Товарные цепочки в свете трудовой теории стоимости

«Вот все эти крупные развитые страны защищаются от глобализации покровительственными мерами. А страны вроде нашей ведут себя наивно, простодушно, как маленькие. У нас развивающаяся страна, квалификации для разработки таких мер не хватает. И вот Индонезия становится рынком сбыта. Нам приходится открыться, они заходят. Идут какие-то инвестиции, потому что рабочая сила у нас дешёвая. Но что в итоге? В основном они продают тут свои товары, а мы остаёмся безо всякой таможенной защиты».

Цитата взята из одного из интервью, которые я проводила среди высшего руководства двух индонезийских компаний. Любопытно, что мой собеседник, представитель капитала глобального Юга, исходит из того, что в мировой экономике сохраняется иерархичность — это признают все классы Юга, в то время как в западной академической среде, включая и левую, этот вопрос недавно снова стал предметом дискуссий.

Полемика развернулась вокруг вопроса, насколько по-прежнему актуален империализм в современной мировой экономике, когда международное разделение труда приняло новый характер, с преобладанием глобальных товарных цепочек, или же глобальных цепочек стоимости{I}. Некоторые утверждают, что глобализация производства чудодейственным образом сократила неравенство между странами, поскольку включение стран глобального Юга в мировую экономику способствовало их экономическому развитию. В подтверждение они указывают на недавние успехи отдельных азиатских государств — в первую очередь, Индии и Китая. В возросшей сложности глобальных товарных цепочек, в возвышении стран с «догоняющей экономикой»{II}, таких как Китай, Россия, Бразилия, Индия, ЮАР и Индонезия, многие, включая и левых, усматривают свидетельство того, что теперь не существует империалистической мировой экономики, а есть лишь «подвижные гегемонии»[1]. Экономисты, социологи и географы — как буржуазные, так и радикальные — зачастую делают акцент на децентрализованном характере подобных цепочек[2].

В ходе круглого стола под названием «Империализм: актуальная или устаревшая концепция?», проходившего 1 мая 2017 года в Центре общественно-полезных наук частного нью-йоркского университета Новая школа, географ-марксист Дэвид Харви, повторяя аргументы из своего «Комментария» к «Теории империализма» Утсы и Прабхата Патнаик{III}, призвал отказаться от «смирительной рубашки» понятия империализма. Присоединяясь к точке зрения Джованни Арриги, выраженной в его «Геометрии империализма» (издания 1983 г.), Харви заявил, что не считает понятие империализма сколько-нибудь «убедительным» или полезным для исследования сегодняшней мировой экономики, поскольку оно предполагает неизменную, а не пространственно изменчивую структуру. Замечания Харви в книге Патнаик и его высказывания на нью-йоркском докладе в мае 2017 года спровоцировали дискуссию, продолжающуюся до сих пор. Открыл её марксистский исследователь политэкономии Джон Смит статьёй с критикой аргументов Харви, которая была опубликована в «Мантли ревью». Впоследствии дискуссия продолжилась на страницах блога «Ревью оф африкан политикал экономи». К Харви и Смиту подключились и другие участники, среди которых можно отметить Патрика Бонда, Уолтера Даума, Энди Хиггинботтома, Адама Мейера и Ли Венграф[3].

Подобные разногласия в левом лагере не новы. Многие социалистические теоретики в Европе и США давно отказались от мысли, что империализм, по известному выражению Джона Гобсона, растёт из «экономического корня», и либо утверждают, что империализма не существует вовсе, либо выводят его из сферы государства, а не экономики, а значит, видят в нём политическое или геополитическое (а не экономическое) явление, никак не связанное с механикой капитализма как способа производства[4]. Но последней дискуссии положило начало утверждение Харви, что «исторический вектор, по которому богатства выкачивались с Востока на Запад <…> за последние тридцать лет в значительной мере поменялся на обратный» (курсив наш)[5].

В центре дискуссии оказался вопрос, насколько из изменений в глобальной расстановке сил — или в том, что Харви в ответе на критику Смита назвал «сложными межтерриториальными и территориально-специфическими пространственными формами производства, сбыта и распределения», — можно заключить, что перераспределение от глобального Юга/Востока в пользу глобального Севера/Запада прекратилось или поменяло направление, а значит, концепция империализма устарела? Действительно ли такое понятие, как империализм, сводится, по выражению Бонда, лишь к «старомодной дихотомии между нациями угнетёнными и угнетающими»? Можно ли утверждать, как это делает Венграф, что экономический рост в развивающихся странах, влекущий за собой, по мнению некоторых, феномен «субимпериализма», означает конец империализма как такового? (Венграф обращает внимание на растущую роль Китая в тропической Африке, где он сумел «извлечь выгоду из эпохи неолиберального наступления», что помогло обеспечить ему место «главного глобального соперника» Соединённых Штатов.) Или прав Хиггинботтом, когда говорит, что «феномен субимпериализма не означает конца империализма» (ту же точку зрения разделяет и Даум), а лишь «мутацию неоколониального капитализма, по-прежнему сохраняющего многие прежние черты»? Учитывая множество доводов, приводимых сторонниками концепции империализма, верно ли, как заявляет Харви, что лишь «отъявленные идеалисты» могут в наши дни утверждать, что империализм сохраняется? Или всё наоборот, как утверждает Мейер, и «отрицать империализм» (слова Смита), как это делает Харви и другие, — значит «мыслить идеалистически», совершенно оставляя за рамками дискуссии «такие факторы, как время, история и исторический материализм», особенно в том случае, «когда денежные и производственные потоки превратно истолковываются как показатель положения в империалистической иерархии»[6]?

Анализ глобальных товарных цепочек ставит в связи с этими тезисами некоторые важные вопросы:

1) Можно ли рассматривать децентрализацию глобальных товарных цепочек как свидетельство децентрализации власти между крупными участниками этих цепочек?

2) Можно ли на основании сложности этих цепочек сделать вывод о том, что иерархия, империализм в мировой экономике изжиты?

По моему мнению, на оба эти вопроса следует ответить отрицательно. Несмотря на видимость децентрализованных сетей и на действительную сложность глобальных товарных цепочек, отношения между трудом и капиталом, лежащие в их основе, по-прежнему имеют империалистический характер.

Вслед за В.И. Лениным империализм можно определить в общих чертах как «сложное переплетение экономических и политических интересов, отражающих попытки крупного капитала подчинить себе некую экономическую территорию»[7]. Империализм имеет нескольких взаимосвязанных аспектов:

1) геополитическая (в том числе военная) борьба между национальными государствами за положение внутри международной иерархической системы, в том числе за контроль над колониями и неоколониями;

2) разорение мелких производителей, находящихся вне капиталистического производства;

3) всемирная эксплуатация труда (наряду с его экспроприацией — то есть изъятием без эквивалентного возмещения), осуществляемая в рамках капиталистического производства, особенно при преобладании межнациональных {IV} фирм, происходящих, преимущественно, из ядра системы[8].

Настоящая работа почти целиком посвящена третьему аспекту, никоим образом не отрицая значения двух других. Предмет её — изъятие (или канализация) прибавочной стоимости из бедных стран в пользу стран зажиточных и их корпораций. На мой взгляд, для того, чтобы понять причины стойкости империалистического характера мировой экономики, необходимо изучить эксплуатацию в том, что Карл Маркс называл «сокровенными недрами производства», — которые в эпоху глобальных товарных цепочек располагаются на глобальном Юге. Хотя производство оказалось перенесено на Юг, империалистические отношения обмена сохранились, по той самой причине, что разница в уровне заработной платы между жителями Севера и Юга оказывается больше, чем разница в их производительности труда. Как утверждает Тони Норфилд в своей книге «Сити»{V}, империализм «на текущем этапе развития капиталистического способа производства» главным образом проистекает из того упрямого факта, что “горстка крупнейших корпораций из нескольких стран контролирует мировой рынок”, а также мировую финансовую систему и мировую структуру производства[9].

При капиталистическом способе производства основным отношением эксплуатации является отношение между трудом и капиталом. И хотя, выражаясь словами Пола Суизи,

«для любого классового общества характерно деление на необходимый и прибавочный труд, а потому и подразумеваемая этим делением степень эксплуатации, <…> однако лишь при капитализме это деление облекается в форму стоимости, так что степень эксплуатации выражается в виде нормы прибавочной стоимости»[10].

Невозможно рассматривать капиталистическую экономику и занимающую в ней центральное место классовую борьбу, не уделяя должного внимания проблеме эксплуатации, рассмотренной с точки зрения трудовой теории стоимости. Это справедливо и в том случае, когда речь идёт об экономике в мировом масштабе.

В качестве отправного пункта нашего анализа мы берём такую концепцию глобальных товарных цепочек, где центральное место занимает труд. Это концепция товарных цепочек трудовой стоимости, или, для краткости, цепочек трудовой стоимости. В отличие от общепринятых теорий, рассматривающих эту же проблему, данная концепция учитывает вопросы власти, класса и социального контроля, — без которых невозможно обнаружить эксплуатацию и экспроприацию в рамках мировых товарных цепочек. Наш теоретический и методологический анализ, что важно, учитывает расчёт разброса между странами по удельным затратам на рабочую силу. В показателях этих затрат — чаще всего выражаемых через средние затраты на рабочую силу в расчёте на единицу продукции либо через отношение совокупных расходов на оплату труда в час к объёму продукции, изготовленной за один час, — сочетается уровень производительности труда и затраты на заработную плату (то есть цена рабочей силы), подобно тому, как это делается в теории эксплуатации Маркса. Чем ниже удельные затраты на труд, тем выше уровень эксплуатации в производстве, и наоборот. Непонимание этого фундаментального отношения привело некоторых марксистских теоретиков, включая Шарля Беттельхейма (а не так давно — и Клаудио Каца), к чудовищной путанице, так что Беттельхейм, например, полностью игнорируя указанные эмпирические отношения, заключает, что в более развитых странах норма эксплуатации всегда будет выше лишь потому, что они более развиты[11].

В этом смысле концепция цепочек трудовой стоимости позволяет включить в трудовую теорию стоимости момент глобальной эксплуатации. Капиталисты стремятся повысить валовую рентабельность за счёт снижения удельных затрат, чем и «обусловлен неустанный поиск новых способов производства, новых рынков рабочей силы и новых способов организации процесса труда»{VI}. Снижение издержек на единицу продукции главным образом зависит от «той доли совокупных удельных затрат, которая приходится на фонд оплаты труда, то есть от удельных затрат на рабочую силу»{VII}. Эта доля, в свою очередь, определяется двумя факторами, центральными для понятия эксплуатации у Маркса: ценой рабочей силы (заработной платой) и производительностью труда[12]. Таким образом, концепция цепочек трудовой стоимости, опираясь на эмпирические данные по удельным затратам на рабочую силу, позволяет нам убедиться, что за всеми хитросплетениями глобальных товарных цепочек по-прежнему сохраняется эксплуатация. Глобальный капитал (в лице межнациональных корпораций), стремясь увеличить рентабельность и валовую прибыль, по всей земле ищет низких затрат на труд. Данные по удельным затратам на рабочую силу свидетельствуют, что страны, более всего интегрированные в цепочки трудовой стоимости (в первую очередь Китай, Индия и Индонезия), характеризуются также и наименьшими удельными расходами на труд. Это говорит не только о том, что в этих странах низкие зарплаты, но и о высоком уровне производительности их рабочей силы. Таким образом, мировая структура цепочек трудовой стоимости служит изъятию прибавочной стоимости через эксплуатацию работников глобального Юга. Но как именно осуществляется это изъятие? Довольно трудно отыскать актуальную аналитику, относительно полно отражающую функционирование глобальных товарных цепочек. С одной стороны, существуют первоклассные работы, следующие концепциям глобальных товарных цепочек (ГТЦ) (global commodity-chain, GCC) или глобальных цепочек стоимости (ГЦС) (global value-chain, GVC), которые рассматривают отдельные компании и то, как стоимость «добавляется» за счёт поставщиков глобального Юга (а точнее, изымается у них). Однако в большинстве своём они не касаются эксплуатации — более того, иногда воспроизводят точку зрения капитала, утверждая, что корпорации глобального Севера лишь пользуются возможностью извлекать прибавочную стоимость, «предоставляемую» глобальным Югом. С другой стороны, есть также много отличных социальных исследований, в которых подробно рассматриваются условия труда на фабриках, где изготавливается продукция для межнациональных компаний. Однако в этих исследованиях не говорится о связи между контролем над трудовым процессом и той сложной динамикой соотношения сил, которая управляет товарными цепочками, а потому в них и не удаётся обнажить конкретные механизмы, благодаря которым контроль осуществляется посредством разных участников этих цепочек.

В связи с этим, цепочки трудовой стоимости необходимо рассмотреть не только на макро-, но и на мезоуровне, то есть на уровне отношений между фирмами. Изучение макроаспектов поможет нам понять, каким образом империалистические отношения между странами глобального Севера и глобального Юга закрепляют его эксплуатацию и экспроприацию последнего. На мезоуровне те же отношения проявляются в том, как межнациональные фирмы диктуют свою волю зависимым поставщикам, и в том, как подобные неравные отношения фирм на другом краю диапазона власти сказываются на отношениях между работодателем и рабочими. Опираясь на исследования в области системной рационализации и гибкого производства, равно как и на собственные данные, собранные непосредственно на производстве, можно применить концепцию цепочек трудовой стоимости к конкретным примерам, как, например, я сделала в работе, основанной на личных наблюдениях и беседах с руководством двух поставщиков в Индонезии. Из неё становится ясно, как доминирующие участники (гигантские межнациональные компании) цепочек извлекают прибавочную стоимость с помощью различных механизмов контроля, распространяющихся не только на производственный процесс, навязываемый зависимым поставщикам, но и на трудовой процесс, навязываемый рабочим через непосредственных работодателей. Их цель заключается в том, чтобы удельные затраты на труд сохранялись на стабильно низком уровне, даже когда затраты на заработную плату вынужденно возрастают (например, когда государство повышает размер минимальной оплаты труда). Так устанавливаются механизмы управления, позволяющие глобальному капиталу сохранять низкие удельные затраты на рабочую силу за счёт возможности повышать производительность труда.

В конечном счёте эти наблюдения показывают, что цепочки трудовой стоимости как элемент перестройки мировой экономики, подчинённой необходимости накопления капитала, воплощают в себе все черты империализма: это та самая реалия, которая в финансовых кругах называется global labour arbitrage (глобализованный принцип наименьших затрат на рабочую силу){VIII}. Цепочки трудовой стоимости являются формой неравного обмена, основанного на международной иерархии оплаты труда, когда глобальный капитал (фирмы с центральным аппаратом в странах глобального Севера) присваивает стоимость, произведённую на глобальном Юге, за счёт сверхэксплуатации труда рабочих. Попросту говоря, он получает больше труда за меньшие деньги. Гигантские межнациональные олигополии играют на разнице удельных затрат на рабочую силу в рамках империалистической системы «глобальной стоимости». За счёт международных операций они контролируют практически весь мировой рынок, а благодаря тому, что капитал перемещается куда более свободно, чем труд (чье движение призвана ограничить, в том числе, иммиграционная политика), межнациональные компании получают возможность пользоваться гигантскими различиями в оплате труда между странами. В результате эти компании свободны получать более высокие прибыли, отказываясь в мировом масштабе от более высоко оплачиваемого труда в пользу низкооплачиваемого.

Это означает, что процессы, протекающие в цепочках трудовой стоимости, не только не приближают «транснационализацию», но обнаруживают то обстоятельство, что механизмы накопления капитала нераздельно связаны с неравенством в отношениях между государствами. Цепочки отражают гораздо более высокую норму эксплуатации, навязанную работникам глобального Юга, и государство по-прежнему служит инструментом и пространством накопления капитала. Очевидно, что за хитросплетением глобальных товарных цепочек, на котором делается акцент в общепринятой трактовке этой темы, скрываются структурные отношения, порождающие слаборазвитость, при которых экспорт капитала, по наблюдению Пола Барана и Суизи, «вовсе не служит полезному приложению излишка [стоимости]{IX} внутри той страны, где он произведён, но оказывается эффективным способом вывода излишка [стоимости] в инвестирующую страну»[13].

Таким образом, концепция цепочек трудовой стоимости даёт теоретический и эмпирический аппарат, позволяющий рассмотреть это явление с позиции глобального Юга, то есть обнажить отношения эксплуатации, скрываемые покровом глобализованного производства.

Глобальные товарные цепочки и межнациональные корпорации

Ни критикам, ни защитникам капитала не приходится спорить с тем, что процессы глобального производства приняли новые черты: тому имеются слишком убедительные доказательства. Характерные особенности нынешней волны глобализации, начавшейся в конце 1970-х годов, обнаруживаются как в производственной, так и в финансовой сфере: это резкий рост объёма торговли и прямых иностранных инвестиций, а также масштабное увеличение потоков международных портфельных инвестиций. Однако важнее всего отметить всё более усиливающийся вывод производства и, в меньшей степени, другой деятельности [в страны периферии] — либо за счёт перевода на внешние контракты (офшорный аутсорсинг), либо же в пределах межнациональной компании (внутрифирменная торговля)[14].

Объём прямых иностранных инвестиций (ПИИ) отражает масштаб внутренней торговли между собственными подразделениями компаний, и вплоть до недавнего времени его рост «значительно опережал рост общемирового ВВП» {X}. Росла и доля накопленных ПИИ — она увеличилась с 7% от совокупного общемирового ВВП в 1980 году до порядка 30% в 2009 году[15]. Значительная доля глобальных ПИИ направляется в страны глобального Юга, причём доля этих стран росла — поначалу «медленно, но неуклонно» — начиная с конца 1980-х годов. В 2010 году «впервые в истории более половины всех ПИИ пришлось на страны третьего мира и государства с экономикой переходного типа»[16]. В отчёте Всемирного банка за 2003 год говорится, что в развивающихся странах ПИИ являются главным источником внешних инвестиций[17]. Даже сокращение глобальных объёмов ПИИ, отмечавшееся в последние несколько лет (за 2018 год падение составило 19%), главным образом затронуло «страны с развитой экономикой, приток ПИИ в которые снизился на 40%», и практически не затронуло развивающиеся страны. Потому неудивительно, что в 2018 году «приток ПИИ в развивающиеся страны не ослабевал, а их общий прирост [в сравнении с 2017 годом] составил 3%, достигнув объёма в 694 млрд долл. США». Кроме того, в том же году «доля развивающихся стран в общемировом объёме ПИИ достигла 58%», причём из десятки стран с наибольшими показателями пять составляют страны с развивающейся экономикой, включая Китай (занимающий в этом списке второе место), Бразилию и Индию[18].

Однако по одним прямым инвестициям невозможно составить полную картину выноса производства. Другим важным механизмом глобальной экономики служит перевод производства на внешние контракты (использование подрядчиков за рубежом без участия в их капитале также называют «неакционерными формами» участия в производстве). При этом межнациональные компании заключают с фирмами договоры, не предполагающие долевого участия. В основном партнерами ТНК выступают фирмы из стран глобального Юга: их продукции в 2010 году было реализовано на сумму 2 трлн долл. США[19]. Подобный механизм обеспечивает компаниям огромные нормы прибыли за счёт зарубежного производства и при этом оставляет за ними контроль над производственно-сбытовыми цепочками. И даже межнациональные компании, имеющие высокие показатели ПИИ, одновременно выступают в качестве крупных международных заказчиков для подрядчиков[20].

Эти же тенденции были отражены в отчёте, подготовленном в 2015 году Международной организацией труда (МОТ), где подтверждается, что в настоящее время мировая экономика характеризуется «усиливающимся дроблением производства на отдельные операции и процессы». Эти операции и процессы связываются глобальными товарными цепочками как напрямую, так и опосредованным образом — то есть как через механизм прямых иностранных инвестиций, так и за счёт привлечения доминирующими фирмами зарубежных либо внутренних поставщиков сырья и материалов[21]. Здесь важно подчеркнуть, что как увеличение объёма внутрифирменной торговли, так и распространение [международного] подряда отражают глобализацию производства, при которой производство всё в большей степени сосредоточено в странах глобального Юга с низким уровнем оплаты труда. Такова была определяющая тенденция в отношениях между капиталом и трудом в течение последних тридцати лет, которая сопровождалась некоторыми специфическими явлениями.

Среди этих явлений можно отметить взрывной рост, наблюдаемый в странах глобального Юга в экспортных отраслях промышленности, и в особенности — в обрабатывающей[22]. Эти отрасли обычно сосредоточены в особых промышленных зонах или экспортных анклавах, внутри которых фабрики производят товары, либо сырьё и материалы для зарубежных заказчиков, включая межнациональные корпорации. В исследованиях начиная с середины 1990-х годов говорится о поиске межнациональными корпорациями «дешёвой рабочей силы» в странах глобального Юга. К примеру, Эдна Бонасич и другие редакторы сборника «Глобальное производство. Швейная промышленность Тихоокеанского региона» пишут во вступительной статье: «важная особенность нового витка глобализации заключается в том, что [межнациональные корпорации] ищут по всему миру самую дешёвую рабочую силу и находят её в развивающихся странах»[23]. А если мы рассмотрим период с середины 1990-х до середины 2010-х годов, то обнаружим резкий рост занятости в глобальных товарных цепочках. В вышеупомянутом отчёте МОТ за 2015 год утверждается, что за 18 лет прирост таких рабочих мест составил 157 миллионов, с 296 млн в 1995 году до 453 млн в 2013 году, причём большая часть роста случилась до экономического кризиса 2007–2009 гг. Кроме того, такое увеличение объёмов производства в рамках товарных цепочек преимущественно отмечалось в странах с так называемой переходной экономикой, где прирост количества рабочих мест составил порядка 116 миллионов — в этих странах преобладает экспортное производство, продукция которого направляется на глобальный Север[24].

В результате сформировалась мировая рабочая сила, сосредоточенная в странах глобального Юга, где на 2010 год в глобальном промышленном производстве было занято 541 млн рабочих, — для сравнения, в странах глобального Севера их количество составляло 145 млн[25]. В особенности в странах Восточной и Юго-Восточной Азии, промышленные товары стали преобладать как в экспорте, так и в производстве в целом[26]. Начиная с 1970-х и начала 1980-х годов, отмечается увеличение доли промышленного производства в ВВП многих развивающихся стран {XI}, в первую очередь стран Юго-Восточной Азии[27]. Именно эта новая специфика глобализованного производства служит канвой нашего анализа глобальных товарных цепочек.

Новая специфика [мирового производства] стала излюбленной темой в социальных науках. В результате за прошедшие три десятилетия было выдвинуто немало теорий и проведено множество эмпирических исследований, посвящённых проблеме глобализации и глобализованного производства в частности. Теоретической основой одного распространённого направления стала концепция глобальных товарных цепочек и глобальных цепочек стоимости (ГТЦ/ГЦС) в нескольких вариантах, а также производные от них концепции. Понятие товарной цепочки было предложено Иммануилом Валлерстайном и Теренсом Хопкинсом в 1980-е годы как составная часть мир-системного анализа[28]. Однако по мере того, как эти концепции приспосабливались под буржуазные теории, они перерабатывались социологами, экономистами и географами, превратившись, наконец, в концепцию глобальных цепочек поставок, которая, по мнению её критиков, отказалась от макроисторической точки зрения и превратилась в анализ организационной структуры фирм и отраслей[29]. Тем самым внимание было отвлечено от закономерностей неравномерного развития[30].

Расхождения между буржуазными теориями ГТЦ/ГЦС и мир-системным анализом товарных цепочек обусловлены различием лежащих в их основе общеисторических представлений. Как указывают Дженнифер Бэр и Мэрион Вернер, буржуазные концептуальные модели ГТЦ/ГЦС «отказались от широкого макроисторического подхода мир-системной теории в пользу организационного анализа отдельных фирм или отраслей промышленности», в результате чего внимание сместилось на фирмы, т.е. на субъекты мезоуровня[31]. Гэри Джереффи видит в «транснациональных корпорациях» (ТНК) «важнейших организующих субъектов в рамках глобального капитализма», и преимущество концептуальной модели ГТЦ перед предшествующими теориями (напр., теории зависимости) заключается, по его мнению, именно в том, что в тех «не прослеживалась убедительным образом связь между деятельностью ТНК и структурой мировой экономики»[32]. Однако анализ ГТЦ/ГЦС все более впадает в другую крайность, сводя всё к анализу функционирования отдельных фирм и теряя из виду общую структуру мировой капиталистической экономики.

Исследователи ГТЦ и ГЦС проделали, несомненно, важную работу, детально исследовав отдельные товары и фирмы. Там, где глобальные товарные цепочки рассматриваются непосредственно с точки зрения меновой стоимости — например, в работах, посвящённых производству айподов и айфонов, — мы находим тщательную институциональную критику абстрактных неоклассических концепций добавленной стоимости{I}, которые оказываются не в состоянии разглядеть новые формы эксплуатации труда[33]. Но при этом, как мы убедимся далее, обеим этим моделям — ГТЦ и ГЦС — не достаёт радикального теоретического аппарата, необходимого для полноценного анализа неравных внутриклассовых и межклассовых отношений в пределах глобальных производственных процессов. Недостаток теории сказывается даже там, где сторонники этих моделей критически заявляют, что «неравенство сил» между отдельными хозяйствующими субъектами и социальными институтами, вовлечёнными в цепочки стоимости, выступает «решающим фактором, определяющим направление и объём торговли»[34].

Более того, некоторые исследователи считают, что анализ ГТЦ/ГЦС активно уводит внимание от расстановки сил. Перефразируя Питера Диккена и Андерса Мальмберга, Бэр и Вернер говорят, что акцент на изучении отдельных фирм, который делается в теориях ГТЦ/ГЦС, хотя и позволяет «по-новому взглянуть на внутреннюю динамику управления производственными сетями», но при этом идеологически «нивелирует неравные отношения»[35]. Им вторят и экономические географы, разработавшие собственную концепцию глобальной производственной сети (ГПС) : по их мнению, при подходе, характерном для сторонников ГТЦ/ГЦС, ориентированном на отдельные отрасли или отдельные товары, невозможно «отразить современную глобальную экономику с характерным для неё множеством хозяйствующих субъектов и сложной географией». Таким образом, эта концепция не позволяет объяснить глобальные закономерности неравномерного развития[36]. Критики указывали на множество как аналитических, так и политических недостатков анализа ГТЦ/ГЦС, связанных в первую очередь с неспособностью этой модели «объяснить природу капиталистической эксплуатации и бесчеловечных условий труда», равно как и взглянуть на трудовые отношения «снизу вверх»[37].

Разумеется, теории ГТЦ/ГЦС не всегда игнорировали или приуменьшали значение неравных отношений, обеспечивающих существование цепочек на глобальном уровне. Так, мир-системный подход, несмотря на относительную эмпирическую неразработанность, подобного недостатка лишён, поскольку во главу угла он ставит отношения между странами ядра и периферии, а также проблему неравного обмена и неравное положение трудящихся. Сторонники ГПС — нередко критикующие мир-системный подход за «крайне сомнительное представление о территориях и регионах как об относительно устойчивых и стойких территориальных совокупностях» вынуждены согласиться, что мир-системная теория «служит ярким напоминанием о фундаментальных императивах капитализма», действие которых «приводит к чрезвычайно неравным результатам экономического развития»[38].

Хотя международное разделение труда, характерное для капиталистического производства, в какой-то мере учитывается и в традиционных моделях ГТЦ/ГЦС, но в критической политэкономии товарные цепочки рассматриваются иначе. Можно сказать, что концепция товарных цепочек, изначально радикальная, впоследствии избавилась от представления о неравных отношениях и в результате обернулась нынешней буржуазной концепцией.

Прежде всего, в отличие от сторонников ГТЦ/ГЦС, теоретики критической политэкономии, включая мир-системный анализ, подходят к товарным цепочкам комплексно, рассматривают их с точки зрения макромасштаба, и потому задаются вопросом о том, «как товарные цепочки структурируют мир-систему и воспроизводят в ней расслоение и иерархию»[39]. С точки зрения Валлерстайна, «превращение всего в товар» определяет историческую динамику капитализма как такового, в том числе и то, как производственные процессы «сплетаются, образуя сложные товарные цепочки»[40]. В более поздних своих работах теоретики мир-системы по-прежнему обращаются к вопросу о том, как неравенство в размере компенсации и неизменно сохраняющаяся «иерархия богатства в капиталистической мировой экономике» соотносится с международным разделением труда[41]. В рамках же буржуазного анализа, напротив, империалистическая природа системы товарных цепочек и её связь с международной эксплуатацией затушёвывается или вовсе выносится за скобки.

В своём исследовании полупериферии Джованни Арриги и Джессика Дрэнгел доказывают, что для понимания иерархии богатства необходимо сосредоточиться на экономических процессах в узлах товарной цепочки[42]. При этом они обнаружили, что индустриализация, в которой многие приверженцы моделей ГТЦ и ГЦС усматривают признак экономического успеха страны, не всегда сопровождается полноценным развитием, как у стран-отличников «догоняющего развития».

«Фактически, — поясняет Арриги в другой работе, — акцент на индустриализации служит ещё одним источником заблуждений девелопменталистов. <…> С этой точки зрения, в расширении индустриализации [на новые страны] проявляется не формирование полупериферии, а вынос промышленной деятельности на периферию»[43].

Считается, что в мир-системных представлениях о товарных цепочках ключевая роль отводится труду. Развивая концепции товарных цепочек в разработке Хопкинса и Валлерстайна, Бэр пишет, что в традиционном мир-системном подходе подчёркивается, что

«рабочая сила является важнейшим фактором для любой товарной цепочки, и поэтому выявляются различные способы контроля над трудом и его воспроизводством внутри отдельной цепочки или даже отдельного её звена»[44].

По мнению подобных сторонников критической политэкономии, в товарных цепочках «переплетаются процесс трансформации сырья в готовую продукцию и социальное воспроизводство рабочей силы — ключевого фактора этого процесса»[45].

При этом другие критики склонны считать, что даже первоначальная теория товарных цепочек нуждается в дальнейшей разработке — в первую очередь, за счёт учёта в теории роли труда и анализа капитализма и мировых классовых отношений[46]. По мнению Бенджамина Селвина, мир-системная теория по-прежнему не способна «должным образом учесть в своём анализе неравного развития эмпирические данные по рабочей силе и дать им теоретическое отражение», что обусловлено присущим этой теории «ограниченным пониманием динамики капитализма»[47]. Поэтому, учитывая теоретические недостатки моделей ГТЦ/ГЦС и мир-системного подхода, для следующего этапа исследования товарных цепочек или цепочек стоимости исследователями выдвинута задача таким образом заново выстроить мир-системный анализ товарных цепочек, чтобы учесть в нем современные реалии и аналитические схемы. Для этого Бэр предлагает

«расширить область исследования, уделяя внимание регулирующим механизмам, рыночным институтам и структурным особенностям современного капитализма, которые влияют как на конфигурацию и функционирование этих цепочек, так и на связанные с ними экономические результаты»

, обращая при этом внимание на то, какую выгоду из участия в этих цепочках получают трудящиеся[48]. Кроме того, по мнению Бэр и Вернер, в рамках такого анализа необходимо «уделять более пристальное внимание проблеме соотношения между индустриализацией и деиндустриализацией {XII} как процессам, принципиально важным для существования товарных цепочек»[49]. Однако наиболее лаконично на этот счёт высказался Селвин, призвав «заново интегрировать в исследования, посвящённые глобальным товарным цепочкам или цепочкам стоимости, проблему труда наряду с адекватным анализом капитализма и глобальных классовых отношений»[50].

С марксистской точки зрения, таким образом, ключевая задача состоит в том, чтобы объединить анализ товарных цепочек в духе трудовой теории стоимости с более широким анализом эволюции капитализма в XXI веке, где будут отражены новые явления, связанные с переносом производства в страны с низкой ценой рабочей силы. Акцент на изучении отдельных фирм, который делается в рамках моделей ГТЦ/ГЦС, представляется их сторонникам достоинством, тогда как критики именно его считают недостатком. С одной стороны, анализ на уровне отдельной фирмы считается заслугой таких моделей, особенно по сравнению с мир-системным подходом, неспособным к подобному анализу. Исследование сетей взаимодействия фирм рассматривается как шаг вперёд для методологии, как «[теоретически] обоснованный метод изучения и освоения взаимодействий между глобальным и локальным уровнем»[51]. Но другим этот подход кажется узким, редукционистским, отражающим непонимание неравных отношений, характерных для товарных цепочек[52].

Одна из трудностей заключается в исторически проводившемся различии между транснациональными и межнациональными корпорациями. Межнациональные корпорации имеют головные отделения в одной стране, а фактическую деятельность ведут во многих других. Им противопоставлялись транснациональные корпорации, уже не привязанные к отдельному государству, функционирующие на подлинно транснациональном и глобальном уровне[53]. В последнее время теоретики, особенно европейские, как буржуазные, так и радикальные, приняли именно такое представление о транснациональных корпорациях, согласно которому транснационализация принимает столь крупные масштабы, что штаб-квартиры глобальных корпораций уже не обязательно расположены в странах центра и не привязаны к государству этих стран. Это представление, в свою очередь, способствовало ещё большему акценту на изучении отдельных фирм, поскольку считается, что в условиях мировой экономики государства потеряли субъектность (или стали «вытесненными субъектами»)[54]. Однако более реалистичные теоретики отвергают подобные представления и подчёркивают роль государства и неизменность империалистических отношений между центром и периферией, — и тем самым возвращают в глобальную политэкономию проблему государства.

Так, Эрнесто Скрепанти разоблачает миф о транснационализации, которой якобы подвержены крупные фирмы в процессе глобализации производства, напоминая, что структура управления межнациональных корпораций по-прежнему во многом сохраняет национальную принадлежность, а административный аппарат, как и центры опытно-конструкторских работ, по-прежнему в основном сосредоточены в развитых странах глобального Севера. Скрепанти считает, что вместе с прямыми инвестициями новаторские разработки переправляются на глобальный Юг, «благодаря чему там развиваются производные технологии»[55].

Но что позволяет межнациональным компаниям сохранять и даже увеличивать способность контролировать «весь мир» даже когда реальное производство переносится на периферию? По моему мнению, мы можем ответить на этот вопрос, обратившись к истории и эволюции гигантских корпораций, деятельность которых впоследствии приняла глобальный характер. Более полувека назад Баран и Суизи выдвинули тезис, что капитализм теперь необходимо рассматривать не как систему свободной рыночной конкуренции, а как систему монополий. Одна из основных причин, таким образом, заключается в доминирующей позиции гигантских межнациональных корпораций, характерной особенностью которых является способность оберегать уровень прибыли от действия конкуренции. В условиях монополистического капитала (в своей текущей фазе представленного монополистическим финансовым капиталом) корпорации «могут устанавливать и устанавливают цены на свою продукцию», поскольку система накладывает запрет на практику «снижения цен» из опасений, что это приведёт к «экономическим войнам» между олигополиями[56]. В контексте традиционной рыночной системы, основанной на свободной конкуренции, такой возможности не было. И в то время как снижение цен, чреватое подрывом рентабельности, на практике применяется редко, зато «повышают цены фирмы, как правило, одновременно, чаще всего вслед за компанией-лидером в данном промышленном секторе»[57].

За счёт своей способности в значительной мере контролировать объём выпускаемой продукции и цены на неё, тем самым защищая свою норму прибыли, межнациональные компании (по большей части дислоцированные в странах со зрелой капиталистической экономикой) распространяют монополистическую власть по миру всё шире, так что кучка компаний играет решающую роль в общемировом производстве. По мере того, как увеличивались размеры межнациональных компаний и расширялась география их деятельности, возрастало их конкурентное преимущество, способность к накоплению капитала.

Подобная эволюция диктовала потребность в новой структуре управления, соответствующей особенностям межнациональных компаний. По замечанию экономиста Стивена Хаймера, опирающегося на теорию промышленной организации, благодаря этой новой структуре, корпорации получили возможность рационализировать производственные процессы и «систематически» внедрять достижения науки и техники. В межнациональных компаниях выстраивается вертикаль власти с центральным аппаратом в странах глобального Севера, занимающих верхние места в мировой иерархии. По словам Хаймера, организация благодаря этому обретает самосознание и получает возможность «в известной степени контролировать ход своей эволюции и вектор дальнейшего развития»[58].

Вертикальная организация власти явным образом прослеживается в одной из главных форм выноса производства: ПИИ. Прямые иностранные инвестиции вышли на первый план после Второй мировой войны, обогнав портфельные инвестиции, особенно в обрабатывающей промышленности[59]. Как показывает Гарри Мэгдофф, «наращивание вложений в зарубежные промышленные предприятия открыло целую новую сферу интернационализации капитала»[60]. ПИИ служат средством проникновения на зарубежные рынки. Они позволяют фирмам, расположенным в странах глобального Севера, конкурировать на зарубежных рынках напрямую, а не за счёт экспорта товаров. Вдобавок, ПИИ также позволяют этим фирмам «встраиваться в иностранные каналы сбыта, налаженные внутри стран-конкурентов»[61]. Понимание иностранных инвестиций у Мэгдоффа перекликается с позицией Хаймера, подчёркивающего, что ПИИ — это инструмент сохранения и расширения монополистической власти межнациональных компаний: «Прямые инвестиции, как правило, характерны для тех отраслей, в которых рынок поделен между небольшим количеством фирм»[62].

Однако вывод производства отнюдь не всегда (особенно в наши дни) происходит за счёт прямых иностранных инвестиций. Как уже говорилось выше, он может принимать форму внешних контрактов (подряда). В 2012 г. на долю глобальных товарных цепочек, координируемых межнациональными корпорациями, приходилось около 80% всего глобального объёма торговли, и основным элементом таких цепочек всё больше становится подряд, причём увеличение его доли наблюдается главным образом в «развивающихся странах». С 2005 по 2010 гг. объём таких контрактов в некоторых отраслях, включая электронику, фармацевтическую и обувную промышленность, рос, сильно опережая темпы роста самой отрасли[63].

Различные организационные формы принимает и контроль над подобными межфирменными сетями со стороны ведущей фирмы. Ни о какой децентрализации контроля над производством (и ценами) в «рассредоточенных» сетях речи нет. Напротив, они в конечном счёте подчиняются централизованному финансовому аппарату обслуживаемых ими гигантских корпораций, за которыми остаётся монополия в области информационных технологий и сбыта, и которые присваивают основную часть добавленной стоимости.

Таким образом, первоочередная задача заключается в том, чтобы построить критическую концептуальную модель глобальных товарных цепочек, способную оценить власть межнациональных компаний и учесть роль рабочей силы, которая в контексте глобального производства всё больше и больше представлена рабочими глобального Юга.

Элементы модели товарных цепочек трудовой стоимости

В концепции товарных цепочек трудовой стоимости учитывается тот самый момент, который ранее ускользал от внимания исследователей: марксистский анализ изъятия излишка [стоимости]{XIII} из стран глобального Юга. Преимущество такой точки зрения при рассмотрении процессов глобализованного производства заключается в том, что она позволяет разглядеть отношения господства и подчинения между трудом и капиталом, лежащие в основе современной мировой экономики[64].

Для развития концепции необходимо рассмотреть и теоретически учесть следующие моменты:

1) развитие монополистического капитализма с преобладанием межнациональных олигополий, чья монополистическая власть распространяется в мировом масштабе, о чём уже говорилось выше;

2) максимизация прибыли по принципу глобально наименьших удельных затрат на рабочую силу, что равнозначно выносу производства в страны c догоняющей экономикой.

Первая установка полезна, поскольку позволяет описать нынешнюю стадию капитализма, для которой характерно стратегическое преобладание межнациональных корпораций. Ценность второй установки состоит в том, что она позволяет взглянуть на вопрос с позиции самого капитала. Глобализованный принцип наименьших издержек на рабочую силу — детище капитала, в английской корпоративно-финансовой аналитике обозначаемый термином global labour arbitrage. Иногда, впрочем, прибегают к более обтекаемым обозначениям, таким, как «национальная стратегия низкой стоимости» (low-cost country strategy, LCCS), — позволяющим рационализировать (в веберовском смысле) проблему неравенства, присущего глобализации производства, как выбор страной рыночной стратегии. Например, указанный принцип нередко трактуется как «новый императив сдерживания затрат», вызванный неблагоприятными макроэкономическими факторами вроде избытка предложения или невозможности влиять на цены[65].

Но понятие global labour arbitrage важно, поскольку [по-английски] на языке финансистов «arbitrage» обозначает игру на разнице цен одного и того же актива или фактора производства. И хотя неоклассическая экономика считает, что такая «игра» приводит к выравниванию рыночных цен (т.н. закон единой цены), сами экономические субъекты отлично понимают, что для рабочей силы в мировом масштабе этот закон не действует, и что глобализованный принцип наименьших издержек на рабочую силу применим благодаря самой структуре капиталистической мировой экономики, которая определяет совершенно разную цену труда на глобальном Юге и Севере, — а, следовательно, и совершенно разные нормы эксплуатации труда.

Вот почему буржуазный взгляд на этот принцип требует лишь небольшой марксистской модификации, чтобы вскрыть неравные отношения в глобализованных процессах производства, — что показал недавно Смит в своей книге «Империализм в XXI веке» {XIV}, а также Фостер и Роберт Макчесни в книге «Нескончаемый кризис» {XV}. Этот подход заключается в том, чтобы опираясь на трудовую теорию стоимости показать, кто фактически извлекает выгоду из глобальных товарных цепочек или цепочек стоимости, присваивая стоимость, и за счёт каких механизмов (напр., субподряда)[66].

Расчёт удельных затрат на рабочую силу (как уже говорилось выше, эта метрика совмещает оценку производительности с оценкой затрат на заработную плату в соответствии с теорией эксплуатации Маркса), позволяет обнаружить, что участие в товарных цепочках трудовой стоимости отнюдь не приносит выгоду трудящимся глобального Юга. Напротив, выгоду извлекают корпорации глобального Севера, которым удавалось держать производственные затраты на низком уровне даже в разгар мирового финансового кризиса в 2009 году. Между странами глобального Севера и глобального Юга наблюдается глубокий разрыв — как в уровне заработной платы, так и в удельных затратах на рабочую силу, — и этот факт вскрывает эксплуатацию — как абсолютную, так и относительную — рабочих глобального Юга.

Контроль над товарными цепочками трудовой стоимости: от технологии до трудового процесса

Теперь, когда мы сформулировали понятие товарных цепочек трудовой стоимости, следующая задача заключается в том, чтобы увязать эту модель с конкретными процессами, протекающими в производственной сфере, с тем, как межнациональные компании, опираясь на свою монополистическую власть, контролируют знание технологии внутри этих цепочек, и тем, как ими контролируются трудовые процессы непосредственно на производстве. Связать абстрактную концептуальную модель с конкретными процессами нам помогут понятия системной рационализации и гибкого производства. Первое понятие происходит из немецкой промышленной социологии, второе приобрело известность после таких книг, как «Дёшево и сердито» Беннета Харрисона, опубликованной в 1994 году[67].

Два эти понятия позволяют рассмотреть глобальные товарные цепочки (или производственные сети) вблизи, чтобы удостовериться, что децентрализованные сети вовсе не обязательно способствуют распределению власти между их участниками. Оба подхода делают очевидным, что крупные фирмы — такие, как глобальные межнациональные компании Севера — способны сохранять (и даже усиливать) свой контроль над процессами производства и сбыта внутри этих цепочек, главным образом, за счёт контроля над компаниями выше и ниже по цепочке. Это обстоятельство и позволяет межнациональным компаниям внедрять «гибкую» и «экономную» организацию и тем самым оперативно реагировать на колебания рыночного спроса, достигая увеличения объёма производства, но перекладывая производственную деятельность и ответственность на зависимые компании.

Благодаря стремительному развитию средств передачи информации могущественным корпорациям стали доступны новые стратегии рационализации, «позволяющие перестраивать всю цепочку создания стоимости, ведущую к готовому изделию, а не только производство в пределах отдельной компании» и внедрять «гибкую» организацию производства. В качестве примеров можно привести такие стратегии управления, как система «Тойоты» (или же система «точно в срок», ТВС); бесчисленные международные сертификаты, выдаваемые третьими сторонами (включая, например, Международную организацию по стандартизации), которые межнациональные компании требуют от поставщиков, а также систему прозрачной бухгалтерии (open-costing), заставляющую поставщиков раскрывать структуру своих расходов будущим покупателям из числа межнациональных компаний. Всё это позволяет доминирующим компаниям сохранять монопольный доступ к техническим новшествам и прочему ноу-хау и в то же время оказывать давление на зависимых от них поставщиков, вынуждая тех обеспечивать гибкость производства. Когда речь идёт о глобальных цепочках трудовой стоимости, обнаруживается, что критически важные их звенья (с точки зрения трудовой стоимости) располагаются в развивающихся странах глобального Юга — таких, как Индонезия, где межнациональные корпорации размещают производство на подряде.

В конечном счёте, именно рабочие — то есть непосредственные производители — несут все издержки, сопряжённые с вышеупомянутыми стратегиями. Вопреки общераспространённому мнению, этот новый подход к рационализации и организации производства не способствует более гуманным формам организации труда — внутри цепочек трудовой стоимости во многих производственных сферах сохраняются всё те же тейлористские{XVI} формы контроля над трудовым процессом[68]. Марксистские подходы к их изучению по-прежнему актуальны в том смысле, что они позволяют исследовать эксплуатацию работников и процессы изъятия прибавочной стоимости, протекающие внутри современных цепочек трудовой стоимости. Поэтому особый интерес в этой связи представляет выдающаяся работа Гарри Брейвермана «Труд и монополистический капитал», опубликованная в 1974 году и посвящённая контролю над трудовыми процессами в условиях монополистического капитала, — равно как и другие работы, посвящённые этому же предмету. В условиях всеобщего монополистического капитализма тейлористский контроль, дополненный развитием технологий, ускоряет вытеснение квалифицированного труда и ухудшение условий труда. Теория Брейвермана и прочие марксистские подходы высвечивают конкретные методы, посредством которых в условиях монополистического капитализма осуществляется контроль непосредственно на производстве, — но цель при этом преследуется всё та же: эксплуатация рабочих под императивом накопления капитала[69].

Примеры из Индонезии

В целом признавая глобальный масштаб системной рационализации и гибкого производства, исследователи глобальных товарных цепочек, однако, в основном сосредотачиваются на отдельных странах или регионах глобального Севера: на европейских (особенно германских) отраслях промышленности и производственных сетях, США, изредка на других странах, например, Австралии[70]. И хотя с 1980-х годов было опубликовано множество работ, затрагивающих проблему нового международного разделения труда — главным образом, в свете его последствий для работниц глобального Юга, — в этих работах крайне редко рассматривается связь между контролем над трудовым процессом (которому зачастую посвящены такие исследования) и хитросплетениями производственных сетей[71].

Чтобы восполнить этот пробел, я исследовала две индонезийские компании (полученные результаты отражены в моей книге «Цепочки стоимости: новый экономический империализм»{XVII} с целью показать, как доминирующие межнациональные компании осуществляют контроль над зависимыми поставщиками из Индонезии, которые, в свою очередь, перекладывают на рабочих требования как гибкого производства, так и высокой производительности и эффективности. Такие частные исследования позволяют выйти за рамки общих заключений и макроуровневого анализа, чтобы на основе конкретных примеров проиллюстрировать, как на практике осуществляется «гибкое производство», навязываемое извне межнациональными компаниями. Две описанные индонезийские компании не соответствуют стереотипу классической фабрики, со сборочными линиями и кошмарными условиями труда — как, например, на «Фоксконне» или фабрике по пошиву кроссовок[72]. Однако тот факт, что они не представляют собой потогонки в привычном смысле этого слова, вовсе не говорит об отсутствии отношений эксплуатации непосредственно в производственных цехах. Посредством различных форм контроля над трудовым процессом — начиная с дисциплинарных мер и заканчивая системами вознаграждения, в том числе автоматизированных — осуществляется эксплуатация (в Марксовом понимании) рабочих и изъятие прибавочной стоимости. Более того, именно в более развитых производственных условиях, создаваемых в развивающихся странах в связи с товарными цепочками трудовой стоимости, яснее проступают структурные, системные отношения.

Были проведены слабоструктурированные опросы двух руководителей высшего звена из двух компаний. Именно эти руководители отвечают за отношения с заказчиками и с работниками своих заводов. Как отмечает Питер Эванс, «чтобы понять, как осуществляется процесс принятия решений внутри фирм, необходимо поговорить с [теми], кто ими руководит»[73]. Кроме того, на основе того ограниченного доступа, который был предоставлен мне в ходе моих визитов, я смогла сделать некоторые наблюдения внутри этих фабрик и администрации, а также проанализировать документы этих компаний, начиная с ежегодных отчётов и заканчивая брошюрами, видеоматериалами и слайдами презентаций, подготовленных руководством[74]. Эти опросы послужили важным дополнением к анализу цепочек трудовой стоимости. Можно сказать, что мои собеседники выполняли роль «ключевых информаторов», растолковавших мне «правила» корпоративного менеджмента, включая не только нюансы того, как они управляют своими работниками, но и специфику их деловых отношений с заказчиками в лице межнациональных компаний[75]. На основе этих опросов мы можем сделать важные выводы относительно того, какое влияние глобальный и местный капитал оказывает на рабочих, производящих товары в фабричных цехах. Ведь именно на руководство возложена функция принятия решений, затрагивающих различные аспекты бизнеса, начиная с получения заказов и планирования производства и заканчивая контролем над выполнением плана. Они отвечают за порядок в компании, который позволяет быстро разрешать конфликты. Им приходится непосредственно взаимодействовать с заказчиками, особенно с крупными, и участвовать в переговорах, им же приходится контролировать управление трудовым процессом непосредственно на производстве. Они обладают знаниями и опытом, необходимым, чтобы лучше понимать цепочки трудовой стоимости, учитывая то важное место, которое они занимают в соединении капитала глобального Севера с трудом глобального Юга.

Но почему я обратилась именно к индонезийским компаниям? Помимо очевидных причин (здесь я родилась), имеются и другие, которые делают Индонезию интересным предметом для исследования цепочек трудовой стоимости. Начиная с принятия Закона об иностранных инвестициях в 1967 году — подписанного президентом Сухарто вскоре после того, как схлынула волна массовых убийств и массовых репрессий в отношении индонезийских коммунистов, как реальных, так и мнимых, — Индонезия всё больше интегрировалась в глобальную экономику и выступала в качестве одного из источников дешёвого труда для корпораций глобального Севера[76]. По числу рабочих мест в глобальных товарных цепочках Индонезия занимает третье место в мире, уступая лишь Китаю и Индии. Несмотря на значительный рост удельных затрат на рабочую силу, наблюдавшийся с 2009 по 2014 годы, их уровень остаётся достаточно низким — в 2014 году они составили всего 62% от уровня, зафиксированного в Соединённых Штатах. В общем и целом, Индонезия являет собой классический пример государства, трудовые ресурсы которого усиленно эксплуатируются внутри цепочек трудовой стоимости. Страна демонстрирует большинство признаков, указывающих на «зависимый» характер её развития по терминологии Эванса[77].

Показатели ПИИ для Индонезии начали стабильно возрастать с начала 1970-х годов. Чистый приток ПИИ увеличился с 83 миллионов долларов в 1970 году до 4,7 миллиардов долларов в 1997 году. Ряд эпизодов падения ПИИ последовал за азиатским кризисом 1997–98 годов, во время которого Индонезия, как и многие азиатские страны с развивающейся экономикой (кроме Китая), испытывала давление на государственную валюту, поскольку иностранные спекулянты массово выводили свои капиталы, выявив систематическую слабость экономики этих стран. Несмотря на это, вскоре индонезийские показатели ПИИ продолжили свой рост, достигнув 19,6 миллиардов долларов в 2012 году[78]. На фоне неустойчивости, наблюдавшейся в последние несколько лет, в 2017 году показатели ПИИ достигли 30,54 миллиардов долларов, и даже несмотря на то, что в 2018 году этот показатель снизился до 27,86 миллиардов, в январе 2019 года председатель индонезийского Комитета по координации инвестиций выказывал оптимизм, ожидая «ускорение притока инвестиций» в указанном году. Кроме того, рассчитывая «привлечь дополнительные иностранные инвестиции», правительство объявило о своих «планах по ослаблению ограничений на иностранное участие в 49 секторах торгово-промышленной деятельности»[79].

Всё это говорит о том, что тенденция к возрастанию ПИИ в стране (при том, что этот показатель не учитывает не только субподряды, но и иные формы инвестиций, например, портфельные) по-прежнему остаётся относительно устойчивой, несмотря на падение режима Сухарто, якобы положившее конец «Новому порядку» в 1998 году. Эта тенденция сопровождалась также ростом занятости в промышленном секторе, на долю которого в 1980 году приходилось около 13% от общего числа рабочих мест, а в 2012 году — уже немногим менее 22%. Кроме того, доля промышленного сектора Индонезии в общей структуре добавленной стоимости (в процентах от ВВП страны) также возрастала в течение последних нескольких десятилетий — с 9,2% в 1960 году до примерно 24% в 2012 году, — а наиболее стремительный рост наблюдался в середине 1960-х годов[80].

Эти тенденции показывают, что Индонезия пережила несколько периодов индустриализации и экономического роста, хотя последние отчёты демонстрируют, что последние несколько лет рост замедлялся, составив лишь 5% в 2014 году, 4,8% в 2015 году, 5% в 2016 году и 5,12% в первом полугодии 2018 года[81]. Разгорелись споры по поводу того, не пора ли относить Индонезию к странам с догоняющей экономикой (наряду с Бразилией, Россией, Индией и Китаем), в каковом случае аббревиатуру БРИК следовало бы заменить на БРИИК[82]. По сообщению агентства «Блумберг», эту идею поддерживает и банк «Морган Стэнли», указывая на то, что Индонезия, объём экономики которой составляет 433 миллиарда долларов, является наиболее динамично развивающейся страной Юго-Восточной Азии — эта мысль подкреплялась оптимистичным прогнозом тогдашнего министра финансов Индонезии, заявлявшего о «достижимости» темпов роста экономики вплоть до 7% в год, начиная уже с 2011 года (а позже озвучившего цель в 8%, поставленную на 2019 год), — однако впоследствии эти прогнозы не оправдались[83].

Впрочем, это не сказалось на всеобщем оптимизме. Как писал Джим О’Нил (экономист и бывший сотрудник «Голдман Сакс», некогда предложивший обозначение БРИК), во время своего последнего визита в Индонезию в 2013 году он «отмечал здоровую заботу об экономических перспективах страны»[84]. Его статьи намекают, что Индонезии вскоре суждено быть принятой в клуб «взрослых» стран, хотя сам О’Нил отнёс Индонезию к группе стран с «пограничной экономикой» (с меньшим размером экономики, группа МИНТ: помимо Индонезии, включает ещё Мексику, Нигерию и Турцию)[85]. Как бы то ни было, у наблюдателя, следящего за ходом этих дискуссий, может сложиться впечатление, что, по мнению финансовых аналитиков и экономистов из стран глобального Севера, Индонезия является многообещающим направлением для инвестиций и передислокации производства — или, иначе говоря, что она воспринимается как крупный игрок внутри цепочек трудовой стоимости. Согласно этим аналитикам, наиболее насущные проблемы этой страны, способные сдержать экономический рост и приток иностранных инвестиций, — это коррупция в политике, а также дефицит человеческого капитала и недостаточно развитая инфраструктура[86].

В нашем исследовании мы не стремились анализировать ни индонезийскую экономику и особенности её роста, ни особенности индонезийской политической эволюции за последние десятилетия. Напротив, мы старались подчеркнуть то, что в подобных исследованиях зачастую упускается из виду, а именно то, как за фасадом всеобщей эйфории по поводу роста экономики, и, в частности, производительности труда, скрываются эксплуататорские механизмы цепочек трудовой стоимости. Именно в этом глобализация на текущем этапе наиболее явным образом обнаруживает свои империалистические черты. Поэтому цель исследования заключалась именно в том, чтобы выявить указанные аспекты и рассмотреть их в свете нынешней структуры глобализованного производства, чтобы обнаружить, какие процессы эксплуатации действуют внутри цепочек трудовой стоимости.

Если вкратце изложить результаты нашего исследования, то оно обнаружило двоякую природу механизмов контроля. С одной стороны, главенствующее положение по отношению к зависимым поставщикам межнациональные корпорации поддерживают с помощью таких механизмов, как контроль над техническими ноу-хау, предъявление требований, соблюдение которых зачастую требует чрезмерной гибкости (гибкие графики поставок и стратегии, предусматривающие ошибки прогнозирования), а также практика стандартизации производственных процессов, которая вовсе не создаёт равные возможности, а идёт на руку межнациональным компаниям. В конечном счёте все эти механизмы служат для межнациональных компаний средством переложить издержки на другие фирмы. А с другой стороны, все эти способы контроля, применяемые в отношении зависимых поставщиков, впоследствии находят своё «отражение» в формах контроля труда. Постоянная реорганизация трудовых процессов на производстве, направленная на то, чтобы соблюсти все требования, предъявляемые заказчиками из межнациональных компаний, в конце концов, становится важным механизмом в цепочках трудовой стоимости, поощряющим крайнюю эксплуатацию труда в странах глобального Юга в интересах глобального Севера. Межнациональные компании-клиенты выигрывают от всех тех стратегий и методов управления, к которым прибегает администрация зависимых компаний — начиная с конкретных показателей эффективности труда рабочего, и заканчивая всевозможными формами прямого контроля на производстве. Все эти методы становятся возможными благодаря вытеснению квалифицированного труда, в результате чего работники превращаются в «простых исполнителей», оказываясь при этом в крайне уязвимом положении.

Цепочки трудовой стоимости и новый экономический империализм

Смит настаивает на необходимости руководствоваться теорией стоимости при изучении империалистической мировой экономики, поскольку только так можно сформулировать систематическую теорию империализма, которая не оставляла бы без внимания проблему «эксплуатации труда капиталом и бедных стран богатыми»[87]. Анализ современного империализма, пишет он, должен отталкиваться от факта «систематических расхождений в норме эксплуатации между разными странами», особенно между империалистическими странами глобального Севера и странами периферии глобального Юга, — и пытаться дать объяснение этому факту. Он считает, что в самом наличии международных различий в стоимости рабочей силы и в том, что Смит называет сверхэксплуатацией {XVIII}, нет ничего нового. Новым, по мнению Смита, является то «центральное место, которое эти явления заняли за последние три десятилетия “неолиберальной глобализации”»[88].

Концепция товарных цепочек трудовой стоимости открывает ещё один ракурс на центральную роль глобализованного производства как новую форму экономического империализма, выступающего в виде глобализованного принципа наименьших затрат на рабочую силу. Сама по себе эта модель не может служить законченной теорией империализма, но она позволяет исследовать империалистический характер цепочек трудовой стоимости в свете теории стоимости, сформулированной Марксом.

Прежде всего, необходимо осознать империалистический характер цепочек трудовой стоимости, с помощью которых осуществляется изъятие стоимости и непрерывное перераспределение прибавочной стоимости от стран глобального Юга в пользу глобального Севера. В своём стремлении снизить удельные затраты на рабочую силу глобальный капитал не просто следует этому принципу в мировом масштабе (что является механизмом неравноценного обмена), но прибегает при этом к помощи других институтов, включая международные организации и государство. Опираясь на различные механизмы — такие, как принуждение к участию в многосторонних соглашениях и конвенциях, — доминирующие страны стремятся, в том числе, сохранить свою гегемонию, что отвечает и интересам капитала, сконцентрированного в этих странах. Как уже говорилось выше, даже среди левых бытует мнение о том, что империализм клонится к закату или даже совсем исчезает. В настоящей же работе отстаивается противоположная точка зрения, согласно которой империализм никуда не девается. Речь идёт лишь о том, что изменились те формы, которые он принимает.

Однако это вовсе не означает, что рабочие глобального Юга беспомощны что-либо изменить. Как пишет Майкл Йейтс в эпилоге своей книги «Может ли рабочий класс изменить мир?»,

«следует помнить, что именно тем, на чью долю выпали самые большие невзгоды — то есть рабочим и крестьянам глобального Юга, меньшинствам глобального Севера и работницам всего мира, — предстоит выступить в авангарде этой борьбы»[89].

И действительно, рабочий класс глобального Юга при поддержке своих союзников, уже неоднократно инициировал забастовки и акции протеста, вёл борьбу против эксплуатации. Эти вспышки протеста представляют реальную и постоянную угрозу для капитала — какое бы расстояние ни разделяло хозяев корпораций, сидящих в далёких офисах, и рабочих, занятых на производстве в критически важных звеньях цепочки трудовой стоимости, и сколь бы сложными ни казались эти цепочки.

По этой теме читайте также:

Комментарии «Скепсиса»

I. Неоклассическая экономика отказалась от различения стоимости и цены. Стоимостью в неоклассической экономике обозначается рыночная цена. Стоимость в этом значении не следует путать с понятием классической и марксистской экономики, где стоимость создаётся трудом и лишь многократно опосредованно выражается в цене. В статье Суванди стоимость в марксистском понимании называется везде трудовой стоимостью.

II. В ориг. emergent economies. В статье непоследовательно различаются страны с «развивающейся» (developing) и «догоняющей» экономикой (emergent, иначе — с экономикой «переходного типа»). Смена наименований отражает очевидный факт, что «развитие» происходит по-разному напр. в Китае и в Парагвае.

III. Utsa Patnaik and Prabhat Patnaik, A Theory of Imperialism, Columbia University Press, 2016.

IV. О различении межнациональных и транснациональных корпораций см. ниже, в параграфе «Глобальные товарные цепочки и межнациональные корпорации».

V. Tony Norfield, The City: London and the Global Power of Finance, London:Verso, 2017.

VI. Richard C. Edwars, Forms of control in labor process: an historical analysis // Fisher F., Sirianni C. eds, Critical Studies in Organization and Bureaucracy. Temple University Press, Philadelphia, 1984. P. 89.

VII. Ibid., p. 90.

VIII. Английское слово arbitrage имеет здесь биржевое значение «спекуляция на разнице цен одного и того же товара», «игра на разнице цен одного и того же товара». Поэтому был бы неверен перевод русским словом арбитраж, имеющим другое значение. Далее в тексте мы используем для перевода этого термина выражение «глобализованный принцип наименьших затрат на рабочую силу».

IX. Относительно понятия «излишка» см. Самир Амин, Излишек при монополистическом капитализме и империалистическая рента .

X. Mishra, A., Daly, K., 2007, Effect of quality of institutions on outward foreign direct Investment // The Journal of International Trade & Economic Development, 16:2, 231–244.

XI. Речь может идти лишь об Индонезии, Малайзии, Тайланде, Камбодже и Лаосе. При этом в Китае (а также в Южной Корее, на Тайване и в Сингапуре) наблюдается сокращение этой доли по сравнению с 1970-ми гг. Во Вьетнаме доля примерно такая же, как и в 1980-е. См. статью по ссылке 27.

XII. В оригинале inclusion and exclusion. Имеется в виду включение и выпадение из товарных цепочек целых стран, напр. Лат. Америки и Сев. Африки после переноса производства в Вост. Азию.

XIII. См. примечание IX.

XIV. Smith, J., Imperialism in the Twenty-First Century: Globalization, Super-Exploitation, and Capitalism’s Final Crisis, Monthly Review Press: 2016. См. тж. краткое изложение: Империализм в XXI веке.

XV. John Bellamy Foster,Robert W. McChesney, The Endless Crisis: How Monopoly-Finance Capital Produces Stagnation and Upheaval from the USA to China, Monthly Review Press: 2012.

XVI. Тейлоризм был первой научной системой интенсификации труда.

XVII. Suwandi, I., Value Chains: The New Economic Imperialism, Monthly Review Press: 2019.

XVIII. Сверхэксплуатация — термин, восходящий к Р.М. Марини. Имеется в виду оплата рабочей силы ниже её стоимости. См. статью Джона Смита «Эксплуатация и сверхэксплуатация в теории империализма».

Примечания