Коллективная монография «Древняя Русь: очерки политического и социального строя» посвящена политико-административному делению Древнерусского государства и русских княжеств IX-XIII веков, социальному составу и функциям древнерусского веча, отношениям боярства и князей, древнерусской децимальной системе, представленной институтами десятских и сотских, в IX-XV веков.

В книге есть интересная глава «Боярские “карьеры” и “генеалогии”» (218), где автор Петр Сергеевич Стефанович пытается восстановить, насколько это возможно, родословные бояр X — XII веков. И это, скажем прямо, зыбкая и непрочная материя. Нам даны конкретные персонажи в источниках, такой-то сделал то-то, они могут состоять в родстве или вообще быть идентичны, то есть одного и того же человека разные летописцы назвали по-разному. Напомню, что фамилий тогда не было. И наши современные выводы часто основаны на совпадении имен (которое могло быть случайным) или на их созвучии. Например, известный киевский боярин Ян или Янь Вышатич — это Иван, Иоанн или сокращенный вариант какого-то совсем другого имени? (232). В общем, на основании таких документов вы сегодня у нотариуса наследство не оформите.

Тем не менее, общий оптимистичный вывод о том, что со временем мы узнаем о прошлом всё больше и больше, всё-таки справедлив. Достаточно указать на пресловутый «норманнский вопрос», так долго будораживший общественное мнение. Археологическими раскопками последних десятилетий он практически решен, во всяком случае, в той формулировке, которая давала повод для политических спекуляций. И если где-то ещё продолжается «борьба с норманизмом» за нашего славянского Рюрика, который прискакал по морю из Трипольской культуры с Велесовой книгой в зубах, то это вопрос уже не к науке, а к конкретным спекулянтам.

А к науке, представленной в конкретной книге издательства «Индрик», вопросы другие. По жанру это скорее всё-таки не коллективная монография, а сборник. Он состоит из четырех исследовательских работ, Антона Анатольевича Горского о понятиях «земля» и «волость» в древнерусских источниках; Павла Владимировича Лукина о том, что представляло собою вече; далее работа об аристократии П.С. Стефановича, на которую мы уже ссылались, она называется «Князь и бояре: клятва верности и право отъезда», и, наконец, самый большой по объёму очерк, скорее небольшая монография о так называемой «децимальной системе» - «Десятские и сотские Древней Руси». Автор, Владимир Андреевич Кучкин ближе всего подходит к современности, до начала ХYI века, то есть это уже не Киевская Русь, а ее непосредственное продолжение, Русь Московская.

Сама преемственность государственной традиции, кстати, хорошо показана в очерке Горского: «землёй» наши предки называли «государство в целом», «волостями – его составные части», которыми управляли зависимые князья, и если крупные «волости» начинают именоваться «землями», это говорит о «приобретении статуса независимого государства», то есть о той самой раздробленности, которую мы все изучали в школе. Только автор очерка склонен относить распад единого Древнерусского государства к ХII веку, а не ко второй половине ХI-го. Как вы можете заметить, направление работ скорее историко–филологическое. Очерк П.В. Лукина «Вече: социальный состав» представляет интерес в контексте споров о русской демократии, была ли она «суверенно» – исконной, но позднее задавленной самодержавием, или её вообще не было, а вся наша история тонет во мраке тоталитарного режима. Так вот, разобраться в этом всерьез, с точки зрения строгой науки, а не политконъюнктуры, очень трудно, потому что, как показывает автор, для Средневековья «характерна терминологическая лабильность». То есть: то, что мы воспринимаем как термин, в древнерусских источниках может иметь то одно, то другое, то третье значение, в зависимости от ситуации. Ближе к художественной словесности. И если удалось один раз установить более-менее точное значение слова, это вовсе не значит, что следующий раз, когда вы с ним столкнетесь в летописи, оно будет значить то же самое. С Лукиным трудно не согласиться, когда он выступает против «терминологического фетишизма». «Отталкиваясь от совершенно правильной идеи о необходимости тщательной фиксации встречающихся в источниках понятий, некоторые ученые подменяют исследование социальной реальности… терминологическим анализом… Сначала каким-либо понятиям («вече», «совет», «кияне», «люди» и т.д.) в результате выборочного изучения источников предписывается вполне определенное значение, а затем сквозь призму этого будто бы раз и навсегда определенного значения рассматриваются источники» (39). Как это ни печально, в каждом конкретном случае приходится заново разбираться с социально-политическим контекстом. Что автор и пытается проделать, а выводы по поводу «демократии» они, в общих чертах, таковы: «единственным центром политической жизни в Древней Руси был город, и в вечевых собраниях, по-видимому, участвовали почти исключительно различные группы свободных граждан (147). Вывод о том, что весьма активное участие в вече могли принимать не только представители боярско-дружинной знати, купцы, но и ремесленники, остается в силе (145) Основная масса сельских жителей, несвободные жители городов… никакого участия… в вече не принимали» (147).

Добавлю от себя, что статья эта – очередное предостережение против попыток механического перенесения в общественные дисциплины якобы «точных» естественнонаучных методов, в результате чего устанавливаются разнообразные «циклы» развития. А считают при этом непонятно что. Между прочим, в современных текстах словесных ловушек тоже хватает: «интеллигенция», «средний класс», «политический класс» и фантастические отчеты о росте ВВП параллельно падению производства. Призыв к точному определению терминов очень актуален. Чтобы не складывать землекопов с погонными метрами.

Тем большее недоумение вызывает методологическая преамбула: «ставится задача изучения состава участников веча, исходя из тех представлений…, которые существовали в изучаемый период. Такие группы, как «бояре», «дружина», «купцы», «гражане», бесспорно, были в глазах современников реальностью того времени – речь пойдет именно о них, а не о «феодалах», «бюргерах», «патрициате» или «городском плебсе», общественных группах («классах»), хорошо известных многим историкам, но совершенно не знакомых жителям домонгольской Руси» (42). Здесь автор вступает в противоречие с самим собой. Понятия «политическая жизнь» Древняя Русь, извините, тоже не знала, не говоря уже о «терминологическом анализе». Так можно потребовать и от врачей, чтобы они описывали болезни в терминах, понятных пациентам: если деревенская бабка не знает, что такое «холецистит», то у нее и болезни такой быть не может.

Слава богу, на общее содержание статьи этот пассаж не оказал особого влияния, да и в других работах сборника читаем, как положено, например, у П.С. Стефановича «приведение к присяге служилых людей…», когда наследник «нуждался в специальной поддержке правящего класса» (197), у В.А. Кучкина: «крестьяне боролись с духовными и светскими феодалами» (394), «господствующий класс» (423). И т.д.

При этом вопрос о феодальном или каком-то ином общественном строе в Древней Руси остается дискуссионным, и авторы книги избегают решительных вердиктов. Что-то похоже на Западную Европу, что-то нет. Общий настрой по отношению к «демократии» и «самоуправлению» в те времена - скорее скептический. Здесь показателен очерк «Десятские и сотские..». Автор связывает эти должности не с обычаями восточных славян, не с крестьянской общиной, но с «княжеским хозяйством», «где трудились т.н. чёрные люди» (427); с городом «как основным местом княжеского проживания, а отнюдь не с селом» (423). Десятские и сотские (иначе – сотники) – администраторы, они появляются в «раннегосударственном обществе», когда «господствующий класс, представленный князьями и их дружинами… переходит к более надежной, не подверженной большим рискам и более интенсивной эксплуатации собственного населения» (423). «С течением времени децимальная система охватывала всё большую территорию» (425).

Чтобы не заканчивать на печальной ноте. Наряду с «терминологической лабильностью» в средневековых текстах имели место и нормальные ошибки, когда, например, вместо слова «сотник» писец «с устатку и не евши» выводил «скотник» (должность, сами понимаете, несколько менее почетная (407), а вместо сотского «Горяина, Григорьева сына» появлялся «Горяин Григорьев сын скотьской» (392).

Так что современные мастера художественной очепятки, которые пишут вместо «солистка» – «ослистка» – они опираются на древнюю историческую традицию.

По этой теме читайте также: