Переселения семитических народов начала израильской истории покрыты мраком неизвестности в такой же, если не еще большей степени, как и начала греческой и римской истории. Эти начала не только передавались и сохранялись в течение многих, столетий путем одних лишь устных преданий, но подверга­лись еще самым тенденциозным искажениям, когда нако­нец приступили к собиранию и записыванию старых легенд.

Лишь долго спустя после возвращения из вавилонско­го плена, в пятом столетии, священные книги здесь получи­ли ту редакцию, в которой они дошли до нас. Все старые предания были тогда с величайшей бесцеремонностью переработаны и дополнены выдумками, чтобы приспосо­бить их к нуждам зарождающегося господства жрецов. Вся древнеиудейская история была поставлена на голову. В особенности приходится это сказать обо всем, что рас­сказывается о допленной религии Израиля.

Когда иудеи после плена основали в Иерусалиме и его окрестностях новую общину, то, как показывают нам мно­гочисленные свидетельства, она сейчас же обратила на се­бя внимание других народов своей странностью. Напротив, из допленной эпохи таких свидетельств не сохранилось. До разрушения Иерусалима вавилонянами другие народы смотрели на израильтян как на народ, ничем не отличаю­щийся от других: они не видели в нем никаких особенно­стей. И мы имеем все основания думать, что иудеи до того времени действительно ничем особенным не выделялись. При скудости и ненадежности сохранившихся сведений невозможно набросать картину жизни древнего Израиля, которая отличалась бы достоверностью. Протестантская библейская критика доказала, правда, что многое является в Библии подделкой и выдумкой, но она и теперь еще многое принимает за чистую монету.

И если мы желаем представить ход развития израиль­ского общества, мы вынуждены во многих существен­ных пунктах ограничиваться гипотезами. Сведения, доставляемые Ветхим заветом, могут нам при этом оказать немалую помощь, поскольку мы имеем возможность срав­нить их с изображением жизни других народов, находив­шихся в аналогичном положении.

Только со времени вторжения в Ханаан израильтяне становятся историческим народом. Все рассказы о кочевом периоде их истории представляют тенденциозно перерабо­танные старые предания или позднейшие выдумки. На арену истории израильтяне выступают как участники вели­кого семитического переселения народов.

В древнем мире переселение народов играло такую же роль, как в Новое время революции. В предыдущем отделе мы познакомились с падением Римской мировой империи и видели, как подготовлялось наводнение ее гер­манскими варварами,— процесс, называемый пересе­лением народов. Но он вовсе не являлся единичным слу­чаем. На Древнем Востоке этот процесс — хотя и в мень­шем масштабе, но в силу аналогичных причин — повто­рялся несколько раз.

В некоторых плодородных приречных областях Востока уже очень рано развилось земледелие, доставлявшее большие излишки жизненных продуктов, поэтому рядом с земледельцами жило многочисленное население, зани­мавшееся другими промыслами. Это способствовало расц­вету ремесел, искусства и науки, но вместе с тем и образо­ванию аристократии, которая могла посвятить все свое время военному ремеслу. Необходимость в ней была тем настоятельнее, что богатство этих приречных областей все больше привлекало воинственных кочевников. Если земледелец хотел спокойно обрабатывать свое поле, он нуждался в защите таких аристократов, он должен был ее покупать. Но с усилением аристократии для нее рос и соблазн использовать свою военную силу, чтобы увеличить свои доходы, тем более что расцвет ремесел и искусств создавал множество предметов роскоши, чрезвычайно дорогих.

Так начинается угнетение крестьян, но начинаются также и походы опытных в военном деле аристократов и их вассалов против соседних народов, чтобы захватить у них рабов. Развивается принудительный труд и скоро загоняет общество в такой же тупик, в который позже попало римское общество в эпоху императоров. Свобод­ный крестьянин разоряется, его сменяет раб. Но вместе с этим исчезает также основа военного могущества им­перии. А одновременно с этим, несмотря на высокую военную технику, теряет свое военное преимущество и аристократия, обессиливаемая растущей роскошью.

Она утрачивает, таким образом, способности, необхо­димые для выполнения той ее функции, из которой выро­сло ее общественное положение, т. е. функции защиты общества против захватчиков. Последние все больше заме­чают слабость богатой и привлекательной добычи, все больше напирают на границы этой страны и в конце кон­цов наводняют ее, открывая таким образом движение, все больше захватывающее другие народы и долго не успокаивающееся. Часть вторгнувшихся захватывает землю, и создается новый класс свободного крестьянства. Другая, более сильная, образует новую военную аристо­кратию. При этом старая аристократия, как хранитель­ница искусств и наук старой культуры, может еще сох­ранить по отношению к варварам-завоевателям высокое положение, но уже не как каста воинов, а как каста жрецов.

Как только переселение народов останавливается, развитие снова начинает проходить этот цикл: его можно сравнить с циклом расцвета и кризиса, периодически переживаемых капиталистическим обществом, с той толь­ко разницей, что это не десятилетний, а зачастую много-, вековой цикл. Этот циклический процесс развития был! _ устранен только с развитием капитализма, точно так же как современному циклу расцвета и кризиса будет положен! конец только с установлением социалистического способа производства.

В различных странах Азии и Северо-Восточной Африки такая эволюция совершалась тысячелетиями — и в осо­бенности отчетливо там, где плодородные речные долины граничили со степями или пустынями. Первые создавали огромные богатства, но в конце концов переживали глубокую деморализацию и застой, вторые воспитывали бедных, но воинственных кочевников, которые всегда были готовы переменить свое местопребывание, если их манила богатая добыча: при благоприятных условиях эти команды быстро собирались с различных сторон бесчисленными толпами к одному пункту, чтобы оттуда вторгнуться, как все уничтожающий ураган, в какую-нибудь страну.

К таким речным долинам принадлежали долины Хуан­хэ и Янцзы, где образовалась Китайская империя; долина Ганга, где концентрировались богатства Индии; долина Евфрата и Тигра, где возникли две могущественные империи — Вавилония и Ассирия, и, наконец, долина Нила с Египтом.

Напротив, Центральная Азия, с одной стороны, и Аравия — с другой, представляли неисчерпаемый резер­вуар воинственных номадов, которые портили жизнь своим соседям и пользовались их слабостью, чтобы периоди­чески вторгаться туда целыми массами.

В такие периоды из Центральной Азии время от времени выливались потоки монголов, а местами и так называемых индо-германцев, заливавших затем берега цивилизации. Из Аравии явились народы, известные под общим именем семитов. Вавилония, Ассирия, Египет и лежащее между ними побережье Средиземного моря — вот те области, в которые преимущественно вторгались семитические народы.

К концу второго столетия до Р.X. опять начинается большое переселение семитических народов; оно захваты­вает Месопотамию, Сирию и Египет и оканчивается около одиннадцатого столетия. Среди семитических пле­мен, овладевших соседними культурными странами, были и евреи. При своих кочевых передвижениях они и раньше еще могли доходить до границ Египта и Синая, но только, после продолжительной оседлости в Палестине, еврейство приобрело определенные черты, вышло из той стадии номадной неустойчивости, которая не знает никаких проч­ных, более крупных этнических соединений.

2. Палестина

Начиная с этого времени история израильтян и их характер определяются уже не только свойствами, приоб­ретенными и сохранявшимися при кочевом образе жизни, но также природой и географическим положением Пале­стины.

Не следует, впрочем, преувеличивать значение геогра­фического фактора в истории. Географический фактор — положение, свойства почвы и характер местности, кли­мат — остается на протяжении исторического периода для большинства стран неизменным; он существует уже до на­чала исторической жизни и, несомненно, оказывает на историю могущественное влияние. Но способ, каким гео­графический фактор влияет на историю страны, сам опре­деляется высотой ее техники и общественными условия­ми.

Так, например, англичане, конечно, не достигли бы в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях мирового господства без особенных естественных свойств своей страны, без своего угля и железа, без своего островного положения. Но пока железо и уголь не играли господ­ствующей роли, которую они приобрели в век пара, бо­гатство почвы этими сокровищами имело небольшое зна­чение. Пока не были открыты Америка и морской путь в Индию, пока не достигла высокой степени развития техни­ка парусного судоходства, пока Испания, Франция и Германия оставались малокультурными странами и были населены только варварами, а торговля Европы концент­рировалась в Средиземном море и велась преимуще­ственно при помощи гребных судов, до тех пор островное положение Англии представляло фактор, отделявший ее от культуры Европы, и поддерживавший ее низкое разви­тие.

Поэтому одни и те же естественные свойства страны при различных общественных условиях могут иметь совер­шенно различное значение. Даже там, где изменения в способах производства не изменяют естественных условий страны, влияние их не необходимо является тождествен­ным. И в этом случае решающую роль играет вся совокупность экономических отношений.

Вот почему история Израиля определялась природой и положением Палестины не непосредственно, а сквозь призму определенных общественных условий.

Особенность Палестины заключалась в том, что она представляла пограничную страну, в которой сталкива­лись и боролись друг с другом враждебные факторы. Она лежала там, где с одной стороны, кончалась араб­ская пустыня и начиналась высокоразвитая Сирия и где, с другой стороны, сталкивались сферы влияния двух круп­ных государств, стоящих у порога нашей культуры: Еги­петского, развившегося в Нильской долине, и Месопотамского, возникшего на берегах Евфрата и Тигра и имев­шего свой центр то в Вавилоне, то в Ниневии. Наконец, Палестина пересекалась в высшей степени важными торговыми дорогами. Она доминировала над все­ми дорогами между Египтом с одной стороны и Сирией и Месопотамией с другой, и через нее шел торговый путь из Финикии в Аравию.

Рассмотрим сначала влияние первого фактора. Пале­стина была плодородной страной. Правда, ее плодородие не стояло выше среднего уровня, но она казалась сказоч­ной в сравнении с окружавшими Палестину каменистыми и песчаными пустынями. Для жителей ее это была страна, текущая млеком и медом.

Еврейские племена явились туда как номады-ското­воды; они стали оседлыми в процессе постоянной борьбы с ханаанеянами, у которых они отнимали один город за другим и которых они все больше подчиняли своей власти. Но все, что они приобрели путем постоянной войны, они должны были в свою очередь отстаивать путем такой же постоянной войны, так как на них напирали другие нома­ды, которые так же, как и они, тянулись к плодородной стране: эдомитяне, моавитяне, аммонитяне и другие.

Но и в завоеванной стране евреи еще долго оста­вались пастухами, хотя они стали оседлыми. Но мало-помалу они научились у жителей Ханаана их способу об­работки земли, разведению хлеба и винограда, оливковых и фиговых деревьев и т. д. и все больше смешивались с ними. Но долго еще сохраняли они характерные особенности кочевников, из среды которых они вышли. Номад­ное скотоводство в пустыне, по-видимому, действует на технический прогресс и общественное развитие не особен­но благоприятно. Современный образ жизни бедуинов в Аравии живо напоминает нам жизнь, описанную в старых израильских легендах об Аврааме, Исааке и Иакове. Из длящегося тысячелетиями, от одного поколения к другому, повторения одних и тех же забот, одних и тех же потреб­ностей и воззрений в конце концов возникает упорный консерватизм, который лежит у номада-пастуха еще глуб­же, чем у земледельца, и ведет к тому, что старые обычаи и учреждения, даже при изменившихся условиях, еще долго сохраняют свое существование.

Только этими причинами можно объяснить, например, что у израильских крестьян очаг не занимал в доме опре­деленного положения и не имел никакого религиозного значения. «В этом пункте израильтяне сходились с араба­ми и отличались от греков, к которым они вообще стояли ближе в других вопросах обыденной жизни,— говорит Вельхаузен и прибавляет: — В еврейском языке едва ли даже существует слово для обозначения очага; слово «Ашфот» получило характерным образом значение «му­сорной кучи». Это указывает на отличие от индоевропейского очага, домашнего алтаря; место неугасающего огня на очаге занимает у евреев вечная лампада».

К свойствам, унаследованным израильтянами от ко­чевого периода и сохранявшимся дальше, следует в особенности причислить любовь и навык к торговле.

Мы указали уже, при исследовании римского общества, что в первое время торговля развивалась не между отдель­ными индивидуумами, а отдельными народами. Первыми носителями торговли были кочующие скотоводы, жившие в пустынях. Их способ пропитания вынуждал их постоянно кочевать от одного пастбища к другому. Скудная природа их страны очень рано должна была развить у них потреб­ность в продуктах других, более богатых стран, с кото­рыми они приходили в соприкосновение. На скот, кото­рый они производили в избытке, они выменивали хлеб, масло, финики или орудия из дерева, камня, бронзы и железа. Но их подвижность позволяла им выменивать необходимые продукты далеких стран, легко поддавав­шиеся перевозке, не только для себя, но и для других; следовательно, не для того, чтобы сохранить их для себя или потребить самим, а с целью передать их другим за известное вознаграждение. Таким путем они стали первы­ми купцами. Пока не было благоустроенных дорог и судоходство было мало развито, такая форма торговли должна была по необходимости преобладать и могла даже доставлять своим носителям большие богатства. Но по мере того, как позже начало развиваться морское судоходство и проводились дороги, торговля, находив­шаяся в руках номадов, должна была отступить на зад­ний план, а сами номады — довольствоваться продукта­ми своей пустыни и все больше беднеть. Этим, по крайней мере отчасти, можно объяснить, почему старая культура Центральной Азии так сильно регрессировала со времени открытия морского пути в Ост-Индию. По тем же причинам еще раньше обеднела Аравия, номады которой, в эпоху расцвета финикийских городов, вели с ними очень выгод­ную торговлю. Финикийским ткацким мастерским, рабо­тавшим для экспорта на Запад, они доставляли высоко Ценимую шерсть своих овец, но они привозили им также продукты Южной, богатой и «счастливой», Аравии — благовонные курения, пряности, золото и драгоценные камни. Кроме того, из Эфиопии, отделявшейся от Аравии только узким морским проливом, они вывозили такие драгоценные товары, как слоновая кость и эбеновое (чер­ное) дерево; торговля с Индией шла также главным об­разом чрез Аравию, к берегам которой у Персидского залива и Индийского океана доставлялись на судах то­вары из Малабара и Цейлона, а затем уже перевозились дальше, через пустыню, в Палестину и Финикию.

Торговля эта приносила всем племенам, через области которых она направлялась, большие богатства, получав­шиеся отчасти из торговой прибыли, а отчасти из пошлин, которыми облагались провозимые товары.

«Не редкость встретить среди этих народностей очень богатые племена»,— говорит Геерен. «Раньше всех начали с особенной выгодой заниматься этой караванной торгов­лей мадианитяне, которые обыкновенно кочевали недалеко от северной границы этой страны, т.е. недалеко от Фи­никии. Иосиф был продан каравану мадиамских купцов, направлявшихся с грузом пряностей, бальзама и ладана из Аравии в Египет (Быт. 37:28). Добыча, завоеванная у этого народа израильтянами (под предводительством Гедеона, отбившего вторжение мадианитян в Ханаан), была так богата золотом, что она вызывает изумление. Золото находилось у них в таком изобилии, что они де­лали из него украшения не только для себя, но и ошей­ники для верблюдов. Так в восьмой главе Книги Судей мы читаем: «И встал Гедеон, и убил Зевея и Салмана, и взял пряжки, бывшие на шеях верблюдов их... И сказал им (израильтянам) Гедеон: прошу у вас одного, дайте мне каждый по серьге из добычи своей (потому что у побеж­денных были золотые серьги, так как они были измаильтяне)... Весу в золотых серьгах, которые он выпросил, было тысяча семьсот золотых сиклей [1] , кроме пряжек, пуговиц и пурпуровых одежд, которые были на царях ма­диамских, и кроме цепочек, которые были на шее у верблю­дов их».

Греки называли все племена, кочевавшие в Северной Аравии, одним общим именем — набатейские арабы. Диодор, давший прекрасное описание их жизни, расска­зывает и об их караванной торговле с Йеменом. «Значи­тельная часть их занимается тем, что перевозит к Среди­земному морю благовонные курения, ладан и другие дорогие пряности, получаемые от тех, что привозят их из счастливой Аравии».

«Богатства, приобретаемые таким путем отдельными племенами номадов, были достаточно велики, чтобы воз­буждать жадность греческих воителей. Одним из складоч­ных пунктов для товаров, шедших чрез область эдомитян, являлась крепость Петра, от которой Северо-Западная Аравия получила название петрийской. Деметрий Полиоркет сделал попытку овладеть Петрой и разграбить ее».

Израильтяне в кочевом периоде своей истории должны были вести такого же рода жизнь, как мадианитяне. Уже об Аврааме рассказывается, что он был богат не толь­ко скотом, но и серебром и золотом (Быт. 13:2). А такое богатство номады могли приобрести только путем торгов­ли. Но их позднейшее положение в Ханаане нисколько не угашало и не ослабляло этой склонности к торговле, возникшей в течение кочевого периода. Наоборот, поло­жение их страны позволяло им принять участие как в торговле между Финикией и Аравией, так и между Егип­том и Вавилонией, и извлекать из нее прибыль — или способствуя ее развитию или мешая ей путем набегов, предпринимаемых из горных укреплений на торговые караваны, которые они грабили или облагали пошлиной. Нужно помнить, что в то время торговля и разбой были тесно связаны между собой.

«Еще до того, как израильтяне появились в Ханаане, торговля этой страны стояла на очень высокой ступени развития. В переписке, найденной в Тель-эль-Амарне (она относится к XV-му столетию до Р.X.), идет уже речь о караванах, которые проходили по стране под прикры­тием военной силы» [2].

Но мы имеем еще сведения о тесных сношениях между Палестиной и Египтом, а также приевфратскими странами, относящиеся к 2000 г. до Р.X.

Иеремия — лейпцигский профессор, а не иудейский пророк — следующими словами передает содержание одного папируса того времени:

«Палестинские бедуины находились в самых тесных сношениях с культурным Египтом. По свидетельству папируса, их шейхи бывали при дворе фараона и хоро­шо разбирались в египетских делах. Вестники с письменными посланиями путешествуют все время между Евфратом и Египтом. Эти азиатские бедуины вовсе не являются варварами. Варварские племена, с которыми находится в войне фараон, совершенно определенно отделяются от евфратских бедуинов. Шейхи последних принимают, вме­сте с египтянами, участие в походах против этих варва­ров, «князей народов».

В своей «Истории торговли иудеев в древности» Герцфельд подробно изображает торговые пути караванов, шедших чрез Палестину или поблизости от нее. По его мнению, эти торговые пути «имели, быть может, несрав­ненно большее торговое значение, чем теперь железные дороги».

«Такая дорога вела из Юго-Западной Аравии, парал­лельно берегу Красного моря и его Элатского залива, до самой Селы, позже Петры, в 70 километрах к югу от Мертвого моря; по ней провозились продукты счастливой Аравии, а также Эфиопии и прилегавших к последней стран. Другая караванная дорога доставляла продукты Вавилонии и Индии от Герры из Персидского залива через всю Аравию опять-таки в Петру. От последней шли три другие дороги: одна — к Египту с разветвлением направо к аравийским заливам у Средиземного моря; вторая — в Газу с очень важным продолжением на север; третья — по восточным берегам Мертвого моря и Иордана к Дамаску. Важным складочным пунктом для товаров более южных стран стал также Элат, в глубине Элатского залива, соединенный особой дорогой с Петрой. Упомянутая уже дорога от Газы — на север вела через низменности Иудеи и Самарии и в равнине Израиль вливалась в дру­гую, шедшую с востока на Акко. Те из товаров, собирав­шихся такими различными путями, которые должны были направиться в Финикию, перегружались на суда отчасти в указанных аравийских гаванях или в Газе и Акко, так как дорога от последнего до Тира и Сидона была очень скалиста и только позже была приспособлена для сухопут­ного транспорта. Упомянутая также и очень известная в древности караванная дорога с востока вела из Вавилона на среднем Евфрате, через аравийско-сирийскую пустыню, в которой позднее процветала Пальмира, и после короткой полосы на восточном берегу верхнего Иордана пересекала эту реку и через равнину Израиля доходила до моря. Не доходя до Иордана, она соединялась еще с Гилеадской дорогой, которой пользовались, как мы видели, уже во вре­мена Иосифа. Мы видели также, что в равнине Израиля в нее впадала и дорога из Газы; очень вероятно, что от Газы тянулась также дорога, которая, как видно из Книги Бытие (37:25, 41:57), вела из Палестины в Египет... Хотя очень трудно на основании исторических фактов доказать и определить коммерческое влияние их (указанных торго­вых дорог и образовавшихся на их узловых пунктах яр­марок) на израильтян, все же в нем нельзя сомневаться уже в силу его внутренней необходимости, и только в свете этого влияния нам становятся понятными некоторые тем­ные известия, сохранившиеся от того времени».

Несравненно меньше, чем торговля, процветали у из­раильтян искусства и производство предметов роскоши,— пишет Пичман.— Вероятно потому, что они стали осед­лыми в такое время, когда кругом них ремесло уже достигло высокой степени совершенства. Предметы рос­коши обходились дешевле, да и качество их было выше, если они покупались, а не производились на месте. Тузем­ное ремесло ограничивалось выделкой простейших това­ров. Даже у финикиян, ставших раньше культурным на­родом, развитие их промышленности замедлилось вслед­ствие конкуренции египетских и вавилонских товаров, которыми они торговали. «В области промышленности финикияне вряд ли особенно превосходили на первых порах жителей остальной Сирии. Скорее прав Геродот, по свидетельству которого первые финикияне, пристав­шие к берегам Греции, торговали товарами, которые были продуктами не их собственной промышленности, а про­мышленности Египта и Ассирии, т. е. Внутренней Сирии. Промышленными центрами крупные финикийские города стали уже после того, как они потеряли свою полити­ческую независимость и большую часть своих торговых связей».

Развитию ремесла мешали, быть может, также и вечные войны. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что оно не достигло высокого развития. В своей плачевной песни о Тире пророк Иезекииль очень подробно описывает его торговлю, в том числе с Израилем. Экспорт израиль­тян состоит исключительно из сельскохозяйственных про­дуктов: «Иудея и земля Израилева торговали с тобою; за товар твой платили пшеницею Миннифскою и сластями, и медом, и деревянным маслом, и бальзамом» (Иез. 27:17).

Когда Давид сделал Иерусалим своей резиденцией, то царь Тирский Хирам послал ему «кедровые деревья и плотников и каменщиков, и они построили дом Давиду» (2 Цар. 5:11). То же повторилось во время Соломона при построении храма. Соломон платил за это Хираму ежегодно 20 000 коров пшеницы и 20 коров оливкового масла (3 Цар. 5:11).

Без высокоразвитого ремесленного производства пред­метов роскоши, т. е. без художественного ремесла, не может развиваться ни одно пластическое искусство, Кото­рое дает изображение человеческой личности и умеет ее индивидуализировать и идеализировать.

Такое искусство предполагает высокую степень раз­вития торговли, доставляющей художнику разнообразные материалы самых различных сортов, из которых он может выбирать наиболее пригодные. Оно предполагает дальше сильно развитую специализацию и накопленную поколе­ниями опытность в манипуляциях с различными мате­риалами и, наконец, высокую оценку самого художника, ставящую его труд над уровнем принудительного труда, дающую ему досуг, довольство и силу для работы.

Соединение всех этих условий мы встречаем только в больших торговых городах со старыми ремесленными тра­дициями. Наивысшего развития достигли пластические искусства на основе сильного ремесла в Фивах и Мемфисе, в Афинах и позже, со времени средних веков, во Флорен­ции, Антверпене и Амстердаме.

Эти условия отсутствовали у израильтян, что, в свою очередь, не могло не оказать воздействия на их религию.

3. Понятие о боге у древних израильтян

Представления о божестве у первобытных народов всегда очень неопределенны и запутанны. Они никогда не облекаются в такую отчетливую форму, какую они приобретают в мифологиях ученых исследователей. От­дельные божества представляются очень неясными и не отграничиваются друг от друга вполне отчетливо. Это неизвестные, таинственные личности, оказывающие воз­действие на природу и людей, приносящие им счастье или несчастье, но они представляются еще более призрачными и расплывающимися, чем образы сновидений.

Единственное определенное отличие одного божества от другого заключается на этой стадии в их локализации. Всякая местность, возбуждающая воображение первобыт­ного человека, представляется ему как местопребывание определенного божества. Высокие горы или отдельные скалы, своеобразно расположенные рощи и даже отдель­ные кущи старых деревьев, источники, пещеры наделяются известного рода святостью как жилища богов. Но и камни или пни, имеющие своеобразную форму, могут также счи­таться местопребыванием божества, святилищем, облада­ние которым обеспечивает помощь божества, живущего в нем. Каждое племя, каждый род старался приобрести такое святилище, овладеть таким фетишем. То же самое приходится сказать и об иудеях, религиозные представле­ния которых первоначально вполне соответствовали этой стадии и были очень далеки от монотеизма. Святилища израильтян в первое время были такими фетишами, начиная от «идолов» (терафим), которые Иаков украл у своего тестя Лавана, и вплоть до ковчега, местопре­бывания Яхве, приносившего победу, дождь и богатство тем, кто законно владел этим ковчегом. Священные камни, бывшие предметом почитания финикиян и израильтян, но­сили название «вефилей», жилищ богов.

На этой стадии развития боги отдельных местностей и фетишей очень мало индивидуализируются и очень часто носят общее название. Так, у израильтян и финикиян многие боги назывались, например, Эл (во множественном числе — Элохим), а другие назывались у финикиян Ваал, господин. «Несмотря на общее название,— писал Пичман,— все эти Ваалы были вполне различные суще­ства. Для отличия часто ограничивались прибавлением названия места, где оказывалось почитание соответствую­щему богу».

Более резкая дифференциация отдельных божеств в народном сознании сделалась возможной только тогда, когда искусство достигло такой высокой степени развития, что могло индивидуализировать и идеализировать челове­ческие представления, создавать вполне определенные своеобразные образы, отличавшиеся сверхчеловеческой красотой, высотой или величиной или внушавшие особен­ный страх. Только тогда многобожие получило материаль­ную основу, невидимые боги стали видимыми и получили для каждого одну и ту же форму. Отдельные боги были надолго дифференцированы друг от друга, так что уже невозможно было смешать их друг с другом. Из сонма бесчисленных духовных существ, созданных фантазией первобытного человека, можно было выделить некоторые фигуры и индивидуализировать их.

В Египте мы особенно отчетливо можем проследить, как с развитием живописи и скульптуры растет число отдельных богов. Не случайностью является и то обстоя­тельство, что в Греции апогей развития художествен­ной промышленности и искусства изображения человека совпадает с наибольшим многообразием и резкой индиви­дуализацией мира богов.

И именно в силу отсталого состояния промышленно­сти и искусства израильтянам не удалось проделать шаг вперед, сделанный народами более развитыми индустри­ально и художественно, т.е. процесс вытеснения фетиша, местопребывания духа или бога, его изображением. Они и в этом отношении остались на стадии первобытных представлений. Создавать изображения собственных богов им не удавалось, идолы, с которыми они знакомились, были изображениями богов, принадлежавших другим на­родам, или представляли подражание им. Этим объясняет­ся ненависть патриотов к таким изображениям.

Это являлось результатом отсталости, но она должна была облегчить израильтянам победу над политеизмом, как только они познакомились с философским, этическим монотеизмом, который возник в эпоху высшего развития древнего мира в различных крупных городах и на причины развития которого мы уже указывали выше. Там, где в сознании народа укоренились определенные изображения различных божеств, для политеизма создана была прочная основа, которую трудно было разрушить. Напротив, неопределенность образа божества, а также одинаковость названия в его различных местностях пролагали путь для популяризации идеи единого божества, в сравнении с ко­торыми все другие невидимые боги являются низшими су­ществами.

Как бы то ни было, не случайно же все монотеисти­ческие народные религии пустили впервые корни среди народов, проникнутых еще мышлением, свойственным кочевому периоду, и не знавших высокого развития про­мышленности и искусства: наряду с иудеями восприняли монотеизм персы и затем арабы, как только они пришли в соприкосновение с более высокой городской культурой. К монотеистическим религиям следует причислить не только ислам, но и религию Зенд-Авесты. Последняя тоже знает только одного повелителя и творца мира — Ахурамазду (Ормузда). Анхра-Майнью (Ариман) есть более низший дух, как Сатана.

Может показаться странным, что отсталые формы легче усваивают и развивают дальше известный прогресс, чем более развитые, но это факт, с которым мы встречаемся уже в эволюции организмов. Высшие организмы часто хуже приспособляются и легче вымирают, чем низшие, обладающие менее специализированными орга­нами и потому легче приспособляющиеся к новым усло­виям. Но у человека его органы развиваются не только бессознательно: наряду со своими естественными органами он вполне сознательно создает новые, искусственные, про­изводству которых он может научиться у других людей. Поскольку речь идет о таких искусственных формах, отдельные люди или группы могут перескочить даже целую стадию развития, конечно, только тогда, когда она уже до них была достигнута другими, у которых они усвоили ее результаты. Многие крестьянские селения ввели электри­ческое освещение скорее, чем некоторые другие города, где уже был вложен большой капитал в газовое освеще­ние. Крестьянское селение могло совершить скачок от керосиновой лампы к электрическому освещению, минуя освещение газом, но только потому, что в крупных горо­дах технике удалось устроить освещение электричеством. Крестьянское селение не было бы в состоянии развить эти знания вполне самостоятельно. Так и монотеизм нашел доступ к народным массам у иудеев и персов гораздо легче, чем у египтян, вавилонян и эллинов, но впервые идея его была развита философами этих высокоразвитых культурных наций.

Впрочем, в то время, о котором мы теперь говорим, в эпоху до изгнания, израильтяне еще не сделали этого шага, Господство все еще принадлежало примитивному культу богов.

4. Торговля и философия

Торговля развивает совершенно другие формы мышле­ния, чем ремесло и искусство.

В «Критике политической экономии» и позднее в «Капи­тале» Маркс указал на двойственный характер труда, заключающегося в каждом товаре. Каждый товар одно­временно является потребительной стоимостью и меновой стоимостью, поэтому и труд, овеществленный в нем, одно­временно является особенной, определенной формой тру­да — труд ткача, или гончара, или кузнеца — и абстракт­ным всеобщим человеческим трудом.

Определенная производительная деятельность, созда­ющая определенные потребительные стоимости, прежде всего, конечно, интересует потребителя, предъявляющего спрос на определенные потребительные стоимости. Если он нуждается в сукне, то его интересует труд, затра­чиваемый на выделку сукна, именно потому, что это — труд особенный, производящий сукно. Но и для произ­водителей этого товара — а на такой ступени развития, о которой мы теперь говорим, ими обыкновенно являются не наемные рабочие, а самостоятельные крестьяне, реме­сленники, художники или их рабы — труд их интересует их как определенная деятельность, дающая им возмож­ность производить определенные продукты.

В ином положении находится купец. Деятельность его заключается в том, чтобы дешево купить и дорого продать. Ему, в сущности, совершенно безразлично, какие именно товары он покупает или продает, лишь бы он только нашел покупателя. Его, конечно, интересует коли­чество труда, которое в месте и в момент покупки и продажи является общественно необходимым для произ­водства покупаемых и продаваемых им товаров, но этот труд интересует его только как труд, производящий сто­имость, всеобщий человеческий труд, как абстрактный труд, а не как труд конкретный, производящий опре­деленные потребительные стоимости. Конечно, сознание этой разницы не приходит в голову купцу именно в такой форме. Прошло немало времени, пока люди узнали, что стоимость определяется всеобщим человеческим трудом. Решение этой загадки удалось найти впервые Карлу Марк­су при уже очень высокоразвитом товарном производ­стве. Но уже за много тысячелетий до этого абстрактный, всеобщий человеческий труд в его противоположности к конкретным формам нашел себе осязательное выражение, для понимания которого нет необходимости в особенной силе абстракции, именно в форме денег [3]. Деньги являют­ся представителем всеобщего человеческого труда, заключающегося в каждом товаре. Они представляют не особенный вид труда, не труд ткача, гончара или кузнеца, а все виды труда, всякий труд, сегодня — один, завтра — другой. Но купца товар интересует только как представи­тель денег, его интересует не особенная полезность, а особенная цена товара.

Напротив, производителя — крестьянина, ремеслен­ника, художника — интересует именно особенность его труда, особенность материала, который он должен обра­ботать, и он тем больше развивает производительность своего труда, чем больше его специализирует. Но его особенный труд прикрепляет его также к особенному месту, к его земле или мастерской. Определенность труда, которым он занимается, вызывает известную огра­ниченность мышления. «Как бы ни были искусны в своем ремесле кузнецы, плотники и сапожники»,— думал Сократ еще в пятом столетии до Р. X.,— «большинство из них по духу своему рабы, ибо они не знают, что такое красота, доброта и справедливость». Тот же самый взгляд высказан был иудеем Иисусом, сыном Сираха, за 200 лет до Р. X. Как бы ни было полезно ремесло, думает он, ремесленник совершенно непригоден в области политики, правосудия или для распространения нравственных идей.

Машина впервые создает возможность уничтожения этой ограниченности для массы трудящихся классов, но только уничтожение капиталистического товарного произ­водства создаст условия, при которых машина сможет в полной мере выполнить свою прекрасную задачу — осво­бождение трудящейся массы.

Совершенно иначе, чем на ремесленника, влияет его занятие на купца. Он не может ограничиться знаком­ством с одной особенной отраслью производства в одной какой-нибудь стране. Чем шире его кругозор, чем больше отраслей производства охватывает купец, чем больше стран с особенными условиями производства и нуждами знает он, тем легче найдет те товары, сбыт которых в дан­ное время особенно прибылен, тем скорее он найдет рынки, где всего дешевле купить товары, и рынки, где он их продаст всего дороже. Но все же при всем разнообразии продуктов и рынков, с которыми он ведет торговлю, его в конечном счете интересуют только отношения цен, т. е. отношения различных количеств абстрактного человече­ского труда, следовательно, абстрактные числовые отно­шения. Чем больше развивается торговля, чем больше отделяются друг от друга, хронологически и пространственно, купля и продажа, чем разнообразнее монетные системы, чем больше дифференцируется акт купли и акт платежа, чем больше развивается употребление кредита и уплата процентов, тем сложнее, запутаннее и разнооб­разнее становятся различные числовые комбинации. Та­ким образом, торговля должна необходимо развивать математическое мышление, а вместе с ним и абстрактное мышление. Расширяя в то же время горизонт за тесные пределы местной и профессиональной ограниченности, до­ставляя купцу знание различнейших климатов и стран, различнейших стадий культурного развития и способов производства, торговля развивает в нем стимул к процессу - сравнения, дает ему возможность находить в массе осо­бенностей всеобщие черты, в массе случайностей опре­делить закономерность явлений, их вечную повторяемость при определенных условиях. Таким путем, так же как и привычкой к математическим комбинациям, все больше развивается сила абстракции, тогда как ремесло и искус­ство развивают больше понимание конкретного, стрем­ление постичь не сущность вещей, а только то, что лежит на поверхности. Не «производительные» занятия, земледе­лие и ремесло, а как раз торговля, эта «непроизводи­тельная» деятельность, развивает те умственные способ­ности, которые составляют основу научного исследования. Но это не значит еще, что торговля сама создает такое исследование.

Бескорыстное мышление, стремление к правде, а не к личной выгоде меньше всего характери­зуют именно купца. Крестьянин и ремесленник живут только трудом рук своих. Благосостояние, которого они могут достигнуть, заключено в определенные границы, но внутри этих границ оно, при примитивных условиях, до­ступно для каждого здорового среднего индивидуума, если только война или могущественные стихии не разоряют все общество и ввергают его в нищету.

Всякое стремле­ние возвыситься над средним уровнем не является ни необходимым, ни имеющим шансы на успех. Веселое довольство унаследованным жребием отличает эти заня­тия, пока капитал, сначала в форме ростовщичества, не подчиняет себе их или их господ.

Совершенно иначе, чем выполнение конкретного, по­лезного труда, действуют операции с всеобщим человече­ским трудом. Если в первом случае успех ограничива­ется силами индивидуума, то успехи торговой деятель­ности безграничны. Торговая прибыль находит опреде­ленные границы только в сумме денег, в капитале, которым владеет торговец, а эта сумма может беспредельно увеличиваться. С другой стороны, эта торговля подверже­на несравненно большему числу случайностей и опасно­стей, чем однообразная деятельность крестьянина и ре­месленника при условиях простого товарного производ­ства. Купец постоянно находится между двумя крайностя­ми: грандиозным богатством и полным разорением. При таких условиях страсть к наживе стимулируется несрав­ненно сильнее, чем у производительных классов. Нена­сытная жадность и беспощадная жестокость как по от­ношению к конкуренту, так и по отношению к объекту эксплуатации — вот качества, характеризующие купца. И теперь еще они проявляются в крайне отталкивающих формах — в особенности для людей, живущих своим тру­дом,— всюду, где эксплуатация капитала не встречает сильного сопротивления, именно в колониях.

При таких интеллектуальных навыках не может, ко­нечно, развиваться бескорыстное научное мышление. Тор­говля развивает только необходимые для этого умственные способности, но не их научное применение. Напротив, там, где она приобретает влияние на науку, она старается фальсифицировать ее выводы в свою пользу, и буржуаз­ная наука даже теперь дает в этом отношении бесчислен­ное множество доказательств.

Научное мышление могло развиться только в среде такого класса, который находился под влиянием всех способностей, опыта и знаний, доставляемых и развивае­мых торговлей, но в то же время был освобожден от промы­словой деятельности и имел досуг и условия для умствен­ных занятий, для решения проблем без непосредственного отношения к их ближайшим, личным и практическим по­следствиям. Только в крупных торговых центрах разви­лась философия, но опять-таки только в тех из них, где вне торгового класса имелись элементы, которым их имущество или общественное положение обеспечивали ~ досуг и свободу. Такими элементами в целом ряде грече­ских городов являлись крупные землевладельцы, которых рабы избавляли от всякого труда и которые жили не в деревне, а в городе, которые не тратили всех своих сил на грубые удовольствия деревенского «дикого помещика», а отдавались влияниям большого города и его высокоразви­той торговли.

Но такой класс живших в городе землевладельцев возник, по-видимому, только в приморских городах, тер­ритория которых была достаточно велика, чтобы могло образоваться такое земельное дворянство, но не слишком! велика, чтобы удерживать его вдали от города и сосредо­точивать его интересы на расширении землевладения. Территория финикийских приморских городов была слиш­ком мала, чтобы в них могло развиться такое землевла­дение. Все жили в них торговлей. В лучшем положении находились греческие приморские города.

В городах, лежавших вдали от моря и окруженных большой земельной площадью, крупное землевладение, по-видимому, осталось под сильным влиянием сельской жизни и усвоило себе в большой степени умственные навы­ки деревенских «диких помещиков». В крупных торговых центрах, лежавших внутри страны, больше всего были освобождены от всякой промысловой деятельности и мень­ше всего поглощены различными практическими занятия­ми жрецы отдельных храмов. Многие из последних при­обрели достаточное значение и накопили столько богатств, чтобы содержать постоянно особых жрецов, работа кото­рых была не особенно велика. Та самая общественная функция, которая в греческих приморских городах выпала на долю аристократии,— развитие научного мышления, философии,— в крупных торговых центрах Востока, а именно Египта и Вавилонии, стала уделом жрецов. Но в силу этих же причин восточное мышление встретило на своем пути границу, которой не знало греческое мышле­ние: постоянную связь и зависимость от религиозного культа. То, что вследствие этого теряла философия, вы­игрывал культ, а вместе с последним жрецы. Если в Греции жрецы остались простыми служителями культа, блюсти­телями храмов и исполнителями религиозных обрядов при них, то в крупных торговых центрах Востока они преврати­лись в хранителей всего знания, как естественных, так и общественных наук, как математики, астрономии, медици­ны, так и истории и юриспруденции. Влияние их в государ­стве и обществе было поэтому чрезвычайно велико. Но и религия могла приобрести там духовную глубину, к ко­торой не была способна греческая мифология, так как эллинская философия прошла мимо последней, не делая попытки наполнить ее наивные представления более глубо­ким содержанием и примирить их таким образом с фило­софией.

Наряду с высокой степенью развития искусств религия греческого мира обязана своим жизнерадостным, чувст­венным и художественным характером и тому обстоятель­ству, что философия чуждалась жречества. Напротив, в стране с могучей международной торговлей, но без высоко­ развитого искусства, без аристократии с интеллектуаль­ными наклонностями и потребностями, но с сильным жре­чеством — в такой стране религия, не знавшая с самого начала политеизма с резко выраженными индивидуаль­ностями отдельных божеств, могла легче принять аб­страктный, одухотворенный характер, а само божество могло легче превратиться из личности в идею или понятие.

5. Торговля и национальность

Но торговля влияет на человеческое мышление не толь­ко указанным способом. Она также в необычайной степени развивает национальное чувство. Мы уже указывали на ограниченный кругозор крестьянина и ремесленника в противоположность широкому кругозору купца. Горизонт последнего расширяется, потому что он стремится вперед, все дальше от того места, с которым его связала случай­ность рождения. Особенно ярко проступает эта черта у народов, занимающихся морской торговлей: например, у финикиян и греков, из которых первые отважились уйти далеко в Атлантический океан, а вторые объездили Черное море. Сухопутная торговля не дозволяла совершать такие далекие походы. Кроме того, морская торговля предпо­лагала высокую технику, главным образом судостроения, это была торговля между культурными и некультурными народами, так что последние легко можно было по­корить и основать среди них колонии торговой на­ции. Сухопутная торговля велась лучше всего номадами, являвшимися к более культурным народностям, у которых они уже находили излишки продуктов земледелия и ин­дустрии. Об основании колоний путем отдельной экспе­диции не могло быть и речи. Иногда, конечно, несколько племен таких номадов могли соединиться, чтобы разгра­бить или завоевать более культурную, богатую страну, но и тогда они являлись не как колонисты, но как носители высшей культуры. Такие соединения племен номадов, од­нако, происходили лишь редко, при исключительных усло­виях, так как вся природа кочевого скотоводства изоли­рует друг от друга не только отдельные племена и кланы, но даже семьи и рассеивает их на огромное пространство. Торговцы из среды этих племен могли обыкновенно являть­ся в богатое и могущественное государство, с которым они вели торговлю, только как терпимые и нуждающиеся в охране.

Это относится и к торговцам маленьких народностей, осевших на дороге народов из Египта в Сирию. Как фи­никияне и греки, они также основывали в государствах, с которыми вели торговлю, от Вавилонии до Египта, раз­личные поселения, но это были не колонии в строгом смыс­ле этого слова, не могучие города, не средства для господ­ства и эксплуатации варваров культурным народом, а слабые общины нуждавшихся в охране внутри могуще­ственных и высококультурных городов. Тем более необхо­димо было, чтобы члены этих общин были тесно связаны друг с другом, чтобы они представляли сплоченное целое по отношению к чужим, в среде которых они жили. Тем настоятельнее также была их потребность в росте могуще­ства и влияния той нации, к которой они принадлежали, так как от этого зависела их собственная безопасность и значение на чужбине, а вместе с этим и условия их тор­гового оборота.

Всюду, как я уже это развил в своей книге о Томасе Море, купец является в одно и то же время наиболее ин­тернациональным и наиболее националистическим эле­ментом в обществе. У купцов, принадлежавших к малень­ким народам, бывших часто беззащитной жертвой мно­гочисленных насилий на чужбине, должно было еще в более сильной степени развиваться это национальное чув­ство, должна была еще сильнее расти как потребность в национальном объединении и национальном величии, так и ненависть к иностранцам.

В таком положении находились также израильские купцы. Уже очень рано израильтяне должны были напра­виться в Египет; они делали это, как кочующие скотоводы, раньше еще, чем они стали оседлыми жителями Ханаана. Об эмигрантах из Ханаана в Египет мы имеем сведения, относящиеся еще к третьему тысячелетию до Р. X. Вот что пишет Эдуард Мейер:

«Известное изображение в могиле Хнемхотепа в Бени-хассане показывает нам, как семья бедуинов в 37 человек под предводительством своего вождя Абши явилась в Еги­пет в шестом году царствования Узуртесена III [4]. Они называются Аму, т. е. ханаанеи, черты их явственно ука­зывают на семитическое происхождение. Они носят пестрые одеяния, очень распространенные в Азии еще с глубо­кой древности, вооружены луками и копьями и ведут с собой ослов и коз; одни из них умеют играть на арфе. Как драгоценный дар, они везут с собой мази для глаз. Они просят, чтобы их впустили в Египет, и обращаются поэтому к наместнику Менатшуфу, Хнемхотепу, которому подчине­ны восточные горные области. Царский писец Неферхотеп представляет их наместнику для дальнейшего доклада фараону. Такие сцены, как увековеченная в этом рисунке, очень часто повторялись, и не подлежит никакому сомне­нию, что ханаанские торговцы и ремесленники в большом числе селились в восточных городах дельты Нила, где мы встречаем их и позже. Наоборот, египетские торговцы часто являлись в сирийские города. Хотя и при помощи различных промежуточных звеньев египетская торговля уже и в эту эпоху распространилась до Вавилона».

Через несколько сот лет после этого периода, около 1800 г. до Р. X., в эпоху упадка египетского общества, Се­верный Египет был завоеван гиксосами, несомненно ха-наамскими номадами, которым бессилие египетского пра­вительства дало возможность вторгнуться в богатую Ниль­скую долину, где они господствовали в течение двухсот лет. «Всемирно-историческое значение господства гиксосов,— говорит Мейер,— заключается прежде всего в том, что с того времени устанавливаются никогда уже не преры­вавшиеся сношения между Египтом и сирийскими зем­лями. Ханаанские купцы и ремесленники толпами пере­селяются в Египет, на каждом шагу мы встречаем в новой империи ханаанейские имена и обряды, в египетское на­речие все больше внедряются ханаанейские слова. До ка­кой степени эти сношения были оживленны, показывает то обстоятельство, что медицинское сочинение, написан­ное в 1550 г. до Р. X., содержит рецепт против глазной бо­лезни, составленный одним «аму» из Кепни, т. е., по всей вероятности, из финикийского города Библа».

Мы не имеем никаких оснований думать, что среди «аму», семитических бедуинов и горожан к востоку и се­веро-востоку от Египта, переселявшихся туда, не было также и евреев, хотя они не названы по имени. С другой стороны, теперь очень трудно определить историческое содержание легенд о Иосифе, о пребывании евреев в Егип­те и их выходе оттуда под предводительством Моисея. Отождествление их с гиксосами, которым оперирует Иосиф Флавий, не выдерживает критики. Но, во всяком случае, можно принять, что если не весь Израиль, то отдельные семьи и караваны евреев уже очень рано направлялись в Египет, где, смотря по изменившимся условиям, с ними обращались более или менее хорошо, где их сначала при­нимали радушно, а после опять подвергали мучениям и изгоняли, как «обременительных» иностранцев. Это обычная судьба таких поселений чужих купцов, принад­лежащих к слабым народностям, оседающим в сильных государствах.

Диаспора, рассеяние иудеев по всему миру, ведет свое начало не от разрушения Иерусалима римлянами и даже не от вавилонского пленения. Она начинается еще раньше и представляет естественное следствие торговли — явле­ние, которое отличает не только иудеев, но и большинство торговых наций. Но все же сельское хозяйство оставалось у израильтян точно так же, как и у большинства этих на­родов, главным занятием вплоть до изгнания. Торговля искони составляла для кочевников только побочное заня­тие. Когда они осели и развилось общественное разделение труда, когда странствующий купец и привязанный к земле крестьянин стали различными лицами, число купцов ос­тавалось относительно незначительным: характер народа определялся еще крестьянством. Число живших на чужби­не израильтян в сравнении с числом остававшихся на ро­дине было, во всяком случае, невелико. В этом отношении евреи ничем не отличались от других народов.

Но они жили в таких условиях, при которых ненависть к иностранцам и сильное национальное чувство, или даже чувствительность, развивающиеся в душе купца, переда­ются остальной массе народа в более сильной степени, чем это обыкновенно бывает у крестьянских народов.

6. Ханаан — дорога народов

Мы видели уже, какое значение имела Палестина для торговли Египта, Вавилонии, Сирии. И уже с давних пор эти страны старались овладеть ею.

В борьбе против упомянутых уже гиксосов (от 1800 до 1530 г. до Р. X.) у египтян развился воинственный дух, и в то же время гиксосы в сильной степени развили сно­шения между Египтом и Сирией. Поэтому после изгнания гиксосов в Египте возникло стремление к расширению своего военного владычества и главным образом стремле­ние овладеть торговой дорогой на Вавилон. Египтяне доб­рались до Евфрата и заняли Палестину и Сирию. Из последней страны они очень скоро были выгнаны хеттами, в Палестине же они удержались дольше, от пятнадцатого до двенадцатого столетия до Р. X. Они занимали там це­лый ряд укрепленных мест, в том числе и Иерусалим.

Но в конце концов военное могущество Египта осла­бело, и после двенадцатого столетия он уже не мог удер­жать за собой Палестину. В то же время хетты были ослаб­лены начавшейся борьбой с ассирийцами и не могли уже продолжать свое дальнейшее передвижение на юг.

Так образовался перерыв в чужеземном владычестве в Палестине. Им воспользовалась группа кочевых племен, известная под общим именем израильтян, чтобы втор­гнуться в Палестину и постепенно овладеть ею. Не успели они еще закончить это завоевание, еще кипела горячая борьба между ними и коренным населением Палестины, как в тылу израильтян показались новые враги, стремив­шиеся за ними в «обетованную землю». А в то же время на них напирал новый противник, жители равнины, кото­рая отделяла от моря горную область, занятую израиль­тянами. Это были филистимляне, сильно встревоженные вторжением такого воинственного народа, как израильтя­не. С другой стороны, морское побережье должно было особенно привлекать к себе именно израильтян. Ведь там проходила главная дорога, соединявшая Египет с севе­ром. Кто господствовал над нею, тот господствовал поч­ти над всей внешней торговлей Египта с Севером и Вос­током.

Морская торговля Египта на Средиземном море была тогда еще очень незначительна. И если жители горных высот, шедших параллельно с долиной, представляли со­бою воинственное и хищническое племя, то они должны были служить постоянной угрозой для торговли, направ­лявшейся из Египта и в Египет, и для богатств, получа­емых от этой торговли. А они действительно были воинст­венны и всегда готовы на грабеж. Мы имеем много известий об образовании разбойничьих банд среди изра­ильтян. В Книге Судей (11:3) рассказывается об Иеффае, у которого «собирались праздные люди и выходили с ним». Там же сообщается о частых разбойничьих набегах на страну филистимлян. Так, на Самсона сошел дух Госпо­день, и пошел он в Аскалон, и убил там тридцать человек. И снял с них одежды, чтобы уплатить проигранное пари (Суд. 14:19). О Давиде также рассказывается, что он сначала был атаманом разбойничьей банды; «собрались к нему все притесненные и все должники и все огорченные душею, и сделался он начальником над ними; и было с ним около четырехсот человек» (I Цар. 22:2).

Неудивительно, что между филистимлянами и израиль­тянами тянулась почти постоянная война и что первые употребляли все усилия, чтобы укротить своих неудобных соседей. Теснимый, с одной стороны, бедуинами, а с дру­гой — филистимлянами, Израиль попадает в зависимость и нужду. Он терпел от филистимлян поражения и потому еще, что горная область, в которой он жил, разъединяла отдельные племена, тогда как равнина способствовала объединению различных общин и племен филистимлян в одно целое. Беды Израиля кончились лишь тогда, когда сильной царской власти Давида удалось слить различные племена Израиля в одно целое.

Филистимляне были побеждены, а вместе с этим были завоеваны также последние укрепленные города в горном Ханаане, до тех пор не поддававшиеся израильтянам, в том числе Иерусалим, очень сильная, почти неприступная крепость, оказавший самое упорное сопротивление из­раильтянам и доминировавший над всеми входами в Па­лестину с юга. Он сделался столицей царства и местопре­быванием союзного фетиша, ковчега завета, в котором пребывал бог войны Яхве.

Давид приобрел теперь господство над всей торговлей между Египтом и Севером. Полученная таким путем бо­гатая прибыль, в свою очередь, дала ему возможность увеличить свое военное могущество и расширить пределы своего государства на север и на юг. Он покорил все хищ­нические племена бедуинов вплоть до Красного моря, обезопасил все торговые дороги, шедшие к этому морю. А так как израильтяне ничего не смыслили в судостроении, то он, при помощи финикиян, начал вести на Красном море торговлю, которая до того совершалась между Южной Аравией (Савой) и Севером сухим путем. Это был золотой век Израиля, которому его положение обеспечивало гос­подство над всеми важнейшими торговыми дорогами того времени и доставляло огромные богатства и политическое могущество.

И между тем это самое положение стало для него ис­точником гибели. Экономическое значение его не могло, конечно, остаться скрытым для соседних крупных госу­дарств. Чем больше страна расцветала при Давиде и Со­ломоне, тем больше она должна была возбуждать жад­ность окружавших ее соседей, военная сила которых как раз тогда же начала опять возрастать — в Египте в особенности, потому что крестьянская милиция была заме­нена наемниками, которые лучше годились для наступа­тельной войны. Чтобы надолго овладеть Палестиной, у Египта не хватало достаточно сил. Но тем хуже приходи­лось Израилю. Вместо того чтобы попасть в постоянную зависимость от какой-нибудь великой державы, могу­щество которой обеспечивало бы ему мир и защиту от внешних врагов, он стал яблоком раздора между враж­довавшими египтянами и сирийцами, а позже и асси­рийцами. Палестина превратилась в арену, на которой происходили войны этих враждебных государств. К опу­стошительному действию войн, которые Израиль вел в соб­ственных интересах, присоединялись опустошения, причи­няемые большими армиями, боровшимися за интересы, совершенно чуждые израильтянам. И тягости, которые теперь временами возлагались на израильтян в силу по­литической зависимости и необходимости платить дань, мало смягчались тем обстоятельством, что они наклады­вались не всегда одним и тем же повелителем, что каприз военного счастья менял этих повелителей довольно часто: наоборот, считая свое положение непрочным, каждый из них старался выколотить как можно больше в возможно короткий срок.

Палестина находилась тогда в таком же положении, как Польша в восемнадцатом столетии или в каком Ита­лия, в особенности Северная Италия, находилась в тече­ние нескольких столетий до девятнадцатого века. Как некогда Палестина, так позже Италия и Польша оказались не в состоянии вести собственную политику и превра­тились в военную арену и объект эксплуатации для иност­ранных государств — Польша для России, Пруссии, Австрии, Италия — для Испании, Франции, Германской империи, а позже и Австрии. Как в Италии и Польше, так и в Палестине мы встречаем национальное раздробление, возникающее в силу одной и той же причины: в Палестине, как и в Италии, различные части страны подвергались самым различным влияниям со стороны соседей. Северная часть занятой израильтянами области подвергалась опасности со стороны сирийцев, а затем ассирийцев и под­падала под их господство. Южной части, Иерусалиму со своей территорией, занятой преимущественно коленом Иуды, грозила опасность со стороны Египта. Поэтому внешняя политика Израиля в тесном смысле этого слова определялась другими мотивами, чем внешняя политика Иудеи. Это различие во внешней политике было главной причиной, почему Израиль раскололся на два царства в противоположность тому времени, когда требования той же внешней политики заставили все двенадцать колен объединиться против общего врага, угрожавшего им всем в одинаковой степени, против филистимлян.

Но и в другом отношении аналогичная ситуация вызывала в Палестине такие же следствия, как в Италии и Польше: во всех этих странах мы встречаем одинаковый шовинизм, одинаковую национальную чувствительность, одинаковую ненависть к иностранцам — все это в размерах более крупных, чем те, в которых эти чувства, при национальных различиях, развивались у других народов в соответствующую эпоху. И этот шовинизм должен тем сильнее расти, чем дольше длится для страны это невыносимое положение, при котором она является игрушкой произвола и ареной хищнических походов своих крупных соседей.

При том значении, которое, в силу уже упомянутых причин, на Востоке приобрела религия, шовинизм должен был проявиться и в ней. Интенсивный торговый оборот с соседями приносил в страну их религиозные воззрения, культы и изображения их богов. С другой стороны, ненависть к иностранцам должна была превращаться в ненависть к их богам не потому, что в их существовании сомневались, а, наоборот, именно потому, что в них видели наиболее сильных пособников врага.

Но в этом отношении евреи ничем не отличаются от других народов Востока. Национальным богом гиксосов в Египте был Сутех. Когда египтянам удалось их прогнать, то должен был удалиться и бог их: он был отождествлен с богом тьмы, Сетом, или Сутехом, к которому египтяне относились с отвращением.

Патриоты Израиля и их вожди, пророки, должны были относиться к чужим богам с такой же ненавистью, с какой немецкие патриоты относились при Наполеоне к французским модам и употреблению французских слов в немецком языке.

7. Борьба классов в Израиле

Но патриоты не ограничились одной ненавистью к иностранцам. Они должны были стремиться возродить государство, придать ему высшую силу. В такой же мере, как и внешняя опасность, росло в Израильском государстве и социальное разложение. Рас­цвет торговли со времени Давида приносил в страну боль­шие богатства. Но как и всюду в древнем мире, так и в Палестине сельское хозяйство составляло основу общест­ва, а землевладение — наиболее почетную и обеспеченную форму собственности. Как и в других странах, так и в Па­лестине разбогатевшие элементы старались приобрести землю или, если они уже имели ее, увеличить площадь своего землевладения. Возникает стремление к образова­нию латифундий. Этот процесс ускорялся еще разорением крестьянства, которое при новых условиях совершалось так же быстро, как и в других местах. Если прежде войны израильтян носили местный характер и были непродол­жительными, так что отвлекали крестьянина-солдата нена­долго и недалеко от его участка, то положение дел измени­лось, когда Израиль стал большим государством и втянул­ся в войны окружавших его государств. Военная служба разоряла крестьян и ставила их в зависимость от богатого соседа, выступавшего теперь как ростовщик. Он мог про­гнать крестьянина с участка или оставить его, но уже как кабального раба, который должен отработать свой долг. Последний способ пользовался предпочтением, так как о рабах-чужеземцах мы в Палестине слышим очень мало. Чтобы купленные рабы были не только дорогостоящей роскошью в домашнем хозяйстве, чтобы рабы явились выгодным помещением денег в области производства, необходимы постоянные удачливые войны, доставляющие многочисленных и дешевых рабов. Об этом у израильтян не было и речи. Они скорее принадлежали к народам, ко­торые доставляли рабов, а не обращали в рабство. Поэто­му владельцы латифундий, нуждавшиеся в дешевой и зависимой рабочей силе, предпочитали долговое рабство своих соплеменников — систему, которая и теперь еще охотно практикуется в России, после уничтожения кре­постного права, помещиками, не имеющими рабов или крепостных.

Чем дальше подвигалась эта эволюция, тем больше вместе со свободными крестьянами исчезала военная сила Израиля и его способность сопротивления по отношению к внешним врагам. Поэтому патриоты соединяются с со­циальными реформаторами, чтобы задержать этот гибель­ный процесс. Они призывают народ и царей равно к борьбе против чужих богов и против врагов крестьян в родной стране. Они пророчат гибель государства, если не удастся положить конец угнетению и разорению крестьянства. «Горе вам,— взывает Исайя,— прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, как будто вы одни поселены на земле. В уши мои сказал Господь Саваоф: многочисленные домы эти будут пусты, большие и красивые — без жителей» (Ис. 5:8, 9).

А пророк Амос возвещал:

«Слушайте слово сие, телицы Васанские, которые на горе Самарийской, вы, притесняющие бедных, угнетающие нищих, говорящие господам своим: «подавай, и мы будем пить!» Клялся Господь Бог святостью Своею, что вот, при­дут на вас дни, когда повлекут вас крюками и остальных ваших удами... Выслушайте это, алчущие поглотить бед­ных и погубить нищих,— вы, которые говорите: «когда-то пройдет новолуние, чтобы нам продавать хлеб, и суббота, чтобы открыть житницы, уменьшить меру, увеличить цену сикля и обманывать неверными весами, чтобы покупать неимущих за серебро и бедных за пару обуви, а высевки из хлеба продавать». Клялся Господь славою Иакова: поистине во веки не забуду ни одного из дел их!» (Ам. 4: 1—2; 8:4—7).

Что имущие и господствующие классы пользовались правительственным аппаратом для того, чтобы санкцио­нировать при помощи законов новый порядок, ясно выте­кает из непрестанных жалоб пророков на существующее право: «Горе тем,— взывает красноречивый Исайя,— ко­торые постановляют несправедливые законы и пишут же­стокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего» (Ис. 10:1). «Сион спасется правосудием» (Ис. 1:27). «Не ложь ли пустую изрекают наши книжники?» «Вы между тем суд превращаете в яд и плод правды в горечь» (Ам. 6:12).

Счастливы пророки, что они не жили в Пруссии или Саксонии! Иначе не миновать бы им процессов за оскорб­ление, за возбуждение и по обвинению в государственной измене!

Но несмотря на всю силу этой агитации, несмотря на то, что она вырастала из самых настоятельных нужд, она все же оставалась безуспешной или не сопровождалась никаким прочным успехом, если даже пророкам удавалось иногда добиться каких-нибудь постановлений для смяг­чения нужды или уравнения социальных противоречий. Они стремились вновь реставрировать прошлое, задер­жать ход экономического развития. Это было невозможно точно так же, как заранее были осуждены на неудачу аналогичные стремления Гракхов в Риме. Падение крестьянства, а вместе с ним и государства совершалось так же неуклонно, как и позже в Риме. Но падение государства маленьком Израиле не являлось таким медленным уми­ранием, как в Римской мировой империи. Могущественные противники нанесли ему смертельный удар задолго до того, как иссякли все его силы. Этими противниками были ассирийцы и вавилоняне.

8. Падение Израильского царства

Ко времени Тиглатпаласара I (около 1115—1050 гг. до Р. X.) ассирийцы, с маленькими перерывами, начинают свою завоевательную политику, которая все ближе при­двигает их к Ханаану. Но эти могучие завоеватели ввели новый метод обращения с побежденными, который для израильтян оказался гибельным.

В кочевнический период развития весь народ был в одинаковой степени заинтересован в военном походе, из которого каждый извлекал выгоду, так как он имел целью простой грабеж или завоевание плодородной страны, в которой победители оседали как аристократические эксплуататоры туземного народа.

В период оседлого земледелия масса населения, кре­стьяне и ремесленники, нисколько не была заинтересована в завоевательной войне, но тем больше — в успешной обо­ронительной, так как в случае поражения им грозила поте­ря свободы и земли. Напротив, представители торговли, купцы, высказывались за воинственную внешнюю полити­ку, так как они желали обеспечить за собою торговые доро­ги и рынки за границей, а это возможно было только путем военного захвата некоторых населенных пунктов. К воин­ственной политике толкали также землевладельцы, жаж­давшие новых земель и новых рабов, и не менее воинствен­но были настроены цари, которые не прочь были увеличить государственные доходы.

Но при отсутствии постоянного войска и бюрократии, которая не была связана с землей и потому легко передви­галась куда угодно, продолжительное занятие войной и управление побежденной страной были на этой стадии едва возможны. Победитель довольствовался обыкновен­но тем, что, основательно разграбив и ослабив побежден­ный народ, брал от него обещание верности и облагал данью, но оставлял господствующие классы покоренной страны в том же положении и не производил никаких изме­нений в ее политическом устройстве.

Но это имело ту невыгоду, что побежденный пользовал­ся первым удобным случаем, чтобы сбросить с себя нена­вистное иго. Тогда являлась необходимость в новом походе, чтобы покорить опять мятежников, а это, конечно, не могло обойтись без жестокого усмирения восстания.

Ассирийцы додумались до другой системы, которая обещала их завоеваниям большую прочность: там, где они наталкивались на упорное сопротивление или где име­ли опыт с повторными восстаниями, они парализовали силы побежденного народа тем, что обезглавливали его, т. е. отнимали у него господствующие классы. Ассирийцы просто-напросто отбирали самые знатные, богатые, обра­зованные и военноспособные элементы, в особенности столичные, и отсылали их в отдаленную местность, где они, оторванные от своей подпочвы, подчиненных классов, были совершенно бессильны. Оставшиеся на родине крестьяне и мелкие ремесленники представляли плохо связанную массу, не способную оказать какое-нибудь сопротивление завоевателям.

Первым ассирийским царем, который проник в собст­венную Сирию (Алеппо, Хамет, Дамаск), и в то же время первым, кто сообщает нам об Израиле, был Салманасар II (859—825 гг. до Р. X.). В написанном клинописью отчете за 842 г. он упоминает о дани, платимой царем израиль­ским Иоасом. И посылка этой дани иллюстрируется ри­сунком. Это самое древнее изображение израильтян, какое только дошло до нас. С этого времени Израиль приходит во все более тесное соприкосновение с Ассирией, то платя дань, то вновь поднимая восстание, тогда как описанная практика переселения верхнего слоя побежденного и в особенности вновь восставшего народа все больше разви­валась у сирийцев. И явилось только вопросом времени, когда Израилю будет уготована такая же гибель в борьбе с непобежденными и, по-видимому, непобедимыми асси­рийцами. Не нужно было обладать большим пророческим даром, чтобы предвидеть этот конец, так живо предска­занный иудейскими пророками.

Для Северного царства наступил конец при Осии, ко­торый, в надежде на помощь Египта, отказал ассирийцам в дани в 724 г. Но Египет не прислал никакой помощи. Салманасар IV направился в Израиль, победил и взял в плен Осию, осадил столицу Израильского царства Сама­рию, которая после трехлетней осады взята была уже преемником Синахериба, Саргоном (722 г.). «Цвет» населе­ния (Вельхаузен), 27 290 человек, согласно ассирийским известиям, были теперь уведены и расселены в ассирий­ских и мидийских городах. Вместо них ассирийский царь привел людей из непокорных вавилонских городов «и по­селил их в городах Самарийских вместо сынов Израиле-ых. И они овладели Самариею, и стали жить в городах ее» (4 Цар. 17:24).

Следовательно, не все население северных десяти ко­лен Израиля было уведено, а только наиболее знатные жители городов, которые после были заселены чужезем­цами. Но и этого было достаточно, чтобы положить конец самостоятельности этих десяти колен. Крестьянин сам по себе не в состоянии создать новое государство. А пере­селенные в Ассирию и Мидию израильские горожане через несколько поколений исчезли в новой среде, совершенно растворившись в ней.

9. Первое разрушение Иерусалима

Только Иерусалим со своим округом Иудеей напоми­нал еще своим существованием об Израиле. Казалось, что этот маленький остаток скоро разделит судьбу всей большой массы, и имя Израиля исчезнет с поверхности земли. Но не ассирийцам суждено было взять и разрушить Иерусалим.

Правда, то обстоятельство, что войско ассирийского царя Синахериба, направлявшееся против Иерусалима (702 г.), вынуждено было, вследствие беспорядков в Ва­вилоне, вернуться домой и что Иерусалим был таким обра­зом спасен, представляло только простую отсрочку. Иудея оставалась ассирийским вассалом, который мог быть унич­тожен в любой момент.

Но со времени Синахериба внимание ассирийцев все более отвлекается на север, где воинственные номады, киммерийцы, мидяне, скифы напирали все сильнее и где требовалось концентрировать все больше войск, чтобы отбить их натиск. Скифы вторглись в Переднюю Азию в 625 г., но, ограбив и опустошив всю страну до границы Египта, через 28 лет опять исчезли, не основав собствен­ного государства. Но вторжение их не осталось бесслед­ным: оно потрясло ассирийскую монархию до ее основа­ний. Мидяне могли теперь нападать на нее с большим успехом, Вавилон отделился и стал самостоятельным Египет использовал вновь создавшееся положение, чтобы овладеть Палестиной. Иудейский царь Иосия был разбит египтянами при Мегиддо и убит (609 г.), после чего Нехо египетский фараон, посадил в Иерусалиме Иоакима как своего вассала. Наконец, в 606 г. Ниневия была разруше­на соединенными силами мидян и вавилонян. Ассирийской монархии был положен конец.

Но Иудея вовсе не была спасена. Вавилония пошла по следам Ассирии и сейчас же сделала попытку овладеть дорогой в Египет. При этом вавилоняне под предводитель­ством Навуходоносора наткнулись на Нехо, который про­брался до Северной Сирии. В сражении при Кархемыше (605 г.) египтяне были разбиты наголову, и Иудея скоро после этого стала вассалом Вавилона. Так она переходила из рук в руки, постепенно теряя всякую самостоятельность. Поддавшись внушениям Египта, Иудея в 597 г. отказала Вавилону в дани. Но это возмущение прекратилось почти без всякой борьбы. Иерусалим был осажден Навуходоно­сором и сдался на его милость.

«И пришел Навуходоносор, царь Вавилонский, к горо­ду, когда рабы его осаждали его. И вышел Иехония, царь Иудейский, к царю Вавилонскому, он и мать его, и слуги его, и князья его, и евнухи его,— и взял его царь Вавилон­ский в восьмой год своего царствования. И вывез он от­туда все сокровища дома Господня и сокровища царского дома; и изломал, как изрек Господь, все золотые сосуды, которые Соломон, царь Израилев, сделал в храме Господ­нем; и выселил весь Иерусалим, и всех князей, и все храб­рое войско,— десять тысяч было переселенных,— и всех плотников и кузнецов; никого не осталось, кроме бедного народа земли. И переселил он Иехонию в Вавилон; и мать царя, и жен царя, и евнухов его, и сильных земли отвел на поселение из Иерусалима в Вавилон. И все войско чис­лом семь тысяч, и художников и строителей тысячу, всех храбрых, ходящих на войну, отвел царь Вавилонский на поселение в Вавилон» (4 Цар. 24:11 —16).

Следовательно, Вавилон и тут шел по стопам Ассирии. Но и здесь уведен был не весь народ, а только царский двор, аристократы, военные и богатые горожане, всего 10 000 человек. «Бедный народ земли», а также и города, остался в Иудее. С ним осталась, конечно, и часть господ­ствующих классов. Впрочем, Иудея еще не была тогда окончательно уничтожена. Вавилон дал ей нового царя. Но тогда повторилась старая игра, на этот раз последняя. Египтяне опять уговорили нового царя, Седекию, отде­литься от Вавилона.

После этого Навуходоносор снова двинулся к Иеруса­лиму и, овладев им, положил конец существованию не­покорного города (586 г.), который к тому же, вследствие своего господствующего положения на дороге из Вавилона в Египет, мог причинять немало хлопот.

«Пришел Навузардан, начальник телохранителей, слуга царя Вавилонского, в Иерусалим и сжег дом Гос­подень и дом царя, и все домы в Иерусалиме, и все домы большие сожег огнем; и стены вокруг Иерусалима разру­шило войско Халдейское, бывшее у начальника телохра­нителей. И прочий народ, остававшийся в городе, и пере­метчиков, которые передались царю Вавилонскому, и про­чий простой народ выселил Навузардан, начальник тело­хранителей. Только несколько из бедного народа земли оставил начальник телохранителей работниками в виног­радниках и землепашцами» (4 Цар. 25:8—12).

То же самое сообщается у Иеремии (39:9—10): «А ос­таток народа, остававшийся в городе, и перебежчиков, которые перешли к нему, и прочий оставшийся народ На­вузардан, начальник телохранителей, переселил в Вави­лон. Бедных же из народа, которые ничего не имели, На­вузардан, начальник телохранителей, оставил в Иудейской земле и дал им тогда же виноградники и поля».

Следовательно, крестьянские элементы остались на родине, да и не имело бы никакого смысла оставить страну совершенно без жителей, без землепашцев. Она не могла бы тогда платить никаких податей. Вавилоняне, очевидно, хотели, как и в других случаях, увести с собою ту часть населения, которая связывала его в нацию и руководила им, следовательно, могла стать опасной для вавилонского владычества. Крестьяне сами по себе умели только в ред­ких случаях освободиться от чужого господства.

Факт, сообщаемый в 39-й главе Книги Иеремии, ста­новится вполне понятным, если мы вспомним процесс обра­зования латифундий, который имел место также и в Иудее. Латифундии были раздроблены и отданы экспро­приированным крестьянам, или кабальные рабы и арен­даторы были превращены в свободных собственников земли, которую они обрабатывали. Их повелители и были как раз вождями Иудеи в борьбе против Вавилона.

По ассирийским известиям, население Иудеи при Синахерибе составляло 20 000 человек, не считая Иеруса­лима, в котором насчитывалось 25 000 человек. Число более крупных землевладельцев определялось в 15 000. Из них 7 000 были уведены Навуходоносором уже после первого завоевания Иерусалима. Осталось следовательно 8 000. Несмотря на это, в четвертой книге Царств (24:14) сообщается, что уже тогда остался только «бедный народ». После разрушения Иерусалима были уведены и эти 8 000. Их виноградники и поля были отданы «бедным из народа, которые ничего не имели».

Во всяком случае, и теперь увели не весь народ, а толь­ко жителей Иерусалима. Крестьянское население в огром­ном большинстве своем осталось на родине. Но оставшиеся перестали составлять особое иудейское государство. Вся национальная жизнь иудейства теперь концентрировалась в изгнании, у переселенных горожан.

Эта национальная жизнь получила теперь своеобраз­ную окраску в соответствии со своеобразным положением этих городских иудеев. Если израильтяне до той поры пред­ставляли народ, ничем особенным не отличавшийся от других соседних народов, то остатки его, продолжавшие жить особенной национальной жизнью, превратились в народ, которому не было подобного. И не со времени раз­рушения Иерусалима римлянами, а уже со времени пер­вого разрушения его Навуходоносором начинает разви­ваться аномальное положение иудейства, делающее из него самое оригинальное явление во всемирной истории.

---