Из всех тюрем Нерчинской каторги, Зерентуйская была самой лучшей. Большое каменное здание ее было недавней постройки. Окружена была каменным забором, делавшим побеги невозможными. Политические каторжане жили здесь в отдельных камерах и столкновения с начальством бывали редки. Это «мирное» житие длилось, однако, недолго, до тех пор, пока наружную охрану несли солдаты 13 роты 16-го восточно-сибирского полка. Но в июле 1905 года вместо 13 роты пришла 15-я, этого же полка. С ее появлением сразу все изменилось. Сам начальник тюрьмы Покровский; предупреждал заключенных, чтоб те не показывались в окна.
— Это вам не 13-я рота, — говорил он.
Вскоре заключенные поняли, что предупреждения Покровского не были лишены оснований. И несомненно, что во всем поведении солдат этой роты была какая-то таинственная планомерность. Систематически, без всякого видимого повода они начали обстреливать окна в камерах заключенных. Поскольку эти обстрелы имели место летом, солдаты еще могли говорить, что заключенные, дескать, лезли на открытые окна. Но эти обстрелы не прекратились и зимой, когда были вставлены двойные рамы, а стекла бывают покрыты толстым слоем льда. Наконец, ряд признаков указывал на /21/ преднамеренность в поведении солдат. Так они интересовались, где одиночка Сазонова, которую они обстреливали 9-го ноября. Об этой стрельбе Сазонов рассказывал:
— Я не подал никакого повода к стрельбе, ибо неподвижно сидел перед столом, очень низко, чтоб моя тень не могла падать на окно. Стреляли не среди глубокой ночи, когда говорят, что привидения бродят, и фантазия особенно разыгрывается, а стрельба началась, едва кончилась поверка, надзиратели еще не успели разойтись по домам. Характер этого случая имеет свои особенности: обычно дадут один–два выстрела (по цели) и успокоятся. А тут было дано выстрелов шесть и все не в воздух. Четыре выстрела попало в мое окно, пятый по ошибке, в чем сознался сам часовой, в окно соседней одиночки. Потом пошли еще выстрелы, не помню сколько; следы одного из выстрелов остались на стене. Количество и меткость выстрелов придают этому случаю характер правильной канонады. И все-таки, когда Покровский прибежал ко мне в одиночку, и я начал объясняться с ним, он первоначально занял позицию оправдания команды. В ответ на мое ручательство, что мною не было сделано ни одного движения, которое могло бы подать повод часовому к стрельбе, начальник ответил, что я может быть бессознательно для себя поднялся, так что тень упала на окно. Я был возмущен тенденциозностью начальника и сказал ему, что вижу в этом случае чье-то желание убить меня. Покровский тоже вспыхнул. В этот момент он не знал еще, что был выстрел в соседнюю одиночку. Выйдя от меня, /22/ он зашел к соседям и там узнал, что стреляли не только по мне. Пошел на двор, расспросил часового. Тот ему сказал:
— Стрелял только по Сазонову, потому что лезли на окно, a в соседнюю одиночку попал «по ошибке».
Со двора Покровский вернулся ко мне уже помягче: выстрел «по ошибке» очень говорил за себя, чтобы настаивать на «причинности» выстрелов по мне. Покровский передал мне ответ часового, назвал часового дураком. Сказал, что говорил с офицером и теперь устроено так, что в случае тревоги, прежде чем стрелять, будут вызывать свистком разводящего. На этом наши объяснения закончились. Моя одиночка представляла в этот вечер нечто ужасное, совсем как после погрома. Полна известковой ныли, которая, как снег, засыпала пол и все вещи, набелила лицо, до удушья захватывало дыхание. На стене и потолке зияющие раны от пуль. В окнах три дыры в стеклах и четвертая в углу оконной рамы: пулей был вырван большой кусок дерева. Холодище чертовский. Дыры позаткнули чем попало и так прошла ночь. Дико чувствуешь себя в момент таких упражнений по твоей фигуре. Пули свистят над твоей головой, одна, другая, третья. Мгновения кажутся бесконечно длинными. И никак не поймешь, что это чара или что-нибудь серьезное. Абсолютная беспомощность. Перейти на другое место не решаешься потому, что не знаешь причины, почему стреляют?! Вряд ли это требует каких-либо объяснений. /23/
Однако, этот случай, вопреки обещаниям начальства, не прекратил стрельбу по окнам. Стрельба приняла даже более широкие размеры. 8 апреля 1910 г. политические, как всегда, гуляли по двору. Был ветер, и гулявший матрос Аким Воробьев никак не мог закурить. Тогда он зашел за угол корпуса, чтоб прикрыть свою папироску от ветра, но в этот момент был смертельно ранен выстрелом часового. На следующий день он умер.
На прогулку явился начальник тюрьмы Покровский вместе с начальником конвойной команды капитаном Грешнером. Познакомившись с обстоятельствами дела, Покровский указал Грешнеру на незаконность вмешательства внешней охраны во внутренний порядок тюрьмы, в особенности расстрела гуляющих, на что Грешнер вызывающе ответил, что солдат поступил так, как должен был поступить, и иначе учить солдат он не может.
С наступлением весны 1910 г. эти обстрелы все увеличивались. Постепенно выявлялся и их внутренний смысл.
