Марина Тимашева: У нас с коллегами недавно возникла дискуссия по поводу того, можно ли назначать директорами театров людей посторонних, не имеющих соответствующего образования и опыта работы. Логика (с одной стороны) такая: если человек хорошо руководил банком или, например, машинами торговал, то и на новой должности добьется успехов. А с другой стороны возражение: в любом деле, особенно творческом, как раз и нужно знать предмет, чтобы отличать успех от неудачи. И вот теперь я вижу книгу, которая, может быть, подскажет решение спорного вопроса. Это «Экономика идентичности» Джорджа Акерлофа и Рейчел Крэнтон, опубликованная на русском языке издательством «Карьера Пресс» и имеющая такой подзаголовок: «Как наши идеалы и социальные нормы определяют, кем мы работаем, сколько зарабатываем и насколько несчастны».

Авесхан Македонский: Директор, конечно, должен знать специфику отрасли. Кто говорит, что это не обязательно, тот просто подстраивает жизнь под идеологию. В советское время номенклатурного работника могли так перемещать — с животноводства на культуру, — потому что считалось: правильное мировоззрение для руководителя важнее, чем конкретные знания. Но все-таки этим не злоупотребляли. Потом появились «менеджеры» — по сути, те же политкомиссары, которые уже не стесняются, а гордятся незнанием конкретного производства. Они выше этого. Они вооружены некоей универсальной супернаукой, которая позволяет сходу возглавить что угодно: торговлю, армию, здравоохранение. Плоды пожинаются то на Саяно-Шушенской ГЭС[1], то у дымящихся обломков самолета, закупленного через китайский секонд-хенд[2], то в очередной «модернизации образования».

М.Т.: Вы говорите об идеологии, но сами-то менеджеры апеллируют к выгоде. То есть их мотивы как бы рациональные.

А.М.: Именно что «как бы». Когда-то в программе «Времечко» был сформулирован простой вопрос: «Если все будут делать деньги, то кто будет делать все остальное?»[3]. В России «эффективных менеджеров» метко окрестили «баблососами». Потому что в основе их претензий лежит представление, что деньги — универсальный критерий, и через бухгалтерию можно оценивать все виды человеческой деятельности. Но это, простите, ни из какой науки рациональным способом не выводится. Это идеологическая догма. И в последнее время она приобретает уже мистический характер — по мере того, как деньги теряют реальное обеспечение, теперь это даже и не бумажки с узорами, которыми можно хоть стену обклеить, а виртуальные циферки на экране компьютера. Жизнь сводится к нереальному объекту. Вы зря улыбаетесь: вспомним, чтó было архитектурной доминантой древних городов Шумера и Аккада? Зиккурат. Дом бога. В каком городе он выше, там жители ближе к богам. То же самое — соборы средневековых городов. Что теперь гордо возвышается над церквями, университетами и даже правительственными зданиями? И ведь никаких рациональных оснований для сооружения офисов высотою полкилометра и выше — нет. Всем тем же самым: перебирать бумажки и нажимать на клавиши, — можно заниматься в обычных помещениях. И доходы от газа не увеличились бы от «Газоскрёба», уродующего Питер. Но в том-то и дело, что никакой рациональностью тут и не пахнет. Но, поскольку сейчас, при всеобщем избирательном праве, гордая откровенность Хеопса или Цинь Шихуана не в моде, слово предоставляется ученым экономистам, которые обеспечивают объективно-рациональный камуфляж.

М.Т.: То есть вы покушаетесь на экономическую науку как таковую?

А.М.: Избави бог. По замыслу это почтенная дисциплина, название которой происходит от слова «ойкос», то есть «хозяйство» — в самом прямом и простом значении. Дом, сад, огород. И наука о ведении хозяйства находится в ряду других наук о человеческом обществе. Так же, как есть частные дисциплины в составе медицины. Занимаясь кожей, дерматолог понимает, что у человека есть и другие органы, так что кожные проявления могут быть связаны, например, с нарушениями пищеварения или иммунитета, и тогда запрашивает консультацию другого специалиста. К сожалению, наука экономика сформировала очень странное представление о человеке, как о существе с одним-единственным органом — это такие загребущие ручонки…

М.Т.: Грабки, как у снегоуборочной машины.

А.М.: Только сгребает не снег, а деньги. Везде, где может найти. И больше ничего не видит, не слышит, не чувствует. В книге Дж.А. Акерлофа и Р.Е. Крэнтон не столь образно, но примерно о том же сказано: «Рациональная оптимизация человека посредством исключительно экономических форм мотивации» (с. 9). И это то, от чего авторы отталкиваются…

М.Т.: То есть их не устраивает такое представление о человеке?

А.М.: Да, они объявляют граду и миру, что выработали «более разносторонний, социально ориентированный подход», дополнив «экономические» (на самом деле — финансовые) мотивации из учебников «Экономикс»[4] еще и тем, «что люди думают о том, как они и другие должны себя вести, как общество учит их вести себя соответствующим образом, и насколько люди бывают мотивированы этими убеждениями, — иногда до такой степени, что готовы умереть за них» (с. 7). «Акцент на личности» (с. 34). Вообще-то, заявка революционная. «Поверить алгеброй гармонию», психологию, религию, все это вписать в рациональную модель и получить на выходе — что? — мечту алхимика: формулу человека. Что вас интересует? Кого назначить директором театра? Закладываете в формулу конкретные данные: столько-то градусов любви к искусству, столько-то капитализированных связей в министерстве, — и вот вам, как чек из банкомата, на руки ответ. Пупкину отказать. На директора театра не тянет. Учитывая, что один из авторов нашей сегодняшней книги хоть и по экономике, но все-таки Нобелевский лауреат, к новой «Экономике идентичности» следовало бы отнестись всерьез.

М.Т.: И что же — оправдываются надежды?

А.М.: По-моему, нет. Причем с первых же страниц. «Наше обсуждение идентичности и полезности простирается от карусели до геноцида» (с. 17). Именно так. Причем собственно экономика — то есть хозяйство, общественно-полезный труд — почему-то оказывается на обочине экономического исследования. Первый сколько-нибудь развернутый пример из сферы производства — «механическая мастерская в Чикаго» — возникает только на 68-й странице. Причем проблема «мотиваций» и «идентичностей» здесь рассматривается с очень определенной точки зрения: как начальству наладить «наблюдение за работниками» (с. 68). Следующий и, кажется, последний производственный пример — как женщины устроились на работу, одна грузчиком угля (с. 110), а две другие «работать на шахте», а потом предъявили претензии, что шахтеры-мужчины неправильно к ним относятся, подали в суд, и «компания… предложила мировую, не доводя дело до суда, за 3,5 млн долларов» (с. 111). В книге это рассматривается, только не смейтесь, с точки зрения какой-то «дискриминации» женских «идентичностей», хотя у простого читателя (такого, как я) возникают другие, более приземленные версии, например, сознательная провокация с целью вымогательства денег.

М.Т.: Моя «идентичность» тоже не предполагает такого равноправия, чтобы женщины работали грузчиками, и сразу вспоминается старая песня Юрия Шевчука:

Эх, родимые ухабы.
За окном весь мир в пыли.
Там оранжевые бабы
Забивают костыли.

Кстати, а что такое эта самая «идентичность»?

А.М.: В очередной раз мы сталкиваемся с тем, что понятие, вокруг которого строится книга, в данном случае оно даже на обложку вынесено, толком не определено: «Наша методология… уходит от семантических дебатов, наподобие: “Что мы имеем в виду под идентичностью?”» (с. 30). Но мы возвращаемся к конкретному содержанию монографии. Хорошо. Если не производство, то чтó интересует авторов? Армия. «Сосредоточенность военных на том, что “служба превыше себя”, и их уход от ориентации на денежное вознаграждение предполагают… что идентичность военного может заменить собой выплату вознаграждений» (с. 58). «Этот кодекс поведения является идеалом для рабочей группы» (с. 73). Причем солдаты, воевавшие с фашизмом во Вторую мировую войну (с. 57) и служившие во Вьетнаме (с. 72), ставятся фактически через запятую — вопрос о целях, на которые работает военная машина, справедливая война, несправедливая, он вообще не затрагивается. Цели безразличны. И «на гражданке» то же самое. Авторы настойчиво проводят разделение работников на две категории: «Работники являются инсайдерами, имеющими те же цели, что и их организация» (с. 76), или аутсайдерами, если просто делают за деньги то, что велено. В принципе здесь есть логика. В вашей, Марина, программе постоянно выступают актеры, музыканты, которые действительно болеют за свое дело и испытывают удовлетворение не только и не столько от зарплаты, сколько от того, что приносят пользу людям. Но в книге эта сторона вообще не рассматривается. Понимаете? В работе, посвященной мотивациям и идеалам, нет идеалов как таковых, нет пользы и вреда, добра и зла, справедливости и несправедливости, — «что касается нашей модели, правильный менеджмент стремится к тому, чтобы работники стали мотивированными инсайдерами, а не отчужденными аутсайдерами» (с. 62), вне зависимости от того, чем занимается контора: спасением больных детей или, например, ростовщичеством. Важно другое. То, что «инсайдер готов работать больше за меньшую зарплату. Когда разница в зарплате достаточно велика, компании выгодно инвестировать в изменение идентичности работников» (с. 54). То есть новая экономическая наука сводится к технологиям по манипулированию людьми.

М.Т.: Я вспоминаю спектакль «Оffис»[5]: такая бурная жизнь, амбиции, конфликты, — и никакого представления: а чем, собственно, эти люди так целеустремленно занимаются…

А.М.: Вот принципиально важные установки:

«Человек предпочитает действия, которые максимизируют для него полезность в условиях определенной идентичности, определенных норм и социальных категорий. Он стремится сбалансировать (1) свою стандартную функцию полезности и (2) полезность, связанную с идентичностью. Такого рода анализ аналогичен изучению спроса и предложения в краткосрочной перспективе…» (с. 23).

«Мы указываем индивидуальные выгоды и потери от принятия различных решений — в зависимости от определенных идентичностей и соответствующих им норм. Эти выгоды и потери в сочетании со стандартными аспектами экономического анализа определяют то, как действуют люди» (с. 18).

То есть смысл нового подхода в том, чтобы все то высшее, что делает человека человеком, Homo sapiens’ом или, в религиозной трактовке, «подобием Божьим», провести через бухгалтерию и запихнуть в тот прокрустов «формат», о котором мы говорили в начале: машинка с грабками, которая снует по полу и подгребает под себя выгоду.

Смотрите, как интересно устроена эта наука. Вопрос.

«Действительно ли католические школы лучше обучают детей? Мы не можем быть абсолютно уверены в этом, поскольку родители, которые направляют своих детей в эти школы, могут отличаться от других родителей в чем-то, что не может быть учтено статистически» (с. 96).

Ну никак невозможно статистически подсчитать, где лучше учат. И родителей отличить тоже невозможно. Хотя родители, которые отправляют детей в католические школы, отличаются одной очевидной особенностью. Но сказать четко и ясно, в чем она состоит, нельзя. При этом «современная экономическая наука… стремится превратить философию морали в социальную науку, призванную строить справедливое общество» (с. 8). То есть берет на себя функцию религии. Что же эта за религия такая, без Бога и без живого человека?

В этом мире — ни слов, ни сути,
В этом мире — ни слез, ни крови!
А уж наши с тобою судьбы
Не играют и вовсе роли!

М.Т.: А в книге много про школу?

А.М.: Да, замечательная панорама той самой «модернизации», которую и у нас сейчас внедряют. Проблемы образования рассматриваются с точки зрения «постмодернистской» идеологии. Если кто учится, а кто-то не хочет учиться, то перед нами просто «разное понимание норм поведения». Понимаете? Нельзя сказать: «непонимание». Надо говорить: «разное понимание». Если кто-то складывает два и два, получает шесть с половиной, у него просто свое понимание арифметики. Как здесь сказано, «особенности культурного многообразия» (с. 100). А «школьные администраторы… навешивают… ярлык “плохих”» (с.99). Это «учителя думали, что “парни” сделали неправильный выбор… Люди думают, что неправильный выбор делают другие, у которых иные идеалы» (с. 154). Идеал в данном случае состоял в том, чтобы прийти в школу пьяными.

М.Т.: Смотрите, вот и конкретный идеал появился.

А.М.: Да, такие идеалы в нашей науке не табуированы. Дальше, естественно, сетования на дискриминации, которым якобы подвергаются не только бедные женщины (им не дают грузить уголь), но также этнические и расовые меньшинства (с. 98, 127, 129, 132). Но ведь никакой такой дискриминации в США и Западной Европе давно уже нет, и сегодняшняя книга не дает никаких новых фактов, которые могли бы опровергнуть этот вывод.

М.Т.: А что дает — с точки зрения экономической науки?

А.М.: Цитирую.

«Чернокожий, который желает быть аутсайдером, но который, тем не менее, выбирает занятость и предпочитает работать… теряет полезность идентичности… уважение к самому себе не потому что его отвергают белые… потому что его идеал аутсайдера говорит о том, что он не должен работать» (с. 133).

Такая теория, а практически — ссылка на опыт организации «Нация Ислама» в разделе, извините, «Потенциальные способы “лечения” проблем» (с. 136). Но нельзя не согласиться с авторами в том, что «экономика идентичности находится на переднем крае. Мы следуем тенденции последних пятидесяти лет и продвигаем экономическую науку ближе к реальности» (с. 33). Потому что традиционный капитализм рассматривал отношения работника с хозяином как сугубо прозаические. Один продает рабочую силу, другой за определенную сумму ее покупает. Теперь понадобилось еще так вдохновить работника, чтобы он трудился не корысти ради, а с бравым энтузиазмом, как в армии. При этом — не затрагивая интересов того, кто работать в принципе не хочет. Любопытная информация к размышлению на тему, какое общество идет (фактически — уже пришло) на смену капитализму.

Примечания