Недавно по крайней мере две уважаемые исследовательские организации сообщили о высоком уровне протестных настроений среди украинских граждан. По данным опроса Центра Разумкова, проведенного в ноябре прошлого года, доля граждан готовых выходить на улицу с протестом в случае значительного ухудшения условий жизни достигла 50%, а по данным опроса Фонда «Демократические инициативы», проведенного в сотрудничестве с социологической службой того же Центра Разумкова, но уже в конце декабря, 42% граждан считали, что нужно активно протестовать против ухудшения условий жизни и 35% были готовы лично участвовать в акциях протеста, если будут нарушены их права и интересы. 35% — это много. Это, например, вдвое больше, чем доля граждан Украины, которые, по оценкам, участвовали в протестных акциях во время Оранжевой революции, что и подхватили падкие на сенсации журналисты. СМИ всегда с удовольствием сообщают о протестных настроениях, но далеко не всегда подчеркивают, что это лишь декларативная готовность выходить на улицы. Как она соотносится с реальным количеством и численностью протестов в Украине, насколько мне известно, никто до сих пор систематически не проанализировал. Граждане могут годами возмущаться и ругать власть на кухне в кругу семьи и друзей, призывать перестрелять всех депутатов, но никогда так и не выйти на улицы.
Собственно, почему так происходит? В 1970-х годах среди американских исследователей протестов и общественных движений прошла важная дискуссия по смежному вопросу. Как доказывала господствующая в то время теория, всплески протестов и революций напрямую зависят от степени недовольства людей — то ли от абсолютной обездоленности, то ли от разрыва между не такой уж плохой реальностью, которая, однако, не соответствует намного более высоким ожиданиям. С этой точки зрения, когда люди не протестуют (а якобы должны были бы), то, очевидно, они все еще готовы терпеть угнетение, эксплуатацию, нарушения прав и общественные неурядицы, но в какой-то момент, когда недовольство достигнет критической точки, они обязательно выйдут на улицы.
Парадоксально, но эта теория имела характерный элитистский, часто пренебрежительный к массам и народным протестам привкус. Ведь недовольство и протест может быть легитимным, а может быть и нелегитимным в зависимости от социальной позиции и политических взглядов наблюдателя. Если мы симпатизируем мотивам недовольства, то протест нам представляется оправданным, давно назревшим поступком против общественной или личной несправедливости. Если же мотивы недовольства нам непонятны, вызывают недоумение, а то и отвращение, то на попытки протеста мы будем, скорее всего, смотреть как на иррациональный выплеск индивидуальных проблем, вызванный то ли эмоциями, то ли комплексами, то ли ошибочной идеологией, то ли даже психическими отклонениями. Будет казаться, что личные проблемы лучше было бы решить другим путем, а не с помощью протестной мобилизации. Если упростить, то примерно именно так солидные профессора с либерально-консервативными взглядами и отреагировали на студенческие и другие движения новых левых в шестидесятых годах. Популярные, но ложные объяснения о «конфликте поколений», «сытом бунте», о хиппи, которые поигрались в революцию в юности, повзрослели и сделали успешную карьеру — проистекают именно из соображений о накоплении недовольства.
Альтернативное объяснение, почему люди протестуют или воздерживаются от протеста выдвинули в то время молодые исследователи. Многие из них сами участвовали в прогрессивных движениях шестидесятых и анализировать свой активизм как опыт то ли психопатов, то ли идеологических фанатиков было для них, очевидно, абсурдным. Вместо сведения протеста к функции недовольства или объективных проблем, они указали на важность ресурсов и объективных возможностей для протеста. Не так важно, насколько люди недовольны, как является ли протест оправданной рациональной альтернативой другим формам поведения в конкретной расстановке сил и распределения ресурсов.
На самом деле мы едва ли не всегда и в любом обществе можем найти группы людей, которые будут чем-то очень недовольны, однако, мы не наблюдаем постоянно высокого уровня протестной активности. Более того, мы знаем совсем немного случаев массового неповиновения и протеста именно там, где степень обездоленности приближалась к грани выживания, например, во времена голода или в нацистских лагерях, где, казалось бы, единственной альтернативой верной смерти было массовое восстание в надежде, что хотя бы кто-то сможет вырваться на волю — ведь терять было нечего.
Ожидания и потребности имеют тенденцию расти. Если нет работы, будете недовольны безработицей. Если работа есть, то — низкой зарплатой. Если зарплата более-менее удовлетворяет, то можно потребовать короткого рабочего дня и комфортных условий труда и т.д. и т.п. Работодатель может представлять эти растущие требования как нелегитимные или проявление опасной социалистической идеологии, но для работника это лишь его рациональный классовый интерес. А протест в таком случае — рациональный способ защитить свой интерес, политика другими средствами для людей, которые не имеют прямого доступа к собственникам и чиновников и других рычагов влияния на них. Но протест — как коллективный, так и индивидуальный — это лишь один из возможных способов попытаться решить проблему и защитить свой интерес. Типичными другими формами реакции на неудовлетворительную ситуацию может быть приспособление — лояльность к тем, кто выше, чтобы самому выбиться наверх — или же «бегство», как это назвал известный экономист Альберт Гиршман: если не удовлетворяет нынешняя работа, то почему бы не попытать счастья на другом предприятии, в другой сфере деятельности, в другой стране и т.д. Вместо того, чтобы коллективным протестом попробовать бороться за общий интерес, от проблемы можно попробовать просто убежать. Именно так реагировали большинство украинцев в 90-е годы. Именно тогда, когда следовало ожидать взрыва протестов из-за высоких ожиданий после предоставления независимости и одновременного резкого падения уровня жизни, люди преимущественно приспосабливались, «крутились», выживали с дачных участков или мигрировали — и именно так, а не коллективным действием, продолжают реагировать на проблемы и сейчас.
Какие же ресурсы важны для того, чтобы протест стал рациональной, оправданной реакцией на проблему? Отнюдь не только и не столько банальные деньги и печально известная «биомасса». Важно наличие времени — именно поэтому молодые люди чаще приобщаются к социально-политическому активизму: они «биографически доступны», имеют гибкий график, еще не начали работать полный рабочий день, еще не имеют детей и еще не имеют слишком пожилых родителей, нуждающихся в опеке. Очень важным является культурный ресурс — навыки критического мышления, позволяющего поставить под сомнение выгодное чиновникам оправдание несправедливости; понимание структурных причин социальных проблем, которые не сводятся к недостаткам и интересам конкретных личностей; знание успешных примеров социальной борьбы; умение агитировать, организовывать людей; знание юридических норм. Имеет значение и моральный ресурс, например, авторитет и символический статус лидеров протеста. Возможно, наиболее важными и наименее доступными в условиях атомизированного украинского общества являются социально-организационные ресурсы — тесные сети солидарности, с помощью которых происходит мобилизация; сильная идентичность, которая объединяет группу людей и задает общее представление о том, кто такие «мы» и в чем заключаются наши коллективные интересы, и крепкие организации, способные к эффективной координации коллективной работы и накоплению других видов ресурсов. Кроме ресурсов, важные и объективные структурные возможности. Протесты будут более вероятны тогда, когда протестующие имеют основания надеяться на успех, то есть когда власть демонстрирует признаки слабости, не готова к эффективным репрессиям, среди элиты намечается раскол, у протестующих появляется влиятельный союзник.
Отсюда следует важный вывод, что зачастую наиболее униженные и угнетенные группы людей имеют меньше всего ресурсов и возможностей для протеста и именно поэтому их борьбу часто возглавляют представители более привилегированных слоев.
Теория мобилизация ресурсов и структурных политических возможностей победила объяснение протестов с точки зрения степени недовольства и обездоленности и до сих пор остается главной парадигмой в социологических исследованиях общественных движений. Это, конечно же, не значит, что все сводится к ресурсам и возможностям, а содержательные причины, социальные проблемы, степень недовольства, которые мотивируют протестующих, можно просто «вынести за скобки». Но нужно понимать, что связь между протестными настроениями и протестными действиями вовсе не прямолинейна и не непосредственна — она опосредована многими более важными факторами, определяющими в конечном счете реальное участие или неучастие в протесте.
Что же сейчас происходит не на уровне настроений, а на уровне фактических протестных действий в Украине? Тенденции в динамике протестной активности позволяет проанализировать проект мониторинга протестов, репрессий и уступок Центра исследования общества (ЦИО), который начиная с октября 2009 г. фиксирует все протестные события (независимо от тематики и численности) и реакции на них оппонентов, которые происходили на территории Украины и были сообщены более 190 национальными, областными и активистскими СМИ. Протесты прошлого года совсем не сводились к резонансной кампании против «языкового» закона или предвыборным мобилизациям политических партий. Как и в предыдущие годы, по крайней мере относительное большинство протестных событий (43%) поднимали социально-экономические вопросы. При этом абсолютное количество социально-экономических протестов даже выросло — от 1374 событий в 2011 г. до 1546 в 2012 г. Среди них наиболее часто в прошлом году поднимались вопросы незаконных застроек и приватизации городского пространства, интересов мелкого бизнеса, невыплаты зарплат, социальных выплат, окружающей среды. Большую часть занимали протесты против деградации социальной и коммунальной инфраструктуры — из-за проблем с поставками электроэнергии и воды, плохим состоянием дорог, закрытием поликлиник и школ в рамках так называемой «оптимизации». Даже в январе 2013 г. количество протестных событий хоть и было меньше по сравнению с пиками «языковой» и предвыборной кампании в июле и октябре прошлого года, но только немного уступала количеству протестов во время мобилизаций мелких предпринимателей осенью 2010 г. и льготников осенью 2011 г. Январская протестная активность включала не только активизацию крайне правых, о которой сообщал ЦИО, но и социально-экономические протесты в связи с трудовыми и земельными конфликтами, застройками, экологией и в защиту гражданских прав.
Подавляющее большинство социально-экономических протестов, к сожалению, продолжают быть точечными, разбросанными и малочисленными. В случае более половины из них в прошлом году СМИ не сообщали об участии какой-либо политической партии, общественной организации, профсоюзов либо непартийной политической группы. В прошлом году мы не наблюдали массовых общенациональных социально-экономических мобилизации вроде кампаний мелких предпринимателей против нового Налогового кодекса (осень 2010 г.), льготников за гарантии выплаты специальных пенсий (осень 2011 г.), студентов против введения платных услуг в высших учебных заведениях (осень 2010 г.) или учителей за повышение зарплаты (весна 2011 г.). Эти исключительные кампании стали возможными именно в случаях сочетания тесных связей внутри группы, активного участия мобилизующих организаций (профсоюзов, НГО, ассоциаций чернобыльцев, афганцев, предпринимателей) и сильной групповой идентичности вполне согласно с предсказаниями теории мобилизации ресурсов. При отсутствии этих условий массовая самоорганизация граждан на защиту своих социально-экономических интересов имеет, к сожалению, очень призрачные шансы.
В такой ситуации для левых активистов приоритетную важность получает самый базовый прагматичный органайзинг, помощь в организации граждан для коллективных действий в собственных интересах вместо приспособления и бегства от проблем, первичное накопление социально-организационных и других ресурсов. Как писал Дьердь Лукач, политический авангард всегда должен быть впереди масс на один шаг, но важно, чтобы только на один шаг. Там, где люди уже прибегают к коллективным действиям, хотя бы и точечным, им потребуется помощь с созданием прочных организаций и налаживанием связей с аналогичными инициативами для вывода протеста на вопросы общенациональной политики. Там, где люди уже бросают вызов политической элите, левые могут агитировать за перевод протеста в действительно антисистемное русло, подчеркивая, что корни проблем лежат не в конкретных плохих политиках, а в социально-экономической системе, которой необходимо искать радикальную альтернативу.
Причем насущность потребности в элементарном органайзинге по прагматичным вопросам ставит под сомнение позицию совмещения в одной организации профсоюза и политической инициативы на четкой идеологической платформе. На практике это приводит лишь к переносу сектантских конфликтов на уровень низовой мобилизации с деструктивными для нее последствиями, к демотивации еще не готовых к левой политики граждан, а то и к потере позиций в массовых движениях в пользу популистских крайних правых. При этом, ни осуществления настоящей революционной политики, ни серьезного развития левой теории такие инициативы также не способны предложить. Левые должны бороться и удерживать гегемонию в массовых протестных движениях, а не подменять их своими узкоидеологическими сектами. Как следствие, это означает необходимость в отдельных, открыто политических организациях, готовых к борьбе за власть, а также в кружках и изданиях, способных развивать левую революционную теорию на подлинно научной основе.
По этой теме читайте также:
