В большевистском подполье

Хотя прошло более 40 лет, но и сейчас страшно вспомнить, что творилось в Самаре, когда ее заняли бело-чехи.

Никогда не забуду, как на Заводской улице толпа лавочников топтала ногами уже мертвого человека, не забыв, однако, предварительно снять с него краги. Это был активный работник Самарской большевистской организации, председатель ревтрибунала т. Венцек. В это время из клуба вышла небольшая группа оставшихся в живых защитников штаба. Впереди с белым флагом в руках, в белой длинной рубахе навыпуск шел председатель горсовета Масленников. Чехи окружили их и не допускали никого к арестованным. Вслед за арестованными пошла и толпа лавочников. По дороге в коммунистов бросали камнями и грязью.

К клубу стали собираться женщины, чтобы узнать о судьбе своих близких. Вместе с ними я отправилась на кладбище. Мы увидели ужасную картину. На кладбище два сарая были доверху набиты трупами. Женщины искали среди них родных и знакомых.

Вслед за нами явилась толпа белогвардейцев. Они начали издеваться над трупами, топтать их ногами. Особенно надругались над телом женщины, одетой в мужской костюм. Это была коммунистка из отряда латышей. С нее сорвали даже одежду.

Мой брат в ночь на 8 июня был в боевой дружине клуба, но среди арестованных я его не видела. Не было его и среди убитых у клуба. Не было и на кладбище. Как потом выяснилось, ему удалось выбраться вместе с несколькими ранеными после захвата клуба, и он скрылся.

В городе начался белый террор: обыски, аресты, вылавливали коммунистов и красноармейцев. Начала работать белогвардейская контрразведка.

Возвращаться домой я не могла: боялась, что арестуют. Пришлось скрываться у знакомых.

В ночь на 9 июня мне передали записку от брата. Он и еще несколько большевиков скрывались на даче у Веры Ипатовой, жившей у Постникова оврага.

Утром мне сообщили, что на квартиру моих родителей пришел товарищ Мяги, комиссар печати. Его переодели, позвали знакомого парикмахера, который его подстриг. Я с ним поехала на дачу к Ипатовой. Там уже были, кроме брата, еще четыре большевика, фамилий которых я не помню, и т. Булышкин — бывший начальник самарской тюрьмы.

В связи с тем что белочехи вступили в Самару неожиданно, в городе осталось много руководящих работников-коммунистов, которым необходимо было скрыться. Надо было их спасти. Находившиеся на даче у Ипатовой также нуждались в паспортах. С подпольем я не была еще связана. Я начала доставать документы у своих знакомых и родственников, сочувствующих большевикам. Нашла человека, который умел «смывать» паспорта. Мы смыли старые записи. С чистыми бланками и тушью я пешком пошла на дачу к Ипатовой: ехать на трамвае было опасно.

Скрывающиеся товарищи сидели на чердаке дачи и, несмотря на трагичность положения, не падали духом. Они выбрали себе имена, вписали их в паспортные книжки и вновь стали «легальными». Ночью все они ушли. Вскоре я достала паспорт для товарищей Закржевского и Воеводина — коммунистов, командиров Красной Армии. Им всем удалось благополучно скрыться.

Через несколько дней после этого ко мне пришла одна знакомая и сказала, что меня будут ждать на Самарской улице. Указала место и время. Когда я пришла туда, то увидела прогуливающегося мужчину. Это был Костя Левитин — председатель подпольного комитета большевиков. Он передал мне список семей арестованных коммунистов и деньги, которые я должна была раздать им. Тут же мы договорились об использовании моей квартиры для подпольной работы.

Жила я в комнате на Алексеевской улице (ныне Красноармейская). Хозяева квартиры открыли столовую домашних обедов. Квартира была очень удобна для подпольной работы — имела два выхода. Вход в столовую и ко мне был общий, так что люди, приходившие ко мне, не могли вызвать подозрений. После разговора с Левитиным на дверь с вывеской «Столовая» я повесила объявление о приеме заказов на дамские и детские шляпы.

От подпольного комитета я получила задание наладить выпуск листовок. Мне дали текст. Нужно было немедленно найти подходящую квартиру, машинистку и шапирограф.

Я связалась с Розой Коган, которая умела печатать на машинке, с ее сестрой Сарой Коган и Соней Длуголенской . Нашла отдельную квартиру, хозяева которой уехали на дачу, оставив мне ключи. Достала шапирограф, и мы приступили к работе. Два дня мы печатали листовки. Часть отпечатанных листовок была распространена. В дальнейшем они печатались в типографии.

Мне дали новое задание: носить в тюрьму передачи арестованным коммунистам.

Вскоре мне поручили отправить из Самары Сару Коган, которую преследовали как сестру Евгении Коган — секретаря Самарского комитета большевиков. Мне передали для нее паспорт, пропуск, и я должна была достать билеты на пароход. Но вечером этого дня меня арестовали. Позже выяснилось, что был арестован товарищ, у которого нашли список помогающих семьям арестованных и убитых большевиков.

Вечером постучали в дверь. Сказали, что из домового комитета. Я решила, что это, наверное, с обыском. Взяла паспорт и пропуск, предназначенные для Сары Коган, и спрятала на кухне в мешке с углем. После этого открыла дверь. Пришли дворник, милиционеры и начальник милиции. Начался обыск. Первым делом осмотрели шкаф, где раньше лежал пропуск. Обыск продолжался два часа. Ничего не нашли, но меня арестовали и повели в участок. Когда меня выводили из дому, я сумела сказать домашним, где находятся документы. Их потом нашли и передали Саре Коган.

Когда меня привели в участок, там пьянствовали офицеры. Они стали угрожать мне, ругаться, но им принесли еще вина, а меня отвели в другую комнату. Я сидела одна. Вдруг заходит человек в военной форме. Он стал тихо спрашивать: «Скажите, где находится подпольный комитет? Может быть, кому-нибудь надо передать записку?» Я не отвечала. Он продолжал: «Завтра вас поведут к Ребенде — чешскому коменданту города — оттуда никто не выходит. Скажите, что передать? Я остался, чтобы помогать большевикам». Он уговаривал меня до утра. Утром провокатор ушел.

Меня повели в дом Курлиной (ныне угол ул. Фрунзе и Красноармейской), где находилась чешская комендатура. Это было страшное место: редко кто выходил оттуда живым. Меня вели как крупного преступника — трое конвойных с шашками наголо.

В комендатуре сфотографировали, а потом допрос вели двое — чех и белогвардеец. Спрашивали, где находятся В. В. Куйбышев и Е. Коган. Пытались запугать, грозили, что, если не скажу правду, меня будут мучить. Я все твердила, что ничего не знаю. Меня опять отвели в коридор, где я долго сидела. Потом повели в другую комнату и велели подписать какую-то бумагу. Оказалось, что это подписка о невыезде из Самары. За недостатком улик меня отпустили.

Когда я вышла из дома Курлиной, то увидела нескольких наших товарищей, которые следили, выпустят ли меня. Они ко мне не подошли, так как боялись слежки, но проводили до дому.

Я продолжала вести работу по оказанию помощи арестованным товарищам.

Наступление Красной Армии было очень стремительным. Интервенты и белогвардейцы в панике отступали, но перед отступлением взорвали мост через реку Самару. Рабочие помогли нашим наступающим частям наладить переправу, и Красная Армия вошла в город.

7 октября 1918 года Самара вновь стала советской.