Книга Юрия Галактионова «Отечественная историография германского фашизма» вышла в издательстве «Кузбассвузиздат». Представляет ли историография интерес для широкой публики? Например, у режиссеров часто возникает искушение вынести на сцену свою внутреннюю кухню, получается так называемый «театр в театре», профессионалы опознают и живо обсуждают, а обычный зритель просто не понимает, зачем пришел. Подходящее сравнение?

Историографическую, источниковедческую литературу, публикации источников я стараюсь не освещать. Но с монографией Юрия Владимировича Галактионова ситуация особая. Историческую кухню тут при всем желании не отделить от политической, соответственно, тихую академическую жизнь от той истории, которая совершалась на полях сражений, и сюжеты ее не утратили болезненной актуальности, «фашизм часто называют феноменом ХХ века, но теперь уже совершенно очевидно, что он успешно перешагнет и рубеж XXI столетия» (3). Это такой феномен, в столкновении с которым государство, партия, отдельный человек очень ясно выражает себя.

Итак, тема монографии — как воспринимали в нашей стране «германский фашизм, иначе говоря, национал-социализм или нацизм» (5) с начала 20-х годов, когда стала поступать первая отрывочная информация о формировании какой-то новой агрессивной политической силы, и не поймешь, что это, то ли «черный большевизм», то ли «особая белая гвардия», то ли вообще «орудие в руках аграриев» (занятные эти первые отзывы) — ну, и до 90-х годов прошлого века. Соответственно, герои книги — это, конечно, ученые: академики Е.С. Варга и А.М. Деборин, профессор А.С. Ерусалимский, кстати, и Дьердь Лукач, да, тот самый, всемирно известный венгерский философ, который, оказывается, докторскую защищал в Институте философии Академии наук СССР в 1942 году как Георг Осипович Лукач, и тогда же написал работу «Борьба гуманизма и варварства», напечатанную Госиздатом Узбекской ССР и до сих пор не утратившую актуальности (150). Но точно такими же героями историографии надо признать и политиков: И.В. Сталина, Л.Д. Троцкого, К.Б. Радека, В.М. Молотова. И не создается такого впечатления, что ученые и партийные были как-то разведены: первые делали умные выводы из исследований, а вторые провозглашали лозунги. Вот Николай Иванович Бухарин, «вклад которого… до сих пор по-настоящему не оценен». Он еще в первой половине 20-х годов разглядел «глубочайший корень фашизма… в том, что… европейская буржуазия не в состоянии управлять хозяйственной жизнью страны на таких началах, которые соответствуют нормальному ходу капиталистического развития» (14) и, с другой стороны, его же мысль, что фашисты «усвоили и применяют опыт русской революции», а конкретно тактику «русского большевизма». Николай Леонидович Мещеряков называл фашизм «тенью коммунизма» (17). С уточнением: «черной тенью». Как видите, очень многое из того, что нам в начале 90-х подадут как сенсационный перевод с английского — это было хорошо забытое старое.

К сожалению, живую и плодотворную работу мысли в конце 20-х годов похоронила под собой концепция «социал-фашизма» (45). Напомню радиослушателям, что «социал-фашистами» обозвали социал-демократов, якобы между ними и Гитлером нет принципиальной разницы, и именно в тот момент, когда Гитлер рвался к власти, коммунисты обрушились на социал-демократию по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись!» (37). Свои отвечали той же монетой, вот соображения Карла Каутского и других видных социал-демократов, что это коммунисты — братья фашистов, и даже хуже (15, 44). Как комментировал со стороны их склоку Лев Давыдович Троцкий, «от Гитлера не требовалось политического гения. Стратегия врагов с избытком возмещала прорехи его собственной стратегии» (62). Тогда теорию пришлось пересматривать в направлении Народных Фронтов, но только Германия была уже поглощена «коричневой тенью».

На самом деле, навешивать на противника оскорбительные ярлыки — любимое занятие политиков во все времена. Борьба за власть и не предполагает объективности. Беда, если газетные ярлыки принимаются наукой в качестве концепций, и под них подстраивают исследования. Наука перестает выполнять свою функцию — поставлять реальное знание (тем же политикам). Это показано в книге. Другой ее урок — то, что левых всегда губил, и губит до сих пор упертый догматизм. Я открываю энциклопедический словарь, вышедший при Брежневе. Фашизм там — «террористическая диктатура наиболее реакционных кругов империалистической буржуазии». В этом определении (восходящим к Коминтерну (63), конечно, есть рациональное начало, потому что фашизм — «превентивная контрреволюция» (73), но, будучи порождена капитализмом, она обретает самостоятельную жизнь по собственным законам, смотри «Гибель богов» Л. Висконти. Советская наука этой очевидной реальности так и не смогла разглядеть.

В книге воспроизводятся заявления В.М. Молотова 1939 г. — что Германия «стремится к миру», а вести войну «за уничтожение гитлеризма» «не только бессмысленно, но и преступно» (132). Галактионов назвал это «абберацией общественного сознания» (134). Когда Советский Союз под сталинским руководством вдруг отказался от «боевого антифашизма» — согласитесь, надо было уметь прямо перед войной так деморализовать, идейно дезориентировать собственную армию и народ. О совести, справедливости и прочих этических категория даже не говорю, только о здравом смысле.

А книга профессора Галактионова написана, как правило, объективно по отношению к политике и к науке. Да, такие-то темы и подходы были у нас табуированы, идеологические догмы мешали, тон полемики с иностранными коллегами был недопустимо резок — но коллеги-то, я цитирую, «отвечали примерно тем же, считая марксистскую историографию… ущербной и вообще не стоящей внимания» (213), а «конкретные результаты, достигнутые отечественными учеными за почти 80 лет <…>, вполне сопоставимы с результатами исследований западных ученых» (237). И из последней главы, посвященной переоценке ценностей в начале 90-х, в общем, не очень понятно, какое именно «новое понимание фашизма» оказалось лучше старого. Разнообразие тем, открытие архивов — да, замечательно, но теоретически мы обогатились в основном «теорией тоталитаризма». Та же пропаганда, вид сбоку.

На самом деле, было еще одно совершенно самостоятельное междисциплинарное направление в исследовании фашизма, которое у нас не развивалось, и пришло с Запада в последние годы. Но это отдельная тема, к которой можно будет вернуться, ведь «Историография фашизма» — открытая книга, в том смысле, что сюжеты ее продолжаются, как в жизни, так и в науке, даже согласованного определения предмета (что такое фашизм?) до сих пор не выработано. Мне обещали передать монографию, в которой представлен взгляд на ту же проблему с другой стороны — со стороны немецких ученых. Тоже, кстати, кемеровское издание. Надеюсь, что «внутренняя кухня» историков не слишком утомила уважаемых радиослушателей. И мы в нее еще при случае заглянем.