Первоначальный («царский») период истории Рима (VIII-VI вв. до н.э.) был временем разложения первобытного общества и становления классов и государства. Сохранялись еще элементы родоплеменной демократии: коллективное владение родом землей, народные собрания и т.п. Но уже зарождались классы и протогосударство. Знать (патриции) начинала закабалять родовых свободных общинников-плебеев[1].
Затем в эпоху ранней республики (конец VI в. – 265г. до н.э.) борьба плебеев против засилья патрициев завершилась достижением компромисса между двумя основными группами свободного населения Рима – патрициями и плебеями, превращением Рима на основе этого компромисса в полис и завоеванием Римом Италии[2]. Если учесть все это, станет ясно, что классовые антагонизмы предполисного Рима могли порождать у плебеев лишь осознание несправедливости строя классового угнетения, но отнюдь не осознание его неустранимости. Поэтому в то время у свободных римлян не было условий для возникновения или усвоения идеи посмертного воздаяния.
Таких условий, по сути, не было и в эпоху ранней республики. Ведь полис был заинтересован в том, чтобы количество военнообязанных свободных римлян-граждан, из которых комплектовалась армия, не уменьшалось. А так как всё необходимое для службы в армии граждане приобретали на свои средства, полис нуждался в сохранении ими необходимой для этого собственности. В связи с этим обладание землей, например, считалось обязательным условием сохранения римского гражданства. Именно по этой причине полис стремился предотвратить разорение свободных мелких производителей и заботился о материальном благосостоянии обедневших римских граждан. Для этого, в частности, на завоеванной территории создавались колонии, а разорившиеся римские граждане наделялись там землей[3]. В итоге до середины III в. до н.э., несмотря на продолжавшийся процесс концентрации собственности в руках верхушки эксплуататоров, в Риме господствовало мелкое и среднее землевладение, а полисное ополчение Рима, набиравшееся из свободных граждан, обладавших землей, насчитывало несколько сот тысяч солдат[4].
В последующие этапы существования республики вплоть до ее гибели в 31 г. до н.э. экономическое положение основной массы свободного римского крестьянства резко ухудшилось. Этому способствовали, например, захватнические войны республиканского Рима в Африке, Испании и на Востоке. Лишь вторая пуническая война, которая с 218 по 201 гг. до н. э. велась на территории Италии, нанесла непоправимый удар по мелким и средним римским землевладельцам. Но главная причина разорения этих свободных собственников заключалась в другом. Со временем отпала необходимость в полисной армии и самом полисе. Если, например, в период смертельной схватки Рима с Карфагеном с 218 по 201 гг. до н.э. крупные римские собственники нуждались в сильной полисной армии и поэтому заботились о материальном благополучии обедневших сограждан, то после разгрома Карфагена в 201 г. до н.э. необходимость в этом отпала, и разорение свободных римских землевладельцев резко ускорилось[5]. К концу I в. до н.э. разложение полиса в Риме завершилось, а под влиянием классовой поляризации разорение свободных мелких производителей в Италии приняло гигантский размах и стало необратимым. Следствием этого явились гражданские войны, которые велись из-за земли крупными рабовладельцами и разорявшимися свободными крестьянами. Но все попытки мелких производителей, как граждан Рима, так и покоренных Римом италиков, вернуть себе утраченные средства производства и прежде всего землю путем классовой борьбы закончились их поражением. В результате этих войн по данным мировой исторической науки была установлена диктатура крупных римских рабовладельцев, которая, начиная с Октавиана-Августа (с 30 г. до н.э.) стала в Риме постоянной.
В период разложения полиса экономическое положение обедневших римских граждан было противоречивым. С одной стороны, мелкие свободные производители постоянно разорялись, а с другой – неимущих граждан государство пыталось содержать за свой счет. Разорившихся крестьян, например, массами стекавшихся в Рим, государство, разбогатевшее путем ограбления покоренных территорий, материально обеспечивало с помощью государственных дотаций[6]: бесплатной раздачи хлеба, небольших сумм денег и т.д. Время от времени правительство наделяло обедневших римлян и землей. Сулла, например, дал землю 120 тысячам своих солдат-ветеранов, Цезарь – 80 тысячам. В целом же в столетний период перехода от республики к империи (начиная с движения Гракхов в конце II в. до н.э. и до установления единоличной власти Октавиана-Августа в конце I в. до н.э.) основная часть разорившихся римских граждан получала помощь от государства.. Эта помощь и позволяла им как-то сводить концы с концами. Но такая помощь оказывалась лишь жителям Рима. Обедневшие свободные италики не получали ее даже тогда, когда они во время перехода от республики к империи стали римскими гражданами. Кроме того подобная помощь оказывалась и не всем собственно римским гражданам. Цезарь, например, наделял землей прежде всего римлян, имевших на иждивении нескольких сыновей – будущих солдат. Наконец, помощь государства неимущим гражданам не всегда носила систематический характер, ибо правительство не было в состоянии оказывать ее постоянно. Цезарем, например, хлебные раздачи были сокращены вдвое[7], а Суллой – вообще отменены[8]. Поэтому государственная помощь в любом случае не могла в материально-экономическом отношении возместить разорившимся римлянам потери средств производства и в первую очередь земли. Эта помощь в лучшем случае позволяла поддерживать значительно более низкий жизненный уровень по сравнению с уровнем жизни свободных мелких производителей. Вследствие этого в процессе превращения граждан в люмпен-пролетариев происходило абсолютное обнищание не только люмпенов, не получавших помощи от государства, но и люмпенов, получавших ее. Хотя, конечно, экономическое положение последних было лучше чем первых. В еще большей мере протекало абсолютное обнищание у свободных италиков, которые вообще не получали помощи от государства. Соответственно осознание несправедливости строя классового угнетения протекало у разных групп свободных римлян и италиков в неодинаковой мере. В тоже время у всех слоев свободных мелких производителей Рима и Италии и разорившихся граждан осознание этой несправедливости постепенно усиливалось под влиянием их относительного обнищания, обусловленного не прекращавшейся классовой поляризацией.
Тем не менее римский люмпен-пролетариат мог как-то существовать за счет государственных дотаций и поэтому отчасти питать иллюзию о возможности поддержания в обществе социальной справедливости характерной для полиса.
Разорявшиеся римские граждане не теряли надежды улучшить свою жизнь и путем классовой борьбы. Именно поэтому последний период римской республики протекал в ожесточенных гражданских войнах. Таковыми были борьба сторонников и противников реформ братьев Гракхов в конце II в. до н.э., войны «демократов» Мария с «оптиматами» Суллы (86-82 гг. до н.э.), восстания Сертория (76-72 гг. до н.э.) и Спартака (73-71 гг. до н.э.), гражданские войны 49-45 гг. до н.э. и 43-31 гг. до н.э., завершившиеся установлением диктатуры крупных рабовладельцев, окончательным разорением свободного мелкого крестьянства и переходом от республики к монархии. В ходе этих гражданских войн положение трудящихся масс временно могло и улучшаться. Уже упоминалось в связи с этим о бесплатной раздаче земли ветеранам Суллой и Цезарем. В силу вышеизложенного основная масса свободных римлян и италиков вплоть до конца существования республики была не в состоянии осознать неустранимость классового угнетения. Соответственно не была она готова к созданию или усвоению идей потустороннего блаженства и посмертного воздаяния. По тем же причинам, что и в древней Греции, в Италии того периода не могли породить или заимствовать эти идеи и рабы. В свете всех этих факторов неудивительно, что римская религия первоначально не знала представлений о посмертной награде и воздаянии[9], причем эта точка зрения оставалась господствующей и в период республики. Например, Цезарь в середине I в. до н.э. публично отрицал перед сенатом бессмертия души[10]. Разве мог бы он, в качестве верховного жреца и диктатора Рима, отрицать это, если бы подобная точка зрения не была широко распространена в римском обществе того времени?
По сути, не изменилось религиозное мировосприятие свободного населения Италии и в первый век существования империи (с 30 г. I в. до н.э. по 70 г. I в. н.э.). Уже в конце республики старая римская религия перестала удовлетворять религиозные потребности масс и пришла в упадок[11]. Ее храмы ветшали, жреческие коллегии либо прекращали свое существование, либо же полностью теряли свой авторитет. Правда по традиции подавляющее большинство римлян той эпохи продолжало еще формально придерживаться своих древних религиозных представлений (что публично и подтвердил Цезарь). Однако с гибелью полиса старая полисная религия должна была исчезнуть. В силу этого в религиозном сознании римлян и многих покоренных ими италийских этносов возник в то время своеобразный вакуум.
Этот вакуум явственно ощущался современниками и в первый век существования империи, а государство безуспешно пыталось даже заполнить его культом императоров.
В тоже время в первый век существования империи не получили сколько-нибудь значительного распространения в Италии и культы, содержавшие учение о загробном блаженстве и воздаянии. Объяснялось это тем, что в то время, как и в конце республики, эксплуатируемые массы в целом не могли еще осознать неустранимости строя классового угнетения.
Осознание этого наступило позднее в период стабилизации империи, начавшийся после прихода к власти династии Флавиев (69-96 гг. н.э.) и характеризовавшийся, особенно с 96 по 161 гг. н.э., заметным улучшением положения масс.
В предшествовавшие годы существования империи, исключая правление Октавиана-Августа (30 г. до н.э. – 14 г. н.э.), возрасший гнет государства, произвол римских и провинциальных правителей и междоусобные войны претендентов на императорский престол делали жизнь трудящихся куда более тяжелой. Например, с 17 по 70 гг. н.э. римская держава пережила восстания в Нумидии, Галлии, Мавритании, Иудее, Британии; мятежи армии в Германии, Испании, Галлии; неоднократное повышение налогов; террор и конфискации имущества подданных при Тиберии, Калигуле, Нероне; гражданские войны императоров Гальбы, Отона, Виттелия и другие социальные потрясения[12].
А вот с 96 по 161 гг. н.э. империя уже не знала крупных восстаний в провинциях (кроме Иудеи), гражданских войн, сколько-нибудь серьезных мятежей армии, заговоров и нашествий варваров. После же смерти императора Траяна в 117 г. Рим по сути прекратил и захватнические войны, тяжким бременем ложившиеся на народ. В итоге с 96 по 161 гг. н.э. и особенно в «золотой век» империи (138-161 гг. н.э.) экономика римской державы достигла расцвета, ее внутриполитическое и внешнеполитическое положение стало как никогда прочным, социальные антагонизмы максимально смягчились, а материальное положение масс улучшилось[13].
Казалось бы, облегчение положения трудящихся в 96-161 гг. н.э. должно было бы препятствовать усвоению ими представлений о загробном блаженстве и воздаянии. Но, как уже отмечалось, этого не произошло.
Наоборот! Именно в это время (96-161 гг. н.э.) и началось массовое усвоение населением римского государства религиозных учений об обрядовом пути обретения посмертного счастья и о потустороннем воздаянии.
Это обстоятельство даже породило в свое время представление о неком парадоксе в развитии религии римского общества. Ведь распространение веры в загробное блаженство и воздаяние должно было бы падать на период резкого ухудшения, а не максимального улучшения материального положения угнетенных.
На самом же деле никакого парадокса в данном случае не было. Несомненно, чем тяжелее становилось экономическое положение социальных низов, тем в большей мере они осознавали несправедливость, бесчеловечность строя классового угнетения. Но для усвоения, как и возникновения, представлений о посмертном воздаянии (или просто блаженстве) требовалось еще и осознание неустранимости общества классовой эксплуатации. А вот осознание этого в бурный период ранней империи произойти не могло. Динамичная политическая жизнь становящейся империи: восстания угнетенных, гражданские войны, борьба военачальников за императорскую корону, а также демагогическое заигрывание враждующих группировок правящих кругов с эксплуатируемыми массами, их обещания улучшить жизнь бедноты вселяли в свободных тружеников и даже в рабов надежду на радикальное улучшение их участи.
С упрочением же империи этой надежде пришел конец. Дело в том, что социальное угнетение, хотя и смягчившись, отнюдь не исчезло. Более того, угнетение приобрело настолько всеохватывающий и главное долговечный характер, что надежда избавиться от него окончательно исчезла[14]. Пусть в период стабилизации империи был ограничен произвол наместников провинций, упорядочена налоговая система, прекратились кровавые гражданские войны, и с помощью государства улучшилось положение даже рабов. Зато стало ясно, что ярмо классового гнета неустранимо. Если, например, в хаосе политической жизни эллинистического мира иудеи, возглавлявшиеся Маккавеями, смогли вернуть себе независимость, то установленный вместо этого хаоса Римом порядок с железной необходимостью подавил троекратные попытки иудеев сбросить иго римлян. Соответственно же осознанию социальными низами неустранимости эксплуататорского строя шумный мятеж сменился тихим[15] – распространением утешающих идеологий и религий. Поэтому именно с периода упрочения империи и могло лишь начаться широкое распространение среди свободных бедняков представлений о загробном блаженстве и воздаянии. Это обстоятельство единодушно подчеркивают не только исследователи, придерживавшиеся идеологической доктрины государственного атеизма, но и ученые, жившие задолго до появления этой доктрины[16].
Хотя мировая историческая наука и установила факт повсеместного распространения потребности свободных жителей империи в идее потустороннего воздаяния (или чисто обрядового пути обретения загробного блаженства) не ранее периода ее стабилизации на рубеже 2 в. н., это не означало, что у отдельных категорий римских бедняков эта потребность не могла возникнуть и раньше. Ведь процесс осознания несправедливости и неустранимости строя классового угнетения должен был протекать среди определенных групп эксплуатируемых масс и раньше 2 в. н.э. Он мог протекать, например, среди наиболее обездоленных слоев порабощенных Римом этносов, отчаявшихся улучшить свою судьбу путем активной борьбы; среди разорившихся римских граждан, не подкармливавшихся государством, среди колонов и т.д. В силу этого потребность в посмертной компенсации земных страданий появлялась у части эксплуатируемых и до периода упрочения империи.
Учитывая опыт древнего Египта, в котором, как уже отмечалось, идея загробного воздаяния сформировалась, вызрела в течение нескольких тысячелетий существования классово-антагонистического общества, можно полагать, что за значительно более короткий срок эту идею не могла создать и упомянутая выше часть угнетенных Римской державы. Но она могла заимствовать ее из уже существовавших чужеземных культов. Культы же эти уже исповедовались к этому времени населением бывших эллинистических государств Великой Греции (южной Италии) и других регионов Средиземноморья, с которыми контактировали римляне. Известно, например, что некоторые римляне были знакомы с идеей посмертного воздаяния еще в эпоху республики и уже тогда популяризировали и развивали ее. Вергилий (70-19 гг. до н.э.), например, в своих произведениях отражал картину потустороннего воздаяния весьма близкую к христианской. Он, в частности, помещал в ад богачей, не делившихся богатством с ближним; патронов, причинявших зло своим клиентам; чиновников, торговавших законом[17]. Не случайно христианские поэты подражали Вергилию, на могилах христиан писались стихи Вергилия, а отцы церкви, вроде святого Амвросия, утверждали, будто язычники предвидели появление христианства, ссылаясь на Вергилия[18]. Но столь значительное развитие (или, что более вероятно, популяризация столь развитой) идеи загробного воздаяния Вергилием было, конечно, чисто поверхностным явлением религиозной жизни римского общества того времени. Ведь подобные представления распространились тогда лишь на незначительную часть образованных римлян. Проникновение же представлений о посмертном воздаянии в римскую поэзию периода республики происходило в силу относительной самостоятельности развития искусства, а отнюдь не отражало типичные верования римского общества той эпохи. Как уже отмечалось, все историки религии древнего мира единодушно отмечают, что хотя проникновение представлений об обрядовом пути достижения потустороннего блаженства и воздаяния за гробом началось среди римлян в период республики, повсеместное распространение здесь они получили лишь с упрочением империи.
Тем не менее уже в эпоху республики эти представления стали усваиваться и определенной частью свободных римских бедняков. Тогда же началось и проникновение греко-восточных и чисто восточных культов, содержавших учения об обрядовом способе получения потустороннего блаженства и посмертном воздаянии, в римское общество. По мере того как разорение свободных мелких производителей усиливалось и в провинциях римского государства, эти восточные религии усиливались и населением провинций. Чем в большей мере осознавали угнетаемые массы римской державы несправедливость и неустранимость строя классового угнетения, тем более распространенными и развитыми становились здесь идеи загробного блаженства и воздаяния. Например, элевсинская религия постепенно распространилась по всей территории римской империи[19], а ее приверженцами стали даже знатные римляне[20]. Орфико-пифагорейский культ, занесенный в Рим в период 264-241гг. до н.э., во 2 веке н.э. получил такое распространение, что репрессии против его последователей охватили всю Италию[21]. Культ Кибелы и Аттиса, проникший в Италию во время нашествия Ганнибала (218-204 гг. до н.э.), в период империи временно стал официальным и исповедуемым самими императорами. В 3 же веке н.э. он превратился в один из доминирующих «языческих» культов Римской империи[22]. Религия Исиды (и Сераписа), появившаяся в начале 3 века до н.э. в Сицилии и беспощадно преследовавшаяся государством, со временем также распространилась по всей империи, получила покровительство императоров и в 3 веке н.э. превратилась в самую почитаемую «языческую» религию Римской империи[23]. Культ Митры, проникнув в Рим в 70 г. до н.э., к концу 3 и началу 4 вв. н.э. настолько усилился, что митраистов временами было больше, чем христиан, вследствие чего само существование христианства была поставлено под угрозу[24]. Не случайно поэтому император Диоклетиан (284-305 гг. н.э.) провозгласил Митру покровителем всей империи[25]. Подобным же образом распространялись в Римской империи и другие восточные культы.
Широкое распространение восточных культов сопровождалось развитием в них идеи посмертного воздаяния. В элевсинской религии, например, эта идея по степени зрелости значительно приблизилась к аналогичной идее христианства. Об этом свидетельствовала упорная борьба христиан с приверженцами элевсинской религии, факты перехода ее последователей в христианство, обвинение христианами почитателей элевсинского культа в заимствовании ими христианского вероучения и т.д.[26] В орфико-пифагорейской религии также со временем появились моральные заповеди, почти не отличавшиеся от христианских. Они осуждали злопамятство, требовали безропотно переносить все тяготы жизни, а также уходить из жизни, как с пира, с довольным видом[27]. Подобным же образом и культ Митры, особенно в конце своего существования, обещал загробное блаженство лишь тем, кто, кроме соблюдения обрядов, выполнял предписания морали, весьма близкой к христианской. Не случайно поэтому митризм являлся наиболее грозным соперником христианства в Римской империи[28], а христиане видели в нем «сатанинское заимствование» и упорно боролись с ним[29]. Аналогичным образом трансформировались в Римской империи и другие восточные культы. Особенно близко к христианскому пониманию идеи посмертного воздаяния восточные религии подошли в самом конце существования Римской империи. Например, надгробная надпись приверженца этих религий того периода, гласившая, что богам «служат не драгоценными приношениями, а добродетелью, ...направленной к правде и добру»[30], и подчеркивающая, что только добродетель обусловливает посмертную награду, принципиально не отличалась уже от христианской точки зрения на потустороннее воздаяние. В целом же восточные культы, обещавшие своим последователям посмертное блаженство, несмотря на преследование властей, во 2 веке н.э. успешно распространялись по всей территории Римской империи (в том числе и по западной ее части), а в 3 веке н.э. достигли здесь своего наивысшего развития[31]. При этом, на рубеже нашей эры они уже несомненно содержали в себе весьма развитый элемент «духовной сивухи»[32], то есть достаточно зрелую идею посмертного воздаяния, а их мораль постепенно приближалась к христианской[33]. Потребность угнетенных масс в восточных религиях была настолько велика, что эти религии, вначале непонятные, чуждые и даже отвратительные (например, своими кровавыми оргиями) большинству населения Западного Средиземноморья, смогли, тем не менее, превратиться в верования этого населения.
Успешному распространению этих религий в значительной мере способствовало характерное для них почитание богов-страдальцев, умиравших от страданий, а затем воскресших для новой счастливой жизни. Ведь эксплуатируемые верили, что их страдания скорее поймут и вознаградят именно боги-страдальцы, боги-мученики, а не чуждые страданиям боги официального римского пантеона.
Усилением потребности эксплуатируемых в утешающем воздействии идеи загробного воздаяния объясняется и тот факт, что с упрочением империи представления о посмертном блаженстве и воздаянии стали развиваться не только в повсеместно распространившихся восточных культах, но и в традиционных местных религиях западных регионов Римского государства. Например, первоначально греческий культ Геракла был чисто аристократическим[34], чуждым народным массам. Однако во 2-3 вв. н.э. Геракл трансформировался в Западно-Римскую параллель Осириса. При этом он превратился в защитника угнетенных, обещавшего посмертное блаженство труженикам[35]. В это время идеалы религии Геракла стали сближаться с христианскими, а самого Геракла в 361-363 гг. н.э. пытались даже противопоставить Христу в качестве бога, подобного ему[36]. Со временем новая религия Геракла, получившего теперь название загробного, настолько усилилась в народе, что господствующие классы Римской империи попытались использовать ее в своих интересах, объявив Геракла покровителем императора[37]. Угнетенный народ создавал в это время образы и других богов-заступников, а идеи посмертного блаженства и воздаяния возникали и развивались и в других местных культах западной части Римской империи.
Постепенно под влиянием вышеописанной трансформации местных религий, а также под влиянием восточных культов идея воздаяния после смерти распространилась во всех слоях населения Западно-Римской империи. Проникла она и в верования рабов. Так, первоначально смерть раба воспринималась здесь как полное небытие. «...Мукой для меня была жизнь, смерть уготовила мне покой»[38], – гласила в связи с этим типичная эпитафия раба. Позднее же «языческие» надписи на надгробиях богов стали сближаться с христианскими и говорить о награде умерших на том свете за их муки на земле[39]. В целом же распространение в западной части Римской империи веры в посмертное блаженство и загробное воздаяние было в 3 веке н.э. настолько значительным, что поражало всех историков[40]. Наряду с этим по мере нарастания кризиса римского рабовладельческого общества идея потустороннего воздаяния усиливалась и в традиционных культах восточной части Римской империи. Уже отмечалось, что такой процесс протекал, например, в древнеегипетской религии.
Под влиянием верований масс идея посмертного воздаяния проникла в римскую литературу и философию. Например, Лукиан (2 век н.э.) в трактате «Menippus» описал популярное народное верование, согласно которому посмертному наказанию подлежали все грешники от рабов до царей[41]. Идея воздаяния после смерти входила в учение школы неопифагорейцев (I век до н.э. – 2 век н.э.)[42] и школы неоплатоников[43], возникшей еще в греко-эллинистическую эпоху. Сильное влияние неоплатонизма испытали Плутарх (46-126 гг. н.э.), изображавший в своих произведениях загробное воздаяние[44], и Филон Александрийский (25 г. до н.э. – 45 г. н.э.). Отдельные элементы идеи посмертного воздаяния содержались также у ряда римских стоиков: Посидония (135-50 гг. до н.э.), Сенеки (4-65 гг. н.э.)[45] и других. Не случайно в связи с этим римский писатель и философ-неоплатоник Апулей (124-170 гг. н.э.) писал, что философы – жрецы всех богов[46], а Ф. Энгельс, указывая на близость римской философии христианству (в котором идея загробного воздаяния достигла своего наивысшего развития), называл Филона Александрийского отцом, а Сенеку – дядей христианства.
В целом же по мере разложения римского рабовладельческого общества «все более и более общепринятой становилась вера в некое воздаяние или кару для умершей души за совершенные на земле поступки»[47]. Таким образом, по мере обострения классовых антагонизмов древнеримской державы в ней появилась и все более усиливалась идея посмертного воздаяния. Логика же распространения и созревания этой идеи здесь и в древнеегипетском, древнеиндийском и греко-эллинистическом обществах принципиально совпадала. Наконец, своего наивысшего развития идея воздаяния после смерти достигла в христианстве.
