Практика революционеров 1860-х годов (вспомним прокламацию Чернышевского «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон»), опыт народничества показали, что хождение в народ, попытка побыстрее зажечь революцию снизу не получается (Бакунин и некоторые другие теоретики ошибались, видя в народе «коллективного Стеньку Разина» и полагая, что нужно лишь «громко свистнуть в два пальца», — поднимутся!).
Тогда-то, в новых условиях и по-новому, происходит как бы возвращение (в известном, конечно, смысле) к декабристской тактике: революция не народная, но силами сравнительно небольшой группы, «сверху», которая в случае успеха заменит собою существующую верховную власть.
Исключительная централизация, многовековое преобладание движений сверху над течениями снизу - все это определяло характер новой революционной попытки, ее силу и в то же время узость, зависимость от случая.
1880—1881 годы. Все происходит по формуле, предсказанной в пророческом письме Серно-Соловьевича: власть уступает только под давлением силы; террор народовольцев заставляет дать ряд льгот крестьянам, обратиться к либеральному обществу, наконец, решиться на созыв Всероссийского земства, то есть, по сути дела, на конституцию...
Однако в тот самый день, когда Александр II подписывает документ об этом созыве, а Лорис-Меликов, выходя из кабинета царя, мечтает, чтобы Александр II обязательно /159/ дожил до 8 марта (через неделю правительственное сообщение должно быть опубликовано), Александр II гибнет именно в этот день от бомбы Гриневицкого.
Оценив двойственность, коварность политики репрессий и уступок, проводившейся властями в 1880—1881 годах, не раз уже нами упомянутый выдающийся знаток внутренней политики России П.А. Зайончковский в то же время заметил: «Народовольцы игнорировали те уступки, на которые пошло правительство под непосредственным влиянием их же революционной борьбы...
Тот факт, что «Народная воля» в условиях отсутствия массовой революционной борьбы не внесла никаких изменений в свою тактику в связи с реформаторской деятельностью Лорис-Меликова, свидетельствует о недооценке ею изменившихся условий.
Решение задач привлечения народных масс к революционной борьбе с правительством [...] проходило и в дальнейшем могло бы проходить более успешно в условиях лорис-меликовского режима, явившегося порождением их героической борьбы.
Проект государственных реформ, разработанный министром внутренних дел, в отличие от предшествующих его докладов, содержал довольно широкую программу не только административных преобразований, но и экономических мероприятий. Намерение привлечь цензовую общественность к участию в подготовке реформ означало стремление правительства расширить свою социальную базу».
Случившееся в марте 1881 года определило смысл многих последующих событий.
1880—1890 годы. Контрреволюция сверху Александра III: ряд контрреформ, урезывающих дарованные в прошлом царствовании экономические и политические свободы — расширение произвола властей над освобожденными крестьянами, уменьшение земских, городских, университетских, цензурных «допусков».
Однако инстинкт наиболее дальновидных деятелей власти и теперь подсказывает необходимость поисков новой основы, «укрепления фундамента».
Не обращаясь к разночинной молодежи, земским, /160/ судебным и городским деятелям, власти дают определенный простор капитализму: огромный промышленный подъем 1890-х годов, строительство железных дорог, С Донбасса, Кривого Рога, ввоз иностранных капиталов. Впрочем, обновляющаяся экономика, в отличие даже от 1860-х годов, почти никак не дополняется политикой.
Логично было бы параллельно расширить права и свободы наконец-то «повзрослевшей» российской буржуазии; однако мы помним, как Александр III разговаривал с московским городским головой Чичериным; тем же буржуазным деятелям, которые теперь испытывали сильную потребность организоваться политически, — будущим кадетам и октябристам, — приходилось собираться в подполье или за границей. Почти одновременно, в первые годы XX века, образуются партии социал-демократов, эсеров, а также «Союз освобождения» (завтрашние кадеты). Образуются нелегально, ибо никакой легальной конституционной основы не было.
Контрреволюция сверху лишь усиливает противодействие снизу, которое в конце концов выливается в грандиозную революцию 1905—1907 годов.
Революция не опрокинула самодержавие в результате отчаянных правительственных действий — как карательных, так и уступающих.
Мы столь громко и сильно констатируем разгром первой русской революции, что, случается, забываем: зарплата рабочих и служащих после того серьезно увеличилась, они получили право на профсоюзы, кооперации и другие объединения; значительно увеличились права прессы, земства и судов.
Наконец, возникновение Государственной думы, парламента: через 95 лет после Сперанского, через 44 года после освобождения крестьян.
Снова власть отступала, не возглавляя; ненавидела, но не умнела. Частным, но поразительно характерным эпизодом явился вопрос о земельной реформе осенью 1905 года: испуганное правительство Николая II, чтобы уцелеть, в какой-то момент было готово «кинуть» /161/ крестьянам примерно 25 миллионов десятин, в том числе немалую часть помещичьих земель, и главноуправляющий землеустройством и земледелием Н.Н. Кутлер составляет соответствующий проект. Меж тем выясняется, что апогей революции позади, натиск ее несколько ослабел, и тут же злобная месть Николая II и реакционного дворянства обрушивается на министра — «как он посмел'«. Попытки Витте повести дело прилично и пересадить Кутлера сначала в Государственный совет, потом в сенат оканчиваются ничем — самодержавие рвет и мечет, знать не хочет того, в ком только что видело спасителя.
В результате обиженный Кутлер уходит в Государственную думу, к кадетам, ясно видя безнадежность царского дела, выбрасывающего вон «своих людей», а в будущем перейдет на службу революции.
На первых советских червонцах 1920-х годов стоит подпись одного из руководителей Госбанка Н.Н. Кутлера...
1905—1907 годы. Аграрный и другие вопросы не решены, история же предлагает три пути: 1) продолжение революции снизу, что представляется весьма реальным; 2) контрреволюция сверху: в какой-то степени она осуществляется; переворот 3 июня 1907 года - разгон 2-й Государственной думы — довольно отчетливый пример.
Однако большего правители себе позволить не могли. Кроме нового избирательного закона (увеличившего представительство в думе крупных землевладельцев и буржуа) никаких серьезных контрреформ не последовало. Совсем ликвидировать думу, отнять ряд отвоеванных свобод - об этом мечтали лишь самые безумные черносотенцы и оголтелые члены Союза объединенного дворянства.
При угрозе новой революции снизу и скромных успехах контрреволюции сверху делается попытка третьего пути — еще одной революции сверху...
Понятно, мы говорим о Столыпине и его реформах, которые Ленин определил как второй шаг России по пути к буржуазной монархии.
План Столыпина известен, хотя наша литература не /162/ (всегда представляет его с должной исторической объективностью. Идея внешне проста: вместо того, чтобы наделить крестьян помещичьей землей, предлагается обогатить одних крестьян за счет других, а для того - распустить общину, облегчить переход того, что принадлежало беднякам, в собственность зажиточных мужиков; остальных должен принять, во-первых, город, его фабрики и заводы, а во-вторых, окраины, куда организуется массовое переселение.
Дворянство очень косо отнеслось к поощрению «чумазых лендлордов»; перед первой мировой войной, как известно, из общины вышло около четверти крестьян - торжеству фермерства с разных сторон препятствовал консерватизм как помещичьего, так и мелкокрестьянского хозяйства. И тем не менее нужно с вниманием отнестись к знаменитой формуле Столыпина: «Дайте мне 20 лет, и я преобразую Россию!»
То была серьезная, последняя альтернатива старого мира, попытка избавиться от взрыва снизу путем «революции сверху» и создания новой массовой опоры режиму. По мнению Ленина, столыпинское аграрное законодательство, хотя обеспечивает лишь «самое медленное, самое узкое, наиболее отягченное следами крепостничества капиталистическое развитие», тем не менее «прогрессивно в научно-экономическом смысле», ибо Россия страдает и от капитализма и от недостатка капитализма.
Действительно, если бы Столыпин имел 20 лет, то эти перемены, возможно, оказались бы серьезнейшим явлением; теоретически возможность длительной столыпинщины допускали, между прочим, и большевики.
Столыпинский путь был страшен, жесток — «по-турецки, по-старокитайски» (Ленин); однако это путь буржуазного прогресса, с сохранением помещиков и самодержавия, с Государственной думой.
Серьезность альтернативы доказывается и той жесточайшей борьбой, которую повели против Столыпина политически совершенно противоположные лагери. С одной стороны, новый премьер и его политика подвергались разнообразным революционным ударам. Большевики рассматривали борьбу со Столыпиным как проблему /163/ классовую, эсеры же, анархисты в немалой степени сражались с личностью самого Стольшина, вели террор и против членов его семьи. В 1911 году Столыпин, как известно, погиб от пули террориста Богрова. Поражающим российским парадоксом было то обстоятельство, что пропуск для убийцы (подпольщика, связанного с охранкой), саму возможность этого покушения, фактически обеспечили крайнему революционеру крайне правые противники Столыпина, в частности начальник царской охраны генерал Курлов.
Правое дворянство и весьма прислушивающийся к нему Николай II видели в Столыпине «нарушителя вековых основ», передававшего исконную дворянскую власть — буржуазии.
Когда (1912) меньшевистский публицист Гушка (Ерманский) писал об усилении общественной роли крупного капитала в России, Ленин резонно возражал, что для буржуазии «проигрышная позиция — лес, железные дороги, земство и парламент. [...] становится еще глубже противоречие между сохранением 99/100 политической власти в руках абсолютизма и помещиков, с одной стороны, и экономическим усилением буржуазии, с другой» (Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 21. С. 296, 297) .
Напомним, что после Сперанского до февраля 1917 года не было, кажется, ни одного русского министра, родившегося у родителей-»разночинцев». Недовольные насаждением в деревне опорного слоя богатых крестьян, реакционные дворяне были особенно взбешены, когда Столыпин попытался создать политический эквивалент своей экономической реформе. Речь шла на этот раз о проекте бессословного земства, иначе говоря, - об усилении роли недворянского элемента в местном управлении.
Малейшую уступку политической власти верхи воспринимали как совершенно невозможную, и в этих-то кризисных условиях и обстоятельствах вспомнили о старинном методе, «удавке», обращенной, впрочем, не к монарху, но к первому министру.
Ослепленные своими узкоэгоистическими интересами, эти люди не чувствовали, что история отпустила им всего 6 лет. Препятствуя столыпинскому перевороту сверху, они существенно ускоряли взрыв снизу — 1917 год. /164/
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
