О ткуда взялась дата Дня народного единства — 4 ноября, вызвавшая недоумение у историков? Книга «День народного единства. Биография праздника» посвящена драматичным событиям российской истории XVII века и исследует, как в борьбе за независимость Русского государства зарождалось общенациональное общественное движение.

Здесь не только выходные данные немножко разошлись с законами природы, но и заглавие с содержанием. Перефразируя мой любимый анекдот о партийности общественных наук: «Милок, этот праздник кто придумал: учёные али партейные?» — «Партейные!».

Ученые бы так не запутались в арифметике при переводе дат с юлианских в григорианские. Что до нашей книги, то она отчетливо подразделяется на партийно-политическую декорацию — и основное ученое содержание. Четыре больших очерка о Смутном времени, подготовленные серьезными специалистами на основе новейших архивных материалов Вячеслав Николаевич Козляков и Юрий Моисеевич Эскин ранее уже были героями материалов РС.

Предупреждая упреки в непатриотичном отношении к официальным датам, повторяю то, что уже не раз говорил. Ополчение К. Минина и Д. Пожарского было настоящим освободительным движением. Сама идея отметить их победу над королем Сигизмундом красным днем календаря не вызывает возражений. Вопрос в другом — как это было сделано. Именно так, что у людей создается впечатление: единственный смысл нового праздника — чем-нибудь на скорую руку заменить 7 ноября. Вместо единения опять разделение на белых и красных, на «элиту» и «население».

В политическом декоре новой книги всё это отражено. Вот вступительная статья. Социальных причин Смуты как бы и вовсе не было, внутренние проблемы вынесены вовне, в «геополитику» («какая из стран станет великой державой Восточной Европы… Минин и Пожарский лишили этого шанса Польшу» (3), в пресловутый национальный вопрос с «религиозно-духовной подоплекой». Конечно, это катастрофический деграданс по сравнению хотя бы с тем, как трактовалось Смутное время, например, в сборнике «История Отечества», который Политиздат выпустил под конец Советской власти массовым, стотысячным тиражом (История Отечества: люди, идеи, решения. М. Политиздат, 1991). Официальная линия, изогнувшись, возвращается к чему-то более раннему… К чему? Да в самой же книге и написано, к чему. Только не в политической, а в ученой ее части.

Удивительно, как эта ученая часть буквально по пунктам опровергает политическую. Начиная с «биографии праздника». Вступительная статья: «датой освобождения столицы традиционно считается 22 октября (4 ноября по новому стилю)» (6). Для лучшего запоминания дата еще на обложку вынесена. Но внутри книги события осени 1612 разбираются дважды разными авторами: капитуляция королевского гарнизона может быть датирована 27-ым (182), в крайнем случае, 26-ым октября (70), при этом — цитирую — «для перевода даты ХУ11 в. на новый стиль нужно прибавлять 10 дней», а не 13, как после реформы 1918 года, потому что «за столетие накапливалась хронологическая погрешность примерно в одни сутки» (70).

Далее.

Современная политика, опрокинутая в прошлое, норовит свести сюжеты Смутного времени к противостоянию «наших» с иностранцами: поляками, шведами, литовцами. А ученые уточняют: для Второго Ополчения — того, которое возглавили Минин и Пожарский — предпочтительным кандидатом в цари был — кто? «Первым делом в Ярославле определились, что будут поддерживать кандидатуру шведского принца Карла-Филиппа на русский престол» (54). Цитата из письма князя Пожарского: «От немецких людей православной… вере порухи и православным христианам разоренья нет, и живут в Новгороде все православные христиане безо всякие скорби… А свийского короля Арцы-Карла не стало…, а другой его сын Карлус Филип будет в Новгород на государство вскоре» (167). Позднее, уже на избирательном Соборе, «позиция Пожарского, возможно, была такой: молодой, не связанный с разными местными группировками и принявший православие принц предпочтительнее ставленника одной из боярских групп… Информаторы Делагарди сообщали: Дмитрий Михайлович на Соборе говорил, что лучше не выбирать никого из своих, ибо с ними за последние десятилетия «не было никакого счастья и удачи» (186).

Подвиг Ивана Сусанина, воспетый Глинкой, — подтверждается, вопреки сомнениям некоторых крупных историков 19-го века. Только злоумышленники, скорее всего, были не поляки, а казаки, хоть и «черкаские», то есть с Украины (75). Смотри очерк Вячеслава Козлякова о Земских ополчениях.

«Кажется, впервые за долгие годы разговор об уроках Смуты утратил свою конъюнктурность и политизированность» (346) — так представлена нынешняя общественная ситуация в самом конце книге, в послесловии «Уроки Смуты». Но перелистав страницы чуть-чуть назад, обнаружим превосходный очерк Василия Александровича Токарева о том, как эпоха Минина и Пожарского воспринималась при Сталине. Всё уже было, господа. Именно в 1936 — 1938 годах «кардинально изменилась историографическая ситуация» (331), социальное подменяли национальным, чтобы главным действующим лицом Смутного времени был не крестьянин, бежавший в казаки от крепостной неволи, а иностранный враг со своими «коварными планами» и «происками».

Возвращается ветер на круги…

Дабы не заканчивать на такой ноте, подрывающей веру в прогресс, отметим: историческая часть книги стала достойным памятником людям, которых есть, за что уважать, вне зависимости от политических игр вокруг. Людям «чести во время бесчестное», «гуманным во время жестокое» (273). Это характеристика князя Пожарского из очерка Юрия Эскина, а очерк называется на старинный манер: «Опыт жизнеописания боярина князя Козьмы — Дмитрия Михайловича Пожарского». Да, они с Мининым получаются еще и тезки, «в найденной в 1999 г. духовной грамоте князя он сам пишет «Се яз, раб Божий многогрешный боярин князь Козьма, прозвище князь Дмитрий Михайлович Пожарский…» (121). Князь предстает перед нами не просто благородным воином — как он защищал от расправы пленных! — но человеком, хорошо образованным. К 10 годам он уже бегло писал (125). Когда подрос, расписывался при получении оклада за восьмерых сослуживцев, неграмотных аристократов (130). А в политике Пожарский умел соединить твердые принципы — и широкий кругозор.

Многим, наверное, будет интересно знать о его роли в истории, точнее, предыстории театра. «При княжьем дворе находили приют первые русские актеры — скоморохи». Вряд ли мы сможем воспроизвести их представления, что поделаешь — сценическое искусство эфемерно, но в архиве сохранилась челобитная. Один из скоморохов князя Пожарского, по имени Федька Степанов сын Чечотка обвиняет «приказного» Крюкова в том, что тот незаконно изъял у него 20 рублей (255). Огромная по тем временам сумма. Породистый конь обошелся самому князю в 12 рублей (130). Так что театральные деятели под княжеским покровительством жили совсем неплохо.

Профессор Кобрин Владимир Борисович назвал Смуту «временем упущенных возможностей». Наверное, последнее из этих печальных упущений — то, что случилось с победителями после победы 1612 года. Я цитирую «Опыт жизнеописания князя Пожарского»: «новые люди сформировали правительство… родственники матери Михаила Федоровича и члены «проромановского» круга. И героям ополчения было указано на их место — нет, далеко не позорное, не опальное, а именно «свое» — точно определенное «по старине», по восстановленным иерархическим нормам…» (193). И важное уточнение: «собственно, за возвращение этой… «старины» герои ополчения и боролись» (190).