История эта[1] началась для меня, вероятно, в конце 80-х или в начале 90-х годов и началась на сцене, на эстраде, как и тот эпизод в романе М. Булгакова, слова из которого я взял в заголовок. В Ульяновске, в парке «Винновская роща», проходил очередной Гончаровский праздник, и с его эстрады выступал писатель, ныне, увы, покойный. Тогда, скорее всего, он выступал как председатель местной писательской организации. (Но так как документальных подтверждений данного события у меня нет, я не стану называть имена его участников.) Позади была эпоха «гласности», прежняя идеология совершенно исчерпала свой кредит, и вот на этой волне, на гребне вдруг открывшейся «свободы», возможности иметь и высказывать своё мнение и, казалось бы, разбирать дела по существу, но переходящей уже в анархию, «свободой» безответственно болтать всё что угодно, «глуповским распутством», писатель «смело» говорил о «мальчишках» («мальчишками», как известно, противники называли в своё время наших великих критиков, прежде всего Н. А. Добролюбова; оратор под сенью летнего парка явно имел в виду его и его знаменитую статью «Что такое обломовщина?»), которые якобы совершенно не поняли «Обломова», романа Гончарова, и его героя.

Присутствовавшая среди зрителей-слушателей известная исследовательница творчества Гончарова, ныне живущая в Америке, ничего ему, вводящему в заблуждение публику, не возразила. Между тем я помнил, что есть у меня дома издание «Обломова» с её вступительной статьёй и примечаниями, в которых сказано, что статья «мальчишки», то есть Добролюбова, вызвала «горячее одобрение» самого автора романа (см.: Гончаров И. А. Обломов. М., Художественная литература, 1982, с. 463). Всё это, помню, меня возмутило, но сразу тогда открыто выразить своё возмущение я, к сожалению, не был готов, не смог, не решился… Да, согласен, я поступил несколько по-обломовски, и вот вам, кстати, если хотите, обломовщина в миниатюре, в одном эпизоде: с одной стороны, казённо-либеральное, «согласованное» проведение «мероприятий», осуществление общественного дела по-казённому, «сверху», с другой — неготовность, непривычка к свободной, самобытной, самостоятельной серьёзной деятельности «снизу»…

Конечно, на подобное наше возражение оратор, в духе открывшегося тогда «плюрализма мнений», подменяемого постепенно «плюрализмом истин», мог бы ответить, что у него такое «своё мнение»: что ни «мальчишки», ни сам Гончаров не поняли, что такое он написал, что сказалось, отразилось в зеркале его романа… И тут надо было бы разбираться дальше, каково же объективное содержание романа, его образов, но, увы, такого разговора, разбирательства дела по существу, чего требует демократия, не состоялось, и публика таким казённо-либеральным образом была введена в заблуждение и так в нем и оставлена.

В общем, это была, на мой взгляд, совершенно булгаковская сцена и, так сказать, общая, коллективная «врака», но завершилась она отнюдь не по-булгаковски: никто не сказал оратору, как Жоржу Бенгальскому: «Поздравляю вас, гражданин, соврамши!» — и не прозвучал из публики суровый приговор и не был тут же исполнен. Но для меня происшествие в парке стало одним из знаков и символов того, что нашей жизнью пошли править чёрт и маленькие бесенята лжи, в том числе в местной науке и публицистике об Обломове, в гончарововедении…

Здесь надо заметить, что, конечно, самым знаменательным и широко известным примером либеральной и даже либерально-помещичьей реабилитации, апологии Обломова и Обломовки, ревизии прежнего, как бы официально принятого, добролюбовского взгляда на «Обломова», будто бы одностороннего, стал примерно за десять лет до того фильм «Несколько дней из жизни И. И. Обломова» нынешнего «помещика-латифундиста», с повадками барина-крепостника и в то же время лакея, режиссёра Никиты Михалкова. Фильм этот был, по сути, апологией Обломовки и Обломова как «прекрасной души человека». В этом, как кажется, и состояла вся его совершенно куцая, по сравнению со всем содержанием романа, «мысль» — в этом же состоит всё содержание «открытия» нынешних «обломовцев», которые носятся с ним, как с писаной торбой.

Между тем это только начало, зачин коллизии, романа, и то, что Обломов — одарённая и благородная натура, показывает и Гончаров и помнят критики романа (Добролюбов говорит о сокровищах души героя). Но на какую замазку пошли все эти прекрасные задатки, вся его «человечность»? Он не сумел устроить даже счастье любимой женщины и погиб в грязной луже мещанства, обывательщины, что и резюмирует автор в конце романа устами Штольца: «Погиб, пропал ни за что… А был не глупее других, душа чиста и ясна, как стекло; благороден, нежен, и — пропал!». Здесь, если хотите, как во всяком настоящем произведении искусства, есть то, что древние называли энантиодромией, переворачиванием, превращением чего-либо в свою противоположность.

Итак, снова, как и при выходе романа, «отрицательному отношению Добролюбова к главному герою с его “неизменным качеством — отвращением от серьёзной и самобытной деятельности”, источник которого — “гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других…” (“Современник”, 1859, № 5, с. 69, 71)» (цитирую словарь «Русские писатели. 1800–1917»), была противопоставлена и ныне противопоставляется либерально-помещичья апология Обломова и Обломовки. Между тем «созданный Гончаровым образ мощной обобщающей силы использовал» другой наш великий земляк, В. И. Ленин, «для характеристики “обломовщины” как особого социального явления, Обломовки как символа духовного застоя и экономической косности» (там же). Согласитесь, обе цитаты звучат и сегодня куда как актуально, бьют не в бровь, а в глаз нашему нынешнему состоянию дел, положению!

Кстати, эволюция Н. Михалкова чрезвычайно знаменательна как прекрасная иллюстрация того, что такое либерализм: он, как говорили «мальчишки», отпускает немного «свободы» другим (безграничную «свободу» он даёт лишь себе), но и не забывает дать (опять же другим) «понюхать розги». За это Н. Михалков и наказан: искусство оставило его, что вынуждены теперь признавать и прошлые его поклонники, и нынешние либералы, что часто, впрочем, одно и то же. Да и много ли искусства было в прежних его творениях, не были ли мы очарованы в них чем-то ложным, фальшивым, пустыми «красивостями»?

Во всяком случае, «глуповское распутство» шагало дальше, и в «лихие 90-е» оно уже стало править вовсю, в лице «чумазого», по выражению Салтыкова-Щедрина и нашего великого земляка. Между прочим, и такого «чумазого», как Н. Михалков. Вы, господа, хотели возрождения Обломовки? Так получите её в её современном виде: с отцами-благодетелями в виде бандитов-паханов, захвативших по праву сильного и нахального всё, что только можно; с лицемерием, ложью и манипулированием сверху и болезненной апатией, рабским безразличием и прозябанием внизу… Об Ульяновске как новой Обломовке, о том, как имеют, владеют ею, как правят её обитателями отцы её благодетели и правители, читайте, например, хоть в каждом номере «Симбирского курьера» или «Ульяновской правды»; сам губернатор не раз обличал своих подчинённых, чиновников в обломовщине (см., например: «Второй том “Обломова”». — Симбирский курьер, 14 мая 2009 г.).

Теперь идеология «чумазого» и его повадки приобретают и приобрели уже солидный вид, в том числе и в оценке «Обломова». «Мы всё это переменили», как говорит герой Мольера. Вот, например, В. Каменев, давно и усиленно занимающийся реабилитацией и прославлением Обломова, обломовщины, «обломовского мифа» как нашего ценнейшего национального и местного достояния, тоже, видимо, хочет апологии и возрождения Обломовки. Ну ладно, господа, никто не отнимает у вас права пропагандировать свои взгляды, но будьте хотя бы честными, ведь это, отчасти, в ваших же интересах! В. Каменев пишет о «…знаменитой статье Добролюбова, подчинённой, говоря его же словами, “текущим интересам настоящей минуты” (то есть на злобу того дня!)…» (Каменев В. Что же такое Обломов?).

Здесь если не прямая «врака», говоря словами героев М. Булгакова, то или подлог, или двусмысленность. Можно понять так, будто бы сам Добролюбов говорит о том, что его статья подчинена «текущим интересам настоящей минуты». На самом же деле Добролюбов говорит эти слова по поводу первой части романа «Обломов»: «Между тем первая часть романа, написанная ещё в 1849 году и чуждая текущих интересов настоящей минуты (курсив мой. — А. Б.), многим показалась скучною» (по крайней мере, другого случая применения данного словосочетания в статье Добролюбова я не нашёл). Добролюбов, по сути, говорит прямо противоположное тому, что приписывает ему В. Каменев, и, казалось бы, «льёт воду на мельницу» последнего: он говорит о внеминутном значении романа, но этого наш «почётный обломовец» не смог даже заметить, понять и использовать!

После этого публичного печатного свидетельства о взглядах и методах В. Каменева, мне кажется, я могу сослаться и на мои личные, так сказать, устные, незафиксированные, недокументированные свидетельства. Помнится, мне дважды с перерывом в год удалось посетить заседания «Обломов-клуба» (кажется, так это называется), проводимые осенью, в дни Обломовского фестиваля, в библиотеке № 8 Ульяновска. И оба раза на этих заседаниях В. Каменев внушал доверчивой, по преимуществу молодой, публике в качестве едва ли не главного оратора и специалиста по «обломовскому» вопросу, что будто бы статья Добролюбова, по его собственному признанию, написана не о романе «Обломов», а только по поводу его. В. Каменев не принял и моих возражений, продолжая настаивать на своём. Я спросил его, давно ли он читал статью Добролюбова, и посоветовал её перечитать.

Итак, на самом деле Добролюбов писал:

«…нам кажется нисколько не предосудительным заняться более общими соображениями о содержании и значении романа Гончарова, хотя, конечно, истые критики и упрекнут нас опять, что статья наша написана не об Обломове, а только по поводу Обломова» (курсив Н. А. Добролюбова. — А. Б.).

Как видим, это «истые критики», противники Добролюбова, упрекали его, что его статья написана только по поводу Обломова, сам же он считал, что занимается именно более общими соображениями о содержании и значении романа, то есть, говоря современным языком, именно эстетической критикой. Поздравляем вас, господин Каменев, дважды и трижды соврамши!

То, что Добролюбов занимался именно эстетической, то есть глубоко философской (эстетика — философия искусства) критикой романа, признал и сам его автор, И. А. Гончаров, но этот факт нынешние наши гончарововеды-обломовцы, включая В. Каменева, похоже, тщательно скрывают от публики и замалчивают. Но вот что говорит, например, сам Гончаров в письме к другому знаменитому критику Павлу Анненкову о статье Добролюбова:

«…Мне кажется, об обломовщине — то есть о том, что она такое, — уже сказать после этого ничего нельзя. <…> Такого сочувствия и эстетического анализа я от него не ожидал, воображая его гораздо суше. Впрочем, может быть, я пристрастен к нему, потому что статья вся — очень в мою пользу» (собр. соч., том VIII, с. 275–76).

И нынешние гончарововеды-обломовцы только подтверждают слова автора романа: они, на мой взгляд, не только не могут сказать ничего нового, существенного об «Обломове» и обломовщине, они не могут даже не то что понять Добролюбова и его статью (а следовательно, и самого Гончарова, одобрившего её), они её правильно даже прочитать и процитировать не могут — не в состоянии! Ну чистые обломовцы, чистая обломовщина! И надо их, по словам нашего великого земляка, «долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел» (Ленин В.И. ПСС, т. 45, с. 13), да и то вряд ли…

Господа-лакеи (не примите это обращение за нечто личное, нет, ведь это вы сами объективно ставите себя в такое положение: вы хотите возрождения Обломовки, а какая же Обломовка без барина и слуги, господина и лакея? а в романе барин Обломов и его слуга Захар составляют некое единое целое)… Итак, господа-лакеи, почётные обломовцы, плохи ваши дела, если свои воззрения вы не можете защищать, пропагандировать и «продвигать» без «враки», лжи, передёргиваний, подтасовок, умолчаний и сокрытия правды. В. Каменев сетует, что многие до сих пор придерживаются «добролюбовских» взглядов на «Обломова», сам же он, как видно, собирается просвещать, воспитывать и образовывать этих, по его выражению, «школьных недорослей», не гнушаясь «враки». Ну-ну, исполать вам, господа-лакеи от нынешней власти, но не боитесь ли вы однажды услышать в свой адрес из публики суровый приговор Жоржу Бенгальскому и дождаться его исполнения?

По этой теме читайте также:

Примечания