Хронология

Арии начинают прибывать в Индию — ок. 1550 г. до н. э.

Рождение Гаутамы Будды — ок. 623 г. до н. э.

Начало царствования Ашоки — 273 г. до н. э.

Рождение Иисуса Христа — начало нашей эры.

Царствование Самудрагупта — ок. 340—380 г. н. э.

Встреча Харшавардханы и Сюань Цзана — 643 г.

Начало большого строительства династии Паллавов — ок. 642 г.

Ала-уд-дин Хилджи становится султаном Дели — 1296 г.

Рождение Кабира — ок. 1488 г.

Васко да Гама высаживается в Калькутте — 1498 г.

Кришнадеварая восходит на престол — 1509 г.

Рождение Тулси Даса — 1532 г.

Акбар основывает новую религию[1] — 1582 г.

Джахангир вступает в бракс Hyp Джахан — 1611 г.

Сэр Томас Роу посещает Джахангира — 1615 г.

Рождение Шиваджи — 1627 г.

Строительство мавзолея Тадж-Махал — 1630-1652 гг.

Битва при Плесси — 1757 г.

Последнее сражение Типу (с англичанами). — 1799 г.

Раджа Рам Мохан Рай умирает в Англии — 1833 г.

Великое восстание — 1857 г.

Ганди начинает движение за несотрудничество — 1920 г. /55/

Провозглашение независимости — 1947 г.

Провозглашение Республики Индия — 1950 г.

«Приходилось ли вам считать цвета радуги? Их много, все они являются частью спектра и разделить их нельзя. В какой-то мере наша страна напоминает радугу. Ее жители принадлежат к разным расам, их предки прибыли в Индию в разные эпохи. Это были прежде всего арии, затем народы Центральной Азии и Монголии, а также представители других народов. Кто-то лишь прошел через страну или учился в больших индийских университетах, но многие в конце концов обосновались здесь, и эта страна стала их родиной. Пришельцы ассимилировались, а потом появлялись другие, и это повторялось снова и снова. В результате сегодня в каждом индийце, как в радуге, несколько составляющих».

«... Наша история — это удивительная история, которой мы можем гордиться. Разумеется, есть и такие периоды, которыми мы не можем быть горды, но надо знать (...) в нашем прошлом как хорошее, так и плохое» (IV.4).

Итак, с самого начала в истории, которую рассказывают детям, звучат две темы: прежде чем заимствовать у других, Индия сама давала и учила; те, кто ее завоевывал, ассимилировались в ней, и, подобно античной Греции, «она завоевала своих диких победителей». Причем не упоминаются ни арабы, ни турки, ни персы, ни афганцы — постоянные грабители индийской земли.

Как и в Черной Африке, переоценка прошлого позволяет переоценить настоящее.

Исключительная древность и мудрость Индии

«Наши ученые открыли очень старое поселение в Синде, в местечке, которое называется Мохенд-жо-Даро. Оказалось, что поселение это существовало пять тысяч лет назад. Дома его были сложены из кирпича; для поддержания чистоты жители соорудили целую систему водостоков. У них были бани, широкие проспекты. Должно быть, они были /56/ очень умелыми ремесленниками, поскольку там нашли изящные гончарные изделия из глины и прекрасное оружие из меди и бронзы... Страна эта была тогда зеленой и плодородной. И это может удивить нас сегодня, когда Синд является пустыней».

«Поистине, можно гордиться тем, как много умели люди в нашей стране в такой глубокой древности».

Источник мудрости индийцев состоит в «знании вед», которые учат возвышаться над несчастьем и счастьем, над гневом и завистью, искать истину. Веды учат также «о перерождениях и о том, что Бог един».

Итак, в историю проскальзывает индуистская религия, оценочные суждения и изложение фактов не различаются... «Пришедшие из Центральной Азии или из Европы арии искали себе места, чтобы осесть. Вначале у них было много боевых столкновений с первыми жителями Индии, но позже они стали друзьями» (...). «Арии научили их ведам, склонили принять систему каст (...). Эта система помешала единству индийского народа в момент опасности, как это будет видно».

На самом деле этого не будет видно. Во всех книгах, предназначенных для индийских детей, если и делается хоть малейший намек на систему каст, так только для того, чтобы выразить сожаление: «Это было большое несчастье для Индии...»

«Но расскажем сначала чудесную историю Рамы и Ситы» (IV.4).

Чудесная история Рамы и Ситы[2]

«Все вы слышали о Раме и Сите и всем вам знакомо огромное изображение Раваны, которое сжигают каждый год; память о подвиге доброго царя Айодхьи Рамы, который победил и убил Равану, злого правителя Ланки, похитившего его жену Ситу, отмечают процессиями и иллюминациями. Вот эта история.

В царстве Айодхья жил некогда государь по имени Дашаратха. Его старшего сына звали Рама. Все его любили и ждали, когда он, в свою очередь, станет царем. Однако мачеха Рамы Кайкейя хотела, чтобы трон перешел к ее первому /57/ сыну Бхарате. Она заставила мужа сослать Раму в лес на четырнадцать лет. Будучи послушным сыном, Рама уехал, сопровождаемый своей обожаемой женой Ситой и своим братом Лакшманой. Государь был так потрясен отъездом сына, что умер от горя, а юный Бхарата так любил Раму, что отказался от трона (...)

Жизнь Рамы, Ситы и Лакшманы в лесу была очень сурова, полна опасностей, они были лишены тех удобств, к которым привыкли во дворце. Тем не менее они были счастливы, жили в согласии с природой, среди деревьев и животных. Им приходилось также бороться с лесными демонами (...)

Шурпанкха, сестра демона-царя Раваны из Ланки, увидела Лакшману и сочла его столь красивым, что потребовала себе в мужья. Он отказался. Она же не желала с ним расставаться, а он был так этим разгневан, что отрезал ей нос. Услышав об этом, Равана пришел в бешенство и, чтобы отомстить, послал к Раме своего дядю Маричу. Тот превратился в лань. Увидев красивое животное, Сита была так очарована, что попросила мужа поймать лань. Рама согласился, поручив брату охранять Ситу во время своего отсутствия. Внезапно Лакшмана услышал крик Рамы о помощи. Что ему было делать? Спешить на выручку к брату или же оставаться с Ситой, как тот ему приказал? В конце концов он отправился. Но это была хитрость Маричи, подражавшего голосу Рамы. Равана воспользовался моментом (...); он проник в хижину Ситы, схватил ее и утащил.

Рама возвратился, естественно, с пустыми руками, так как лани не было. Сита пропала, и сердце его было разбито. Вместе со своим храбрым братом он отправился на ее поиски. Ему помогали обезьяний царь Сугрива и его министр Хануман. Армия обезьян передвинула тысячи скал, чтобы перегородить море, соорудить над ним переход и таким образом добраться до Ланки. Там Рама сражался с Раваной и убил его. Сита была освобождена, а поскольку годы изгнания кончились, Рама вернулся в Айодхью в сопровождении Ханумана, Ситы и Лакшманы. По прибытии Рама был встречен народом с великой радостью. Бхарата передал ему трон в неприкосновенности, и Рама, /58/ наконец, мог стать королем. Его царствование было справедливым и добрым, и с тех пор о его правлении говорят как об идеальном» (IV.4).

Очищение и секуляризация истории

В этой чудесной повести об истоках, где сочетаются миф и история, негативные черты отсутствуют. Легенда очищена от всего, что могло бы осквернить источники прошлого. Рамаяна — это история идеального правительства, которой последующим государям полагается вдохновляться. Поэтому в ней остаются скрытыми «ошибки», совершенные Рамой. Вероятно, самое поcтыдное его преступление — это нарушение законов войны, когда он предательски, в спину, убил Валина, завистливого брата Сугривы, сражавшегося в тот момент с другим. Второй проступок — отречение от Ситы, обожаемой и верной жены, от которой Рама после своей победы над Раваной отказывается, так как она жила у другого. Согласно легенде, Сита поднимается на костер, но не сгорает и таким образом доказывает свою верность. После этого она может возвратиться на трон. Эти эпизоды и им подобные замалчиваются, чтобы не бросить тень на образ Рамы, представляемый детям. Их хорошо знают и историки, изучающие происхождение индийцев, и они также по традиции стремятся «оправдать» Раму, объяснить его поведение. Точно так же в книгах, посвященных происхождению индийцев, замалчивается этнический конфликт между северными ариями, завоевателями с более светлой кожей, и более темными индийцами с Юга. Замечается только, что они «стали друзьями». Равным образом не говорится о «Грихьясутрах», содержащих основополагающие предписания, определяющие поведение главы индусской семьи, сборники правил о совершении ритуалов начиная от рождения человека и до самой его смерти. Но ведь суть индуса, именно индуса, т. е. того, кто принадлежит к религии индуизма, а не индийца вообще, и составляют эти домашние ритуалы, и это является характерной чертой жизни и истории Индии.

Итак, почтение к ритуалам обойдено молчанием, как будто цель преподавания истории состоит в лишении Индии ее индуистской сути. И эта гипотеза находит многократное подтверждение.

Сквозь всю историю последующих веков сверкающей /59/ нитью будет проходить память о добродетелях Будды[3] и государей, управляющих Индией.

«У Будды были самые чудесные игрушки, он ел самую изысканную пищу, носил самые роскошные одежды, женился на самой прекрасной из принцесс... Однако, увидев нищего, сказавшего, что он хотел бы умереть, Будда был потрясен и решил все бросить... Он поклялся, что не успокоится до тех пор, пока не найдет для мира избавления от печали и несчастья... (...) Он остриг волосы, не ел и не пил, обращался к мудрецам Индии, но не нашел ответа ни в посте, ни в паломничестве (...) Но вот однажды он сидел под огромным деревом и внезапно ему пришел ответ (...) Зависть, желание обладать — вот, что порождает в мире вражду (...) Для того, чтобы с ними покончить, нужно постичь восемь заветов, найти «средний путь». Он повсюду творил добро, отказывался различать касты[4]...» (IV.4).

Что касается государей, то у них гордость сочетается с милосердием — самой характерной их добродетелью.

«Как мне с тобой обойтись? — спросил Александр Великий, когда он пришел в Индию и захватил в плен царя Пора.— Как с царем,— ответил Пор.

Под впечатлением этого ответа Александр оставил Пору царство (...) Солдаты устали, они отказывались идти дальше. Александр возвратился в Грецию».

«Подвиги Александра заворожили и возбудили молодого индийского принца Чандрагупту Маурью. Он решил подражать Александру и завоевать Индию. Ему это удалось, и он основал царство, которое охватывало почти всю Индию. Он прекрасно управлял страной, а его министр даже написал книгу, в которой объяснял, что нужно делать, чтобы хорошо управлять страной. Эта книга называется “Артхашастра”[5]» (IV.4).

В учебнике постоянно присутствует тема необходимости для Индии сохранять единство; она проявляется и в аллегории букета цветов Ашоки. /60/

Букет цветов Ашоки[6] (273 г. ДО Н. Э.)

«Ашоке, потомку царя Пора, противостоявшего Александру Великому, удалось объединить Индию от Гималаев до реки Кавери. После покорения Калинги величие империи Маурья достигло своей вершины. Но это не сделало царя счастливым. Потрясенный видом поля битвы, устланного тысячами трупов людей и животных, он становится последователем Будды и решает больше не убивать живые существа.

Он решает также не есть мяса и старается остановить убой животных. Для того чтобы его указы были известны по всей столь обширной империи, Ашока приказывал высекать их на скалах и каменных столпах, воздвигавшихся повсюду в стране. Что же предписывали эти указы?

Они требовали, чтобы народ был доброжелателен, правдив, говорили, что не следует убивать. В них говорилось также о величии Ашоки и о его любви к народу.

На столпах изображались четыре льва и колесо; они и теперь украшают герб и печать нашего государства.

Если вам приходилось составлять букет цветов, то вы знаете, что их надо крепко держать, иначе букет рассыплется. Разожмите руку — и малейший порыв ветра разбросает цветы по сторонам. Царь Ашока и был тем человеком, который сжимал цветы твердой рукой; эти цветы — многочисленные маленькие княжества Индии, существовавшие в то время, когда императором был его дедушка. Когда Ашока умер, цветы рассыпались...» (IV.4).

В более поздние эпохи Индия была «наставником мира». Отдаленные страны, такие, как Египет, Рим, покупали здесь рубины, ткани. Даже Китай, стремившийся с ней познакомиться, послал Сюань Цзана[7] «узнать о сути религии буддизма...» Ему навстречу отправился Харшавардхана[8] в сопровождении великолепного кортежа, во главе которого восседал огромный Будда, сделанный из золота. «Он почитал обе религии: и индуизм, и буддизм». После пятнадцати лет пребывания в Индии Сюань Цзан, ставший ученым буддистом, возвратился к себе на родину... /61/

В то время как в Северной Индии управляли Гупты, затем Харшавардхана, на Юге главенство оспаривали друг у друга две большие династии — Паллавы и Чалукья. Это «эпоха культурного расцвета в Махабалипураме и Канчипураме, где был большой университет».

«Много лет назад индийский принц с пятью тысячами человек отправился из этих государств на остров Бали. Они освоили этот остров. Этим объясняется то, что на Бали Рамаяну представляют так же, как в Индии. (...) Ява тоже стала индийской территорией (...), так же как и другие страны, усвоившие манеры и нравы Индии. В этих странах полагали, что индийская культура содержит в себе много прекрасного и доброго; так думали в Камбодже, Таиланде, Малайзии» (IV.4).

О чем не рассказывают юным индийцам

Эпоха царств Маурьев, Гуптов, Харши — это самый длительный период расцвета, который когда-либо знала Индия. Она длилась больше тысячи лет — с IV в. до н. э. до VII в. н. э. Это эпоха такого величия, когда Индия была наставником даже по отношению к Китаю. Нашествие гуннов было лишь недолгим трагическим эпизодом, прервавшим ее, но быстро изгладившимся.

Однако юным индийцам не рассказывают, что порядки царства Маурья не ограничивались принципами и правилами добродетели. Это было полицейское деспотическое государство, государство-шпион, единственное в своем роде. Донос был возведен здесь в принцип управления, и эта практика, существовавшая в течение многих царствований, продолжалась во времена ислама и сохранялась вплоть до появления англичан. Шпионы всегда играли существенную роль в индийской общественной жизни, и даже в «Рамаяне» рассказывается о шпионе, жертвой которого становится Сита. Была разработана «Книга шпионов», нечто вроде кодекса профессии и присущих ей приемов. В «Артхашастре», составленной одним из министров Чандрагупты, шпионы классифицированы по пяти категориям: праздношатающиеся — они не вызывают никаких подозрений; астрологи и хироманты — они внушают людям доверие; аскеты — они имеют доступ во все классы общества; наконец, земледельцы и торговцы. Шпионы /62/ встречались также среди сиделок, кухарок, проституток. Да и мораль той эпохи отнюдь не выглядит вдохновляемой исключительно идеалами святости. В книге тайного мистического сообщества «Гухья Самаджа» говорится, что Будда постоянно предается разврату с ангелами. Да и на земле, по-видимому, это не была эпоха меланхолии; во всяком случае монашки и священники отличались скорее легкомыслием.

Естественно, что подобные извращения вызвали реакцию — возрождение индуизма[9]. В школьных учебниках ничего не говорится о его причинах, а только упоминается учение Бхагавадгиты.

«Когда религия будет клониться к упадку,— говорит Кришна,— и когда надо будет уничтожить Силы Зла, тогда я возрожусь...» Задача перевоплощения или превращения изложена в «Бхагавадгите». «Это учение противопоставило буддизму притязание каждой человеческой личности на достижение состояния божественности. Главным его проповедником стал Шанкара[10]. Это было возрождение индуистской религии. Многие буддисты стали индуистами. Постепенно стало невозможно отличить индуистов от буддистов. Индуизм опять стал великой религиозной доктриной Индии» (IV.4).

Таким образом завуалировано важнейшее событие, каким было вытеснение буддизма из Индии, возвращение к более мистическим и менее связанным с моралью и общественным поведением источникам веры. Ведь это история величия прошлого, ей трудно отказаться от святых, стоявших у истоков этого величия.

Очень часто вспоминается заморская культурная экспансия Индии. Ясно, что Камбоджа, Ява, Суматра были «индианизированы» силой, о чем никогда не рассказывается детям, перед которыми этот процесс предстает в виде спонтанного восприятия народами этих стран индийского образа жизни.

Не упоминается, например о том, что в 484 г. н. э. правитель Камбоджи, индиец по культуре, отправил посольство в Китай, чтобы просить помощи и поддержки против растущей мощи его опасного соседа—королевства Чампа (Вьетнам). Китайский император воспринял эту простую просьбу как демонстрацию верноподданнических чувств. Ответ был составлен в форме эдикта. «Из поколения в поколение предки короля Фунана, как и он сам, управляли отдаленными /63/ землями на юге и, несмотря на расстояние, эти земли всегда были нам верны. Справедливо будет, следовательно, взамен засвидетельствовать ему наше расположение и пожаловать славный титул «командующего умиротворенного Юга и короля Фунана».

Таким образом, начиная с V в. Китай, а затем, в XIX в., Франция и вновь Китай во второй половине XX в. пришли на смену Индии, не выполнявшей своей «естественной миссии» поддержки и защиты Камбоджи. И об этом также умалчивает история, преподаваемая юным индийцам.

Вызов ислама

«Индия была разделена на множество княжеств, которые воевали друг с другом, растрачивая силы. Когда же на них напали извне, выяснилось, что они слишком слабы, чтобы оказать сопротивление».

Сначала извне напали арабы (VIII в.). Они появились как простые торговцы, но были заворожены богатствами Индии и захотели ее завоевать. Правители Раджпутаны сопротивлялись триста лет. Позже тюрки под предводительством Махмуда Газневи[11] 17 раз вторгались в Индию, грабя страну, похищая ее рубины, драгоценности и круша все, что не могли унести. Так, был разрушен храм в Сомнатхе, охранявшийся семьюстами брахманами. Несмотря на этот урок индийские государи продолжали воевать друг с другом до тех пор, пока не пал Дели...

Эпоха господства мусульман была временем испытаний и унижений; султан требовал от индийцев лишь двух вещей: смирения и послушания.

«Когда сборщик требует у кхирадж гузаров (кличка, данная индийцам мусульманами, буквально означающая «свиньи-язычники»), денег, те должны, не задавая вопросов, отдать золото. Если сборщик желает плюнуть плательщику в рот, тот должен незамедлительно открыть рот. Поступая столь благоразумно, индус показывает свою кротость, свое смирение, свое почтение» (IV.4).

«История Индии для детей» не слишком задерживается на этих трудных веках. Разъясняется прежде всего, что мусульмане сделали Индию своим домом, /64/ смешались с индусами, восприняли их нравы; возник своего рода синкретизм в искусстве и даже в религии, в повседневной жизни. Успехи ислама, таким образом, остаются завуалированными...»

«У индусов стала очень строго соблюдаться система каст, и с людьми низших каст обращались очень сурово (...) И вот тогда произошло нечто весьма примечательное: возникло новое понимание религии и новое восприятие Бога. Когда вы вырастете, то поймете, что идеи могут быть настолько сильны, что изменяют жизнь. Именно это, новое понимание жизни распространяли среди народа святые: например, Рамануджа[12], освободивший индуизм от сложного ритуала; святые проповедники бхакти[13], самым знаменитым из которых был Кабир[14] (...), мусульманин, говорили, что нужно забыть о себе, чтобы любить Бога. «Бог един,— учил Кабир,— поклоняемся ли мы ему под именем Рамы или Аллаха». Тысячи индийцев, индуистов и мусульман, стали его последователями. Когда он умер, все оспаривали друг у друга его тело: индусы хотели его сжечь, мусульмане закопать. Легенда гласит, что когда подняли покрывало, которым было укрыто тело, то вместо него увидели охапки розовых лепестков, и они разлетелись по ветру» (IV.4).

Эта красивая легенда также набрасывает вуаль на эпоху. А ведь ее ужасы превзошли, кажется, все, что когда-либо знала Индия. Низшие касты, эксплуатируемые завоевателями, оставались жертвами брахманской реакции. Растущее кастовое неравенство чувствительно затрагивало угнетенных: не видели ли они в исламе эгалитарную религию, не ведающую ни богатых, ни обездоленных? Итак, ислам бросает опасный вызов индуизму, который в ответ превозносит религию личности, уже не ритуальную и имеющую целью сублимацию индивидуума в Боге, своего рода бегство от суровой жизненной реальности.

До сих пор углубление в мистицизм было уделом брахманов, элитарных слоев. Наступившие тяжелые времена заставляют и низшие классы искать прибежища в созерцании: они потеряли все, им остается вера, которую возрождают проповедники бхакти. И вот Тулси Дас перелагает «Рамаяну» на народный язык хинди. Проповедники учили, что богатые и бедные равно могут /65/ общаться с Богом. Их религия как бы несла освобождение: верующие игнорировали теперь как имущественное неравенство, так и неравенство в религии. Синкретизм был ответом Индии на угнетение и неравенство. Следствием его распространения стало уменьшение числа случаев обращения в ислам.

Величие и упадок Великих Моголов

Начиная с завоевания Дели Бабуром, потомком Тамерлана и первым Великим Моголом в Индии (1526), в текстах «Истории Индии для детей» вновь появляется назидательный тон; за этим кроется как бы относительное признание режима Великих Моголов. Вот Бабур жертвует собой у постели умирающего сына и тот выздоравливает; затем восхваляется Акбар, который восстанавливает «единство Индии от Кабула до Бенгалии и Годавари»; вот, наконец, Шах-Джахан, «самый великий строитель в истории»,— он соорудил мечеть Джами Масджид и знаменитый мавзолей Тадж-Махал в Агре.

Но тон меняется, когда речь заходит об Аурангзебе, победившем своих братьев и бросившем в тюрьму собственного отца. Он не сумел поддержать союз с раджпутами[15], а «также» предавал казни сикхов[16]. Ему приходилось бороться с маратхами[17], дерзкими всадниками, которые вели партизанскую войну.

«После блеска и пышности эпохи Шах-Джахана наступило время дорогостоящих войн. Индийские крестьяне беднели под гнетом налогов. Росла неуверенность. Всеобщее недовольство усугублялось суровостью Аурангзеба: он запретил при дворе музыку, отослал поэтов и писателей. Строгий мусульманин, он читал Коран наизусть. Он разрушал индуистские храмы, облагал торговцев-индусов дополнительными налогами, вновь обложил немусульман джизьей. Все это превратило индусов в его врагов.

Он не прекращал разрушать все, содеянное Акбаром» (IV.4).

Государство Моголов походило на старый дуб, корни которого облеплены паразитами, поедающими их со всех сторон. В то время как империя разваливалась изнутри, в Индию вторгся Надир-шах с целью присоединить ее к Персии. Это было настоящее избиение: /66/ великолепные дворцы предавались огню, заливались кровью. Наконец, Надир-шах удалился, унося с собой несметные богатства Индии, среди которых был знаменитый золотой Павлиний трон из Дели и самый знаменитый алмаз мира Кох-и-Нор. Империя Моголов не оправилась от этого удара.

Одновременно она подвергалась атакам маратхов, последователей Кабира и Нанака. Самым знаменитым из них был Шиваджи.

Подвиги Шиваджи

Отец Шиваджи был офицером в армии султана. Воспитанием Шиваджи занималась мать, женщина очень религиозная. Она пела ему песни о героях Индии прежних времен, рассказывала истории о благородном Раме. Шиваджи жил с мыслью, что сам совершит столь же великие деяния, находился ли он среди пастухов или с удовольствием бродил по джунглям, не думая об опасности. Однажды он напал на форты, принадлежавшие султану Биджапура, и овладел ими. Отец Шиваджи был призван к ответу, но отвечал, что уже не имеет власти над сыном.

«Поскольку Шиваджи упорствовал, султан послал против него своего лучшего военачальника Афзаль-Хана, который заявил, что не спускаясь с лошади приведет Шиваджи, закованного в цепи. В действительности все было иначе. Афзаль-Хану не удавалось окружить крепость Пратапгарх, где заперся Шиваджи. Устав вести осаду, он предложил переговоры. Шиваджи согласился. Они встретились, но не как друзья. Афзаль-Хан пришел со стилетом, спрятанным в рукаве. Но Шиваджи носил кольчугу, а под тюрбаном — стальную каску, на ногтях его были стальные напальчники с гвоздями. Оба сначала сделали вид, что приветствуют друг друга, но вскоре стало ясно, что они дерутся. Афзаль-Хан был убит в бою, и по сигналу маратхи бросились на армию Биджапура.

После этого Шиваджи выступил непосредственно против Великого Могола. Партизанская тактика делала Шиваджи неуловимым, и Аурангзеб прозвал его Горной Крысой. Император был так раздражен неуловимостью Шиваджи, что послал ему приглашение прибыть во дворец в Агру. /67/ Это была ловушка. В тот день в Агру были приглашены и другие военачальники. Для того чтобы захватить Шиваджи, император приказал посадить его за стол низших офицеров. Как и ожидалось, Шиваджи почувствовал себя оскорбленным. Как и ожидалось, он пришел в ярость. И как и ожидалось, императорские гвардейцы его схватили. Тогда перед лицом всех присутствующих Шиваджи сделал вид, что его внезапно сразил таинственный недуг. Он рухнул на пол, и его унесли, чтобы оказать помощь. Затем, неизвестно как, ему удалось обмануть бдительность охраны и покинуть агрский дворец, спрятавшись в гигантскую корзину, над которой возвышалась груда печенья.

Его возвращение к маратхам стало триумфом, и он был коронован как правитель маратхов (...).

Храбрый и безупречный, он был любимым и справедливым государем. Он следил за тем, чтобы крестьяне платили налоги в соответствии со своими возможностями. Он был очень набожен, почитал святыни и своего гуру (наставника).

Спустя двести пятьдесят лет маратхи продолжают чтить имя Шиваджи и воспевают его память» (IV.4).

Преемники Шиваджи не имели его достоинств, хотя пешвы (наследственные первые министры у маратхов) все время били Великих Моголов. В конце концов они заняли Дели, но были остановлены в своей экспансии на Север Ахмед-Шахом Дуррани, восседавшим в Кабуле, который разгромил армию маратхов у Панипата; маратхи потеряли 200 000 солдат.

Именно тогда маратхи обратились за помощью к Англии.

Англичане, или сказка об обезьяне и двух котах

Богатство Индии притягивало торговцев и завоевателей. Когда империя Великих Моголов ослабела, португальцев в Индии сменили голландцы, затем датчане и, наконец, пришли англичане и французы.

«Именно англичане оказались самыми ловкими из всех, и именно они остались. Знаете, как они действовали? Например, Роберт Клайв из Ост-Индской компании. Он заметил, что индийские правители постоянно ссорятся. Тогда он предложил /68/ свои добрые услуги, подобно хитрой обезьяне из басни, которая делит кусок хлеба между двумя ссорящимися котами. И каждый раз он извлекал какое-нибудь преимущество для Великобритании. В той истории обезьяна утверждает, что разделит кусок на две совершенно равные части; для этого она все время как бы сравнивает их вес, откусывая по кусочку от каждой части, чтобы уравнять ее с другой. И так до тех пор, пока не съедает все, а котам ничего не остается. Так же поступал и Клайв. Как-то раз, сражаясь с бенгальским навабом, он втайне пообещал его генералу, если тот проиграет битву, сделать его навабом. Вот так англичане выиграли битву при Плесси (1757)».

Отныне в Бенгалии наваб и англичане только и делали, что собирали налоги вместо Великого Могола. Король Англии был в восторге. Тем не менее, когда Клайв, уже стариком, возвратился в Англию, хотя он все сделал для утверждения английского владычества в Индии, в Англии нашлись люди, осудившие его методы. Его обвинили в бесчестности и жестокости. Он был очень раздосадован и затем, обеднев, покончил с собой. Оценку роли Клайва, наиболее соответствующую мыслям индийцев, дает Паниккар: «Клайв был гангстером, добившимся почестей, фальсификатором, лжецом и жуликом, что он и сам признавал. Его так называемые военные операции смешны, если сравнить их с кампаниями современных ему полководцев. «Государство», которое он основал и которым управлял в течение семи лет, занималось только лишь разбоем, преследовало единственную цель извлечения максимальной выгоды из якобы управляемых территорий. Английские историки предпочитают замалчивать период с 1757 по 1774 г., но достаточно сказать лишь одно: ни в какой период длительной истории Индии, даже в царствование Тораманы[18] или Мухаммеда Туглака[19], народу не приходилось сносить такой нищеты, как в Бенгалии во времена Клайва» (IV. 14).

Лицом к лицу с англичанами: непрекращающееся сопротивление

С европейской точки зрения на историю, Индия была своего рода ставкой в игре разных государств и перестала существовать как единое целое после /69/ изгнания оттуда французов англичанами; юным же индийцам внушают, что сопротивление завоевателям продолжалось все время, не прерываясь.

Им рассказывают о подвигах героев, боровшихся за свободу против англичан: о Хайдаре Али[20] и его сыне Типу Султане[21], этих солдатах, побеждавших превосходящие военные силы. Во времена Уоррена Хейстингса, Веллингтона и т. д. мощь англичан неуклонно возрастала, тогда как Индия после аннексии Майсура не могла набирать большие армии. Но по крайней мере «героические» действия индийцев позволили части страны — владениям князей — не попасть в прямую зависимость от завоевателей.

Вымогательства Компании все болезненнее ощущались в «оккупированной Индии»: алчность чиновников, разорение ремесленников вследствие конкуренции ливерпульского текстиля, отстранение индийцев от управления делами, всеобщее обнищание — сколько пороховых бочек, к которым был в конце концов поднесен факел: случай с патронами, послуживший поводом к великому восстанию 1857 года.

«Англичане даже не старались узнать наши нравы и обычаи. Смазка, покрывавшая их новые патроны, делалась из свиного сала или говяжьего жира, их приходилось скусывать зубами. Офицеры не знали или не желали знать, чего требовали от индийских солдат: они отдавали команду нарушить религиозный запрет, касавшийся как индусов, так и мусульман. Солдаты отказались повиноваться, стали стрелять в офицеров. Начался бунт» (IV.4).

Подобное пренебрежение к верованиям воспламенило ненависть, охватившую всю армию и все население. Мятеж распространялся, как пожар. Мятежники призвали старого императора Могола, давно лишенного всякой власти и по своему характеру «более склонного писать поэмы, чем водить армии». Тем не менее его участие имело значение символа. «Герои, мужчины и женщины, вроде Лакшми Бай, рани Джханси, вставали повсюду и погибали в бою». Но «было совершено предательство во время решающей битвы, и мятеж был подавлен». Англичане тем не менее извлекли урок из этих событий, лишив Ост-Индскую компанию права управлять Индией; отныне она зависела непосредственно от короны. /70/

С тех пор национальное движение не переставало развиваться, «вдохновляемое примером американской революции, французской революции» и учениями ирландца Бёрка и француза Жан-Жака Руссо.

Так, в сложном взаимодействии традиций и западной культуры родилась современная Индия. Многие выдающиеся индийцы воплощают в себе это сочетание культур: например, Рам Мохан Рай[22], один из первых индийцев, учившихся в Англии; затем Тилак, Гокхале[23], Рабиндранат Тагор, наконец, Ганди. «Их деятельность оказывала глубочайшее воздействие на общество, хотя внешне все казалось, абсолютно спокойным».

О Ганди, «отце отечества», которого «вы, дети, видеть не могли, знайте, что он даже не придавал значения одежде, и тем не менее силы и власти у него было больше, чем у самого великого из императоров... Эта сила была силой доброты, и знаменитый ученый Эйнштейн говорил о нем: пройдет тысячелетие, и трудно будет поверить, что подобный человек мог существовать».

«Уже мальчишкой Ганди был горд, как Артабан... Когда учитель в школе велел ему спросить у товарища, как пишется слово kettle, он отказался. Когда его старший брат задолжал, он стянул деньги у родителей, чтобы отдать брату, а затем, рыдая, признался в своем проступке всей семье. Мать послала его в Англию для завершения образования, но поставила условие, что он должен воздерживаться от трех соблазнов: алкоголя, женщин и мяса.

В Лондоне он стал одеваться по-английски, как джентльмен, и участвовал в вегетарианском движении. Он получил диплом адвоката.

После возвращения на родину он отправляется в Южную Африку. На первом же процессе, в котором он участвовал, выступая защитником индуистов, Ганди отказался снять тюрбан в зале суда (что требовалось по существующим правилам) и покинул его. В поезде, следовавшем в Преторию, он был по жалобе белого англичанина изгнан из вагона первого класса, хотя оплатил стоимость билета. Глубоко униженный этими притеснениями, он посвящает свою жизнь защите прав индийского сообщества в Южной Африке. Прочитав Раскина, он становится апостолом ненасилия и долгое /71/ время состоит в переписке с Толстым (...) Его тактика ненасилия, сатьяграха, в конце концов приводит к признанию права индийцев жениться в соответствии с их ритуалами и к узакониванию этих ритуалов.

По возвращении в Индию он, провозглашенный Тагором Махатмой, организует в 1917 г. агитационную кампанию среди мелких крестьян. Затем он проводит голодовку в поддержку рабочих-текстильщиков, получавших мизерную зарплату. В 1914 г. он призывает своих соотечественников вступать в английскую армию: позже это сможет им пригодиться. Его предвидение подтвердилось, когда в апреле 1919 г. национальные лидеры были высланы из Амритсара и начались восстания, жестоко подавленные: тогда погибли 379 индийцев.

Мусульмане протестовали против низложения турецкого султана. Ганди присоединился к ним, чтобы образовать единый индусско-мусульманский фронт в борьбе с англичанами. Большой успех имело начатое по его инициативе движение за бойкот английской продукции; Ганди стал призывать к его расширению, ратуя за развитие ремесленного, ручного ткачества. Но когда было совершено насилие по отношению к английскому полицейскому, он тотчас оставляет движение несотрудничества и предпринимает голодовку. Его арестовали и в ответ он потребовал либо самого сурового приговора, либо отставки судьи. Его приговорили к шести годам тюрьмы и т. д.» (IV.4).

Видение победителей

Естественно, юные англичане обо всем этом не знают ничего. А сегодня еще меньше, чем знали старшие. Английская «История королевства. Книга для юношества» сугубо обтекаемо говорит о пребывании в Индии Роберта Клайва. Деятельность «Компании старого Джона» выглядит невинно: это португальцы и голландцы якобы мешали ей спокойно торговать, что якобы приводило к кровопролитию. Впрочем, «индийские правители тоже были не слишком дружелюбны в те времена (...) Однако молодой человек по имени Клайв показал себя хорошим воином в борьбе с французами, и тем /72/ пришлось оставить всякую надежду утвердить в Индии свое господство. Именно его компания по-настоящему управляла страной в течение века после этого ...»

Что касается последующей эпохи, то тут 15-е издание «Истории королевства» для юношества (1967) еще более сдержанно. Действительно, а была ли Англия когда-нибудь империей? Можно было бы задаться подобным вопросом, если бы пробелы собственно исторических книг не восполняла всякого рода беллетристика исторического содержания. Она весьма популярна и восхваляет главным образом достоинства англичан, для которых Индия стала местом обогащения.

И эта литература прежде всего воспевает страдания сыновей Англии.

«Что за странная напыщенность сопровождает, как мне видится, всю нашу историю в Индии. Кроме официальной истории, заполняющей газеты и начертавшей слово «победа» на знаменах, той, что дает моралистам и нашим врагам основания разоблачать вымогательства англичан, а захудалым патриотам возможность кичиться английской непобедимостью, кроме блеска завоеваний, богатства и славы, удовлетворенного честолюбия, добровольно пролитой крови во имя завоевания всего этого, разве не следовало бы вспомнить также и слезы? Разве не следовало бы подумать о той дани, которую вынуждены платить наши сыновья ради этих победоносных подвигов? Да, эту дань платят уже около двух веков, и над троном вице-короля возвышается не только расшитый золотом балдахин, но также и завеса из человеческих слез. Я думаю, что большинство из тех, кто страдал, страдал без ропота. Но пусть по крайней мере наши соотечественники о них знают; пусть они знают, что камни, лежащие в основании нашего владычества в Индии, скреплены кровью сердец мужчин и женщин.

Потому что управление Индией — это не развлечение, а испытание, не костюмированный бал, а чаще всего страдание» (IV.20).

Разумеется, в «Простых сказках холмов» больше балов и пикников, чем страданий и крови. У Киплинга, как и у Анни Стил или Перрена, Индия состоит из «тигров, джунглей, балов, холеры и сипаев». При этом индиец появляется разве что в качестве конюха или же /73/ он присутствует, чтобы служить противоположностью тому, что определяет истинного англичанина: хладнокровию, юмору, чувству чести, спортивному духу. Война предстает в виде игры, как, впрочем, и великое восстание. В индийца стреляют, как в мишень на ярмарке: «Браво, Гарри, прекрасный прицел!» Гарри уважает правила игры, он играет мастерски. «Он мог убить его из пистолета, этого факира, охранявшего храм (...), но у индийца была лишь шпага, чтобы защищаться, значит Гарри вынужден был убить его шпагой». Именно такого рода добродетели дают англичанам право и обязывают их учить этих людей жить. Какие бы то ни было деловые отношения или сближение с ними пагубны. Самый тяжкий позор для героини романа Крукера состоит в том, что во время восстания сипаев она под страхом смерти отдалась индийцу. Она уронила тем самым свое достоинство и лишилась самоуважения, так как образ жизни британца противоположен пассивности индийцев, страну которых надо во всем направлять и защищать. Не зря в английских книжках и фильмах войны всегда ведутся на окраинах и на границах Индии, с целью ее охраны.

Приобщаться к жизни Индии опасно, почти непристойно, в лучшем случае смешно. Когда полицейский Стрикланд становится слугой, чтобы приблизиться к своей красотке, он делает себя совершенно «смешным» в глазах соотечественников. В самом деле, странный этот Стрикланд: «Он проповедовал необычную теорию, что в Индии полисмен должен знать о туземцах столько же, сколько знают они сами». От него держались подальше. В соответствии со своей абсурдной теорией, он шлялся по грязи в не слишком презентабельных местах, в которых не придет в голову вести расследование ни одному уважающему себя человеку. И все это еще в окружении туземного сброда. В течение семи лет он занимался самообучением, приобщился к индийским обычаям и танцам. Но все это не оценили свыше. Не без основания говорили: «И чего этот Стрикланд не бывает в своей конторе, не ведет журнал, не набирает новичков, не сидит спокойно вместо того, чтобы демонстрировать бездарность своего начальства?» (IV. 20).

Во всяком случае не следует стараться понять Индию. Индия, как женщина, она требует не понимания, а твердой руки. «Твердой власти, не такой, как власть /74/ Мак Гоггина, которого угнетали его обязанности, для которого невозможно было, получив приказ, не постараться его усовершенствовать. Его теория «возлагала на людей слишком большую ответственность». «Дело ведь происходило не на родине, а в Индии», находящейся в стадии детства. «Подчас старую лошадь можно смирить с помощью одной веревки, но не молодого жеребца».

Трех качеств не хватало англичанам в индийцах, трех качеств, свойственных британцу: физической силы, дисциплинированности, организованности. Пока они не обрели этих качеств, с ними надо обращаться, как с детьми: быть строгими, но справедливыми, показывая силу, как это делал лорд Керзон, уже после восстания. Отныне на смену Индии торговцев и лавок пришла Индия военных парадов и «трех бенгальских улан» из одноименного фильма с Дугласом Фербенксом в главной роли.

В самом деле, чем больше Индия стремилась к свободе через единство, восстановленное англичанами, тем более резко англичане различали теперь бенгальцев и маратхов, мусульман и индусов, сикхов и раджпутов. Конечно, они отдавали некоторое предпочтение мусульманам, своим предшественникам в деле господства в Индии. «Они прекрасно ездили верхом и превосходно играли в поло». В рассказах А. Стил симпатии автора на стороне Бабура, завоевателя и мусульманина. Еще более показательно то, что хотя организаторами великого восстания были индусы, в рассказах англичан именно мусульмане всегда выступают как люди действия. Определенно, в представлении англичанина индиец, в особенности бенгалец, это пассивное существо, на которое нельзя рассчитывать. В новелле Киплинга бенгалец, которому поручено очень ответственное дело, бежит при первой же угрозе, при первой опасности, он абсолютно неспособен владеть собой (IV. 20).

В таких условиях невозможно вообразить существование национального движения. В истории, которую рассказывают детям, а также и взрослым, отсутствует развитие Свараджа — движения за освобождение, а есть только его таинственный и необъяснимый взрыв. Все восстание сводится к истории с жиром и патронами. Задним числом англичане признают, что все произошло из-за их ошибки: «они не сумели воспитать индийцев», а те проявили «неблагодарность» по отношению к /75/ Англии, которая столько сделала для них (железные дороги, больницы, плотины и т. д.).

Наконец, последнее: «Заслуживает ли Индия прощения своей неблагодарности»? Такой вопрос задает себе Анни Стил. Ребенком она пережила великое восстание. Она рассказывает об этом в книге «На поверхности воды». Она была счастлива не тогда, когда ее «книга продавалась, как хлебцы», а когда она получила письмо от читателя. Он писал, что почувствовал себя в состоянии простить Индии смерть своей жены, убитой во время восстания, так как из новеллы А. Стил явствует, что не все индийцы ответственны за насилия. Очень многие из них оставались лояльны, верны, послушны, признательны...» (IV. 20).

Видение индийцев

Когда проблему национального движения освещают в Индии, то один, и весьма существенный, ее аспект, затрагивают вскользь. Это конфликт между индусами и мусульманами. Не говорится ясно, что объединение Индии англичанами, установившими равенство всех жителей, освободило индусов от статуса низших, который был закреплен за ними в течение веков. Отмечается, конечно, что англичане стали обращать внимание на прошлое Индии: это льстит самолюбию; но ведь прошлое было индуистским и оживление интереса к нему тоже было преимуществом для индусов, но не для мусульман.

Тилак тотчас понял, какую пользу могут извлечь индусы из подобного положения. Он создавал «общества в защиту коровы», превозносил Шиваджи и т. д., и таким образом под прикрытием почитания культуры прошлого он возрождал индуистскую Индию, а не Индию, ставшую частью исламского мира. Точно так же Ганди позже призывал к ненасильственным действиям, которые он представлял как средство борьбы с оккупантами, с британцами. Но ведь и эти методы тоже происходили от индуистской традиции, а не от вообще индийской.

Вследствие британской оккупации мусульмане лишились прежнего господства и обеспеченности, тогда как богатство дельцов-индусов, до тех пор весьма непрочное, с развитием капиталистических порядков постепенно обретало вес. Такое изменение вдвойне принижало /76/ мусульман и вдвойне возвышало индуистов. История, которую рассказывают и преподают детям в Индии, не может во всеуслышание объявлять об этом. Ведь тогда обнаружилось бы, что, борясь за независимость, индийские вожди одновременно стремились посредством внешне невинного приобщения к английской демократической системе придать статус господства индуизму. Принимая во внимание численное превосходство индусов, такое положение обеспечивало в единой и унифицированной Индии верховенство немусульман. С установлением независимости меньшинство, которое в недавнем прошлом господствовало, неизбежно оказывалось в подчиненном положении, несмотря на то что руководители Индийского национального конгресса предпринимали все меры предосторожности, чтобы помочь мусульманам сохранить лицо, вводя принцип обособленных избирательных коллегий.

Итак, точка зрения индийских мусульман не представлена нигде. Молодые индийцы даже не подозревают, что таковая может быть, хотя им не рассказывается и о том, что Англия сначала, опираясь на индусов, сокрушила государство Великих Моголов, а потом, опираясь на мусульман, тормозила движение Индии к независимости.

Распри между мусульманами и индусами лишь упоминаются как «большое несчастье». Они нигде не подвергаются анализу, как и отделение Пакистана в 1947 г., которое также представлено «достойным сожаления».

Другая проблема, которая замалчивается,— это кастовый режим и его воздействие на историю Индии. Конечно, когда говорится о прошлом, неоднократно подчеркивается, что деление на касты причиняло индийскому народу ущерб.

Этот режим «разделял общество». Но только ли в этом дело?

Говорится, что в эпоху Моголов, а затем британского владычества духовные вожди и позже Ганди стремились положить конец существованию статуса неприкасаемых. На самом же деле, если Ганди пришлось признать необходимость обособленной избирательной коллегии для мусульман, то, борясь против того же самого права для неприкасаемых, он объявлял голодовку.

Этот эпизод замалчивается в истории, преподаваемой /77/ индийцам, так как из него ясно, что система каст связана с индуизмом, тогда как ее стремятся представить как своего рода автономный социальный, а не религиозный феномен, не имеющий специфических связей с индуизмом.

На самом деле, как показал Луи Дюмон (IV.10), три принципа кастового режима — обособленность, иерархия, взаимозависимость наследственных групп — сводятся к одному: религиозному противопоставлению чистого и нечистого. Национальное движение стремится реформировать кастовый режим, чтобы спасти индуизм. Вспоминать о нем означало бы вновь возвращаться к вопросу об индуистской ориентации национального движения, что может лишь умножить противников как этой религии, так и режима, в котором господствуют брахманы.

Таким образом, отношения эксплуатации, огромная проблема задолженности связываются исключительно с колониальным господством. Короче говоря, многие стороны устройства иерархического общества совершенно исключены из истории, игнорируются социальные движения против каст, рабочее движение, интернационализм. А ведь одним из теоретиков движения стран третьего мира был индиец Н. Рой. Правда, коммунизм в Индии не играл заметной роли вплоть до установления независимости.

Равным образом замалчивается демографическая проблема, проблема самоубийств, не говорится ни слова о межнациональных конфликтах, которые постоянно вспыхивают, порождаемые желанием господствовать над меньшинствами или контролировать Бутан и Ассам. Итак, история в Индии в своем стремлении узаконить единство и воплотить (как знать!) мечту о новом воссоединении в конце концов лишает исторический процесс значительной части его содержания, отнимая у Индии и ее народов их существенные черты. /78/

---