2.6.1. Вводные замечания
Когда излагается история плюрально-циклического подхода к истории, то
обычно от Н. Я. Данилевского прямо переходят к О. Шпенглеру. При этом сразу
же бросается в глаза необычайное сходство построений последнего с
концепцией первого, что невольно наводит на мысль о заимствовании. И эта
мысль была бы оправданной, если бы концепция Н.Я. Данилевского была
совершенно уникальной.
Но мы знаем, что труду этого русского мыслителя предшествовали работы
Ж.А. де Гобино и Г. Рюккерта. А главное — подобного рода
представления получили в конце XIX — начале XX вв. самое широкое
распространение в европейских общественных науках, причем явно не в
результате знакомства с трудом Н. Я. Данилевского. Причин было
несколько.
Одна из них — социальная. В результате распространения марксизма и
мощного подъема рабочего движения, возглавляемого социал-демократическими
партиями, господствующий класс Западной Европы стал испытывать страх перед
прогрессом, что не могло не сказаться на общественных науках, в том числе и
на исторической. Вторая — чисто научная: нарастающее осознание
противоречия между господствующим линейно-стадиальным пониманием истории и
исторической реальностью. Этот разрыв становился все более острым по мере
развития исторической и других родственных ей наук.
2.6.2. Новые данные исторической науки и
линейно-стадиальное понимание истории
Кое-что о Древнем Востоке европейцы знали и раньше, но настоящее
изучение его истории началось в Европе только в XIX в. Огромную роль
сыграла в этом египетская экспедиция Наполеона Бонапарта, в которой приняли
участие ученые, включая ориенталистов. Собранные материалы легли в основу
вышедшего в 1809—1813 гг. грандиозного, состоявшего из 24 огромных
томов, труда «Описание Египта». Тем самым в современный мир была введена
почти совершенно неведомая ранее ему цивилизация.
Памятники Древнего Египта были описаны, но они молчали. Настоятельной
необходимостью стала расшифровка иероглифической письменности. Этим делом
занялись многие ученые, в частности врач и физик Томас Юнг (1773 —
1829), но решающий вклад был внесен Жаном Франсуа Шампильоном (1790 —
1832). В 1822 г. в «Письме к г. Дасье... относительно алфавита фонетических
иероглифов...» (русск. перевод: Шампольон Ж.-Ф. О египетском
иероглифическом алфавит. [М.-Л.], 1950) он изложил основы дешифровки
древнеегипетской письменности. За этой работой последовали другие.
Памятники Древнего Египта заговорили.
Почти одновременно в Египте начались раскопки, но они первоначально
имели характер кладоискательства (Д.Б. Бельцони и др.). Важный сдвиг в
изучении истории Древнего Египта связан с именем Рихарда Лепсиуса (1810
— 1884). Во время экспедиции 1843—1845 гг. он открыл много
новых памятников и провел первые подлинные археологические раскопки. Но
самое главное — Р. Лепсиус первым систематизировал все знания о
прошлом Египта и тем самым сумел разглядеть за нагромождением руин древнюю
историю этой страны. В 1849 г. в Берлине вышла его книга «Хронология
Египта», за которой последовала «Книга египетских фараонов» (1850).
В 1850 г. в Египет приехал Огюст Мариэтт (1821 — 1881), которым
положил начало систематическому изучению памятников древнеегипетской
истории. Им был основан Египетский музей и до самой своей смерти он
оставался бессменным директором Управления по делам египетских древностей и
главным инспектором всех раскопок.
Почти одновременно с Египтом начались исследования и Месопотамии. В 1808
г. резидентом Ост-Индской компании в Багдаде был назначен Клавдий Джеймс
Рич (1787 — 1820). Значительную часть своего времени он посвятил
посещению древних городищ и сбору предметов старины. В 1811 г. К. Рич
изучил руины Вавилона и описал их в работах, увидевших свет в 1812 и 1818
г.г. А 1820 г. он произвел археологическую разведку Куюнджика, где впервые
обнаружил руины Ниневии. В целом К. Рич сделал для изучения древностей
Двуречья все, что только можно было совершить, не предпринимая
раскопок.
Первые систематические раскопки были предприняты в 1843—1846 гг.
Полем Эмилем Ботта (1802—1870). Он начал с холма Куюнджик, но почти
ничего не нашел. Зато в Хорсабаде он раскопал Дур-Шаррукин —
резиденцию царя Саргона II (721—705 до н.э.). Так был открыт первый
дворец ассирийских владык. В 1849—1850 гг. вышел пятитомный труд П.
Ботта, в котором были детально описаны сделанные им находки. Стало ясным,
что в Двуречье существовала не менее блистательная древняя цивилизация, чем
в долине Нила.
Третий и четвертый тома труда П. Ботта содержали огромное число
клинописных надписей. И они заговорили. Первый шаг к расшифровке клинописи
был сделан еще в 1802 г. Георгом Фридрихом Гротенфендом (1775 —
1853). Следующие шаги были предприняты лишь через тридцать лет. Среди
ученых, которые занимались расшифровкой клинописи, особо следует отметить
Генри Кресвика Роулинсона (1810 — 1895). В 1837 г. он с опасностью
для жизни скопировал знаменитую надпись царя Дария I на отвесной скале близ
Бехистуна, а в 1846 г. представил перевод древнеперсидской части текста.
Затем учеными были расшифрованы и две другие части надписи: эламская и
вавилонская.
В 1846 г. Остин Генри Лайярд (1817 — 1894) начал систематические
раскопки на холме Нимруд и нашел вторую после Ашшура столицу Ассирийской
державы — Калах. Затем им была раскопана третья и последняя столица
Ассирии — Ниневия. Вначале помощник а потом продолжатель дела О.
Лайярда — Ормузд Рассам (1826 — 1910) нашел там знаменитую
библиотеку царя Ашшурбанипала (668 — 626 до н.э.), содержавшую 30
тыс. глиняных табличек. Среди них Джорджем Смитом (1840 — 1876) был
обнаружен и прочитан один из величайших памятников мировой культуры —
эпос о Гильгамеше. Библиотека Ашшурбанипала оказалась ключом ко всей
ассиро-вавилонской культуре.
Детальное изучение ассиро-вавилонских глиняных табличек привело ученых к
выводу, что клинопись была создана не вавилонянами и ассирийцами, а более
древним народом, говорившим на языке, отличном от ассиро-вавилонского.
Такое предположение было сделано Эдвардом Хинксом (1792 — 1866), а в
1869 г. Юлиус (Жюль) Опперт (1825 — 1905) определил этот народ как
шумеров. Как когда-то планета Нептун, шумерская цивилизация была
первоначально открыта на кончике пера.
Спустя восемь лет Эрнест де Сарзек (1837—1901) начал раскопки в
пустыне Телло и нашел шумерский город Лагаш. Было обнаружено огромное
количество глиняных табличек с надписями на шумерском языке. В последующем
выяснилось, что шумерская цивилизация возникла одновременно с египетской
— в конце IV тысячелетия до н.э.
В 1870 г. Генрих Шлиман (1822 — 1890) приступил к раскопкам на
холме Гисарлык и открыл цивилизацию Трои, начало которой восходило ко II
тысячелетию до н.э. В 1876 г. он начал новые раскопки, в результате которых
миру была явлена Микенская цивилизация, существовавшая на территории Греции
задолго до античной эпохи.
В 1834 г. французский путешественник и археолог Шарль Феликс Мари
Текстье (1802 — 1871) около деревни Богазкей в Малой Азии обнаружил
развалины огромного города, принадлежавшего неизвестному народу. Спустя
сорок с небольшим лет ирландский миссионер Уильям Райт и английский
профессор Арчибальд Генри Сейс (1845 —1933), сопоставив эту и
множество других сходных находок со свидетельствами Библии, пришли к
выводу, что тридцать или сорок веков тому назад на Древнем Востоке наряду с
египетской, вавилонской и ассирийской империями существовала еще одна
великая держава — хеттская. Это положение было обосновано У. Райтом в
статье, опубликованной в 1878 г., А.Г. Сейсом в лекции «Хетты в Малой
Азии», прочитанной в 1880 г. Затем в 1884 г. вышла книга У. Райта, которая
назвалась «Империя хеттов». Так были открыты хетты и заложены основы
хеттологии.
Во второй половине XIX в. окончательно оформилась в составе исторической
науки такая дисциплина, как история Древнего Востока, включавшая в свой
состав прежде всего египтологию и ассириологию. В результате писаная
история человечества почти удвоилась — к 27 векам добавилось еще 23.
А характерной особенностью развития древневосточных обществ был циклизм
— чередование периодов их расцвета и упадка, а то и просто гибели.
Мимо этого не мог пройти ни один востоковед. Как правило, мало кто из них
стремился создать свою философско-историческую концепцию, но объяснить
причины этого явления пытались почти все.
Крупнейший французский египтолог Гастон Камиль Шарль Масперо (1846
— 1916) в труде «Древняя история народов Востока» (1875; русск.
перевод с 4-го изд.: М., 1885) писал: «Существование восточных монархий
обуславливалось всегда беспрестанными войнами и беспрестанными
завоеваниями. Они не могут ни ограничиваться определенной территорией, ни
оставаться в оборонительном положении. С прекращением расширения границ
начинается их распадение; теряя свой завоевательный характер, они перестают
существовать».[120]На естественно возникающий вопрос о том, почему же
прекращаются завоевания, Г. Масперо общего ответа не дает.
Когда же он рассматривает крушение Персидской державы, то пишет: «Но не
народ был виною тому, что распадение Персии совершилось так быстро. Персы
остались такими же, какими были первоначально — трезвыми, честными и
бесстрашными, — только царствующая династия и окружавшие ее знатные
роды до такой степени выродились, что спасение стало почти
невозможно».[121]
Крупный немецкий ассириолог Гуго Винклер (1863 — 1913) дает
несколько иное объяснение крушению Персидской державы. «Правда, —
пишет он, — персидское царство, как наследовавшее Вавилону, в
противоположность грекам, владеет до известной степени высшей культурой; но
оно дряхлеет, потому что не имеет носителей свежего народа. Жизненная сила
греческого духа легко одержит над нею верх».[122]
Выдающийся немецкий историк Эдуард Мейер (1855 —1930) в пятитомном
труде «История древнего мира» (1884 —1902) также обращает внимание на
циклический характер развития древневосточных обществ. Но он не
ограничивается только Востоком. В работах «Экономическое развитие древнего
мира» (1895; русск. переводы: СПб., 1898; М., 1910) и «Рабство в древнем
мире» (1898; русск. переводы: СПб., 1899; М., 1907) он излагает и
обосновывает концепцию циклического развития обществ Европы. Первый цикл,
по его мнению, имел место в античную эпоху. Второй начался в Западной
Европе в IV в. н.э. и пока не закончился.
Общество Гомеровской и Архаической Греции Э. Мейер характеризует как
средневековое, основанное на крепостничестве. Оно было уничтожено в
результате революций VII—VI вв. до н.э. На первый план вышли торговля
и промышленность. Начавшийся период соответствует эпохе нового времени в
Западной Европе с тем лишь различием, что место наемного труда занимает
рабство. Но это рабство «стоит на равной линии со свободным трудом
нового времени и выросло из тех же моментов, что и последний».[123]Начиная со II в. н.э.
роль рабства падает, и к IV в. снова воцаряется крепостничество. «Таким
образом, — заключает Э. Мейер, — античная эволюция завершила
свой кругооборот. Процесс развития возвращается к той же точке, из который
он вышел: средневековый порядок вторично становится
господствующим».[124]
Взгляды Э. Мейера получили широкое распространение среди историков, в
частности среди русских. Уже в 1900 г. античник Михаил Иванович Ростовцев
(1870 — 1952) в работе «Капитализм и народное хозяйство в древнем
мире» не только полностью принимал идею циклизма, но и отрицал возможность
выделения стадий развития человечества в целом.[125]
«Нам кажется, — писал в 1907 г. крупный русский медиевист Дмитрий
Моисеевич Петрушевский (1863 —1942), — что пора совсем оставить
всемирно-исторические иллюзии, раз навсегда признав их уже отошедшим в
прошлое культурным фактом, и центр тяжести научных интересов окончательно
перенести на изучение именно этих внутренних процессов, развивавшихся и
развивающихся в человеческих обществах, на их социологическое изучении;
пора окончательно расстаться с идеей единого и единственного процесса,
какой будто бы представляет собой история обществ древнего и нового мира, и
окончательно утвердится в мысли, что здесь мы имеем дело не с единым и
единственным процессом, а с целым множеством аналогичных процессов,
сравнительное изучение которых, щепетильно внимательное к индивидуальным
особенностям каждого из них, и составляет содержание науки
всеобщей истории, ставящей себе чисто социологические цели
выяснения механики общественного процесса, как такового, и законов, по
которым он развивается. Пока традиции всемирной истории сами
окончательно не станут достоянием истории, пока они будут сохранять свое в
исторической науке, до тех пор этой последней трудно будет окончательно
стать на чисто-научную точку почву».[126]
Нетрудно заметить, что именно к идеям Э. Мейера уходят своими корнями
рассмотренные выше (2.4.8) исторические
построения П.И. Кушнера и B.C. Сергеева.
Переход к детальному исследованию истории Востока был движением
исторической науки не только в глубь, но и в ширь. Расширился не только
временной, но и пространственный кругозор историков. Раньше они занимались
в основном лишь Европой. Теперь в сфере их внимания оказалась часть Африки
и почти вся Азия.
Заниматься историки стали изучением не только самых древних классовых
обществ Азии, но также и историей стран Востока в античное, средневековое и
новое время. И здесь их ожидал сюрприз. Оказалось, что общества Востока в
античное время не были античными в привычном понимании этого слова, т.е.
рабовладельческими, и что эти же общества в средневековую эпоху не были
средневековыми в привычном смысле этого термина, т.е. феодальными.
И переход к новому времени на Востоке вовсе не означал зарождение там
капитализма. Все в большей степени становилось ясным, что нигде на Востоке
капитализм не возник в результате самостоятельного развития тамошних
обществ. Он был туда привнесен извне — из Западной Европы.
Унитарно-стадиальная концепция в ее линейно-стадиальном варианте стала
разваливаться на глазах.
Идеи циклизма получили такое широкое распространение, что получили
выражение и в поэзии. Р. Киплинг в стихотворении «Города, троны и славы»
писал:
Грады, троны и славы
Этой Земли,
Как полевые травы,
На день взросли.
Вновь цветы расцветают,
Радуя глаз,
Вновь города из руин возникают
На миг, на час.[127]
2.6.3. Возникновение этнологии, первобытной археологии
и палеоантропологии
Движение научного знания о прошлом человечества не исчерпывалось лишь
новым постижением Востока. Во второй половине XIX в. возникла наука,
которая получила название этнографии, или этнологии. Она
имела два объекта исследования. Первый — сохранившиеся к тому времени
первобытные и предклассовые общества, второй — традиционное
крестьянство классовых обществ Европы. Соответственно она подразделялась на
две во многом самостоятельные научные дисциплины — этнографию
первобытности и этнографию крестьянства.[128]
Нас в данном случае интересует только первая из них — этнография
первобытности. Возникновение ее означало новое расширение пространственного
кругозора обществознания. С появлением этнологии объектом научного познания
стали все человеческие общества. Раньше общественные науки,
включая историческую, изучали лишь классовые социоисторические организмы.
Теперь объектом исследования стали не только геосоциальные, но и
демосоциальные организмы.
С чисто формальной точки зрения этнография не может быть отнесена к
числу исторических наук. Она изучает не прошлое, как историология, а
настоящее. Этнографы, в противоположность историком, вели и ведут полевые
исследования, в ходе которых исследуют жизнь реально существующие в это
время обществ. Но настоящее, с которым имеют дело этнологи, одновременно
является и прошлым. Прошлым для большей части человечества. Они изучают
такое прошлое, которое существует в настоящем, такое настоящее, которое
одновременно есть и прошлое. Недаром же этнографию нередко именовали наукой
о живой старине.
С возникновением этнологии расширился не только и даже не столько
пространственный кругозор исследователей человеческого общества, сколько
временной. Объектом исследования науки стало общество, каким оно было до
возникновения общественных классов и государства. Человеческая мысль
устремилась в глубь времен, причем она продвинулась не на два тысячелетия,
как в случае с Древним Востоком, а на десятки тысяч лет. Однако одна лишь
этнология этого сделать была бы не в состоянии. На помощь пришли иные
науки.
Ко второй половине XIX в. окончательно оформился тот раздел археологии,
который занимался изучением первобытности, археология
первобытности. Еще в 1819 г. датский ученый Кристиан Юргенсон Томсен
(1788 — 1865) — первый куратор Национального музея в
Копенгагене разделил археологический материал на три группы,
соответствующие, как он считал трем последовательно сменившимся векам
истории человечества:каменному, бронзовому и железному. Эту экспозицию он
комментировал в лекциях, а затем в изданном в 1836 г. «Путеводителе по
северным древностям». Большое внимание обоснованию этой периодизации на
материале собственных раскопок уделил другой датский археолог — Якоб
Ворсо (1821 —1885).
Французский археолог-любитель Жак Буше де Кревкер де Перт (1788 —
1868) в результате систематических раскопок обнаружил массу грубых каменных
орудий, которые он связал с древнейшими («допотопными») людьми. Его первые
выступления и публикации (1838— 1841), встретили резкую оппозицию со
стороны ученого мира. Его обвиняли в научной безграмотности и даже
подделке. Однако он упорно продолжал свои исследования, отстаивая свою
правоту. В 1846 г. вышла его работа «Примитивная индустрия», в 1847 г.
—первый том труда «Древности кельтские и допотопные», в 1860 г.
—книга «Допотопный человек и его творения». В них Ж. Буше де Перт
впервые поставил вопрос о первобытном обществе как едином целом.
Хотя научное исследование живой старины, современной первобытности
развернулось, лишь начиная с середины XIX в., открыта она была раньше
— в XVI— XVIII вв. И долгое время только ее одну и знали. Ж.
Буше де Перту принадлежит честь открытия мертвой, исчезнувшей старины,
доисторической, подлинно первобытной первобытности. В 1851 г. в работе
Даниэля Уилсона «Археология и преисторические животные Шотландии» первые
появился термин «преистория» (prehistory).
В 1865 г. в работе «Доисторические времена» (русск. перевод: М., 1876)
английский этнограф и археолог Джон Лёббок, получивший за заслуги перед
наукой титул лорда Эвербери (1834— 1913), подразделил век камня на
древний каменный век (палеолит) и новый каменный век (неолит). В 70-х годах
XIX в. французский археолог Габриэль де Мортилье (1821 — 1898) создал
детальную периодизацию древнего каменного века. Первоначальный ее вариант
после его использования на Парижской всемирной выставке 1867 г. был
опубликован в 1869 г. В дальнейшем эта периодизация была разработана в
целом ряде трудов, прежде всего в книге «Преистория» (1883, 1885; третье
издание, доработанное сыном Г. де Мортилье Адрианом, было переведено на
русский язык: Мортилье Г. и А.. Доисторическая жизнь. Происхождение и
древность человека. СПб., 1903).
Г. Мортилье выделил шелльскую и ашельскую эпохи и объединил их под
названием нижнего палеолита; мустьерская эпоха составила средний палеолит,
а солютрейская и мадленская — верхний палеолит. По современным данным
возраст ранних шелльских орудий Европы, которые были выделены Г. Мортилье,
превышает полмиллиона лет.
В последующем развитии к археологии добавилась палеоантропология
— научная дисциплина, изучающая костные остатки древних людей.
Теоретическая база под эту науку была подведена трудом великого английского
естествоиспытателя Чарльза Роберта Дарвина (1809 — 1882)
«Происхождение человека и половой отбор» (1871; русск. перевод: Соч. Т. 5.
М., 1953). В 1891-1892 гг. голландским врачом и анатомом Эженом (Евгением)
Дюбуа (1858—1941) на Яве были открыты остатки питекантропа. По
современным данным, возраст этих находок приближается к миллиону лет.
2.6.4. Возникновение науки о первобытной истории
(палеоисториологии) и ее качественное отличие от историологии
цивилизованного общества (неоисториологии)
Возникновение первобытной археологии, этнографии первобытности и
палеоантропологии подготовило почву для зарождения науки о первобытной
истории. Нередко, характеризуя эту науку, говорят, что она отличается
от науки, изучающей историю классового или цивилизованного общества, лишь
тем, что лишена письменных источников. Но отличие первой от второй состоит
не только и даже не столько в этом.
Между ними существует значительное различие, которое делает их во многом
двумя разными, хотя и родственными науками. Это различие прежде всего
заключается в том, что они изучают социоисторические организмы разных
типов: первая -демосоциальные организмы, вторая — геосоциальные. Из
этого вытекают и другие различия.
Историология цивилизованного общества прежде всего имеет дело с
индивидуальными историческими событиями и конкретными историческими
деятелями. Историология первобытности не исследует ни индивидуальные
исторические события, ни деятельность конкретных лиц. И дело вовсе не в
том, что последняя из-за отсутствия письменных источников не располагает
данными обо все этом. Вся суть в том, что первобытные социоисторические
организмы столь малы, что в них исторических событий в нашем понимании не
происходит. Там имеют место лишь обыденные, бытовые события, описывать
которые не имеет никакого смысла.
Недаром же этнографы, изучающие живые первобытные общества, описывают не
события, а обычаи, ритуалы, нравы и т.п., иначе говоря, не отдельное, а
общее. Если в их трудах речь и заходит о конкретных действиях отдельных
лиц, групп, всех членов социора, вместе взятых, то все это служит лишь
иллюстрацией к общим положениям. Не знает ни индивидуальных событий, ни
конкретных лиц также и первобытная археология. Таким образом, первобытная
историология в отличие от историологии цивилизованных обществ занимается
только общим и особенным.
Как уже отмечалось, демосоциальные организмы очень малы по своим
размерам. Поэтому первобытная историология исследует не столько
демосоциоры, сами по себе взятые, сколько те или иные их совокупности,
которые обычно именуются племенами или, чаще, народами (см. 1.5.2; 1.7.3).
Историология же цивилизованного общества занимается прежде всего
геосоциорами и лишь потом их системами.
Принципиальное различие между двумя этими науками интуитивно давно уже
осознавалось всеми исследователями. Многие историки цивилизованного
общества категорически настаивали на том, что понятие истории полностью
совпадает с понятием писаной истории.
«Историей, — писал уже известный нам Г. Винклер, — мы
называем то развитие человечества, которое засвидетельствовано
письменными документами, которое передано нам в слове и
письме. Все, что лежит до этого, относится к эпохе доисторической.
История, следовательно, начинается тогда, когда нам становятся известными
письменные источники».[129]
Нельзя в этой связи не привести строки из стихотворения русского
прозаика и поэта Ивана Алексеевича Бунина (1870 —1953) «Слово», в
которых нашла поэтическое выражение сходная мысль:
Молчат гробницы, мумии и кости, —
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.[130]
В западной науке ни сама история первобытности, ни наука о ней, как
правило, никогда не именуется историей. В ходу другие названия: доистория,
преистория, праистория, протоистория и т.п. Термин «история» в применении к
первобытности использовался в основном лишь в советской науке. Но и это не
выдерживалось до конца последовательно. Многие ученые, прежде всего
археологи, часто пользовались и терминами «доистория» и «праистория».
На мой взгляд, различие между историологией первобытности и
историологией классовых обществ столь велико, что существование для
обозначения этих двух наук разных терминов вполне оправдано. Кроме того,
необходимо выделить в качестве совершенно особого периода длившуюся более
полутора миллионов лет эпоху становления человека и общества, эпоху
праобщества.[131]В применении к ней я буду говорить
о праистории и, соответственно, о праисториологии.
Историю готового общества, какой она была до возникновения цивилизации,
я буду называть первобытной историей, или палеоисторией,
последующую историю — неоисторией. Соответственно науку об
истории доклассового общества следует именовать
палеоисториологией, а науку об истории цивилизованного общества
— неоисториологией. Но так как на предшествующих страницах
наука о писаной истории везде именовалась просто историологией, то для
сохранения преемственности я там, где это возможно, буду называть ее
прежним именем.
2.6.5. Этнология и археология: от эволюционизма к
антиэволюционизму
В археологии первобытности идея развития господствовала, по существу, с
самого ее начала. В этнологию первобытности она проникла тогда, когда
началось теоретическое осмысление собранного этой наукой фактического
материала. Первые теории этнологии были эволюционистскими совершенно
независимо от того, что находилось в центре внимания исследователя:
культура или общество. Я уже упоминал книгу Э. Б. Тайлора «Первобытная
культура» (1871), в которой была дана яркая картина развития первобытной
религии.
В центре внимания уже известного нам Л.Г. Моргана находилась не
культура, а общество. В его знаменитой работе «Древнее общество» (1877)
была изложена первая научная концепция развития первобытного общества и его
превращения в общество классовое. Это была теория одновременно двух наук:
во-первых, этнологии первобытности, во-вторых, палеоисториологии, т.е.
истории доклассового общества. Она была почти целиком построена на
этнографическом материале. И это было неизбежно.
Ни первобытная археология, ни палеоантропология, взятые сами по себе, не
в состоянии нарисовать картину развития общественных отношений
первобытности. Это может сделать только этнология. Не все этнологические
концепции являются теориями первобытной истории. Но любая подлинно научная
теория первобытной истории может быть только этнологической и
никакой другой. Работа Л.Г. Моргана положила начало науке о первобытной
истории — палеоисториологии.
И снова бросается в глаза различие между неоисториологией и
палеоисториологией. В неоисториологии движение познания шло от описания
индивидуальных событий к пониманию истории как процесса. Исходным пунктом
палеоисториологии явился взгляд на первобытную историю как на закономерный
процесс. Движение познания в этой науке шло от самого общего понимания
данного процесса, которое мы находим уже у А. Фергюсона, к все более и
более конкретной картине, которая складывалась на основе не только данных
этнографии, но и материалов археологии и палеоантропологии.
Эволюционизм господствовал в этнологии почти до конца XIX в. Широкое
распространение он получил и в России. Его сторонниками были Максим
Максимович Ковалевский (1851 —1916), Лев Яковлевич Штернберг (1861
—1927), Николай Николаевич Харузин (1865 — 1900), Митрофан
Викторович Довнар-Запольский (1867 — 1934) и многие другие
ученые.
А затем в западной науке начался крутой поворот к эмпиризму и
антиэволюционизму. Как и в случае с исторической наукой, здесь также
действовали социальные причины. Вот что писал об этом крупнейший
американский этнолог и культуролог Лесли Олвин Уайт: «Использование
эволюционной теории вообще и теории Л. Моргана, в частности, К. Марксом и
радикальным социалистическим рабочим движением вызвало сильную оппозицию со
стороны капиталистической системы. Вследствие этого антиэволюционизм стал
символом веры определенных слоев общества... Он стал философией оправдания
церкви, частной собственности, семьи и капиталистического государства
подобно тому, как «социальный дарвинизм» стал философским оправданием
безжалостной эксплуатации в промышленности».[132]
Но сводить все только к действию социальных факторов нельзя. Были
причины и сугубо научные. Эволюционистские концепции в этнологии являлись
по своему существу унитарно-стадиальными. В центре их находилось развитие
общества вообще или культуры вообще. И если они никак не
интерпретировались, то выступали как абстрактные схемы, которые отталкивали
исследователей, имевших дело не с обществом вообще, а с конкретными
социоисторическими организмами, представлявшими собой части человеческого
общества в целом. Если же они интерпретировались, то их истолкование было
линейно-стадиальным. И тогда эти схемы нередко вступали в противоречие с
этнографической реальностью.
Все это и вызвало к жизни диффузионизм, о котором уже было достаточно
сказано (1.6.3), и различного рода другие
концептуальные течения, сторонники которых либо совсем отвергали идею
развития, либо, в лучшем случае, оттесняли ее на задний план. В числе этих
течений — французская социологическая школа, созданная Э. Дюркгеймом,
функционализм или школа структурно-функционального анализа, основателями
которой были английские этнологи Бронислав Каспар Малиновский (1884 —
1942) и Альфред Реджинальд Радклифф-Браун (1881 — 1955), и
американская школа исторической этнологии во главе с Ф. Боасом.
Антиэволюционистские идеи проникли и в Россию. В русской науке с резкой
критикой эволюционистских построений выступил этнограф Александр Николаевич
Максимов (1872 — 1941), работы которого недавно были переизданы
(Избранные труды. М., 1997).
Ранее уже было приведено высказывание виднейшего диффузиониста Л.
Фробениуса, в котором говорилось о возникновении, расцвете и гибели
культур. Не чужд идеям плюрализма и циклизма был и Э. Дюркгейм.
«...Фактически, — писал он в работе «Метод социологии» (1895),
возражая поборникам идеи поступательного развития человечества как целого,
— этого прогресса человечества не существует. Существуют же и даны
наблюдению лишь отдельные общества, которые рождаются, развиваются и
умирают независимо одно от другого».[133]
В результате распространения всех этих течений эволюционизм из западной
этнологической науки был на долгое время почти полностью вытеснен. Подобное
явление наблюдалось и в археологии. К диффузионизму склонялся крупнейший
шведский археолог, создатель типологического метода в археологии Оскар
Монтелиус (1843 — 1921), еще в большей степени датчанин Софус Отто
Мюллер (1846 — 1834). Австрийский этнограф и археолог Освальд Менгин
(1888 — 1973) положил в основу своей книги «Всемирная история
каменного века» (1931) гребнеровскую идею «культурных кругов». Наряду с
диффузионизмом получил широкое распространение миграциоиизм (1.6.2).
2.6.6. Плюрально-циклические концепции в
социологии
Из исторической науки и этнологии идеи исторического плюрализма и
циклизма проникли в конце XIX в. и в социологию. Выше уже говорилось о Э.
Дюркгейме. Другим примером могут послужить работы известного австрийского
социолога Людвига Гумпловича (1838—1909) «Расовая борьба» (1883),
«Основы социологии» (1885; русск. перевод: СПб., 1899; Избранные главы в
книге: Западно-европейская социология XIX — начала XX веков. М, .
1996), «Социология и политика» (1891; русск. перевод: М., 1895). В отличие
от многих социологов своего времени Л. Гумплович признавал существование в
ранней истории человечества первобытного коммунизма, считал, что
государство возникло как орудие в руках меньшинства общества для подавления
большинства, и не сомневался в бытии общественных классов и неизбежности
классовой борьбы.
Одновременно он отстаивал концепцию исторического плюрализма и, тем
самым, неизбежно, циклизма. «Социальное развитие, — писал Л.
Гумплович, — насколько мы познакомились с ним, является частным,
местным и временным: мы уже говорили, что мы не в силах представить себе
развитие человечества как единого целого, так как у нас совсем нет общего
представления о субъекте такого развития. Спрашивается теперь, можем ли мы
иметь представление о развитии известного нам человечества помимо
представлений о развитии отдельных групп и социальных обществ...?».[134]«Все речи о «развитии
человечества»... — продолжает он, — основаны на ошибочном и
совершенно ложном взгляде, так как можно говорить только о социальном
развитии в пределах одного и того же рода: «человек». Это развитие всегда и
всюду начинается там, где существуют налицо соответствующие социальные
условия; оно течет закономерно до конечного пункта, где оно, так сказать,
завершается, где оно по недостатку необходимых социальных сил гаснет и
умирает... Факты эти приведены для идеи круговоротного течения социального
развития — идеи, имеющей опорным пунктом круговоротное развитие
государства».[135]
Общий вывод Л. Гумпловича состоит в том, что нет никакого прогресса в
рамках человечества и не может быть ничего существенно нового в сфере его
умственной жизни. Истории человечества как единого целого в реальности нет.
Поэтому философия истории, которая всегда претендует на создание целостного
представления об истории человечества, не имеет никакого права на
существование. Любая философско-историческая концепция в принципе
несостоятельна. Достаточно одной лишь социологии. Под социологией Л.
Гумплович в данном случае понимал не столько эту науку в привычном сейчас
для нас смысле слова, сколько социальную философию.
Но вопреки его мнению и в начале XX продолжали возникать
философско-исторические концепции, главным принципом которых было отрицание
единства мировой истории. Первыми были учение О. Шпенглера и
евразийство.
