1.6.1. Передача культуры от поколения к поколению и эволюционистские концепции культуры
Вопреки всем утверждениям сторонников субстанционального понимания
культуры, она все же представляет собой не субстанцию, а акциденцию. Она
есть творение людей, всегда живущих в обществе, есть продукт общества. Я
уже неоднократно говорил о том, что общество никогда не является простой
совокупностью людей. Общество и совокупность людей, входящих в его состав,
никогда полностью не совпадают. Как уже отмечалось, время существования
социоисторического организма всегда превышает длительность жизни любого из
его членов. Поэтому неизбежностью является постоянное обновление его
человеческого состава. В обществе происходит смена поколений. На смену
одному приходит другое.
И каждое новое поколение, чтобы существовать, должно усвоить опыт,
которым обладало уходящее. Таким образом, в обществе идет смена поколений и
передача культуры от одного поколения к другому. Эти два процесса являются
необходимым условием развития общества, но они, сами по себе взятые, не
представляют собой развития общества. Они обладают известной
самостоятельностью по отношению к процессу развития общества.
Упор на преемственность в развитии культуры дало основания для трактовки
этого развития как совершенно самостоятельного процесса, а выявление
аккумуляции в развитии культуры дало возможность трактовать этот процесс
как поступательный, восходящий. В результате возникли эволюционистские
концепции, в которых развитие культуры рассматривалось независимо от
эволюции общества в целом. Центр тяжести в этих концепциях был перенесен с
общества на культуру. Такова концепция крупнейшего английского этнографа
Эдуарда Бернетта Тайлора (Тэйлора) (1832 — 1917) — автора
знаменитой в свое время книги «Первобытная культура» (1871; послед. русск.
изд.: М., 1989). Он был убежденным поборником эволюционизма. С его
точки зрения, любое явление культуры возникло в результате предшествующего
развития, появилось в обществе как продукт культурной эволюции.
1.6.2. Распространение культуры путем миграций.
Миграционизм
Слово «культура» проникло в археологию, где получило особое значение.
Объекты изучения этой науки принято именовать археологическими
памятниками. Они обычно скрыты под землей и археологи занимаются их
раскапыванием. Очень часто результат раскопок — выявление группы
памятников, объединенных общим временем, общей территорией и общими
характерными чертами. Эти группы получили название археологических
культур. Эти культуры обычно именуются по месту нахождения
(гальштатская, висло-неманская), народу (иберийская) или особо бросающемуся
в глаза признаку (культура ямных погребений, культура боевых топоров,
культура колоколовидных кубков). За культурами обычно скрываются те или
иные демосоциорные общности (генетические демосоциорные конгломераты,
ассоциации, союзы и сверхсоюзы).
Выше уже говорилось об иерархической структуре генетических
демосоциорных общностей. Такая иерархия обнаруживается и в археологических
культурах. Так, например, культуры ладьевидных топоров, одиночных
погребений, саксо-тюрингская, висло-неманская и еще несколько других
культур Европы второй половины II тысячелетия до н.э. образовывали область
шпуровой керамики.
Исследуя культуры, археологи обнаруживали распространение той или иной
культуры на территории, на которых раньше ее не было, перемещение культур в
пространстве. Наблюдали они и такую смену культуры на одной и той же
территории, которая никак не могла быть объяснена эволюцией, т.е.
трансформацией более ранней культуры в более позднюю. И естественно
напрашивалось объяснение всего этого миграцией людей —
носителей той или иной культуры. В течение всей эпохи доклассового общества
миграция была обычным явлением, причем мигрировали чаще всего не просто
люди, а социоисторические организмы. Ведь социально-исторические организмы
этой эпохи были демосоциальными. Они не были неразрывно связаны с
территорией, были мобильными, подвижными.
Нередко для археологов миграции заслоняли эволюцию. Возникала тенденция
сводить всю историю первобытного общества к одним лишь миграциям, игнорируя
развитие. Так возник миграционизм, получивший в археологии
определенное распространение и иногда вытеснявший эволюционный подход к
истории общества.
1.6.3. Культурная диффузия и диффузионизм
В ходе развития как этнографической, так археологической наук
становилось все более ясным, что распространение культуры совершенно не
обязательно связано с перемещением людей. Самостоятельность культуры может
проявляться и проявляется не только в том, что она передается от одного
поколения к другому внутри общества. Но с подобного рода «вертикальной»
передачей культуры, существует и «горизонтальная». Культура может
передаваться не только внутри социально-исторического организма и не только
во времени, но и от одного социоисторического организма к другому, т.е. в
пространстве. Возникнув в одном обществе, то или иное явление культуры
может быть усвоено членами многих других обществ. В таком случае мы имеем
дело с особым пространственным распространением культуры, которое получило
в науке название культурной диффузии.
Когда исследователи обратили внимание на культурную диффузию, то стало
ясным, что то или иное явление культуры совершенно не обязательно должно
было возникнуть в данном обществе в результате внутренней эволюции, оно
вполне могло быть позаимствовано, воспринято им извне. Абсолютизация этого
совершенно верного положения легла в основу особого направления в
этнологической науке, которое получило название диффузионизма.
Если эволюционисты главное внимание обращали на развитие, не придавая
особого значения диффузии, хотя и не отрицая ее, то в центре внимания
диффузионистов оказалась культурная диффузия. Эволюция оказалась у них на
заднем плане или даже совершенно исчезла из их построений.
Предтечей диффузионизма была антропогеографическая школа, идеи которой
нашли свое наиболее яркое выражение в трудах Фридриха Ратцеля (1844 —
1904). Возникший в Германии диффузионизм наиболее пышно расцвел в
немецкоязычной этнографии. Он был представлен в ней школой «культурной
морфологии» Лео Фробениуса (1873 — 1938), концепцией «культурных
кругов» Фридриха Гребнера (1877 — 1934) и «культурно-исторической»
школой Вильгельма Шмидта (1868 — 1954). В Англии диффузионистские
идеи развивались в трудах Уильяма Хэлса Риверса Риверса (1864 —
1922). В России и СССР идеи диффузионизма получили достаточно отчетливое
выражение в труде Владимира Германовича Богораза-Тана (1865 — 1936)
«Распространение культуры на земле. Основы этногеографии» (М.-Л., 1928) и
книге Петра Федоровича Преображенского (1894 —1937) «Курс этнологии»
(М.-Л., 1929).
Культурная диффузия есть особый процесс, отличный как от передвижения
обществ (которое, как мы уже видели, вполне возможно, когда эти общества
являются демосоциорами), так и перемещения отдельных людей либо их групп
внутри обществ или из одного социора в другой. Конечно, в результате
передвижения тот или иной демосоциальный организм с неизбежностью
оказывался в контакте с массой обществ, с которыми раньше не сталкивался,
что могло способствовать распространению культуры. Разумеется, когда в
состав того или иного социоисторического организма входили люди извне, они
приносили с собой и культуру своего родного общества, которая в какой-то
степени могла быть усвоена принявшим их обществом. Но культура могла
передаваться от общества к обществу и без перемещения как самих обществ,
так и отдельных их членов. Диффузия культуры есть особая форма движения,
отличная от миграций обществ и людей и никак не сводимая к этим
процессам.
В таком случае культура выступает как нечто самостоятельное, могущее
отделяться не только от создавших ее людей, что имеет место и при передаче
ее от поколения к поколения, но и от породившего ее общества, и
перемещаться независимо от миграций обществ и людей.
В результате начавшееся еще у некоторых эволюционистов смещение центра
тяжести с понятия общества на понятие культуры получило дальнейшее
развитие. Но если у эволюционистов внимание сместилось с понятия общества
вообще на понятие культуры вообще, то у диффузионистов наблюдалось
вытеснение и замещение понятия об отдельных обществах понятием отдельных,
локальных культур. Отдельная культура стала рассматриваться не как продукт
отдельного общества, а как нечто совершенно самостоятельно существующее,
как своеобразная субстанция.
Если существование общества и признавалось, то оно рассматривалось как
производное от культуры или как один из ее аспектов. А у ряда
исследователей понятие общества совершенно исчезло. В результате отдельные
культуры стали рассматриваться как подлинные и единственные субъекты
исторического процесса, который стал пониматься тем самым как процесс
культурного и только культурного развития.
Наиболее яркое выражение такого рода воззрение нашло в трудах Л.
Фробениуса, прежде всего в его работе «Происхождение африканских культур»
(1898). Культура для него есть особое органическое существо. «Я утверждаю,
— писал он, — что каждая культура развивается как
живые организмы, она, следовательно, переживает рождение, детство, зрелый
возраст и старость и, наконец, умирает».[64]
Понятие общества в концепции Л. Фробениуса отсутствует. Поэтому культура
никак не может выступать у него как продукт общества. Но она у него и
вообще не является чьим-либо творением. Она не создается ни людьми, ни
народами. Не культура — продукт людей, а скорее, наоборот, люди суть
продукты культуры. «Весь процесс развития культуры проявляется в своей
истинной независимости от человека. Культура растет сама по себе, без
человека, без народа».[65]
У Л. Фробениуса мы не находим какой-либо определенной концепции
всемирной истории, базирующейся на понятии локальной культуры. Такое
понимание истории попытался создать его соотечественник и современник О.
Шпенглер в труде «Закат Европы» (1918). В качестве особых совершенно
самостоятельных субъектов мировой истории им было выделено восемь культур:
египетская, индийская, вавилонская, китайская, греко-римская, арабская,
западноевропейская, мексиканская.
Нетрудно заметить, что во всех случаях под культурами О. Шпенглер
понимает либо определенные социально-исторические организмы с присущей им
культурой, либо региональные системы социально-исторических организмов с
общей или сходными культурами. Иначе говоря, под культурами он понимает то,
что А. Тойнби называл цивилизациями.
Самые радикальные сторонники диффузионизма стремились свести всю историю
человечества к контактам, столкновениям, заимствованиям и переносам
культур. Понятие эволюции, а тем более прогресса было ими отвергнуто. Везде
и всюду они видели одну лишь культурную диффузию, т.е. пространственное
перемещение различных явлений культуры.
Особенно последовательным в этом отношении был Ф. Гребнер. Им было
написано множество работ, из которых особо выделяется «Метод в этнологии»
(1911). Согласно его точке зрения, каждое явление, как материальной, так и
духовной культуры (лук и стрелы, свайное жилище, земледелие, тайные мужские
союзы, культ духов умерших и черепов, лунная мифология и т.д. и т.п.)
возникло лишь однажды в истории и только в одном месте и затем из этого
центра распространилось по Земле.
До крайнего предела идеи диффузионизма были доведены в работах целого
ряда ученых, получивших наименования гипердиффузионистов (Г. Эллиот-Смит,
У.Д. Перри, Г. Винклер, Ф. Делич и др.). С их точки зрения высокая
культура, или цивилизация, зародилась лишь один раз в истории человечества,
а затем распространилась по всей земле.
Хотя возникновение диффузионизма вообще, гипердифузионизма в частности
относится к концу XIX — началу XX в., но у этого течения были
предшественники еще в XVII—XVIII вв. Томас Гоббс (1588—1679) в
работе «Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и
гражданского» (1661) говорил о распространении культуры из Греции, другой
английский мыслитель Уильям Темпл (1628 — 1699) в работе «Очерк
древнего и современного образования» (1692) отстаивал мысль, что вся
высокая культура распространилась по земле из Индии. Исаак Ньютон (1642
— 1727) в книге «Исправленная хронология древних царств» (1728)
утверждал, что все великие культуры мира имеют своим общим истоком Египет.
С ним в этом отношении солидаризировался крупный представитель шотландского
Просвещения Джеймс Бернетт, лорд Монбоддо (1714 — 1799) в работе
«Древняя метафизика» (Т. 1 — 6. 1779 — 1799).
Зародившись в конце XIX в., лоне этнографии диффузионизм проник в
археологию, в которой он сосуществовал с миграционизмом.
1.6.4. Культурный релятивизм
Перемещение внимания с понятия общества на понятия культуры, причем
культуры локальной, и отказ от эволюционизма создали условия для
возникновения концепции культурного релятивизма.
Когда в центре внимания находятся общества, бросаются в глаза их
различия по уровню развития. Например, земледельческие общества по целому
ряду признаков явно выше обществ охотников и собирателей. Сложнее обстоит
дело, когда рассматривается не общество в целом, а лишь культура. К такой
ее сфере, как, например, художественное творчество, понятие прогресса
применить не просто.
Обращаясь к культуре, многие этнологи прежде всего имели в виду систему
норм и ценностей, существующих в том или ином отдельном обществе. В
процессе исследования нередко выяснялось, что люди, принадлежащие к разным
общества, могут совершенно по-разному оценивать те или иные человеческие
действия. То, что в одних обществах рассматривалось как добро, в других
обществах могло осуждаться как зло и т.п. Особенно резкими были различия
между нормами и ценностями первобытных обществ, с одной стороны, и
западноевропейских обществ нового и новейшего времени, с другой.
И когда перед этнологами вставал вопрос, какая из таких оценок верна,
они оказывались в крайне затруднительном положении. Все они, по крайне мере
на первых стадиях развития этнографической науки, были представителями
европейских обществ. И крайне соблазнительным для них было принять за
образец западноевропейские нормы и ценности. Самые ранние наблюдатели так
нередко и делали. Они иногда прямо писали о крайней безнравственности
дикарей, их аморализме и т.п. Но более поздние исследователи стали
понимать, что такой подход крайне субъективен, что он есть не что иное, как
проявление этноцентризма.
И как противоположность этноцентризму возник взгляд, согласно которому
нормы и ценности одного общества нельзя рассматривать с позиций норм и
ценностей другого, каким бы оно ни было. Набор норм и ценностей того или
иного общества можно рассматривать только с позиций членов этого общества.
Поступки людей первобытного общества, которые в западноевропейском обществе
были бы расценены как безнравственные, вполне моральны, если они
соответствуют нормам, существующим в их обществе. И там, и там существует
мораль, но только разная. В таком подходе, несомненно, есть значительная
доля истины, но отнюдь не вся истина. Доведенный до предела, он лег в
основу концепции морального релятивизма, а далее и концепции культурного
релятивизма.
Начало концепции культурного релятивизма было положено крупным
американским этнологом Францем Боасом (1858 — 1942). Дальнейшее
развитие она получила в трудах целого ряда ученых, прежде всего в книге
Мелвилла Джина Херсковица (1895 —1963) «Культурная антропология»
(1948; 1955). Согласно этой концепции все культуры равноценны. Ни одна из
них не может рассматриваться по отношению к другим ни как высшая, ни как
низшая. С такой точки зрения, английская культура XX в. ничем не
превосходит культуру аборигенов Австралии. Ни одна из них не является ни
более развитой, ни менее развитой. Они просто разные.
По существу, та же самая точка давно уже отстаивается сторонниками
различных версий «цивилизационного подхода». Как утверждают они, все
цивилизации являются эквивалентными, равноценными. Ни одну из них нельзя
рассматривать как более высокую, чем какую-либо другую. Западноевропейская
цивилизация XX в. нисколько не более прогрессивна, чем, например, шумерская
III тыс. до н.э. или древнекитайская.
Замыслы создателей концепции культурного релятивизма были весьма
благородными. Культурные релятивисты стремились доказать, что люди, которых
колонизаторы называли дикарями, по уровню культурного развития стоят ничуть
не ниже европейцев. Весь пафос этой концепции был направлен против расизма
и колониализма. Но признание благородства данных идей, увы, не исключает
оценки их как ошибочных.
Развитие культуры, несмотря на определенную степень самостоятельности,
разную для различных культурных явлений, все же представляет собой
неотъемлемую часть эволюции общества. Развитие же общества в общем и целом
идет по восходящей линии. Существуют менее высокие и более высокие типы
общества. Разные социоисторические организмы находятся на разных ступенях
общественного развития. Соответственно прогресс имеет место и в культуре.
Разные локальные культуры могут соотносится и реально соотносятся как
низшие и высшие.
В представлениях если не всех, то многих культурных релятивистов
человечество предстает как огромное множество совершенно равноценных
уникальных замкнутых культурных миров. Для обозначения отношения между
этими мирами все чаще используется слово «диалог». Согласно взглядам
приверженцев такой точки зрения между разными культурными мирами происходят
диалоги. На самом деле слово «диалог» в данном контексте есть не
более как пустышка. Употребляя его, хотят подчеркнуть равенство всех
культур, которого в действительности нет.
Между обществами и системами обществ имеет место не «диалог», а, когда
они вступают в контакт, взаимодействие, в ходе которого происходят и
культурное влияние. Если общества находятся примерно на одном уровне
развития, то чаще всего их культуры взаимно влияют друг на друга; если одно
из них выше другого, то имеет место преимущественное влияние культуры
первого на культуру второго; а если разрыв между уровнями их развития
чрезмерно велик, то нередко происходит почти полное замещение культуры
менее развитого общества культурой более развитого
-аккультурация.
У некоторых культурных релятивистов даже этнографическое исследование
выступает как момент «диалога» двух уникальных равноценных культурных
миров. С такой точки зрения наука есть не что иное, как одна из
специфических особенностей западной культуры, которое не дает ей никаких
преимуществ при соприкосновении с другой культурой. Изучение ученым
какого-либо другой культуры, отличной от его собственной, есть просто вид
знакомства представителей одного культурного мира с представителями другого
культурного мира, который не хуже, но и не лучше других форм ознакомления.
И главное, что при этом нужно сделать, —это взглянуть на изучаемое
общество с позиций его членов, поставить себя на их место, перевести
туземные понятия на язык, употребляемый исследователем.
Не все этнологи стали культурными релятивистами. Но на определенный
компромисс со сторонниками культурного релятивизма многие из них пошли.
Результатом было использование для обозначения взгляда на изучаемое
общество «изнутри» и взгляда на него «извне» понятия «эмного» (emic) и
«этного» (etic) подходов. Эти понятия были введены применительно, прежде
всего к языку лингвистом, этнографом и миссионером Кеннетом Ли Пайком (1920
— 2000) в работах «Этное и эмное как точки зрения для описания
поведения» (1954) и «Язык в его отношении к единой теории структуры
человеческого поведения» (1954).
Если для части этнологов «эмный» и «этный» подходы выступали как
взаимодополняющие, причем второй как более объективный, то для самых
ревностных культурных релятивистов, прежде всего тех из них, что перешли на
позиции постмодернизма, «эмный» подход выступил на первый план или даже
стал единственно важным и нужным. Все это прекрасно согласовывалось с
отрицанием всеми постмодернистами, а не только этнологами-постмодернистами,
объективности научного знания. По существу, постмодернисты вообще,
сторонники постмодернизма в этнологии в том числе, встали на путь отрицания
значения научного знания.
В действительности наука, хотя она и возникла на Западе, не представляет
собой специфически западного явления. Она лишена этнической, культурной,
или, как любят сейчас говорить, цивилизационной, специфики. Она —
явление общечеловеческое. Нет и не может быть британской, германской или
китайской физики. Существуют физика элементарных частиц, статистическая
физика, квантовая физика и т.п., которые для всех людей, независимо от их
культурной, этнической и классовой принадлежности, одни и те же. Как
известно, предпринимались попытки создать «арийскую» физику,
«марксистско-ленинскую» теорию наследственности, качественно отличную от
растленной буржуазной генетики, но результаты были самыми печальными.
Конечно, в области общественных наук все обстоит сложнее. На ученого
оказывает влияние, причем иногда весьма значительное, его общественное
положение. Если говорить об этнографах, то когда они предпринимают изучение
тех или иных чужих обществ, на них не могут не сказываться культурные
установки собственного общества. Но настоящий ученый, преодолевая эти
препятствия, должен стремиться нарисовать по возможности все более и более
объективную картину исследуемой им действительности. И это вполне возможно,
даже когда он изучает культуру.
Ведь культур самих по себе нет, существуют общества, обладающие
культурами. Каждое общество представляет собой социальную реальность,
включающую в себя социальную материю. Каждое из них имеет экономику,
организацию власти, определенные нормы, регулирующие отношения между
людьми, определенную духовную жизнь. И все это столь же доступно научному
познанию, как и природные объекты. Научная картина любого общества, не
исключая самого первобытного, должна быть выражена не в понятиях туземцев,
а в категориях, выработанных наукой.
Вполне понятно, что это не только не исключает, но, наоборот,
предполагает приобретение знания и о том, как сами туземцы понимают своей
собственное общество. Но взгляд на данное общество «изнутри» есть не
какой-то особый метод его познания, существующий наряду со взглядом на него
«извне», а объект научного исследования. Представления туземцев о
собственном обществе в значительной степени носят не адекватный, а
иллюзорный характер. Кстати сказать, и взгляд на общество «извне» вовсе не
обязательно должен быть научным. У любого человека, соприкоснувшегося с
чужим общество, возникает определенное представление о нем. Но оно может
быть весьма далеким от науки. Поэтому противопоставление «эмного» и
«этного» как двух подходов к изучению того или иного общества, лишено
смысла. Можно лишь различать, каково то или иное общество в
действительности, и что его члены думают о нем и о себе.
Культурные релятивисты правы, когда они отказываются обсуждать вопрос, в
каких обществах представления о добре и зле, о моральном и аморальном
правильны, а в каких — неправильны. Но это отнюдь не значит, что все
системы норм и ценностей совершенно равноценны. Просто нужно рассматривать
эти системы не сами по себе взятые, а в связи с обществами, в которых они
существуют и действуют, а эти общества могут находиться на разных ступенях
развития.
С точки зрения культурных релятивистов нет и не может быть никакой
общечеловеческой морали. Моральных систем столько, сколько культур.
Последнее время релятивистский взгляд на мораль получил у нас довольно
широкое распространение. Но одновременно еще более модным стало у нас
говорить об общечеловеческих ценностях, об общечеловеческой морали.
Подобного рода взгляд нашел свое предельно четкое выражение в одном из
высказываний академика Дмитрия Сергеевича Лихачева (1906—1999), «Но
одно следует подчеркнуть, — писал он в одной из своих статей, —
нравственность едина для всего человечества. Она не может различаться по
классам, сословиям, нациям. То, что нравственно для одного народа,
нравственно и для другого. Когда говорят — «это мораль коммунальной
кухни», «мораль капиталистов», «мораль пещерного человека», то только
иронизируют».[66]
Такой взгляд находится в полном противоречии с данными как этнографии,
на которые опирались культурные релятивисты, так и историологии. Чтобы
понять его несостоятельность, совсем не обязательно быть ученым. Как писал
великий английский поэт Джозеф Редьярд Киплинг (1865—1936) :
Мир велик! И в синей раме замкнут он семью морями,
И на свете разных множество племен,
То, что в Дели неприлично, то в Рейкьявике обычно,
Из Гаваны не получится Сайгон![67]
Факты неопровержимо свидетельствуют: человеческая мораль всегда носила
исторический характер. В зависимости от изменения самого общества менялись
нормы морали, представления о добре и зле. Но исторический подход к морали
далеко не равнозначен моральному релятивизму. Развитие морали носило
кумулятивный характер. В исторически преходящей форме шло накопление того,
что имеет непреходящий характер. В этом смысле можно говорить о
формировании общечеловеческой морали, которое, однако, еще далеко от
завершения.