Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Нужная книга о рабочих

Максимов Б.И. Рабочие в реформируемой России. 1990-е — начало 2000-х годов. СПб.: Наука, 2004. — 277 с.

От редакции «Скепсиса»: Предлагать читателю рецензию на книгу, которая вышла в 2004 году, на первый взгляд, более чем странно. Однако мы считаем нужным опубликовать статью Михаила Волчкова и рекомендовать саму книгу. Прежде всего, исследований социальной структуры постсоветской России немного, а положения дел среди рабочих — и того меньше. Во-вторых, для понимания процессов, которые происходят сейчас, причем далеко не только в рабочей среде, эта книга крайне полезна, если не сказать необходима. В-третьих, мы думаем, что распространение информации об этом исследовании может подстегнуть новые, которые сейчас очень нужны. Конечно, за минувшие 14 лет сокращение численности рабочего класса и его маргинализация, пожалуй, только усилились. Уходят на пенсию и из жизни рабочие, начинавшие свою трудовую деятельность в советский период, а именно им большей частью посвящена монография Б.И. Максимова. За это время появились новые производства (например, развились автопредприятия, принадлежащие иностранным компаниям), распространяется практика сезонных сельскохозяйственных работ, частичной занятости и т.д. — и все эти явления требуют изучения. Но степень политической и социальной апатии рабочих не уменьшилась. Это не повод осуждать их — однако факт требует понимания и анализа, что отмечает и автор рецензии.

Мы также должны сделать одно важное замечание. М. Волчков в своем отзыве вкратце пишет об «общественной собственности» в советский период, оставляя за рамками пояснения. С нашей точки зрения, никакой общественной собственности в СССР не было — она была государственной, никак не общественной. Этот факт имеет принципиальное значение для понимания и советской эпохи, и постсоветского периода.

 Максимов Б.И. Рабочие в реформируемой России. 1990-е — начало 2000-х годов.

Современный рабочий класс в России для многих (в том числе нередко для левых, которые говорят от его имени) нечто вроде такой неведомой земли, terra incognita. То ли его и нет вовсе, то ли есть, но какой-то «не такой», «неправильный», не обладающий должным классовым сознанием. Между тем, вместо того, чтобы сетовать на реальность, гораздо продуктивнее, для начала, изучать её такой, какая она есть, а затем, исходя из полученных знаний, думать о том, как её изменить.

Книга Бориса Ивановича Максимова в этом отношении просто обязательна к прочтению для всех, кто хочет понять современное российское общество, и в особенности для людей левых взглядов. Несмотря на то, что она издана почти пятнадцать лет назад и посвящена в основном периоду 1990-х годов, её нисколько нельзя назвать устаревшей. Во-первых, потому что именно тогда, в девяностые, были заложены основы социально-экономического порядка, который господствует в России по сей день. А во-вторых, то, что мы наблюдаем сегодня — новый виток экономического кризиса и антисоциальных реформ, вдохновлённых идеологией гайдарочубайсовщины, — как бы вновь возвращает нас в те самые девяностые, и современные социологи, анализируя настроения в обществе, отмечают их похожесть на «преддефолтное состояние 1998 года».

В книге Б.И. Максимова собран и проанализирован огромный фактический материал — статистика, интервью с рабочими разных предприятий, результаты социологических опросов среди активистов рабочего движения. Автор даёт отличный пример того, как научная добросовестность и объективность учёного может сочетаться с чётко выраженной гражданской позицией. Он не стесняется говорить о своём уважении к рабочему классу, и его исследовательская работа на «немодную» тему — это вызов господствовавшей в те годы информационной политике унижения достоинства рабочих и замалчивания их роли в обществе.

По своим взглядам Максимов является, скорее всего, левым либералом, близким к социал-демократическим взглядам, отнюдь не коммунистом. При этом он мягко, но убедительно опровергает множество мифов, проповедуемых либералами-рыночниками, а приводимые им факты, прежде всего, беседы с рабочими, гораздо красноречивее всяких аргументов. Поэтому книга является не только качественным научным трудом, но и отличным источником по истории 1990-х годов.

Вот, например, рассказ воркутинского шахтёра о том, что скрывалось за словами «нерегулярная выплата заработной платы»:

«Нет денег на самое необходимое… В других регионах, знаем, картошкой перебиваются. У нас ничего невозможно вырастить — мерзлота кругом. Приходится просить деньги у родителей-пенсионеров, которым мы сами должны помогать. А у них пенсия известно какая. Стыдно! …Сын мне как-то говорит: Что, папа, помирать будем? — Что ты, сынок?! — Ты же денежки не получаешь. — В глаза детям смотреть не могу, никому не хочется, чтобы они чувствовали себя ущемлёнными. В одной семье сын-школьник повесился, оставил записку: «Мне надоело слушать ваши с мамой ссоры из-за денег…» В другой семье сам отец не выдержал — обвязал себя взрывчаткой. У нас трое покончили с собой. Мы — рабы, скоты. Раба и то хозяин кормит. Так больше жить нельзя».

Излишне говорить, что такие истории происходили не только на Севере и не только среди шахтёров. Случаи самоубийств, например, были и на самарском Заводе имени Масленникова, где задержки по зарплате в 1998 году достигали 10-12 месяцев. По-хорошему, стоило бы собрать все эти факты воедино в «чёрную книгу капитализма», чтобы было наглядное представление о масштабах и человеческой цене той катастрофы, которая постигла страну в «святые девяностые». И в той же книге рядышком поместить биографии олигархов, опись их имущества, истории о том, как они в одночасье сколотили свои миллиарды, как подкупали местную и центральную власть и т.д. Вот ещё одно высказывание шахтёра:

«Шахты закрываются, а особняки растут. В Москве шикуют, а в регионах люди на картошке сидят. Мы не против богатых. Мы против бедных. Пусть строит, на Канары ездит, три любовницы имеет. Но дай жить шахтёру. При невыплатах зарплаты по полгода нагло не постеснялись напечатать список богатых с состояниями в миллиарды долларов».

Эти слова, с одной стороны, свидетельствуют, что дело вовсе не в «зависти» бедных к богатым, как в этом часто убеждают либералы, а в элементарном желании справедливости. С другой стороны, печально, что рабочие говорят с позиции слабости: «мы не против вас, только дайте нам выжить». Ведь богатство одних и нищета других — это две стороны одной медали.

Как показывает история, поступиться значительной частью своих прибылей капиталисты готовы только при исключительных условиях. Такие условия сложились в странах Запада после Второй мировой войны, когда в период экономического подъёма на фоне «красной угрозы» извне и изнутри появилось «социальное государство» или «государство всеобщего благоденствия», столь разрекламированное у нас в перестройку. Но как только в 1970-е годы подъём сменился спадом, правящий класс перешёл в контрнаступление, а уж после исчезновения Восточного блока социальные завоевания на Западе стали ликвидироваться одно за другим, и в настоящее время в некоторых европейских странах дело дошло уже до законодательного оформления 12-часового рабочего дня. Также следует помнить о том, что более высокий уровень жизни европейских и американских рабочих обеспечен эксплуатацией сырьевых и трудовых ресурсов стран мировой периферии, то есть со стороны западных капиталистов это щедрость за чужой счёт, у России же такой возможности нет. Так что сказка про «хозяев, которые хорошо живут и дают жить другим», явно не про нашу честь.

В книге Бориса Максимова, основанной на богатом фактическом материале, есть много ценных наблюдений и обобщений. Знакомство с ними может помочь современным левым лучше понять общество, в котором они живут, и скорректировать некоторые свои теоретические представления. В частности, по вопросу о той — как известно, весьма значительной — роли, которую рабочее движение сыграло в перестройке и падении СССР.

Одни левые говорят, что это хорошо, и делают вывод о том, что советский социализм был на самом деле антирабочим и эксплуататорским строем. Другие говорят, что это плохо, и обвиняют рабочих в предательстве, мелкобуржуазности или, на худой конец, в наивности. Максимов же отмечает парадоксальную вещь: подъём рабочего движения в годы перестройки во многом объяснялся именно советской официальной идеологией в том виде, в котором она преподносилась. Рабочие воспринимали себя как авангард общества, как передовой класс, который должен сказать своё слово. В перестройку рабочее движение захватывало гораздо больше людей, чем впоследствии в девяностые, при том что материальных причин для недовольства было гораздо меньше. Если поднимался один коллектив, на поддержку тут же вставали другие. Солидарность, чувство товарищества, готовность подставить плечо другому — всё это тоже шло от советского воспитания, как говорят сами рабочие. По словам автора, это во многом было похоже на классическое рабочее движение. Но цели этого движения были весьма расплывчаты, не было чёткой идейной направленности. В ходе забастовок и других массовых действий нередко ставились политические требования, направленные против руководства КПСС и его монополии на власть. Но сознательной установки на слом социализма и замену его капитализмом не было даже у шахтёров, которые больше, чем другие, мечтали о «хорошем хозяине».

Могут возразить, что именно шахтёры когда-то поддерживали Ельцина. Но Ельцин тогда, в конце 1980-х, преподносил себя, прежде всего, как борца с зажравшейся бюрократией, а слово «капитализм» начало открыто произноситься только с 1991-1992 годов. Многие, видимо, верили, что можно оставить всё хорошее из старого и к этому добавить ещё «рыночные отношения» (очень прогрессивные, по словам журналистов), и вот тогда всё будет замечательно. О том, что «рыночные отношения» неизбежно ведут за собой нищету и безработицу, никто не задумывался, поэтому происшедшее в девяностых оказалось действительно шоком.

Но возникает вопрос, почему советские граждане, и в первую очередь рабочие, были столь податливы к подобным иллюзиям, при том, что все от мала до велика сдавали экзамены по марксизму? Да как раз потому, что это «обучение марксизму» было сведено к формальному зазубриванию цитат. Действительно марксистского понимания общества, и в особенности, советского общества — такого понимания, которое берётся не из книг, а из жизни — у большинства людей не было. Поэтому так легко удалось идеологам перестройки отвлечь их от главного вопроса — вопроса о собственности. Именно наличием общественной собственности объяснялись все положительные стороны советской жизни, о которых потом так сожалели бывшие советские граждане: гарантированное право на труд, отдых, жильё, здравоохранение, образование и т. д. Получилось, что, поддержав «демократов» против «партократов», советские рабочие, сами толком того не понимая, одобрили отказ от экономической основы строя. «За что боролись, на то и напоролись» — эту мысль в девяностые годы повторяли многие, в первую очередь те же самые шахтёры.

Б.И. Максимов отмечает, что рабочее движение в 1990-е годы переживает спад по сравнению с периодом перестройки: меньше участников, слабее солидарность, требования преимущественно экономические. Причём большая часть протестных выступлений происходили не под лозунгами сохранения рабочих мест или достойной оплаты труда, а против задержек зарплаты, то есть поднимались только тогда, когда терпеть вообще уже было невозможно. В целом движение носило характер оборонительный, а не наступательный, нередки были пассивные формы протеста, такие, как голодовки.

Чем объясняется такой резкий спад? Автор, ссылаясь на мнение самих рабочих, приводит главную причину — страх безработицы, появившийся после начала рыночных реформ. Вот характерные высказывания: «Люди стали больше бояться», «Будешь много говорить — выгонят», «У нас один выбор — либо смириться, либо за ворота». Этот страх был вполне обоснованным, поскольку при сокращениях увольняли в первую очередь именно квалифицированных и уважаемых рабочих, которые осмеливались «вякать» — а отнюдь не лентяев, пьяниц и бракоделов: ими можно было манипулировать.

Автор совершенно справедливо называет страх безработицы «новым страхом» (то есть новым по сравнению с советским периодом), и это наблюдение необходимо подчеркнуть. Ведь многие «антисоветские левые» считают, что нынешняя пассивность общества, в том числе рабочего класса, объясняется тяжелым наследием тоталитаризма, при котором люди боялись наказаний за малейшее проявление недовольства. Однако слова рабочих, приводимые в книге, опровергают это мнение. Напротив, они отмечают резкое различие между отношением начальства к коллективным действиям «тогда» и «сейчас», и различие это — не в пользу «сейчас»: «Раньше было достаточно остановить конвейер — сразу начальство прибегало. Теперь не обращают внимания». «Коллективные действия — это вообще бесполезно. Жизнь изменилась, люди стали бояться выступать вместе. Каждый думает сам за себя». О том же говорил и «левый диссидент» Григорий Исаев, отсидевший шесть лет в советских лагерях за создание нелегальной марксистской организации — Партии диктатуры пролетариата: «Это сегодня для нынешних хозяев заводов забастовка — что-то вроде чиха, а тогда начальство готово было всё сделать, чтобы только в дальнейшем ничего подобного у них не происходило».

С чем связано это различие? Очевидно, с характером социально-экономического устройства общества. В советское время заводское начальство — это всего лишь управленцы, наёмные служащие у государства, которые не распоряжаются сами предприятием, а работают в рамках единого хозяйственного плана. Они знают, что любая забастовка — это срыв плана и скандал, за который им более высокое начальство может настучать по башке или вообще убрать. А всеми преимуществами, связанными с руководящей должностью, они владеют лишь до тех пор, пока занимают эту должность. Исходя из этого, они стараются возникающие на производстве конфликты решать в пользу рабочих, желательно даже не доводя дело до забастовки. Уволить рабочего, а тем более группу рабочих — практически бессмысленно в условиях полной занятости и дефицита рабочей силы; кроме того, для увольнения нужно согласование с партийным и профсоюзным комитетом, работник может пойти жаловаться на произвол директора в газету или в суд (такие случаи бывали). В общем, хлопот не оберёшься.

В 1990-е годы рабочим приходится иметь дело уже с полновластными хозяевами-собственниками и нанятой ими администрацией. Собственник в случае любого недовольства поступает жёстко: увольняет без лишних разговоров, тем более в ситуации спада производства увольнения идут и так, значит, бузотёров вышвыривают в первую очередь. Парткомов нет, на газетные публикации хозяину наплевать, суд он легко может купить, профсоюз — послушное орудие в его руках. Кроме того, у хозяина есть своя охрана, которая может доходчиво объяснить непонятливым, как вредна чрезмерная активность в отстаивании своих прав. Вот этот «новый страх», порождённый «свободной рыночной экономикой», а никак не «советским тоталитаризмом», и есть основная причина слабости рабочего движения в новой капиталистической России — ведь бороться в таких условиях бывшие советские рабочие не привыкли.

Самое важное следствие «нового страха» — дефицит солидарности. Как уже было сказано, в перестройку, когда ещё существовала прежняя социально-экономическая система, рабочие нередко бастовали из желания «поддержать товарищей», даже если у них самих не было причин для недовольства. В девяностые картина сменилась на прямо противоположную. Новости о всеобщих или хотя бы отраслевых забастовках, приходящие из заграницы, воспринимаются у нас как экзотика. Даже в пределах одного предприятия господствует разобщённость между рабочими разных цехов и специальностей. По формулировке автора, «коллективная протестная активность» превратилась в «индивидуально-приспособительскую». Раз коллективное выступление грозит потерей работы и не приводит к положительным результатам, значит, нужно выживать в одиночку. И таких высказываний тоже много приводится в книге: «Надо шустрить», «Нужно надеяться только на себя», «Бегай, крутись, ищи добычу! Если не бегаешь — пропадёшь».

Классический принцип капитализма «Человек человеку волк» особенно проявился во время сокращений, нередко рабочие не только не высказывали солидарности с увольняемыми, но и показывали пальцем, кого стоит убрать (похожие случаи происходят и сейчас, в частности, во время сокращений последних лет на Волжском автозаводе). Можно, конечно, сетовать на «мелкобуржуазную психологию» значительной части рабочих, но она будет существовать до тех пор, пока рабочие не увидят, что коллективные действия приносят более ощутимые результаты, чем индивидуальное «шустрение». Или пока уровень жизни не упадёт настолько, что дальше терпеть уже станет невозможно и порог страха будет преодолён.

Таким образом, отсутствие солидарности и индивидуализм — это не советское наследство, а наоборот, следствие капиталистических преобразований. Но в «советском наследстве» есть и действительно отрицательные черты — прежде всего, привычка во всём полагаться на государство. По словам американского социолога-марксиста Джеймса Петраса,

«вся советская программа социального обеспечения была построена сверху вниз. Результатом этого стало отсутствие организованного, сознательного, политизированного, независимого и решительного рабочего класса, способного защитить себя от широкомасштабного наступления на его социальные права».

Эти права, некогда завоёванные предками в тяжёлой борьбе, к моменту перестройки стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся и даже недостаточное по сравнению с Западом, никто не верил, что всё это может быть отнято в одночасье. «Шоковая терапия» произошла так мгновенно, что не успели опомниться.

Понимание, как отмечает Максимов, пришло ко многим рабочим уже задним числом, в 1990-е годы: «Надо было самим о себе позаботиться, а то привыкли всё ждать от государства». Но вот как раз эта привычка заботиться самим о себе и не была воспитана в СССР. Самодеятельная, вне рамок официальных структур, гражданская активность не поощрялась, а в случае, если она шла вразрез с «генеральной линией партии», то и наказывалась. Эта мнимая забота об идейной непорочности советского общества привела к тому, что советские люди, не имея опыта свободного обмена мнениями и критической оценки различных теорий, не обладали иммунитетом к действительно ложным и вредным идеям. А независимая марксистская мысль, в том числе и в рабочей среде, загонялась в подполье и самим государством вытеснялась в «антисоветчину».

История уже упоминавшейся самарской Партии диктатуры пролетариата в этом смысле очень показательна. Пока рабочие ограничивались экономическими требованиями, эти требования очень быстро удовлетворялись. Но когда появились признаки того, что рабочие организуются, создают кружки, литературу почитывают, ими заинтересовалось КГБ. Понятно, что создание нелегальной партии противоречило советским законам, но абсурдна сама ситуация, когда самостоятельно мыслящие рабочие, пытающиеся разобраться в окружающей действительности с точки зрения марксизма, становятся врагами «своего», или, по крайней мере созданного ими когда-то, государства.

Ничего хорошего из такой ситуации не получается. Как показал опыт СССР и других стран Восточной Европы, рабочий класс в этом случае играет роль тарана в руках своих злейших врагов — как шахтёры послужили тараном в руках Ельцина и стоявших за ним сил капиталистической реставрации. Лидеры той же ПДП считали советский строй «феодальным» и исходя из этого приветствовали прогрессивную, по их мнению, «буржуазную революцию» 1991 года. А потом вместе с шахтёрами, разочарованными в Ельцине, стучали касками на Горбатом мосту, безуспешно пытаясь достучаться до совести победивших «прогрессивных буржуев»…

В общем, рабочим пришлось дорого заплатить за свои иллюзии относительно людей, называвших себя «демократами». Но винить в этом самих рабочих было бы не вполне честно. Их иллюзии и заблуждения были оборотной стороной политики информационной закрытости, проводившейся партией и правительством в течение десятилетий, когда на любое отклонение от «генеральной линии» накладывалось табу, а все проблемы и противоречия общества «заметались под ковёр» и маскировались лицемерными заявлениями о новых и новых победах социализма.

С остатками советского мышления связано, как показывает Максимов, и отношение рабочих к «начальству» на производстве. Начальник вроде как «почти свой», мы же с ним одна команда — так было в СССР. И по инерции такое же восприятие сохранилось и при капитализме: «Выступать, требовать, качать права — ну, знаете, у наших людей мозги не так поставлены, чтобы лаяться с начальством». Рабочие часто были готовы терпеть увольнения и невыплату зарплаты, объясняя это тем, что от директора всё равно ничего не зависит, всем предприятиям сейчас тяжело, поэтому нужно «войти в положение». Подобное отношение к начальству среди людей, воспитанных в советские годы, сохраняется в ряде случаев до сих пор. Тем же самым патернализмом объясняется и нежелание большинства рабочих брать на себя ответственность, ожидание, что за них позаботится кто-то другой — государство, работодатель, профсоюз или политическая партия.

Наконец, ещё один важный вопрос, который затрагивает Максимов — о перспективах рабочего движения. Автор на основании многолетних социологических наблюдений утверждает, что у рабочего класса «есть постоянная готовность к протесту. Это постоянный и возможно накапливающийся порох недовольства, готовый вспыхнуть при наличии инициирующего фактора». То есть вне зависимости от улучшения или ухудшения ситуации уровень недовольства среди рабочих остаётся стабильно высоким (при этом он может не выражаться ни в каких действиях).

Но главная проблема — отсутствие ясных целей борьбы. Как показывает проведённый автором опрос, даже среди активистов большинство не могут сформулировать, в чём состоят конечные цели движения. Из вариантов чаще всего называют достойную оплату труда. Практически никто не говорит даже об общих, классовых целях, не говоря уже о смене системы. Основная причина таких настроений — отсутствие альтернативы, проекта будущего общества, который можно было бы противопоставить существующему и который бы воодушевлял на борьбу. По всем важнейшим показателям (зарплата, условия труда и отдыха, организация труда, соблюдение трудовых прав) рабочие отмечают, что жизнь стала хуже, чем «при коммунистах». Тем не менее, возвращаться назад не хотят. Вот характерное высказывание:

«Коммунисты, некоторые, зовут нас на баррикады, на революцию. Но это же несерьёзно! Во-первых, сами же не пойдут. Во-вторых, ну, свергли Ельцина, а что дальше? Опять КПСС и те же очереди в магазинах? Сейчас надо заставить хозяев делиться… Дать и работягам достойную жизнь! А там посмотрим».

Что важно в этом высказывании? Во-первых, в качестве цели названо «заставить хозяев делиться», «дать работягам достойную жизнь». Но эти цели, как было показано выше, недостижимы в нынешних условиях. Во-вторых, рабочие, при потенциальной готовности выйти «на баррикады», не верят, что партии, называющие себя коммунистическими, сами на эти баррикады пойдут. И действительно, оснований для такой веры маловато. Отсутствие влиятельной политической силы, которая занималась бы не ритуальными заклинаниями и не разговорами «в пользу бедных», а практической организацией коллективной борьбы — одно из главных препятствий.

Третье и, пожалуй, самое важное: рабочих не привлекает идея «назад в СССР», хотя они и отдают «старой системе» предпочтение перед нынешней. Но для мобилизации на борьбу образ «меньшего зла» недостаточен. Это, кстати, касается рабочего движения не только в России, но и на Западе, где в роли «утраченного рая» выступает то самое «государство всеобщего благоденствия» золотых послевоенных десятилетий. Между тем, механическое возвращение ни к социализму советского и, шире, восточноевропейского образца, ни к западному «социально-ориентированному капитализму» невозможно, как невозможно войти дважды в одну и ту же реку. Во-первых, изменились условия, а во-вторых, и в той, и в другой модели обнаружились такие черты, которые впоследствии обусловили их падение.

В обоих случаях революционные по сути задачи изменения самого характера человеческого труда и типа человеческой личности (превращение рабочего из винтика системы в творца новых социальных отношений, реально управляющего и производством, и общественной жизнью в целом) оказались заменены задачами создания «хорошего правительства», которое будет обеспечивать справедливость и социальные гарантии. Только в России это произошло в результате революции, а на Западе — вместо революции. И в СССР, и на Западе трудящиеся забыли о том, что «хорошее государство» никогда не появилось бы само по себе, без революционной борьбы. А, как известно, революция похожа на велосипед: если не движешься вперёд, то падаешь. Само по себе такое «хорошее государство», не вовлекающее массы в решение своих проблем, а предоставляющее им некий набор социальных благ, являлось, как показала история, лишь временной фазой.

Выход из затянувшегося кризиса, в котором оказалось рабочее движение и в России, и в остальном мире, скорее всего, невозможен без понимания уроков двадцатого века, без определённых теоретических и практических выводов, которые позволят сформулировать более ясное и мотивирующее к борьбе представление о желаемом обществе будущего.

Статья была опубликована на сайте «Неведомая земля» 9 сентября 2018 г.
[Оригинал статьи]
[PDF-версия книги]


По этой теме читайте также:

Имя
Email
Отзыв
 
Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017