В 70 километрах к юго-востоку от Бугуруслана, по берегам миленькой речушки Ареуз, впадающей в Кинель, раскинулось с. Кузькино. Село довольно большое, что-то около 600 дворов. Приблизительно четвертая часть населения по национальности мордва. До революции, кроме двух учителей земской и церковноприходской школ, интеллигенции в селе не было. В общем типично глубинное село. И как во всяком таком селе в тот период, в нем были и зажиточные крестьяне, и середняки, и бедняки, количество которых к концу мировой войны значительно возросло.

Война тяжелым бременем легла на плечи крестьян. Большинство мужчин было на фронте, а оставленное на попечение стариков, подростков и женщин хозяйство шло к упадку. Возвращавшиеся с фронта искалеченные в боях солдаты рассказывали о фронтовых делах, о засилии немцев в наших штабах, о нехватке боеприпасов на фронте, и многие из них открыто проклинали царя и господ, которые заставляли солдат умирать в окопах неизвестно за что.

Особенно запомнился такой случай. Это было уже в 1916 году. Как-то в село приехал урядник и на сельском сходе потребовал выполнения каких-то повинностей, связанных с войной. Пришел сюда и один вернувшийся с фронта раненый солдат. Он стал Возражать уряднику, говорил, что войну затеял царь со своими министрами, а мужикам она не нужна и пора ее кончать. А потом, указывая на портреты царя и царицы, солдат громко крикнул:

— А этим собакам давно бы надо выколоть глаза!

И еще добавил в их адрес более крепкие выражения.

Старики, толпившиеся в правлении, ахнули. Все ждали, что урядник сейчас же арестует смельчака. Но, поразительное дело, урядник промолчал и оставил это неслыханное оскорбление «высочайших особ» без всяких последствий. А всего год назад тот же урядник скрутил руки и увез в волость нашего односельчанина Спиридона Лаврентьевича Старикова за совсем безобидное замечание. Видно, и урядник чувствовал, что теперь с крестьянами шутить нельзя.

Февральская революция, свержение царского самодержавия и наступившие «дни свободы» еще больше встряхнули крестьян. И в нашем селе нашлись люди, которые хорошо разбирались в событиях и имели давнишние счеты с самодержавием. Бывший матрос, потемкинец Константин Яковлевич Кудрявцев, Семен Павлович Складчиков и еще несколько человек принимали участие в революционной борьбе 1905 года, были связаны с большевиками и теперь разъясняли крестьянам происходящие события. Тогда впервые мы услышали о партиях, о большевиках, о Ленине.

На крестьян и особенно на нас, подростков, неизгладимое впечатление произвела первая манифестация в селе, организованная этими товарищами совместно с учителями. Группа молодежи, впоследствии ставшая ядром первой комсомольской организации, принимала самое активное участие в подготовке и проведении этой манифестации. Несколько вечеров старшие товарищи, о которых я говорил, и школьные учителя разучивали с нами новые для нас революционные песни: «Марсельезу», «Варшавянку», «Вы жертвою пали» и другие.

В первый воскресный день мы вышли из школы с красными знаменами и с пением революционных песен направились по улицам села. С какой гордостью мы несли красные знамена, шагая в первых рядах! Вскоре буквально все село присоединилось к нашей манифестации.

На каждой улице мы останавливались, Константин Кудрявцев, оказавшийся хорошим оратором, произносил горячую речь, последнюю часть которой посвящал памяти борцов революции, павших в борьбе с самодержавием, После этого мы пели «Вы жертвою пали» и двигались дальше. Теперь я не могу даже приблизительно вспомнить содержание речей. Но я прекрасно помню ощущение огромного подъема, радости и волнения, с которыми мы слушали их. Поистине речи лились от души и так же воспринимались слушателями.

Эта манифестация имела огромное значение в формировании сознания крестьян.

Первые месяцы после Февральской революции крестьяне нашего села, как, вероятно, и в других местах, ожидали осуществления Временным правительством дальнейших революционных преобразований — ожидали земли. И многочисленные в те дни крестьянские собрания — сходы в основном дебатировали один вопрос: как получить землю.

Недалеко от нас были большие помещичьи имения Агеевых, Курлиных, Рычковых, Оболенских, Новокрещеновых и других. Исстари многие крестьяне брали у них в аренду землю, сенокосные угодья, а беднота нанималась на работу во время уборки и молотьбы. Но эти имения по-прежнему принадлежали помещикам. Приезжавшие в село агитаторы от различных партий, в основном от эсеров, призывали крестьян ждать Учредительного собрания, которое, дескать, рассудит, как поступить с помещичьей землей.

Довольно скоро эти пустые разговоры надоели крестьянам. Все чаще и чаще на сходках раздавались голоса за немедленный захват помещичьей земли. Местные большевики настойчиво доказывали крестьянам, что от Временного правительства они землю не получат.

Дальнейшие события — линия Временного правительства на продолжение войны, приказ о наступлении на фронте, в то время как крестьяне с нетерпением ждали окончания войны, слухи о карательных отрядах и о расправах с крестьянами, пытавшимися поделить помещичьи земли, — все это окончательно убедило крестьян, что от временных министров ничего хорошего не дождешься.

Благодаря разъяснительной работе Константина Кудрявцева и его товарищей бедняцко-середняцкая часть нашего села была до известной степени подготовлена к событиям Октября 1917 года. Свержение Временного правительства и переход власти в руки Советов крестьяне встретили с радостью. Особенный подъем вызвали декреты Советского правительства о земле и мире. Тут для крестьян было все ясно и понятно: войне конец, земля — крестьянам.

В ноябре, когда проходили выборы в Учредительное собрание, в селе развернулась ожесточенная борьба между сторонниками эсеров и большевиков. Основная масса крестьян прислушивалась к большевикам. Здесь особенно большую роль сыграли бывшие фронтовики. К ним крестьяне чаще и охотнее всего обращались за разъяснениями: ведь это были свои ребята, побывавшие на фронте.

Помню, как один фронтовик говорил о том, за кого голосовать. Он не произносил громких речей. На вопрос отвечал вопросом.

— Землю барскую хотите получить? — спрашивал он крестьян.

— Да ведь как не хотеть, — отвечали мужики.

— А хотите, чтобы война-поскорее кончилась?

— Еще бы!.. Кому она нужна?

— Ну так голосуйте за большевиков, за список номер два.

Мы, подростки, хотя по возрасту еще не имели права принимать участия в голосовании, все же оказывали кое-какую помощь большевикам и по мере своих сил и разумения старались внушить своим родителям, родственникам и соседям необходимость голосовать за второй список.

Как известно, по Самарской губернии большинство голосов при выборах в Учредительное собрание получили эсеры. В нашем же селе абсолютное большинство получили большевики.

Под властью самарского комуча

В июне 1918 года мы услышали, что в городах Советская власть свергнута, что пришли какие-то «чеки», а кто они такие и чего хотят, никто толком не знал.

Но вот из волости приехал эсеровский лидер — кооператор, зажиточный крестьянин (фамилии не помню). От него наши крестьяне впервые услышали о программе новой власти — комитета членов Учредительного собрания (комуч). Вскоре в селе появились многочисленные приказы и декларации комуча, а разъездные агитаторы обещали крестьянам рай земной при власти эсеров.

Надо сказать, что в первое время многие крестьяне с одобрением встретили программу новой власти. Однако бедняцкая часть села, среди которой влияние большевиков было довольно сильно, не поверила обещаниям комуча. Когда вместо упраздненного сельсовета выбирали старосту, на эту должность беднота провела бывшего председателя сельсовета С. Л. Старикова, который был горячим сторонником Советской власти. И вся его деятельность заключалась в замаскированном саботаже мероприятий учредиловской власти.

Очень скоро крестьяне узнали настоящую цену многочисленным обещаниям и декларациям эсеров и возглавляемого ими комуча. Стало известно, что во многие помещичьи имения вернулись их бывшие хозяева и отбирают землю и скот, которыми пользовались уже крестьяне. Во многих селах, где крестьяне не хотели уступать помещикам, карательные отряды жестоко пороли непокорных, а многих арестовывали.

Отношение крестьян к власти стало резко враждебным. Эта враждебность особенно ярко выявилась после того, как комуч объявил призыв в армию молодежи рождения 1897 и 1898 годов.

Застрельщиками активного сопротивления призыву в армию и прочим мероприятиям комуча в нашем районе были крестьяне соседнего села Тимошкина. Там произошли события, которые оказали большое влияние на крестьян всех окружающих сел.

Недалеко от Тимошкина было поместье Агеева. И вот туда прибыл большой отряд «народной» армии, во главе с капитаном и прапорщиком. Вместе с отрядом приехал и сын помещика. В один из праздничных дней, когда в Тимошкине, в здании волостной управы, шло собрание земских гласных, часть отряда оцепила это собрание. Офицеры потребовали немедленно представить воинскому начальнику призывников и одновременно собрать лошадей, которые были в свое время взяты в имении Агеева и розданы бедноте.

Крестьяне в свою очередь потребовали убрать вооруженный отряд и до выполнения этого требования отказались обсуждать выдвинутые офицерами вопросы. Офицеры вынуждены были уступить.

Тогда тимошкинская молодежь решила действовать по-своему. Неожиданно для часового, около которого солдаты оставили ружья, группа молодежи расхватала винтовки, а обезоруженные солдаты вынуждены были отдать и патроны. Обоих офицеров, находившихся в здании волостной управы, тоже обезоружили и арестовали.

После этого группа молодежи отправилась в имение Агеева, разоружила другую часть отряда, помещика арестовала и привезла в село. Здесь молодежь хотела расправиться с Агеевым, но вмешались старики, которые воспротивились этому. Помещика, офицеров и солдат отпустили, а отобранное оружие сложили в амбар.

В нашем селе призывников тоже не дали.

По-видимому, учредиловское начальство надеялось мирными средствами сломить сопротивление крестьян. Поэтому в Тимошкине, как в центре сопротивления, 8 июля был созван районный крестьянский съезд. На него пригласили представителей четырех волостей — Матвеевской, Натальинской, Емельяновской и Тимошкинской, население которых особенно резко выступало против призыва в армию и вообще против мероприятий учредилки.

На этот съезд из Бугуруслана приехал представитель комуча. Его доклад сводился к тому, что крестьяне должны немедленно отправить призывников в армию. Но ему даже не дали закончить. Как потом рассказывал наш делегат, в зале поднялся страшный шум, делегаты повскакивали с мест, раздались крики:

— Не дадим солдат защищать буржуев! Нам нечего воевать с большевиками, они землю нам передали, а вы ее отбираете.

Представитель комуча пытался сыграть на авторитете Учредительного собрания.

— Вы что же, — крикнул он, — разве не признаете Учредительного собрания? Ведь вы же его выбирали!

— Какое это Учредительное собрание в одной Самарской губернии, — закричали в ответ делегаты. — Забрали триста верст железной дороги, а брешете, что вся Россия занята!

Тогда деятель комуча выложил свой последний козырь.

— Вот вы говорите, — сказал он, — что в комитете членов Учредительного собрания сидят кадеты и буржуи. Во-первых, там кадетов и буржуев нет, а во-вторых, когда будут новые выборы Учредительного собрания, посылайте туда тех, кто вам по душе.

Тут поднялась настоящая буря. В общем шуме слышались выкрики:

— Вот подождите, придут наши, они вам дадут выборы!

— Выбросить его в окно, чего слушать!

— Продались буржуям!

Несколько человек бросились срывать со стен воззвания и приказы комуча.

Представитель комуча, как передавали, стоял ни жив ни мертв. Собрание закрыли, и учредиловский агитатор уехал ни с чем.

Вскоре в наше село прибыл отряд. Созвали сход. Офицер отряда предъявил требование — немедленно отправить новобранцев. Но молодежь призывных возрастов вместе со старшими — бывшими фронтовиками тесным кольцом окружила отряд. Офицеру было ясно и раздельно сказано:

— Убирайтесь, пока целы, а то мы тут дадим вам мобилизацию.

Отряд увели.

Однако через несколько часов из волости нагрянул чуть ли не целый батальон. Искали «зачинщиков» — наших сельских большевиков. Но они вовремя были предупреждены и скрылись. Многие призывники также ушли, а тех, кого отряд застал врасплох, отправили на призывной пункт.

Но и это не помогло. Через день или два призывники вернулись. Несколько раз волостное начальство отправляло призывников, но они возвращались. Наконец, когда в селах появились карательные отряды, при которых действовали военно-полевые суды, когда некоторые села подвергли артиллерийскому обстрелу и всюду начались жестокие расправы, многие призывники вынуждены были явиться на призывной пункт.

Все эти действия учредилки настолько разоблачили ее в глазах крестьян, настолько озлобили их, что в селе открыто стали саботироваться все ее мероприятия. Характерно, что, хотя в селе проживало несколько коммунистов, которые собственно и явились ядром сопротивления крестьян учредилке, ни один из них не попал в руки карателей. Крестьяне оберегали их и помогали скрываться.

Во второй половине октября 1918 года мы услышали орудийные выстрелы. Это шли бои где-то по линии железной дороги в районе ст. Асекеево — Филипповка. Войска учредилки отступали.

Через несколько дней в село вступили части советских войск. Вступление Красной Армии было встречено праздничным колокольным звоном. Размещенные по квартирам красноармейцы встретили искреннее радушие и гостеприимство.

После разгрома учредилки жизнь села пошла своим обычным порядком. Местные большевики — К. Я. Кудрявцев, Ф. А. Галочкин, С. П. Складчиков и другие начали хлопоты по организации сельскохозяйственной коммуны. Дело это было тогда новое. Против коммуны ополчились самые заядлые реакционеры. Богатеи распускали разные нелепые слухи о коммуне, всячески запугивали бедноту.

Среди молодежи было немало желающих вступать в коммуну. Но, конечно, мы без своих родителей не могли самостоятельно решать такие вопросы. А родители, особенно женщины, под влиянием кулацкой агитации не хотели и слышать о коммуне.

В коммуну вступило всего девять семейств. Это были семьи местных большевиков.

В феврале 1919 года все формальности по созданию коммуны были закончены. Коммунарам отвели землю, ранее принадлежавшую помещику Карпову, недалеко от с. Воздвиженки, Троицкой волости. Помещичий дом и хозяйственные постройки также были переданы коммунарам. Коммуна получила название «Луч».

Колчаковщина

Отъезд большевиков к месту нового жительства, в коммуну (это около 30 километров от нашего села), заметно усилил позиции кулаков. Но все же примерно до марта жизнь в селе шла спокойно. Тревожные дни наступили с приближением к нашим местам войск «верховного правителя» — адмирала Колчака.

Коммунарам пришлось бросить только что полученное хозяйство. Их семьи — женщины и дети вернулись в село, разместились кто где смог — часть по своим старым домишкам, часть по домам своих родственников, а все мужчины вступили в Красную Армию.

Богатеи, разумеется, злорадствовали. Я помню, с какими насмешками они встретили возвращение семей коммунаров. И как только колчаковские войска вступили в село, начались издевательства белогвардейцев над беззащитными женщинами и детьми коммунаров.

Сельсовет был снова упразднен. Однако и на этот раз беднота не допустила к власти местных богатеев. Старостой был избран крестьянин Трофим Никифорович Старухин, человек, который не был ни кулаком, ни подкулачником. Как и С. Л. Стариков при учредилке, Трофим Никифорович всячески старался уклониться от выполнения многочисленных приказов белого командования. Однажды, когда белые потребовали мобилизации подвод для перевозки войск, а староста уклонился от выполнения этого распоряжения, белогвардейский офицер жестоко отхлестал его нагайкой.

Почти целый месяц село наше было ближайшим тылом белых. Крестьян замучили всякими поборами. Мобилизованные подводы угоняли за сотни километров, многие крестьяне возвращались пешком, лишившись своих лошадей, которые либо пали от истощения, либо были отняты белыми.

Мне вместе с другими крестьянами пришлось на своей лошади проехать вместе с наступающими белыми частями более 300 километров. Где-то уже на границе Оренбургской губернии белые приостановились. Среди солдат распространились слухи, что недалеко красные, которые всыпали передовым частям белых.

Начиналась распутица. Днем по проселочным дорогам измученные лошади с трудом тащили сани. Наконец, наши лошади да и мы, возчики, совершенно выбились из сил. Теперь мы были бесполезны для белых, и нас отпустили. С большим трудом мы пробирались обратно в свои края. Добрались до Воздвиженки, Троицкой волости, близ которой была коммуна «Луч». Белогвардейцы разгромили коммуну. Большой дом, в котором так недолго жили коммунары, зиял выбитыми окнами, хозяйственные постройки стояли с сорванными дверьми, инвентарь был разграблен или поломан.

Здесь крестьяне рассказали нам о чудовищной пытке, которой подвергли белые одного слепого старика.

Дело было так. Белые в спешке производили мобилизацию подвод. Фельдфебель стал стучать в дверь одного из домов. В избе в это время находился слепой старик, а его сын был на гумне. Пока старик добрался до сеней, пока снял засов, прошло несколько минут. Разъяренный фельдфебель ударил старика прикладом в грудь. Инстинктивно старик схватился за приклад и случайно нажал спуск, который, по-видимому, не был поставлен на предохранитель. Раздался выстрел, и фельдфебель упал мертвый. Пуля попала ему в грудь. Белогвардейцы набросились на слепого старика. Его били шомполами, секли нагайками. Потом посадили в повозку, руки прибили гвоздями к снарядному ящику, а сына заставили везти своего отца в таком положении до соседнего села. Там полумертвого старика повесили...

Этот рассказ произвел на нас очень тяжелое впечатление. И без того мы достаточно насмотрелись на зверства белогвардейского офицерства. Измученные физически и нравственно, мы кое-как дотащились до своего села. Село было забито белогвардейскими войсками. Был конец апреля. На несколько дней мы получили передышку, чтобы подкормить лошадей. Наступало время сева.

Как я узнал много лет спустя при просмотре архивов, именно в эти дни советские войска разгромили 4-й корпус белого генерала Бакича на р. Салмыш, севернее Оренбурга. Это было 26 апреля 1919 года. А через день части Южной группы Восточного фронта под командованием М. В. Фрунзе повели энергичное наступление на линии Бузулук — Бугуруслан. 28 апреля наша Туркестанская и V армии разбили две дивизии белых.

Белые снова объявили мобилизацию лошадей. Чтобы избавиться от мобилизации, мы спрятались с лошадьми в глубокий овраг, в двух километрах от села. Но белые, не найдя лошадей в селе, устроили на нас облаву по оврагам и полям. Снова нас мобилизовали с лошадьми и, приставив конвой, расставили в разных местах села, видимо, ожидая приказа о выступлении. Так мы стояли день, затем ночь и затем еще день.

В это время в селе было расположено два полка белых. Здесь они готовились дать серьезное сражение. Позицию они выбрали очень удобную. На южной окраине села у них были окопы, а за селом, на высокой горе, поставлены три орудия. На церковной колокольне был установлен пулемет.

С горы, где стояла батарея, вся местность до соседних сел Кузьминовки и Васильевки, откуда ожидалось наступление советских войск, была как на ладони. На этом участке не рос ни один кустик, и красным было бы трудно взять наше село прямой атакой.

В вечеру 1 мая в село со ст. Сарай-Гир прибыло пополнение: то был особый украинский полк имени Тараса Шевченко, сформированный белыми из украинских переселенцев в Сибири и на Алтае..

Атаман, которого можно было узнать по желтой кисти на папахе, ехал впереди полка на коне. На площади, недалеко от штаба одного из находившихся в селе полков, атаман остановил свой полк. Солдатам объявили, что здесь будет двухчасовой отдых. Они составили винтовки в козлы, и тут же большинство из них расположилось на отдых.

День клонился к вечеру. Вдруг в самом центре расположившегося на отдых полка раздалось несколько одиночных выстрелов. Вслед за этим солдаты повскакали, расхватали винтовки и в первую очередь прикончили атамана и еще нескольких офицеров. Офицеры другого полка, выбежавшие из помещения штаба, также были убиты, а полковник, когда его уже настигали солдаты, застрелился сам.

Часть белых пыталась оказать сопротивление. С соседней улицы раздались залпы, с колокольни застрочил пулемет... Но потом раздались крики «ура» и новые залпы со стороны восставших.

В момент восстания я со своей лошадью находился на горе, где были установлены орудия белых. Недалеко от этих орудий расположился небольшой отряд под командой молодого офицера. Я должен был возить этого офицера и его пожитки. Когда внизу, в селе, началась стрельба и крики, солдаты этого отряда поднялись, как один, и с криками «красные» побежали в сторону от села. Офицер молча бежал за ними, а я с подводой замыкал это бегство.

В это время из села прискакал верхом на лошади другой офицер — капитан. Он закричал, чтобы солдаты остановились и рассыпались в цепь. Но солдаты продолжали бежать. Тогда капитан начал жестоко хлестать солдат плеткой. Они остановились и по команде офицера рассыпались в цепь... Затем офицеры переговорили о чем-то между собой, снова подняли солдат и повели отряд по дороге в Сарай-Гир.

Обойдя село стороной, отряд с наступлением темноты вышел на сарай-гирскую дорогу.

По дороге в самом беспорядочном состоянии отступали белые. Собственно, это нельзя назвать и отступлением. Это было паническое бегство. Многие были без оружия, без обуви. Нас догнал и присоединился к отряду офицер, которого я видел раньше в селе: он квартировал недалеко от нашего дома. На нем не было сапог, и он бежал в одних носках.

Дорога была очень грязная. Лошадь едва тащила телегу. Поток солдат, без всякого намека на строй, двигался по дороге, обгоняя нас. Проехали два или три офицера верхом на лошадях. Больше я офицеров не видел.

Начало светать, когда мы дотащились до железнодорожной линии. До станции оставалось еще около двух километров. Мне, разумеется, не очень хотелось возить офицеров в то время, как наше село уже очищено от белых. К тому же я боялся, что белые, как это они часто практиковали, будут таскать меня за собой до тех пор, пока не падет лошадь. А ведь лошадь в индивидуальном хозяйстве — основное богатство крестьянина.

Я попытался избавиться от своего пассажира. Незаметно выдернул клинья, которыми задняя ось телеги крепится к дрогам. И в первой же ложбине, в которой была густая грязь, моя телега рассыпалась: ось выкатилась, и дроги упали на землю. Я рассчитывал, что офицер отпустит меня. Однако мои надежды не оправдались. Офицер приказал распрячь лошадь, а затем вскочил верхом и поехал к станции. Мне не оставалось ничего другого, как тащиться по грязи за офицером, который ехал на моей лошади.

Но вот и станция. Офицер слез с лошади и, приказав ждать его, вошел в вокзал. Я не стал ждать. Немедленно вскочил на коня, который точно понял, что надо скорее удирать, и пустился вскачь. Мне потребовалось 10–15 минут, чтобы наладить свою колесницу. Избегая дороги, по которой еще шли отдельные безоружные солдаты белой армии, я полями добрался до села.

Было уже около 10 часов утра. В селе не было ни белых, ни красных. На площади я насчитал 18 убитых белогвардейских офицеров. По дворам было оставлено много амуниции, патронов, оружия и другого военного имущества.

Подробности восстания, а также дальнейшие действия восставшего полка я узнал частью из рассказов очевидцев, а частью много лет спустя по архивным материалам.

Впоследствии этот полк именовался 210-м стрелковым имени Ленина полком, был включен сначала в состав особой бригады под командованием И. М. Плясункова, а потом в 24-ю Железную дивизию и вписал не одну славную страницу в историю борьбы против белогвардейцев.

2 мая в село вступил советский кавалерийский полк имени Степана Разина, под командованием А. Е. Карташова, входивший в состав бригады Каширина.

Советские части стояли у нас несколько дней. За эти дни из нашего села, а также из Васильевки, Воскресе-новки и других соседних сел в Красную Армию вступило около 200 добровольцев. Из них была создана в полку имени Степана Разина особая пластунская сотня.

Так крестьяне встретили Красную Армию.