Конец «нулевых», начало «десятых». Кризисы потрясают экономику, с новой силой обостряются классовые противоречия, волна протестов требует осмысления, но самое главное — активного участия социалистов. В том числе и авторитетов из числа теоретиков и интеллектуалов. Логично было бы ожидать, что нынешние столпы актуальной левой мысли окажутся идеологами бунтующих улиц, подобно тому, как радикально настроенная интеллигенция находила себя в революциях начала XX века, а цвет французской гуманитарной науки стекался к баррикадам 1968-го.
Однако, массовые социальные движения последних даже не лет, а десятилетий, похоже, не испытали значимого влияния ни одной философской концепции, которую принято ассоциировать с «левизной». Как будто не было вовсе ни неомарксизма, ни постмодернизма. Более того, за редкими исключениями, современные левые мыслители ответили социальным движениям взаимностью: начиная с Маркузе хорошим тоном считаются «поиски утраченного субъекта» и рассматривать в качестве такового набившие оскомину пролетарские массы как-то совсем не принято. В результате получается, что массы — отдельно, а интеллектуалы — отдельно. Автору не хотелось бы впадать в банальность и писать, что гуманитарии на протяжении полувека занимаются ерундой, в то время, как «заводы стоят». Но не признать то, что современная левая теория не просто крайне плохо отвечает потребностям практики, а даже не пытается с оной хоть как-то соотноситься, с каждым днем все сложнее. А если так, то возникает резонный вопрос, зачем вообще нужна такая теория?
Тем не менее, популярность подобных построений нисколько не падает. Уже не первое поколение леваков зачитывается неомарксистами, постмарксистами, постструктуалистами, несмотря на всю практическую беспомощность оных. Зачитывается, воспринимая их концепции если не как откровение, то, во всяком случае, как нечто намного более актуальное, чем фундаментальные труды марксистов или анархистов.
В чем же загвоздка? В том, что люди «плохие и негодные» и не воспринимают прогрессивную идеологию постмодернизма? Или истинный революционный субъект еще не созрел? Или проблема поставлена некорректно и надо вовсе забыть о существовании масс и уличной политики, целиком переключившись, скажем, на «культурную гегемонию»?
Но автору ответ видится совсем иным. И кроется он в том, что современная левая мысль одновременно привлекательна и беспомощна, потому что она является не революционной идеологией, а эрзацем, неотъемлемой частью пресловутого спектакля, о котором так долго говорили ситуационисты.
Да, пора признать, что «левые интеллектуалы» — точно такая же часть капиталистической системы, какой в свое время стали социал-демократы. Разница лишь в том, что если социал-демократы старой закалки выбирали путь интеграции через политические институты, то современные левые используют «элитарную» культуру и «элитарную» же публицистику. Трудно судить, насколько ясно сознавал Ги Дебор, когда писал «Общество зрелища», что его слова о тотальной коммерциализации сферы идей окажутся справедливыми по отношению и к самой левой. Тем не менее, цвет гуманитарной мысли встроился в спектакль не менее успешно, чем писатели или музыканты.
Монологи философа или социолога, высказанные в интервью модному интеллектуальному изданию или за университетской кафедрой, стали ровно такой же идеологической жвачкой, как и портреты Че Гевары на футболках — за тем лишь исключением, что целевой аудиторией в данном случае выступают не бунтующие подростки, а обладатели степеней в области гуманитарных наук. Эффект же в обоих случаях одинаков: удовлетворенные собственной оппозиционностью к мировому порядку, потребители и философских трактатов, и футболок, расходятся по домам. Видимо, сколько не уверяй, что личное — это политическое, действительно политическим оно не становится.
Формально радикальная риторика «новых левых» всех мастей крайне удобна для буржуазного общества. На первый взгляд здесь кроется парадокс: как можно быть удобным для буржуа и одновременно потрясать самые устои современного общества, нередко заходя даже дальше, чем марксисты — на поле не только социально-экономического, но и личного. Презрительно отворачиваясь от массового, вполне ясно и объективно выделенного социального субъекта — рабочего класса, — в сторону субъектов размытых, умозрительно сконструированных (меньшинств, маргинальных групп, «множеств» и др.), левые мыслители сознательно лишают свои теории реальной опоры, реальных сил, способных претворить их идеи в практику. В тех же случаях, когда они удостаивают широкие пролетарские массы внимания, как Славой Жижек в его последних статьях, их месседж оказывается де-факто антидемократическим и антиреволюционным. В итоге весь радикализм оказывается обращенным в пустоту.
Модный левый интеллектуал может писать что угодно и про что угодно, — в большинстве случаев, он может быть уверен, что слова останутся только словами. Более того, пока он пишет трактаты и дает интервью, растет его «символическая капитализация» как философа (социолога, культуролога и т.п.). Говорим ли мы о Фуко или Делёзе, о Лиотаре или о том же Жижеке, их жонглирование постмодернистскими терминами всякий раз оборачивалось многомиллионными тиражами книг — и никогда не давало практической отдачи. Причем это справедливо не только по отношению к так называемому «постмодернизму»: хотя серьезный профессор Негри и был признан «особо ценным теоретиком», но концепция «множества» осталась академическим кунштюком. В когорту «удобных интеллектуалов» волей-неволей попадают и такие фигуры, как Ноам Хомский и Наоми Кляйн, которые, будучи вовсе не склонны к «продуцированию смыслов», все равно обращаются одновременно ко всем и ни к кому. Что ж, в «интеллектуальном спектакле» есть место всем.
Есть ли альтернатива? Разумеется, есть, и она, к сожалению многих, очевидна, банальна и даже скучна. Если современная левая мысль, отказывающаяся от традиционной классовой постановки вопроса, приводит к эскапизму и безболезненному встраиванию в систему, то к обратному эффекту может привести только обращение к традиционной марксистской теории. Это не значит, что нужно срочно становится «рабочистами», заучивать наизусть Ленина, и предавать анафеме за слова «дискурс» или «биополитика». Напротив, подавляющее большинство ортодоксальных активистов (и троцкистов, и анархо-коммунистов и многих других) опирается почти исключительно на труды без малого столетней давности. Между тем на дворе давным-давно эпоха постфордизма, постколониализма, информационных технологий и прочих неведомых классикам явлений. На наших глазах с новой силой обостряются чисто классовые противоречия, уничтожаются остатки социального государства, угрожающими темпами растет влияние ультраправых. Да, все это — проблемы, которые стояли еще перед довоенным левым движением, но решать их предстоит в совершенно новых условиях, на новом материале.
А актуального материала, меж тем, достаточно — как и возможных направлений разработки современной марксисткой теории. Своих исследователей ждут и теория классов, и исторический материализм, и теория эксплуатации в постфордистском обществе. Это, в том числе, и марксистские исследования этнического и гендерного. Наконец, это и адекватная марксистская теория культуры.
Но в любом случае, это должны быть теории марксистские, теории растущие из практики и разрабатываемые в качестве базы для практики. Только в этом случае у левых может появиться шанс выйти из уютных гетто и вновь стать серьезной революционной силой.
По этой теме читайте также:
