный контакт словацкие партизаны: во главе его стоял один из самых опытных организаторов партизанской борьбы в СССР — Строкач[25]. На основе так называемого Рождественского пакта 1943 г. для руководства повстанческим движением был сформирован Словацкий национальный совет, в состав которого вошли местные коммунисты и представители других политических партий. Накануне восстания совет состоял из четырех коммунистов и четырех сторонников Бенеша[26]. 20 июля в глубоком подполье было проведено совещание членов совета с офицерами из «военного центра»: на совещании был одобрен план действий. 4 августа этот план был доставлен в Москву одним коммунистом (Шмидке) и одним офицером: документ был передан советскому командованию; одновременно его утвердило эмигрантское руководство Коммунистической партии Чехословакии[27].

Однако немцы нанесли упреждающий удар, оккупировав 23 августа Словакию: этот шаг захватил советское командование врасплох[28]. В эти самые дни Красная Армия вела тяжелые бои на варшавском направлении и в Прибалтийских республиках. Полным ходом шло ее наступление на Балканы. От Словакии ее отделяли Карпаты, и в военных планах не предусматривалось фронтальное наступление на горный кряж; к тому же относительно небольшие силы, остававшиеся на этом участке фронта, только что перешли к обороне[29]. Словацкий полковник Голиан отдал своим войскам приказ сопротивляться немцам. К концу августа восстание было в разгаре: 30-го была освобождена Банска-Бистрица, которая сделалась столицей повстанцев, /198/ контролировавших уже две трети территории Словакии. С просьбой помочь им к Советскому правительству обращались как Бенеш, так и Готвальд, лидер чехословацких коммунистов, нашедший убежище в Москве. Готвальд подчеркивал, что в Словакии идет настоящая народная война, развивающаяся под сильным влиянием коммунистов[30].

Руководствуясь больше политическими, нежели военными соображениями, Сталин решил развернуть наступление на Словакию и торопил своих генералов поскорее начать его[31]. Но когда 8 сентября его войска пошли в атаку, восставшие дивизии в Восточной Словакии, которые должны были открыть Красной Армии двери страны, заняв горные перевалы за спиной у немцев, были уже разоружены и распущены оккупантами. В рядах советских войск сражался и чехословацкий корпус; сформированный в СССР по соглашению с Бенешем, он уже отличился в предыдущих военных действиях. В помощь повстанцам был сброшен авиадесант: бригада чехословацких парашютистов которая также была сформирована в СССР. Наступление шло медленно: как объяснили впоследствии советские военачальники, у войск отсутствовали какие бы то ни было навыки ведения боя в горах. Немцам удалось надолго задержать советские части в предгорьях Карпат[32]. Имевший ключевое значение перевал Дукла был захвачен лишь 8 октября: восстание к этому времени было в основном подавлено. Уцелевшие группы повстанцев ушли в горы, где совершали более или менее активные партизанские вылазки.

Красной Армии, таким образом, не удалось в силу неблагоприятных военных обстоятельств прийти на помощь ни Варшавскому, ни Словацкому восстаниям. Естественно, это не могло не оставить некоего горького осадка в политических отношениях. Но во втором случае горечь была не столь сильной, как в первом[II]. У чехословаков они не подорвала ни их симпатий к русским, ни сложившегося в ходе войны единства антифашистских сил. Сильно выросло влияние чехословацких коммунистов, несмотря даже на то, что их организация не /199/ раз несла тяжкий урон от гитлеровских репрессий. Обойденная с севера и с юга советскими войсками, Чехословакия была последней из стран, освобожденных Красной Армией. Еще до того, как пришло освобождение, в марте 1945 г., между всеми политическими партиями страны — и в первую очередь между коммунистами и Бенешем — было заключено широкое политическое соглашение о создании правительства Национального фронта. Главой правительства был назначен социалист Фирлингер, президентом остался Бенеш. 5 апреля программа нового правительства была обнародована в только что освобожденном словацком городе Кошице. Весьма передовая по своему содержанию, она предусматривала целый комплекс политических и социальных реформ. Свой отпечаток на эту программу наложило и Словацкое восстание, несмотря на свое поражение. Так, программа признавала за словаками право считаться «отдельной нацией», вступавшей в союз с чехами в новом государстве на основе полного равноправия. Кроме того, остовом государственной администрации на всех уровнях и по всей стране, включая Чехию, программа провозглашала те национальные комитеты, которые возникли именно в ходе восстания. «Тесный союз» с СССР рассматривался в документе как «неуклонная линия» внешней политики Чехословакии; осуществление его планировалось путем «сотрудничества... во всех областях»[33].

Поворот событий в Румынии

В августе все того же 1944 г. развалился немецкий фронт на Бал¬канах. Здесь, как и повсюду, шло бурное политическое брожение. В частности, в Румынии, как и в других странах — союзницах гитлеровской Германии, имелись консервативные группы, которые с 1943 г. лелеяли планы выхода из войны и вынашивали соответствующие предложения о перемирии, неизменно связывая их с перспективой прихода в страну прежде всего англо-американских войск. Прибытие этих войск ожидалось по воздуху и в любом случае рань¬ше, чем подойдут советские армии[34]. Стремительность советского наступления явилась ошеломительной неожиданностью для указан¬ных кругов. Дискредитировавшее себя профашистское правительств Антонеску было препятствием для любых переговоров с антигитлеровской коалицией. В Румынии оставались, правда, силы, которые до поры до времени держались в стороне, дожидаясь благоприятного момента, чтобы перевести страну из одного лагеря в противоположный. Имелась прежде всего монархия, которую представлял не столько молодой король Михай, сколько королевский двор в целом и связанные с ним влиятельные военные круги. Имелись также «исторические партии», либеральная и царанистская («крестьянская») партии, традиционно выражавшие взгляды той части румынской буржуазии, которая склонялась к союзу с западноевропейскими державами. Обе партии были распущены, но их лидеры, Братиану и Маниу, на протяжении всего этого времени сохранили молчаливую оппозицию режиму (за что, кстати, не подвергались никаким преследованиям). /200/ Все эти группы поддерживали войну до тех пор, пока речь шла об отвоевании Бессарабии и даже присоединении советской территории вплоть до Одессы. С сокрушительными поражениями на русском фронте в стране стал стремительно нарастать политический кризис. Противниками войны с самого ее начала выступали коммунисты; однако руководители небольшой Румынской компартии находились в тюрьмах, эмиграции или глубоком подполье. Их усилия по организации широкого антифашистского движения, подобного тому, которое развернулось в других странах, до самого конца 1943 г. давали весьма скудные результаты. До начала решающего года их предложения о союзе были приняты лишь мелкими группами, которые и ранее занимали весьма сочувственные по отношению к коммунистам позиции[35].

Все переменилось весной 1944 г., когда войска Конева пересекли румынскую границу. Тогда между коммунистами и социал-демократами был заключен пакт о создании Единого рабочего фронта. Вскоре была образована более широкая коалиция с отколовшейся от либеральной партии группой бывшего премьер-министра Татареску; коалиция приняла название «Национальный фронт». Началось очень интенсивное установление контактов между двором, офицерами-монархистами и коммунистами: в ходе тайных переговоров между ними был согласован план вооруженного свержения Антонеску. В июне Маниу и Братиану тоже согласились вступить вместе с коммунистами и социал-демократами в единую организацию — Национальный блок[36]. Таковы были политические предпосылки тех военных планов, которые были окончательно подготовлены летом.

Механизм заговора должен был прийти в движение синхронно с ожидавшимся с часу на час наступлением советских войск. В последний момент, едва наметился успех прорывов Малиновского и Толбухина под Яссами и Кишиневом, дата выступления была даже перенесена на более ранний срок. Нет данных, которые бы свидетельствовали о том, что советское командование было информировано о точных деталях замыслов бухарестских заговорщиков, но не подлежит сомнению, что Москва была в курсе их плана в целом. В курсе были также англичане и американцы, ибо вплоть до самого последнего момента румынские руководители не исключали того, что провидение пошлет им для спасения войска двух западных держав[37]. 23 августа Антонеску был вызван в королевский дворец и арестован там гвардейцами; вскоре под стражу были взяты и его министры. Все они были переданы в руки вооруженного отряда коммунистов. Армия заняла стратегически важные пункты столицы и получила приказ пустить в ход оружие при любых попытках сопротивления со стороны немцев. На следующий день новое правительство объявило войну Германии. Румынское восстание увенчалось успехом благодаря высокой степени национального единства, достигнутой в решающий момент, а также благодаря быстрому и решительному применению вооруженных сил[38]. /201/ С этого дня румынская армия начала участвовать в войне с фашистской Германией. Она ускорила изгнание немцев из Румынии, что лишило Гитлера последнего из остававшихся у него источников снабжения нефтью — Плоешти. Участвовала она и в кампании по освобождению Трансильвании (обещание вернуть ее Румынии было одним из тех факторов, которые способствовали переходу Бухареста на сторону антигитлеровской коалиции). Наконец, она была использована в ходе последующих операций на территории Венгрии и Чехословакии. Вначале король и его генералы потребовали было, чтобы советские войска остановились у Фокшан и устья Дуная[39]. Но, естественно, подобное условие не могло быть принято Советским Союзом, военные и политические планы которого исходили из открывшейся перед ним возможности нанесения удара гитлеровцам и с юга. 31 августа войска Малиновского вступили в Бухарест, и страна была оккупирована в соответствии с условиями перемирия для успешного завершения военных действий. Румынские армии вследствие этого воевали, будучи включенными в состав советских фронтов.

Но достигнутое в ходе восстания национальное единство не могло продержаться долго. Возникшее на его основе правительство под председательством генерала Санатеску состояло из военных. Четыр партии Национального блока были представлены в нем лишь в минимальной степени: каждая имела по одному министру без портфеля. Все руководство государственной машиной осталось без изменений. Понятно, что оно не могло внушать доверия ни левым партиям Румынии, еще недавно подвергавшимся преследованиям, ни советским властям, которые не забыли, что румынские войска дошли до Сталинграда и не без усердия участвовали в оккупации Южной Украины. Генерал Штеменко рассказывает, что в Генштабе подумывали уже о немедленном применении «решительных мер» к самому королю, но Сталин предложил повременить[40]. После восстания в стране вулканически бурно развивалась демократическая жизнь: как грибы, появлялись на свет газеты, ассоциации, шли митинги. При участии коммунистов и социал-демократов сформировались профсоюзы. Раздавались требования реформ и наказания виновников войны. Возникли вооруженные отряды рабочих. В этих условиях перед коммунистами открылась возможность без промедления широко развернуть свою деятельность и встать во главе мощных народных выступлений под лозунгами массовой чистки государственного аппарата, аграрных преобразований, более энергичного ведения войны с немцами. Политическим выразителем их действий вновь стал Национальный фронт, в котором они сотрудничали с социал-демократами: Национальный блок, в котором началось их столкновение с «историческими партиями» Маниу и Братиану, утратил прежнее значение.

Первое правительство Санатеску просуществовало недолго. 4 ноября было сформировано второе под началом все того же генерала, но уже с более выраженным политическим характером, поскольку в нем были представлены все четыре партии Национального блока. /202/ Месяц спустя его сменил аналогичный кабинет, возглавляемый другим военным, генералом Радеску. Ни одно из этих правительств не соответствовало реальной расстановке сил. Каждое очередное правительство появлялось на свет, уже будучи глубоко расколотым. Нарастающая в стране напряженность могла быть ликвидирована только с помощью применения вооруженной силы против левых партий, но такое решение было неосуществимо из-за присутствия советских оккупационных властей, которые не скрывали своих симпатий к Национальному фронту. 6 марта 1945 г. после резкого демарша советского представителя Вышинского перед королем Национальному фронту было поручено сформировать правительство из одних только входивших в него партий. Так был образован кабинет Грозы, лидера крестьянской организации; коммунистам в нем принадлежало решающее влияние[41].

Болгария и Югославия

Переход Румынии на сторону антифашистской коалиции вызвал сходный процесс в Болгарии. К концу августа 1944 г. советские войска вышли на ее границы. Тот факт, что в Москве находился Димитров, позволял успешно координировать операции Красной Армии и действия внутреннего антигитлеровского фронта[42]. Для Болгарии союз с итало-германской «осью» и участие в гитлеровской войне оправдывались перспективой расширения границ за счет Югославии и Греции: профашистская политика Софии, иначе говоря, на протяжении известного времени могла опираться на националистические притязания, пропитавшие ядом шовинизма политическую жизнь Болгарии. Кризис верхов начался с перелома у Сталинграда и усугубился с поражением муссолиниевской Италии, к которой давно были привязаны болгарская монархия и ее правительства. Авторитарный король Борис умер в 1943 г., и его место занял регентский совет. Начались попытки достичь соглашения с англичанами и американцами, но препятствием на пути к этому была традиционная для болгарских лидеров пронацистская ориентация.

Опорой антивоенного движения в Болгарии служила коммунистическая партия: находясь на нелегальном положении с 1923 г. и подвергаясь жестоким преследованиям во время войны, она все же сохранила в народе глубокие корни. Вокруг компартии в подполье сложился Отечественный фронт, в который вошли и другие политические партии: типично болгарская мелкобуржуазная организация «Звено», левые фракции сильного Земледельческого союза и социал-демократов[43]. Хотя коммунистам и не удалось развернуть в стране партизанское движение тех же масштабов, что и в Югославии, к лету 1944 г. в Болгарии насчитывалось несколько тысяч бойцов, сведенных в вооруженные отряды, над которыми правительство так и не смогло одержать верх[44]. Отечественный фронт пользовался поддержкой во многих частях армии и среди ее офицерского корпуса. /203/

На протяжении 1944 г. Москва оказывала на Болгарию все более сильное давление по дипломатическим каналам с целью оторвать ее от Германии[45]. Результатом этого нажима стало образование нового правительства, которое, впрочем, все еще пыталось лавировать между разными воюющими державами и одновременно не порывать союза с Берлином. Подобное правительство, разумеется, не могло удовлетворить ни внутреннюю оппозицию, ни Советский Союз[46].

Формально Болгария не вела войны с СССР. Трудно сказать, когда точно Сталин решил положить конец этому двусмысленному состоянию необъявленной войны. Мы знаем лишь, что его решение, принятое, вероятно, намного раньше, стало оперативным распоряжением 22 августа, как только наметился успех наступления под Яссами и Кишиневом[47]. 27 августа Димитров дал компартии указания принять меры к облегчению скорейшего продвижения Красной Армии в Болгарию и подготовке формирования правительства Отечественного фронта[48]. София прибегла к последним — и бесполезным — попыткам провозгласить себя нейтральной, но 5 сентября Советское правительство решило начать военные действия, заявив, что отныне «не только Болгария находится в состоянии войны с СССР, поскольку на деле она и ранее находилась в состоянии войны с СССР, но отныне и Советский Союз будет находиться в состоянии войны с Болгарией»[49]. Армии Толбухина изготовились к наступлению, но никаких военных действий в собственном смысле слова не понадобилось: войска не встретили никакого вооруженного сопротивления, их встречало лишь радушно настроенное население. Советское командование отдало поэтому приказ не разоружать болгарские дивизии и прекратить наступление сразу же после того, как будет установлен контроль над черноморскими портами страны[50]. Лишь в последующее время были размещены гарнизоны в Софии и некоторых других городах.

Одновременно с вступлением советских войск, в ночь с 8 на 9 сентября, в стране вспыхнуло восстание, подготовленное коммунистами и их союзниками. Часть армии поддержала восставших, другая часть сохраняла нейтралитет. Практически восстание одержало бескровную победу. Призрачный кабинет Муравьева был свергнут; его заменило правительство Отечественного фронта во главе с бывшим премьер-министром Кимоном Георгиевым, лидером группы «Звено». Министерские портфели были распределены между партиями коалиции на паритетной основе, но с самого начала коммунистам принадлежало если не преобладающее, то, во всяком случае, весьма сильное политическое влияние[51]. В Болгарии больше чем где бы то ни было перемены носили революционный характер. Это выражалось в наличии вооруженных народных отрядов, быстром распространении комитетов Отечественного фронта, которые брали власть на местах; формировании «народных трибуналов», где устраивались процессы над наиболее видными фашистами и главными деятелями прежнего режима, и даже в возникновении «солдатских комитетов» /204/ в воинских частях (эти комитеты, однако, были быстро распущены, потому что советское командование стремилось к тому, чтобы болгарская армия сохранила свою боеспособность и могла быть использована в борьбе с немцами[52]).

Главным объектом политической борьбы, которая развернулась в Болгарии сразу же после 9 сентября, стала государственная машина и в особенности армия. Коммунисты первыми выдвинули требование активного участия Болгарии в антифашистской войне как условие выведения страны из третьей за неполные полвека национальной катастрофы, в которую она была ввергнута экспансионистскими притязаниями своих правящих кругов (двумя предыдущими были поражения во второй Балканской войне в 1913 г. и в первой мировой войне)[53]. Но выполнение такого требования предполагало чистку вооруженных сил от наиболее шовинистической и пронемецки настроенной прослойки офицерства, особенно многочисленной в войсках, оккупировавших югославскую Македонию и греческую Фракию. Проведение же чистки наталкивалось на противодействие части военных, ранее вставших на сторону Отечественного фронта, но повинующихся духу кастовой солидарности. В глазах советских властей гарантировать успех всей этой операции призваны были в первую очередь коммунисты. Некоторые из них уже приобрели необходимую профессиональную подготовку в училищах и академиях Красной Армии и после 9 сентября были введены в состав командования отдельных болгарских армий, где по советскому образцу был учрежден институт заместителя командира по политической части. Советское командование со своей стороны по собственной инициативе направило советников в болгарские штабы[54].

Помимо подхода советских войск, сильное влияние на развитие событий в Румынии и Болгарии оказал мощный рост партизанского движения Тито в соседней Югославии, это движение, в частности, помогло формированию партизанских отрядов в Болгарии. Летом 1944 г. силы национального освобождения, возглавленные югославскими коммунистами, представляли собой уже не отряды повстанцев, а настоящую народную армию, которая держала под своим контролем весьма обширные части страны. Успехам этой армии способствовал крах фашистского режима в Италии в 1943 г. и последовавший за ним развал итальянской оккупационной армии в Югославии. Движение приобретало политическую структуру, в которой уже вырисовывался облик нового государства, принципиально отличающегося от довоенного. Еще в ноябре 1942 г. в городке Бихач была созвана широкая ассамблея, принявшая название Антифашистского веча народного освобождения Югославии (АВНОЮ). На ассамблее был избран Исполнительный комитет. Год спустя, как раз в те дни, когда «большая тройка» заседала в Тегеране, АВНОЮ провело свою вторую сессию в городе Яйце. На этот раз здесь было образовано самое настоящее правительство и объявлено об отказе признавать какую бы то ни было власть за королем и его министрами: Югославия, как /205/ было провозглашено на сессии, станет федерацией национальных республик. Так курс национально-освободительной борьбы оконча¬тельно уточнился как революционный курс. Правительству Тито требовалось еще международное признание, но о признании не торопилось заявить даже Советское правительство: занятое в этот момент разыгрыванием сложной дипломатической партии с западными союзниками, оно сочло преждевременными решения, принятые в Яйце[55]. Тем не менее сначала англичане, а потом и Советский Союз напра¬вили в штаб-квартиру Тито свои военные миссии и установили тем самым постоянную регулярную связь с ним.

Воссоздавая картину советско-югославских отношений того вре¬мени, историки слишком часто делали уступку критериям и оцен¬кам, которые были обусловлены конфликтами более позднего вре¬мени и неизбежно искажали подлинные факты[56]. Политические разногласия проявлялись уже тогда, но отходили на второй план перед лицом глубинной политической солидарности, объединявшей обе сто¬роны: югославских и советских коммунистов. Для Тито поддержка СССР была условием, без которого он не мог бы противостоять на¬жиму англичан в пользу короля и эмигрантского правительства; Сталин со своей стороны был отнюдь не безразличен к перспективе образования югославского государства, возглавляемого победившими захватчиков коммунистами[57]. В сентябре 1944 г. по соглашению с советской миссией и в полной тайне от миссии англичан Тито отбыл из своей штаб-квартиры на острове Вис в Адриатическом море. Его маршрут пролегал сначала в румынский город Крайову у югославской границы, где размещался штаб Толбухина, а потом в Москву, где он впервые встретился со Сталиным[58]. Целью поездки была координация действий двух армий по освобождению Белграда и равнинных районов Воеводины, где требовались танки и авиация, которых не было у югославских войск. По свидетельству обеих сторон, согласие было быстро достигнуто. Выполнив свои задачи на сербской земле, советские части должны были развивать наступление дальше, на тер¬ритории Венгрии, оставив освобожденную Югославию во власти новой администрации, созданной на местах правительством Тито[59].

Самым трудным пунктом на переговорах был вопрос о применении болгарских войск, которые советское командование хотело использовать против немцев на югославской территории. Возражения Тито против такого решения были вполне объяснимы. Речь шла о ча¬стях, которые ранее вместе с гитлеровцами участвовали в оккупации Македонии и Сербии. Мало того, македонский вопрос как до войны, так и в ходе ее был причиной конфликта не только между Болгарией и Югославией, но и между коммунистами этих двух стран: лишь огромный авторитет Димитрова позволил решить его в пользу славов[60]. Как бы то ни было, на переговорах в Крайове между Тито и болгарской делегацией при посредничестве советского генерала Бирюзова была решена и эта проблема: болгары заявили о своей решимости отбросить прежние националистические притязания ради /206/ установления новых, дружественных отношений между балканскими народами. Тито со своей стороны дал согласие на участие их армии в предстоящих военных операциях[61].

Столица Югославии была освобождена в ходе боев 14-20 октября совместными действиями югославских и советских частей. Болгарская армия была использована преимущественно под Нишем и вообще против той группировки немцев, которая пыталась отходить с Балканского полуострова по направлению от Белграда к Афинам; потом она была переброшена в Венгрию. Вся остальная территория Югославии была освобождена исключительно армией Тито, которая, получив советское современное вооружение, смогла образовать сплошной фронт наступления и действовать против гитлеровцев наравне со всеми остальными армиями союзников.

Оплаченная дорогой ценой победа югославского освободительного движения (за время войны страна с 16-миллионным населением потеряла убитыми более 1700 тыс. человек) решила исход борьбы и в маленькой Албании. В этой горной стране также развернулось мощное партизанское движение, тесно связанное с югославским. Освободительная война в Албании тоже была одновременно и войной гражданской. Коммунистическая партия была здесь создана в глубоком подполье в ноябре 1941 г. Осенью 1944 г. возглавляемые коммунистами повстанческие отряды насчитывали уже 70 тыс. человек и были в состоянии освободить страну без вмешательства извне: 17 ноября Тирана была в их руках[62].

Трудное наступление в Венгрии

Мучительно трудно протекала в силу разных причин последняя фаза войны в Венгрии. Профашистский режим регента Хорти был одним из самых старых союзников гитлеровской Германии в Европе. Он имел возможность поэтому нажиться на агрессивных войнах Гитлера и расширить собственную территорию за счет соседей — чехословаков, румын и югославов — в честолюбивом стремлении к созданию «Великой Венгрии». В 1943 г. Хорти предпринял кое-какой зондаж в надежде согласовать с англичанами и американцами приемлемые условия перемирия, но Гитлер предупредил его, оккупировав страну своими войсками в марте 1944 г. В сентябре этого года, когда Красная Армия подошла вплотную к венгерским границам, регент тем не менее послал своего эмиссара просить о перемирии в англо-американский штаб в Казерте. Ему было сказано в ответ, что обращаться нужно в Москву. 1 октября сюда прибыла венгерская делегация. Хорти еще надеялся, что ему удастся выйти из войны с согласия своих берлинских союзников. 15 октября он объявил стране, что Венгрия больше не будет участвовать в войне, и одновременно известил об этом немцев. Эти последние без промедления арестовали его, заставили подать в отставку и увезли в Германию. На его место они посадили самого оголтелого из главарей венгерских фашистов, /207/ Салаши. Плохо подготовленный и проведенный без внутренней решимости маневр Хорти окончился, таким образом, провалом.

Разброд в верхах дополнялся слабостью антифашистского движения в Венгрии. Компартия здесь была весьма малочисленной; после роспуска Коминтерна она даже приняла название «партии мира» и обрела свое прежнее имя лишь в сентябре 1944 г.[63] Довольно бесплодными оказались и контакты с другими политическими группами, способными принять участие в сопротивлении фашизму. Несмотря на заброску известного числа инструкторов из СССР, в стране так практически и не возникло никакого партизанского движения. В Будапеште в подполье был основан Венгерский фронт, который занялся подготовкой восстания в столице к моменту подхода советских войск. Однако его руководящий комитет во главе с депутатом парламента Байчи-Жилински был раскрыт и арестован в ноябре 1944 г.[64] Командующий 1-й венгерской армией генерал Миклош перешел на сторону советских войск и обратился к своим солдатам с призывом прекратить сопротивление и повернуть оружие против немцев, но его воззвание дало скудные плоды[65]. Получая противоречивые приказания, венгерские солдаты не знали, что им делать. Их ряды медленно распадались, но в целом части венгерской армии продолжали сражаться.

Война в Венгрии была изматывающе трудной и для Красной Армии. После поражения в юго-восточной части Европы гитлеровское командование решило организовать здесь один из последних очагов сопротивления, перебросив сюда даже войска с других участков фронта. Армии Малиновского и Толбухина имели поддержку румынских, болгарских и югославских частей, но сами вели наступление непрерывно с августа, не имея на протяжении всего этого времени ни одной оперативной передышки. Военные решения, принятые в Москве, были отмечены печатью спешки. Иногда утверждают, что чрезмерная торопливость Сталина была обусловлена донесениями с фронта со слишком оптимистичными оценками процесса разложения венгерской армии (автором этих донесений был Мехлис). Несомненно то, что Сталин в данном случае руководствовался политическими соображениями более общего характера (не будем забывать, что минимальный вариант балканских планов Черчилля предусматривал высадку в северной части Адриатики с последующим наступлением на Любляну и в Венгрию). Именно соображения такого свойства были выдвинуты Сталиным 29 октября, когда он приказал Малиновскому немедленно начать наступление на Будапешт, хотя тот просил у него отсрочки всего в пять дней[66]. Битва за венгерскую столицу стала одним из самых упорных сражений последнего периода войны. После длительного окружения город был взят только 13 февраля 1945 г. В марте немцы предприняли последнюю попытку перейти к контрнаступление у озера Балатон и на какое-то время создали трудности войскам Толбухина.

После 25-летнего господства контрреволюционного режима в Венгрии, растерзанной и погруженной в хаос, в условиях разрухи и /208/ голода, вызванного войной, которая шагала через всю территорию страны, начал оформляться новый строй. В первые освобожденные советскими войсками венгерские города, Сегед и Дебрецен, прибыли из Москвы коммунисты, находившиеся там в эмиграции; другие члены партии, остававшиеся в стране, находились большей частью в осажденном Будапеште. В Сегеде был образован наконец Национальный комитет Венгерского национального фронта независимости, в который, помимо коммунистов, вошли партия мелких сельских хозяев, социал-демократическая и национал-крестьянская партии.

В Дебрецене обосновалось первое венгерское антигерманское правительство под председательством генерала Миклоша. Официально сформированное Временным национальным собранием, оно включало как деятелей, которые считанные недели до того поддерживали Хорти, так и лидеров антифашистских партий. Именно представители этого правительства подписали в Москве 20 января 1945 г. перемирие, в главных своих чертах повторявшее аналогичные соглашения с Румынией и Болгарией (с последней оно было заключено 28 октября). Единственное отличие заключалось в том, что Венгрия по этим условиям лишалась земель, приобретенных с помощью Гитлера[67]. Для обеспечения массовой поддержки новым руководителям cтраны решающее значение имела такая мера, как проведение аграрной реформы с целью ликвидации латифундий. Решение о проведении этой реформы, разработанной коммунистами, было принято при откровенном одобрении советского командования[68] 15 марта, то есть когда еще не вся страна была освобождена. Урок краткой и неудавшейся революции 1919 г., руководители которой не сумели верно уловить требования крестьянских масс, на этот раз был учтен должным образом[69].

Так к началу, весны 1945 г., когда антифашистская война приближалась к своему победоносному завершению, Красная Армия изгнала или способствовала изгнанию гитлеровцев из всех стран Восточной Европы: оставалось освободить лишь большую часть Чехословакии. Приход советских войск приводил в движение процесс радикальных политических и социальных изменений, первопричина которых коренилась в отсталом характере социальных структур в этих странах. Авторитет, приобретенный Советским Союзом в результате одержанных им побед, превратился в мощный фактор европейской политики. Благодаря ему идеи социализма получали новый импульс, сравнимый по силе лишь с влиянием Октябрьской революции. /209/

---

Примечания

Предыдущая | Содержание | Следующая