Прозрачные утра без единой тучки на небе давали возможность видеть далеко за рекой Самарой. Мы напряженно вглядывались в эту даль, неожиданно ставшую для нас враждебной. Оттуда наступали белочехи.
Командный пункт находился на крыше элеватора на Хлебной площади. Возглавлял его Алексей Галактионов. С крыши элеватора противоположный берег реки виден был особенно отчетливо. Хорошо просматривался и железнодорожный мост через реку Самару.
На нашем берегу между многочисленными старыми деревянными лабазами и ссыпными пунктами, принадлежавшими до Октября купцам и владельцам мукомольных мельниц, а также у железнодорожного моста были вырыты окопы. Весь этот участок занимал латышский отряд во главе с т. Озолинь. В этом районе действовали две наши батареи.
Обычно оживленная, Хлебная площадь сейчас была пустынной. Движение замечалось только около элеватора. Сюда прибывали и отсюда отбывали связные на лошадях и пешие, санитарные повозки. Изредка разрывались снаряды с вражеского берега. Санитарные повозки быстро развозили раненых по госпиталям. Мне приходилось все время выполнять обязанности связиста. Я держал связь между А. Галактионовым и штабом, который находился в клубе коммунистов.
В ночь с 7 на 8 июня 1918 года бойцы латышского отряда, находившиеся до того бессменно в обороне, были сменены. Вместо них позиции занял отряд, только что прибывший из Уфы. Штаб допустил ошибку, не проверив состав этого отряда. Уфимцы или проспали охрану моста, или это было предательство. Но на рассвете 8 июня белочехи без единого выстрела заняли железнодорожный мост через реку Самару. Враги оказались на нашем берегу.
В эту ночь несколько человек, в том числе и меня, отпустили отдохнуть домой, так как мы уже много ночей не спали. Жил я тогда на Казанской улице. Рано утром 8 июня я проснулся оттого, что о крышу нашего двухэтажного дома ударялись пули. Выглянув в окно, я увидел, что по Казанской улице со стороны Панской (Ленинградской) идут В. В. Куйбышев и Е. С. Коган. Они очень торопились, больше с ними никого не было. Поравнявшись с моим окном (квартира была на втором этаже), Куйбышев спросил: «Что, Бешенковский, проходного двора здесь к Волге нет?» «Нет», — ответил я и поспешил к ним на улицу.
Вместе с тт. Куйбышевым и Коган дошел до пристани. На причале стоял пароход с красноармейцами полка, прибывшего из Москвы для защиты Самары. Командир этого отряда ушел рано утром в город, в ревком, за распоряжением и не возвращался. А не возвращался он, как я потом узнал, потому, что попал под обстрел и был ранен.
Тов. Куйбышев предъявил на пароходе свои документы, а мне поручил добраться до клуба коммунистов и передать товарищам, чтоб они отступали и спасались.
Возвращаться в город, где неистовствовали белогвардейцы и интервенты, было и опасно и очень тяжело. Надо было поскорее переодеться и освободиться от своей военной формы. Я быстро возвратился домой.
Переодевшись, направился в клуб коммунистов на Заводской улице, наивно думая, что мне удастся туда попасть и что там еще находится наш штаб. Выйдя на улицу, я увидел, как по мостовой трое чехов вели руководителя татарской коммунистической секции Абаса Алеева. Тов. Алеев шел спокойно, он вынул портсигар и закурил папиросу. Это его немного задержало. Тогда чех, шедший сзади, ударил его прикладом по спине и сказал: «Иди, иди, не останавливайся!» Алеев даже не обернулся.
Алеева взяли на квартире. По имеющимся сведениям, его выдали соседи. Когда его вели мимо мечети (наискось от моей квартиры), толпа вокруг него стала увеличиваться. С Заводской улицы патруль повел Алеева к площади Революции. У здания окружного суда из толпы неожиданно вынырнул офицер. Взмахнув шашкой, он рассек череп Алееву: кровь и мозги брызнули на стены здания. Абас умер мгновенно. Толпа закрыла его от меня.
Площадь, где когда-то был памятник царю Александру II, была заполнена белочехами, белогвардейцами. Сюда стекалась буржуазия, духовенство, спекулянты, черносотенцы. После Октябрьской революции памятник был зашит досками. Сейчас же контрреволюционная толпа отдирала доски, разбирала куски себе на память о царе-«мученике».
С площади на Заводскую улицу я пройти не мог — столько было народу. Мне пришлось пробираться обратно по Дворянской до Панской. На углу Панской и Саратовской мне преградил путь чешский пулеметчик, который обстреливал гостиницу «Националь». В этой гостинице жили наши военные специалисты. Мне пришлось пройти к Предтеченской.
Всюду валялись трупы людей, стены были забрызганы кровью, стекла во многих зданиях выбиты. Это было дело рук белогвардейцев и подонков общества — черносотенцов и спекулянтов.
На углу Николаевской и Заводской лежал на мостовой убитый комиссар жилищного отдела т. Штыркин. А у самого клуба коммунистов — растерзанный толпой т. Венцек. Тов. Венцека, как стало известно через многие годы, выдал коммивояжер Неусыхин.
На углу Заводской и Соборной была убита коммунистка латышка Вагнер.
В штаб, находившийся в клубе коммунистов, я попасть не мог — там уже были чехи. У дверей стояла охрана, заходить было незачем, и я прошел мимо.
На улице Льва Толстого я видел большую толпу обывателей, приветствовавших белочешские войска. Дамы в белых платьях, мужчины во фраках и смокингах бросали цветы «избавителям» и целовались с ними.
Долго оставаться здесь было опасно. Я пересек улицу и пошел по направлению соборных садов. На Алексеевской встретил члена подпольного комитета Константина Левитина. Ему первому рассказал о благополучном отъезде В. Куйбышева и Е. Коган, а также о тех ужасах, которые видел на улицах и у клуба коммунистов. Известие о смерти Венцека потрясло Левитина.
В свою квартиру я переехал незадолго до занятия Самары белочехами. Меня в доме никто не знал, и я надеялся, что там можно укрыться. Левитин также посоветовал пока побыть дома.
Вернулся домой. Жена рассказала, что мать с сестрами Сарой и Соней ушли и скрываются у родственников. Они были вынуждены это сделать, так как в доме, где они квартировали, находился офицер, известный своими белогвардейскими настроениями, и он, конечно, выдал бы их.
Белочехи, и особенно местные белогвардейцы, продолжали бесчинствовать. В эти дни был убит слесарь А. С. Канихин, популярный пролетарский поэт. Его расстреляли на углу Панской и Шихобалов-ской. В гостинице «Националь» расстреляли комиссара Елагина. В госпитале убили дружинника железнодорожника т. Желябова. За оказание помощи раненому красноармейцу был убит рабочий Т. Д. Романов.
На берегу Самары было расстреляно более 100 пленных красноармейцев, на плашкоутном мосту — до 20 красноармейцев. За первые два дня было расстреляно и растерзано белобандитами более 300 человек. Несколько дней я пробыл дома. Затем начал встречаться с оставшимися в подполье товарищами, в частности с К. Левитиным. Последний давал мне поручения: отнести деньги к т. Авейде, выяснить, не нуждается ли материально Шура Булышкина. Встречался я с подпольщиками П. Селезневым, с Верой Ипатовой.
Работать я не мог, опасаясь быть опознанным и выданным. Вскоре я заболел желтухой, а затем подхватил и тиф. Товарищи приходили ко мне, помогали материально.
Когда мне становилось лучше, я ходил к своим узнавать, что делается на фронте, в Советской России. Белогвардейские газеты немилосердно врали, и им никто не верил.
Несколько раз я чуть не попался. Так, однажды на Хлебной площади меня встретила некая Щелкунова. Это произошло около милиции, где всегда находились белогвардейцы. Указывая на меня, она крикнула: «Большевик!» Я быстро завернул за угол и скрылся.
В последние дни своего господства в Самаре белочехи и белогвардейцы нашли еще один способ убивать людей. За время своего хозяйничанья учредиловцы и белочехи награбили много товаров и продовольствия. Все это они свезли в склады на берегу Волги. В складах имелось много сахару, крупы, муки, мыла, готового платья, обуви, мануфактуры. Вывезти все белогвардейцы не имели возможности — не хватало транспорта, поэтому они допускали жителей к складам. Но как только люди начинали выносить вещи или продукты, белогвардейцы открывали огонь.
Если при вступлении чехов в Самару улицы ее были залиты кровью, то 7 октября 1918 года, когда входила Красная Армия, на улицах не было ни стрельбы, ни убийств.
Помню это утро 8 октября, когда мне пришлось встретить пароход с нашими товарищами из Покровска. Первыми я увидел Мяги, Коган и Гавриленко. Погода хмурилась, но на душе было радостно и торжественно, хотелось скорее взяться за работу в освобожденной советской Самаре.
г. Москва, февраль 1957 года
Печатается по изданию: Боевое прошлое: Воспоминания. Куйбышев, 1958. – С. 38-42.