Россия и Запад в начале нового тысячелетия / Сост. и ответ. ред. А.Ю.Большакова: Институт мировой лит. им. А.М.Горького РАН - М.: Наука, 2007. - 328 с.
В филологию меня занесло не корысти ради, а токмо в ответ на вторжение филологов в историческую науку. Не такое, конечно, массированное, как со стороны математика, осчастливившего нас «новой хронологией», но тоже довольно радикальное. Намерение всерьез поосмыслять исторический опыт человечества заявлено уже в названии книги. А во введении сформулирован принцип подхода. «В 90-х годах минувшего столетия особую популярность в гуманитарных науках снискала имагология – направление, исследующее отношение к действительности как к некоему образному тексту, когда сам образ понимается не только как элемент, часть и даже способ изучаемого текста, но и как общее представление о мире, странах, городах, их обитателях и т.д.» (5). Понимаете? «Элемент текста» – это в то же самое время его «способ» (кстати, «способ текста» – что бы это значило по-русски?) и заодно «общее представление о мире» и об обитателях различных городов. На практике эта новая методология раскрывается в первой же статье под названием «Россия и Запад в исторической перспективе». Оказывается, призвание варягов – этот «главный миф Киевской Руси до сих пор остается предметом научных споров». «В постсоветской России ряд ученых и общественных деятелей тоже с негодованием опровергают эту теорию…» (13). Вообще-то «норманизм» с негодованием опровергали при Сталине. Как разновидность космополитизма. А последние открытия археологов – как раз «постсоветские» – свидетельствуют о самом активном участии скандинавов в формировании древнейшей Руси.
Может быть, коллеги филологи знакомы с какими-то сверхновейшими работами Новгородской, Смоленской или Староладожской экспедиций? И точно – заявление-то не голословное, а подкреплено ссылкой, как и положено в научной литературе. Знаете на что? На газетную статью. Причем в газете, которая активно рекламирует в качестве «историков» то Олега Платонова, то Юрия Петухова.
И сразу же вслед за «мифом» о варягах – еще одно заявление, уже не патриотическое, а как раз наоборот: «В действительности монголы опережали русские племена – и не только в военных технологиях, но и в области администрации и финансов. Монгольское владычество способствовало становлению на Руси новой (монархической) государственности». Тут уж просто: хоть стой, хоть падай. Почему опережали? И до Батыя какая была государственность у Рюриковичей? Неужто либеральная?
Это, Петька, наука имагология, «когда элемент понимается как общее представление». Или как отсутствие такового.
Заинтригованный, открываю последний материал сборника. Там монгольская тема продолжается. «В принципе, нет кардинального различия между империей Батыя и его потомков… и, скажем, империей Карла Великого» (281). Вообще-то, об особенностях кочевых империй написаны толстые монографии. Филологи не обязаны ими интересоваться, но тогда не надо и публиковать размашистых обобщений на сей предмет. Дальше. «Идея социализма-коммунизма (именно так, через черточку, будто бы одно и то же) и определенные опыты практического ее осуществления характерны для всей истории человечества, начиная с древнейших цивилизаций Европы, Азии, Африки и Америки» (299). Ну, ладно бы, сослались на первобытный коммунизм как «определенный опыт практического осуществления», хотя какая была на сей предмет «идея» у охотников на мамонта, науке неизвестно. Так ведь нет – «начиная с древнейших цивилизаций», характеризовавшихся вообще-то крайними формами социального неравенства. Причем «древнейшие» – все сразу, как предписывает имагология. И опять же ссылка. Нет, не на газету. Намного солиднее. «Это убедительно, с опорой на многочисленные и многообразные исторические факты, показано в труде Игоря Шафаревича» (316). Ура. Эксперт по всем цивилизациям сразу - Игорь Шафаревич – принял в компартию фараона Хеопса, Саргона Аккадского и Агамемнона.
Ну, и главное, уже не про шумеров, а про Россию. «…В России существовал своего рода единый «инородный» стержень, пронизывающий власть (в самом широком смысле этого слова) сверху донизу – от членов ЦК партии Ленина до командиров пулеметных отделений». И рекомендация: «…Нет сомнения, что громадная роль и иностранцев, и евреев в русской революции ещё ждет тщательного и основательного изучения» (292). Понимаете? Изучения только ждет. Но сомнения уже нет.
Таким юмором пересыпана вся книга. «Революция устранила само название «Россия» с карты мира» (64). Интересно, а как же она называлась, наша бедная безымянная страна, после революции? Не помните? Подсказываю: «Российская Советская…». Или вот ученая сноска: «Термин «Нерусь» взят мною у философа Ивана Ильина» (75). Повторяю, если кто не расслышал: термин «Нерусь». Вообще-то, коричневые в разных странах изобрели много оскорбительных кличек для людей неправильной национальности, но я и не подозревал, что это философские термины. Век живи – век учись. Ещё: «Спор славянофилов и западников в ХIХ столетии ушел в прошлое и сменился в ХХ в. революционными течениями, в том числе марксизмом-ленинизмом, исламским фундаментализмом и др.» (206). «Спор сменился течениями». И главное, никого не насторожило, что «революционный» и «фундаментализм» как-то плохо сочетаются. А вот прямо по специальности, о литературе. «…Лидия Чарская, несмотря на всю ее популярность, была также вытеснена такими «высококультурными» (в уничижительных кавычках) законодателями детской литературы, как Чуковский» (139). Действительно – что такое Чуковский по сравнению с Лидией Чарской?
Видишь, вроде бы, поставлен интересный вопрос: об особенностях женского литературного творчества. Если бы удалось достоверно установить его отличия от мужского… Но для этого нужна исследовательская методика, сродни той, которую разработал Юрий Евгеньевич Березкин для американского фольклора. А тут вместо методики – случайный подбор произведений, который венчается, с позволения сказать, выводом: «такое понимание «женской прозы» высвобождает возможный модус ее бытия: через «конституирование… чистой возможности среди чистых возможностей». В литературном произведении восхождение к «некоему в чистом смысле возможному ego (автора, героя, читателя – А.Б.), к одной из чистых возможностей… фактического ego» происходит именно через актуализацию самых разных переживаний, обретающих статус эстетических и претворяющих ментальную данность в идеальную…» (153). Больше не могу. Филология – это, между прочим, еще и наука о языке.
Конечно, не все работы, включенные в издание Института Горького, таковы. Я обнаружил, по крайней мере, две статьи – Петра Васильевича Палиевского о Маргарет Митчелл и Феликса Феодосьевича Кузнецова о Шолохове – не уполномочен их оценивать как специалист, но как читатель отмечаю, что поставлены конкретные проблемы, они основательно разобраны, сделаны выводы, и все это изложено по-человечески, без «ментальных данностей». р>
Но общего впечатления от книги – какой-то мистификации, панк-шоу в академической упаковке – эти статьи не меняют. А потом скажут, что нужно давать больше бюджетных средств на академическую науку. На всю сразу, не различая биохимиков, разрабатывающих новые вакцины, и специалистов по «имагологии Неруси».
Взять, что ли, и мне написать для следующего сборника статью об общих тенденциях литературного процесса: что нет кардинального различия между поэзией Антон Палыча Маяковского и Льва Николаевича Тютчева.
3 января 2008
Рецензия озвучена И. Смирновым в программе «Поверх барьеров» радио «Свобода» [
Оригинал статьи]
По этой теме читайте также