Луис Мартинес Андраде: Какова роль литературы в нашем мире — мире, где царит такое чудовищное неравноправие и нищета, что положение представляется по истине безнадёжным?

Бубакар Борис Диоп: Вы правы, дела в мире плохи. Каждый раз кажется, что вот-вот станет лучше, а проходит пара лет и оказывается, что всё стало ещё хуже. Литература всегда была нужна, прежде всего, для того, чтобы пробить тревогу, предупредить: «Мы движемся не туда, осторожно!» И потому долг писателя быть вперёдсмотрящим, чтобы вовремя сказать тем, кто идёт следом: «Осторожно, я вижу, что сейчас случится что-то плохое». В каком-то смысле писатель — это провидец. Но предсказывая будущее, он не теряет из виду настоящее, его задача и рассказать о язвах общества, и помочь их вылечить. Писатель обнажает неравенство внутри общества, диспропорции между Севером и Югом, между развитыми странами и всеми эксплуатируемыми странами Азии, Африки и Америки. Поэзия, как и литература вообще, должна быть поэзией действия, а не только рефлексии. Литература должна помогать изменить мир.

Л.М.А.: Как вы считаете, лучшая поэзия по-французски сейчас пишется за пределами Франции?

Б.Б.Д.: Мне кажется, что крупнейшим поэтом ХХ в., писавшим по-французски, был Эме Сезер. Но он был чернокожим, и потому, хоть его гениальности нельзя было не признать, всё равно его место в поэзии пришлось ограничить узким пространством. Будь он белым французом, ему бы ставили на родине памятники. Сейчас не только поэзия, но и театр, и проза живы в большей степени за пределами Франции. Но нам не следует стараться писать лучше, чем французы. Нам важно, как мне кажется, развивать свои родные языки, чтобы восстановить связь со своими народами.

Л.М.А.: Роман «Мурамби: книга человеческих останков» — попытка восстановления исторической памяти? Каково Ваше мнение относительно колонизации как явления?

Б.Б.Д.: По-моему, колонизацию нельзя рассматривать в отрыве от колонизатора. И у нас беда заключается в том, что Франция так и не провела деколонизацию. Посмотрите на бывшие английские колонии: там есть свои сложности, но про них в какой-то степени можно сказать, что это независимые страны. Достаточно сравнить Чад и Камерун с Ганой и Кенией, чтобы понять, о чём я говорю. Трудно представить себе, чтобы президент Португалии вмешивался во внутренние дела Анголы. Но ситуация в Мали показывает, что Франция отказывается покинуть Африку, что она старается всеми силами удержать опеку над нашими странами. И потому сенегальский или котдивуарский интеллектуал должен сознавать, что борьба за национальную независимость не закончена. Настоящей независимости у нас нет, и мы должны продолжать за неё бороться. Как известно, «речь в Дакаре» (Николя Саркози)[1] была как раз попыткой подвести теоретическую базу под контроль над бывшими колониями со стороны Франции. Словом, бывшие колонии находятся в неодинаковом положении. Французская колонизация отличается от прочих тем, что она ещё не кончилась. Вспомним хотя бы роль французов в геноциде тутси в Руанде или — далеко за примером ходить не надо — картины северного Мали, которые нам сейчас показывают, и которые нас возвращают почти в XIX в...

Л.М.А.: Кажется, Франсуа Олланд сам стал говорить о «Франкоафрике»?

Б.Б.Д.: Верно. Когда выбирают президента, он первым делом спешит заявить, что Франкоафрики больше не будет. Но само то, что об этом так говорят — это признание несправедливости и аморальности этой системы господства. Конец господству должен положить не господин, это задача жертвы, которая должна бороться за освобождение. Считать, что один «добрый и правильный» французский президент пойдёт против системы господства, — значит, ничего не понимать в игре экономических сил. Франция контролирует добычу урана в Нигере, и АРЕВА не позволит пустить дело на самотёк. А есть ещё банки, телефонные операторы и т.д. Словом, французской экономике необходимо держать Африку в своих руках и мораль тут совершенно ни при чём. Считать, что Франкоафрика сама исчезнет без нашей борьбы — это идиотизм.

Л.М.А.: Как известно, господство колонизатора распространяется и на умы колонизуемых. Как мы, жители бывших колоний, можем продолжить дело деколонизации, как его представлял Фанон?

Б.Б.Д.: Хотелось бы для начала сделать одно замечание: чтобы преодолеть неблагоприятную ситуацию, её сперва надо понять. Вы помните, как у Маркса: «До сих пор философы лишь толковали мир на разные лады, теперь же пора его менять». Между познанием мира и его изменением я вижу диалектическую связь. Их нельзя отделять друг от друга. В каждый исторический момент необходимо осознать главную задачу и — действовать. Франц Фанон, которого вы упомянули, заявлял: «Каждое поколение должно, будучи в какой-то степени в неволе, отыскать своё назначение»[2]. А потом добавлял: «у каждого поколения есть выбор: исполнить своё назначение или предать его». В мире освобождённых личностей, на фоне испарившегося национального самосознания, мы повсюду видим людей, которые позволяют держать себя в подчинении и даже не замечают этого. Целые народы обрекаются на убийство во имя демократии! И вот ложь стремится стать правдой.

Нам, интеллигенции Латинской Америки, Азии, Африки, пора показать, что мы живём в мире лицедейства, где фашисты выставляют себя сострадательными гуманистами. Кто поверит, что НАТО уничтожило Ливию и убило Муаммара Каддафи из любви к ливийскому народу? Это не просто неправда, это невозможно даже вообразить. Кто может верить, что Франция устроила интервенцию в северное Мали лишь из-за того, что моджахеды терроризировали население? Торжество такой лжи — это торжество некой части Запада. Трудность состоит и в том, что сейчас сложно рассчитывать на социальный разрыв внутри Запада. Во время войны во Вьетнаме, во время партизанских войн в Латинской Америке, таких как герилья Че Гевары, во время войны в Алжире, прогрессивные силы могли рассчитывать на поддержку части западной общественности. Сегодня это невозможно. Спросите во Франции — вам и правые, и крайне левые скажут, что Олланд сделал доброе дело для Африки, послав войска в Мали. Так что учиться борьбе надо нам самим. И тогда вопрос: что же делать? Мы не можем отказаться от борьбы под предлогом, что после независимости национальная буржуазия окажется ещё похлеще. Такая опасность есть, но национальная независимость — это необходимая точка отсчёта, нельзя во всём полагаться на зарубеж.

Л.М.А.: Вы, безусловно, ангажированный писатель, вы участвовали во Всемирном социальном форуме. Как вы считаете, какие отношения нам, латиноамериканцам, следует установить с африканцами? Как в Африке воспринимают прогрессивные правительства Латинской Америки?

Б.Б.Д.: Знаете, у меня есть близкий друг, который одновременно возглавляет наш африканский социальный форум, её зовут Амината Драмане Траоре, и она недавно напечатала прекрасную статью памяти Чавеса в еженедельнике «Жён Африк». Отдавая дань его заслугам, она напоминает о том, что Чавес показал, как можно распоряжаться своими ресурсами, чтобы это шло на пользу населению страны. И африканцам следует брать с него пример.

Вы прекрасно знаете, что всего двадцать лет назад в Латинской Америке диктовало правила ЦРУ, устраивая убийства патриотов, уничтожая повстанческие движения, в общем, вело большую подрывную работу. Без ЦРУ были бы невозможны ни Пиночет в Чили, ни Видела в Аргентине, ни Стресснер в Парагвае. Но благодаря освободительной борьбе в разных формах, будь то партизанская война или массовая организация, постепенно среди руководства распространилось понимание интересов собственной страны. Лула да Силва многим обязан Мировому социальному форуму в Порту-Алегри. Сыграла роль и борьба внутри страны, и Партия трудящихся, но Лула многим обязан антиглобалистской активности. То же можно сказать о Рафаэле Корреа, и, конечно, об Уго Чавесе. У наших континентов много общего, но между интеллигенцией Африки и Латинской Америки нет достаточного обмена идеями и опытом. Жаль, что это так, ведь когда я читаю Сабато[3], Гарсия Маркеса или Хуана Рульфо[4], они мне кажутся африканскими писателями, их мир не отличается от моего.

Л.М.А.: В книге «Африка по ту сторону зеркала» (2009) вы объясняете, что после посещения Руанды решили начать писать на родном языке. Что заставило вас прийти к такому решению?

Б.Б.Д.: Путь писателя сложен. Казалось бы, он должен быть наоборот спокойным, однообразным, упорядоченным, а на самом деле он довольно хаотичен. Я начал писать в пятнадцать лет, потому что много читал Мольера, Гюго, — и мне однажды сказали: «Парень, у тебя получается, не бросай!» Мне было лестно, и я принялся писать по-французски, даже не задумываясь, что выбор иностранного языка влечёт за собой важные идеологические последствия. Чужие слова несли с собой чужую культуру и, сколько ни старайся от этого отстраниться, чужую мысль и чужую литературу. Но понимания этого не было. А ведь когда сенегалец, всю жизнь проживший в родной стране, прибегает к французскому языку, он лишает себя внутренней музыки родного языка, внутреннего пульса. Я понял, что мои романы, написанные по-французски, оторваны и от моей жизни, и от реалий Сенегала. Слова какие-то холодные... и через них не может пройти электрический разряд, в котором нуждается повествование и который можно найти только в родном языке. Всё это мне стало ясно уже во взрослом возрасте. Разумеется, были и политические причины перейти с французского на волоф. Франция стала соучастницей геноцида, стала причастна к убийству миллиона человек ради защиты своего языка. Увидев это, я наконец решил, что пользуюсь языком, от которого разит кровью, и который однажды может стоить жизни сотням тысяч сенегальцев. Я не перестал пользоваться французским, но решил соблюдать дистанцию.

Кроме того, я всегда был последователем Шейха Анта Диопа[5], крупного африканского мыслителя, всю жизнь боровшегося за наши языки. И потом, зачем писать романы, которые прочитают во Франции и в Бельгии, но не будут знать в родной стране? Я пишу в своих романах, что дела Африки плохи. Это правда. Но кому я должен это говорить? Иностранцам? Или всё-таки африканцам, которые как раз и должны изменить положение дел? Западу нравится слышать, как всё плохо в Африке. Это оправдывает их вмешательство в наши дела. Восторг по поводу интервенции в Мали объясняется всеобщей уверенностью в том, что африканцы неспособны управлять своей судьбой и что даже воевать за них приходится европейцам. Мы, африканские писатели, пишущие по-французски, создали этот образ Африки, коррумпированной и инфантильной. Пусть это правда... но тогда напишем то же самое на языке, который африканцы смогут понять, чтобы они могли сменить курс. В конечном счёте главный вопрос таков: для кого писать? В Сенегале французский понимает пять процентов населения. Разве ответ не очевиден?

По этой теме читайте также:

Примечания