О терминах «повстанческое движение» и «бандитизм» Научная значимость и задачи исследования

Трагические события, происходящие с 90-х годов прошлого века на Северном Кавказе, как справедливо заметил академик Н.Н. Покровский, «разительный пример мести истории за многолетнее пренебрежение ею». Современное общество, его руководители, которым, по словам ученого, было «положено знать» историю Кавказа «хотя бы не хуже А.П. Ермолова», изучали и знали ее «отчаянно плохо» [1].

Теперь, кажется, уже пришло осознание того, что невозможно ни понять, ни разрешить проблемы Чечни (которые являются российскими) без глубокого и пристального исследования всей истории народов Северного Кавказа. Об этом свидетельствует тот факт, что за последнее десятилетие о Чечне сказано и написано, вероятно, больше, чем за всю предыдущую чеченскую историю. Тем не менее, история эта изучена все еще «крайне слабо», что констатировали и участники недавней научной конференции по проблемам Чечни [2].

Один из таких слабо изученных периодов, который, как никакой другой, созвучен сегодняшнему, - период заключительного этапа «большой» гражданской войны на Северном Кавказе. Начинается он с марта 1920 г., когда армия А.И. Деникина оставила Северный Кавказ, и заканчивается осенью (август-октябрь) 1925 г., временем проведения войсками Красной Армии операции «по разоружению горских автономий и изъятию бандитского элемента». На протяжении этого времени Северный Кавказ оставался ареной ожесточенной борьбы, которая в отечественной историографии 20-х годов получила название «политический бандитизм», или просто «бандитизм». Наряду и наравне с этим термином те, кто писал о «бандитизме» (они, как правило, были и участниками, и историками событий) употребляли термины «повстанчество», «бело-зеленое движение», «крестьянские или кулацко-крестьянские восстания». Иногда авторы различали эти понятия, но различие было столь несущественно, что в одной и той же статье все эти названия сводились к одному, чаще всего к словам «повстанчество» или «бандитизм», причем последнее было предпочтительнее.

Военно-научное общество, созданное в октябре 1920 года при Академии Генерального штаба для изучения опыта классовой борьбы, сведения о Кронштадском мятеже, о сибирском, белорусском, украинском бандитизме, о северо-кавказском повстанческом движении, об антоновщине, басмачестве помещало в своем печатном органе под общей рубрикой «Банди-тизм на территории РСФСР» [3].

У авторов 20х годов, занимавшихся этой проблемой, не возникало сомнений в том, что «бандитизм» был продолжением гражданской войны (хотя имел свои особенности), в отличие от нее его называли «малой» гражданской войной, одним из этапов войны «большой». Они объединяли этим термином все виды и формы антисоветских вооруженный выступлений.

Это была и ленинская точка зрения. Выступая на X съезде РКП(б) 8 марта 1921 г., В.И. Ленин говорил: «…мы оказываемся втянутыми в новую форму войны, в новый вид ее, который можно определить словом «бандитизм» [4].

Авторы из враждебного советской власти лагеря постоянно подчеркивали социальную неоднородность этого сложнейшего движения, прокатившегося по России в 20-е годы. Один из организаторов и руководителей «зеленых» на Северном Кавказе Н.В. Воронович четко видел в повстанчестве три течения: подлинных «зеленых» – местных крестьян и казаков; /2/ «махровых» – людей пришлых на Северный Кавказ и руководимых врангелевцами; бандитов – отряды из красноармейцев-дезертиров и деклассированных элементов. Воронович справедливо отмечал, что «…большевики соединяют в своей прессе, сводках и официальных сообщениях подлинных «зеленых» с «махровыми» и бандитами, называя их всех «бело-зеленые банды» [5]. Сам Воронович все три категории объединял термином «зеленые» или «повстанцы». Таким образом, «тенденция объединять все контрреволюционные выступления единым термином» возникла не в 60-е годы, как утверждается в недавно опубликованной монографии [6], а в 20-е годы, а то, что эта тенденция «сохранялась и в 70-е» – неоспоримый факт.

Широкую распространенность термина «бандитизм» в 20-е годы можно объяснить не только негативным отношением большевиков ко всем силам, выступавшим против них – в то время в это слово вкладывали иной, нежели сегодня, смысл. «Слово бандитизм, бандит, - писал командир Красной Армии и историк Н.Е. Какурин, - не русское, но великолепно передает сущность этого явления; оно является испорченным французским словом ваппу, что означает изгнанник (по древнерусскому изгой), т.е. человек, в силу тех или иных причин отколовшийся от известного социального слоя». Бандиты, по словам Н.Е. Какурина, - «беспокойный и частично бездомный элемент», - становились «основными кадрами бандитских образований, их вожаками», а «местные паразитические элементы охотно пополняли эти «образования» [7].

Единая четкая трактовка термина «бандитизм» в отечественной историографии отсутствует до сих пор, что свидетельствует и о сложности этого явления, и о его своеобразии, и о недостаточной изученности проблемы. Энциклопедия 1930 г. считает «политический бандитизм… продуктом обострения классовой борьбы, достигающей степени гражданской войны», «формой вооруженной политической борьбы». В определении подчеркивается, что эта форма «зачаточная», «неорганизованная», что «бандитизм» - результат «вырождения определенных политических движений». Авторы статьи отказались от включения «крестьянских движений антисоветского типа» в понятие на том основании, что в них «струя бандитизма носит отчасти политический, отчасти уголовный характер».

Другими основаниями для выделения крестьянских движений /3/ из понятия «бандитизм» называются их стихийность, неустойчивость, масштабность. А «политический бандитизм» – это «узкое, немассовое движение контрреволюционного типа», движущими силами которого являются «деклассированные, анархо-кулацкие, буржуазно-белогвардейские элементы», для которых бандитизм становится «своего рода профессией», почему он носит «более устойчивый характер, чем широкие стихийные движения крестьянства». Политические лозунги – лишь прикрытие для него [8].

Совершенно очевидно, что такое определение не отличается ни четкостью, ни убедительностью: стихийность, широкий размах, устойчивость, сочетание уголовного и политического «бандитизма», присутствие «деклассированных, анархо-кулацких и буржуазно-белогвардейских элементов» – все это было характерно как для движения крестьян, так и для других антисоветских выступлений.

В работах историков 60х, 70х, 80х годов, которые получили возможность вернуться к изучению проблемы повстанчества после фактического запрета на нее в 30е- начале 50х годов, «политический бандитизм», как и прежде, отождествляется с понятиями «бело-зеленое движение», «кулацкие мятежи», «повстанческое движение» [9]. Его считают второй, менее организованной формой повстанческого движения (первой, по мнению одного историка, являются контрреволюционные мятежи) [10].

Авторы «Истории гражданской войны СССР» и «Истории КПСС» понимают под «политическим бандитизмом» контрреволюционные мятежи, подготовленные империалистами Англии, Франции, США, партиями меньшевиков и эсеров» [11]; энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР» видит в нем одну из наиболее острых форм проявления мелкобуржуазной контрреволюции, которая выражалась в организации вооруженных банд для срыва гражданских и военных мероприятий советского правительства, дезорганизации тыла Красной Армии [12].

«Политический бандитизм» определяют как «попытку кулацких и помещичьих верхов восстановить свое господствующее положение в станичном землепользовании» [13], как одну из распространенных форм борьбы свергнутых эксплуататорских классов против нового строя [14]. Монография, /4/ рассматривающая теоретические вопросы истории контрреволюции, эту форму борьбы не определяет никак [15].

Совершенно очевидно, что термин «бандитизм» далеко не самый удачный, вернее совсем неудачный для обозначения сложного социального движения, вспыхнувшего на территории России в конце гражданской войны и продолжавшегося на ее окраинах еще и в 30-е годы.

Он несет в себе однозначно негативную оценку всех сил, участвовавших в этой «малой» гражданской войне, уравнивает их, чем значительно упрощает сущность явления.

Неправомерно называть бандитами, т.е. ворами, дерзкими мошенниками, вооруженными грабителями, объединенными в банды или шайки, т.е. в преступные сообщества с целью ограбления или убийства – невозможно назвать бандитами крестьян, восстающих против советской власти с требованиями отмены продразверстки, свободы торговли, снижения налогов; казаков, выступивших с оружием в руках против выселения их из их станиц; горскую бедноту, укрывавшую в силу горского гостеприимства руководителей повстанцев в своих аулах.

Стремление отказаться от этого термина (что характерно для авторов работ последнего времени) [16] вполне объяснимо и правомерно. Его заменяют понятиями «белогвардейско-эсеровско-кулацкая контрреволюция», «антигосударственные, антисоветские и антибольшевистские выступления, восстания и мятежи как рецидивы гражданской войны в Советской Рос-сии» и пр.

Трудно согласиться в последнем определении со словами «рецидивы гражданской войны». Рецидив – повторение какого-либо явления после кажущегося его исчезновения. Но повстанчество, в частности на Северном Кавказе, возникло еще до окончания гражданской войны, летом 1920 г., когда война ни-куда не исчезала, она шла, повстанчество было ее продолжением, новым видом войны с присущими ему специфическими особенностями, одним из ее этапов.

Не совсем удачен и термин «повстанчество». «Повстанец», по определению словаря С.И. Ожегова, - участник восстания. «Повстать (повставать)», считает В.И. Даль, значит «встать поголовно». Но движение, обозначенное этим термином, не сводилось только к восстаниям и было далеко не «поголовным», как будет показано в дальнейшем. /5/

Тем не менее, осознавая несовершенство обоих терминов для определения «малой» гражданской войны, мы не в праве отказаться от них или как-то их «переименовывать», поскольку они стали историей. В данной работе используется и термин «бандитизм» для обозначения бандитизма уголовного, и «повстанчество», под которым подразумеваются все вооруженные выступления, направленные против советской власти.

Изучение истории повстанческого движения на материале такого обширного и своеобразного региона, как Северный Кавказ, представляет большой познавательный и научный интерес. Понятие «Северный Кавказ» в 1920 г. включало в себя территорию современных Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев, Дагестанскую, Кабардино-Балкарскую, Северо-Осетинскую, Чеченскую, Ингушскую автономные республики. До революции здесь располагались Донская, Кубанская, Терская казачьи области, Дагестанская область, Ставропольская и Черноморская губернии.

После Октябрьской революции в связи с советским национально-государственным строительством административно-территориальное деление на Северном Кавказе, особенно в его национальных районах, неоднократно менялось. На протяжении рассматриваемого в работе периода (1920-1925 гг.) изменения, в основном, сводились к следующему:

20 января 1921 г. на территории бывшей Терской и части Кубанской областей была образована Горская АССР, в состав которой вошли: Чеченский, Ингушский (Назрановский), Севе-ро-Осетинский (Владикавказский), Кабардинский, Балкарский, Карачаевский округа и Сунженский округ с казачьим населением. Округа постепенно выделялись из состава ГАССР и преобразовывались в самостоятельные национальные единицы. 7 июня 1924 г. Горская АССР была упразднена, а образовавшиеся к тому времени Балкарская, Чеченская, Северо-Осетинская, Ингушская автономные области, Карачаевский и Сунженский округа вошли в состав образованного 18 февраля 1924 г. Северо-Кавказского края.

На территории бывшей Дагестанской обл. в январе 1921 г. образовалась Дагестанская АССР. Из части бывших Донской, Терской областей, Ставропольской, Астраханской, Царицынской губерний в ноябре 1920 г. образовалась Калмыцкая автономная область, вошедшая в РСФСР. /6/

Исследование проблемы повстанчества позволит понять глубину перелома в жизни населения края, вызванного революцией и гражданской войной, увидеть, как они встряхнули людей, развели их во враждебные, уничтожавшие друг другу лагери. Тема дает возможность выяснить истоки движения, причины его живучести, глубину и размах, этапы и характер, особенности и значение.

Анализ событий, развернувшихся в 1920-1925 гг. на территории Северного Кавказа, позволяет понять особенности социально-экономического развития региона, в котором длительное время сохранялись очаги контрреволюции, которые соседние государства и страны Антанты пытались превратить в плацдарм борьбы против Советской России.

Рассмотрение истории борьбы с «политическим бандитизмом» важно в плане исследования особенностей классовой борьбы в одной из окраин страны, ее форм, методов, приемов и способов организации и сплочения сил противоположных лагерей.

Изучение истории повстанчества и борьбы с ним представляет научный интерес с точки зрения исследования истории советского государственного строительства, истории использования «диктатурой пролетариата» чрезвычайных форм организации государственной власти – ревкомов, процесс их зарождения и развития, формы, структуру, функции, направление, характер их деятельности.

Интерес к этому вопросу усиливается еще и тем, что часть ревкомов действовала в национальных районах, а значит, ра-бота их отмечалась особой спецификой, все еще недостаточно глубоко изученной исторической наукой.

На Северном Кавказе проживало ? всех казаков страны, 3 (из 13) казачьих войска, в том числе самое большое – Донское. Изучение истории повстанчества позволит коснуться казачьей проблемы – одной из важных и актуальных проблем отечественной науки.

Регион на всем протяжении рассматриваемого в работе периода был своеобразной лабораторией, где советская власть осуществляла на практике свою национальную политику. Трудно переоценить значение этого опыта не только для науки, но и для практики национально-государственного строительства в нашей многонациональной стране. /7/

Исследуемая проблема позволяет выявить влияние религии на глубину и размах повстанческого движения в горных районах края, население которых, в основном, исповедывало ислам, установить было ли оно «газаватом» против русских или классовой борьбой, попыткой свергнуть Советы, большевиков и установить прежние порядки.

Проблема повстанческого движения и борьбы с ним давно вышла за рамки России и приобрела международное звучание, так как с ним пришлось столкнуться многим странам, вступавшим на социалистический путь или освобождавшимся от колониальной зависимости. Оно, как справедливо заметил видный военный деятель Р.П. Эйдеман, является «спутником общественных переворотов» [17].

Необходимость изучения намеченной темы вызывается также тем, что пока нет ни одного исследования, специально посвященного изучению всей темы в целом, а имеющиеся работы зарубежных и отечественных историков не дают ее объективного анализа. Они преувеличивают (или преуменьшают) его размах и глубину, искажают движущие силы, считают повстанчество явлением освободительным и даже революционным (или только контрреволюционным), считают восстания против советской власти чисто стихийными, не имеющими связи и влияния со стороны враждебных большевикам партий, эмигрантских центров, зарубежных стран (или, наоборот, преувеличивают роль стран Антанты, Турции, Грузии в поддержке повстанцев края).

Излагая подлинные причины остроты классовой борьбы на Северном Кавказе, исследователи часто игнорируют объективные факторы и все дело сводят к явлениям субъективным, преувеличивают значение имевших место ошибок (некоторые, напротив, стремятся ошибки замалчивать). Антисоветские выступления некоторые историки считают доказательством чуждости идеалов социализма крестьянству, тем более национальному, хотя есть и другая точка зрения. «Социализм оказался глубоко привлекательным для чеченского сознания и даже совместился с ценностями ислама – конечно, речь идет о чеченском понимании идей Маркса и Мухаммеда», - считает американский историк Г. Дерлугьян. Он утверждает, что «значительная часть чеченцев готова была принять советскую власть на идейном уровне». Автор находит союз «чеченских /8/ исламистов и северокавказских большевиков», сложившийся во время гражданской войны, «странным» и выгодным для большевиков: «Чеченские партизаны сыграли, вполне возможно, еще большую роль в победе большевиков, чем «татарские и башкирские отряды» [18].

Некоторые исследователи считают, что после победы над Деникиным большевики «заманили в ловушку» своих бывших союзников обещаниями автономии и «беспощадно подавляли горцев». Другие, напротив, утверждают, что Советская власть принесла казаков «в жертву» горцам, заставив первых тем самым уходить в повстанческие отряды.

Нет среди историков единого мнения и о том, какую роль в повстанческом движении 1920-1925 гг. играла религия. Была ли эта «малая» гражданская война войной религиозной? Английский историк А. Ливен считает, что до 1921 г. (с 1829 г.) «Чеченские войны и восстания против русских были также религиозными войнами («газаватами»), проходившими под знамением ислама и под руководством членов ордена Накшбандийя» [19].

Избранная тема представляет интерес и в связи с тем, что помогает проверить мнение (особенно упрочившееся в последнее врем) о том, что «вся чеченская история нового времени и практически вся история, известная из письменных источников..., - это история борьбы с Россией» [20].

Предлагаемая читателям монография ставит своей целью воссоздать, насколько это позволяют имеющаяся литература и источники, картину повстанческого движения на Северном Кавказе на протяжении 1920-1925 гг. Для ее достижения пред-полагается решить следующие задачи:

1. Выяснить причины возникновения и живучести повстанчества в регионе;

2. Определить численность повстанческих сил;

3. Охарактеризовать социальный состав повстанцев, их программы и цели;

4. Дать периодизацию повстанческого движения; выявить причины его «взлетов и падений».

5. Показать связь повстанчества Северного Кавказа с зарубежными государствами и эмигрантскими центрами;

6. Дать краткую характеристику действий повстанцев;

7. Показать роль Красной Армии в борьбе с повстанческим движением, ее взаимоотношения с населением региона;

8. Выяснить роль местных органов, населения в «изживании» и «искоренении» повстанчества.