Дубровский И. Работа подлинного историка // Пушкин. 2008. №1. С.55 – 58.
Однако на фоне восхваления Солонина рецензия Дубровского на книгу Андерсона смотрится относительно прилично. Я ведь практически не шутил, когда в предшествующей части статьи называл Дубровского специалистом. Все-таки в случае с античностью и Средневековьем он хоть в какой-то степени в материале, некоторое представление все же имеет. Имеет его хотя бы потому, что читал научную литературу, на которую достаточно обильно ссылается. Но при переходе к Солонину это самое знание специальных книг заканчивается. Нельзя сказать, что Дубровский совсем обходится без ссылок на источники – вовсе нет. Ссылки присутствуют. В самом начале Дубровский отсылает нас к специальной статье, где написано о метаморфозе подмены аргумента «сделанного дела» «парадоксальным аргументом личной идентичности» (с.55). А незадолго до конца рецензии, в предпоследнем абзаце, можно найти ссылку на Ницше (с.58). И все… Совсем бедно, особенно если учесть, что Солонин свои книжки писал про войну с фашистами. Ницше, напомню, умер задолго до этой войны и вряд ли мог сказать о ней что-то существенное.
А как же, спросит кто-то, специальная военно-историческая литература? В том-то и дело, что на нее в рецензии нет и намека. Максимум – это упоминание Дубровским своего «внимательного чтения» журнала «Техника – молодежи» в школьные годы. На этом базисе автор и пришел к выводу о выдающихся качествах книг «подлинного историка» Солонина. В связи с чем рецензию Дубровского можно после беглого просмотра отправлять в мусорный контейнер, не читая: и так ясно, что из нее заведомо не могло получиться ничего хорошего. Зачем читать, если автор и не пытается прикрыть свою некомпетентность?
Но я рецензию прочел от начала до конца. И если смотреть глобально, то недостатков всего два. Один – это та самая «похвала глупости», возвеличивание автора, который просто принялся не за свое дело. Вероятно, с конструированием самолетов авиационный инженер Солонин справился бы лучше. Как-никак работа по специальности. Но есть и другой недостаток – то, что называется поверхностное изложение. Дубровский пытался описать в рецензии концепцию Солонина, но она, эта концепция, в рецензии фактически отсутствует, точнее представлена в обрывках, без некоторых ключевых идей. Впрочем, по данному пункту обвинения у Дубровского, положа руку на сердце, есть смягчающее обстоятельство. Осветить в небольшой рецензии сразу три книги – задача почти невозможная. А более длинный текст, вероятно, не предусмотрен форматом журнала. У меня, конечно, несколько иные возможности: я могу себе позволить гораздо более объемную статью. Но и в таком варианте за анализ сразу трех книг не возьмусь – боюсь не справиться. Потому выберу путь наименьшего сопротивления: сконцентрируюсь на самой первой работе Солонина («22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война»), основной и общей по отношению к двум другим.
«Вооружений больше». А что толку?
По словам Дубровского, «Марк Солонин показывает пример работы историка» (с.56). Что же это за пример? Оказывается, в книгах Солонина нашли отклик собственные впечатления Дубровского о войне, сформулированные на основе чтения того самого юношеского журнала. Дубровский тогда вывел страшную для себя истину, что «наши танки “устаревших моделей”, на самом деле были новее и лучше немецких». Все сразу понятно: перед нами еще один страдалец от страшной и заразной болезни под названием «суворовщина». Я имею в виду того самого Суворова, который не фельдмаршал, а беглый разведчик, автор бестселлеров о подготовлявшейся Советским Союзом агрессии против Германии. Одним из пунктов «доказательства» служил как раз тезис о превосходстве советских старых танков над новыми образцами немецкой военной техники. Мол, наши танки только на первый взгляд были хуже, а на самом деле для завоевательного подхода в Европу подходили лучше некуда.
С той примерно поры заразная мысль о танках кочует из работы в работу, подрывая слабые организмы авторов. Вот и Дубровский не уберёгся: с кем не бывает? И, как это часто случается с настоящими «суворовцами», вступил в противоречие не только с фактами, но и с самим собой. Совместите две мысли. С одной стороны, Дубровский рассказывает, что, «если судить о боеспособности частей по количеству и качеству боевой техники, таких мощных танковых группировок в нашей стране больше не было до конца войны». Согласитесь: вылитый Суворов! Но с другой стороны, мысль из того же абзаца: «Уже к началу Великой Отечественной войны по техническим характеристикам многих видов вооружений Германия догнала и опередила Советский Союз» (с.56). Так как на самом деле: «догнала и опередила», или «наши танки лучше» и «мы могучи как никогда во время войны»? Хотелось бы что-то одно выбрать и лишнее зачеркнуть. А то совсем непонятно.
А вообще, этот фрагмент поражает не только взаимоисключающими суждениями. Даже не знаю, надо ли его принимать всерьез. Просто ради любопытства: Дубровский правда верит в то, что сильнее всего Красная армия была в 1941 году? Надо думать, что советское командование ближе к 1945 году намеренно ослабляло свою армию, заменяя первоклассные танки «устаревших моделей» танками новых конструкций. Командование в силу природной тупости не догадывалось, как хороши те танки, и оттого пыталось от них по возможности избавиться. Дубровский бы так не поступил. Кстати, немецкий генералитет тоже ни о чем таком не подозревал. Он вообще во многом солидарен с советским. По крайней мере, все – и советские и немецкие военачальники – полагали, как сговорившись, Красную армию – и в том числе ее танковые части – в расцвете могущества в 1945 году. Об этом в мемуарах неоднократно писали и даже не знали, что тут может быть предмет для спора.
Или другая сходная мысль прямо в том же абзаце. Дубровский сильно возражает против догмы, согласно которой Советскому Союзу для подготовки к войне с Германией не хватило времени. У Дубровского на сей счет железный аргумент: Германия, как уже сказано, сначала отставала от СССР, а потом стала догонять и опережать. Поэтому «в действительности время работало против нас» (с.56). Снова приходится умиляться. Если время текло «не в нашу пользу», то как после катастрофы 1941 года мы дожили до победного 1945-го? Необъяснимые вещи творятся порой в истории.
Впрочем, от Дубровского перейдем непосредственно к Солонину. Тем более, что в главном их мысли, как уже сказано, совпадают. Солонин, как и Дубровский, просто не верит, что Советский Союз мог быть не готов к войне или, по крайней мере, был готов к ней хуже Германии. Как говорится, «этого не может быть, потому что этого быть не может». В самом деле: Германия, по Солонину, испытывает проблемы с полезными ископаемыми, «а у Сталина под ногами была вся таблица Менделеева...»[1] «Разумеется, – вещает нам Солонин, – предельно милитаризованная сталинская империя, долгие годы готовившаяся к Большой войне с предельным напряжением всех ресурсов богатейшей страны мира, вооружила и оснастила свою армию как нельзя лучше»[2]. А немцы, что тоже разумеется, ничего подобного сделать не могли. Они, судя по пасторальным зарисовкам Солонина, к войне вроде как и не готовились – ни к «Большой», ни даже поменьше. «Сверхдефицитный на войне алюминий расходовался на производство садовых домиков и приставных лесенок для сбора груш. Производственные мощности немецких заводов были загружены изготовлением патефонов и велосипедов, радиоприемников и легковых автомобилей, фильдеперсовых чулочков и бритвенных лезвий»[3].
А потому все размышления о сильной Германии и слабом СССР, по Солонину, являются обычной фальсификацией. Ведь в действительности, «конечно, никакого “технического превосходства вермахта” не было и в помине». И новая порция столь же «бесспорных» доводов. Во-первых, у СССР «всевозможных вооружений» просто больше. Во-вторых, «разумеется (опять разумеется! – С.Е.), научно-технический уровень не просто “соответствовал лучшим мировым стандартам”, а по целому ряду направлений формировал их». Эти направления даже перечислены: «лучший в мире истребитель-перехватчик (МИГ-3)»; «лучшие в мире авиационные пушки (ВЯ-23)»; «лучшие в мире танки (легкий БТ-7М, средний Т-34, тяжелый КВ)»; первые в мире реактивные установки залпового огня (БМ-13, «катюша»); новейшие артиллерийские системы, радиолокаторы, ротационные кассетные авиабомбы, огнеметные танки и т.д. «Все это – победно заключает Солонин – существовало, и не в чертежах, не в экспериментальных образцах, а было запущено в крупную серию»[4].
Я специально привел ход размышлений Солонина максимально полно, чтобы вы могли их оценить по достоинству. Не правда ли, иногда кажется, что господа наподобие Солонина над нами просто издеваются? Есть некоторое число, так скажем, «историков» (начиная с беглеца Суворова), которым нужно выставить во что бы то ни стало Советский Союз вооруженным до зубов и очень опасным для всех и вся, и эти, условно говоря, «историки» прибегают к одному и тому же набору аргументов. Хоть бы чего новое изобрели! Самое главное, что эта аргументация – совсем не на высоком уровне и давно опровергнута. И, честно говоря, заниматься этим по новой просто скучно. Но другого выхода, похоже нет.
Идем по порядку. Для начала по поводу «предельно милитаризованной сталинской империи». А Германия не была предельно милитаризована? Солонин так увлекся рассказами про «приставные лесенки», что забыл о совершенно элементарных вещах. Секретный «Закон об обороне» от 1935 года, предусматривавший «экономическую подготовку к войне»[5], остался в Германии, должно быть, просто на бумаге. И четырехлетний план от 1936 года, требовавший способности воевать исключительно за счет собственных ресурсов[6], – это, видимо, выдумка «советских фальсификаторов». На самом же деле промышленники, по-видимому, так и не воплотили в жизнь лозунг «Пушки вместо масла!» и сосредоточились на фильдеперсовых чулочках. Ими вермахт и покорил почти всю европейскую часть России. Правда, У.Ширер, классик среди исследователей истории нацистской Германии, сделал исходя из всех мероприятий Гитлера вывод: «Немецкая экономика была мобилизована на нужды войны, промышленники, доходы которых резко подскочили, превратились в винтики военной машины»[7]. Но мы Ширера слушать не будем; ему лишь бы оправдать американскую военщину, в 1945 году завоевывавшую несчастную Германию. Он, как и ему подобные, безбожно врет; один лишь Солонин говорит чистую правду.
Теперь о «таблице Менделеева» на советских просторах. Было такое, не отрицаем. Было и даже до сих пор есть, но никто толком не знает, что с этим богатством делать. Точно по Черномырдину: «Все имеем, а жить не можем». Вот и тогда изобилие ресурсов тоже ничего не гарантировало. Солонин, быть может, где-то слышал, что для превращения полезных ископаемых во что-то дельное нужны заводы и техника, желательно передовых конструкций. И как обстояло с этим в СССР? Плохо обстояло. Солонин, поскольку учился в школе, мог слышать об отсталости дореволюционной России, где основным населением были крестьяне, а в промышленности чем дальше, тем больше господствовал иностранный капитал. И что это была за промышленность? Почетное пятое место по общему объему промышленного производства Россия накануне Первой мировой войны, конечно, занимала – уступала США, Великобритании, Германии, Франции, но шла впереди Японии. Но доля России в суммарной промышленной продукции пяти ведущих держав была немногим выше 4%. По одному этому показателю ясно, что Россия находилась куда ближе к отстающим от нее странам, чем к мировым лидерам. А ведь даже этот результат был достигнут во многом благодаря превосходству в территории и населении. А если взять экономические показатели на душу населения? Тогда и пятого места не получится – будет совсем невзрачная картина, особенно на фоне Германии[8]. Хотя и в те времена у Германии с «таблицей Менделеева» было ненамного лучше. Может быть, не в одной «таблице» дело?
А если еще сравнить последствия военных и революционных потрясений? Кому дороже обошлась Первая мировая война? Германии она, несомненно, влетела в копеечку. Страны Антанты навязали Германии мир по принципу «немец заплатит!»[9] – в смысле полностью оплатит издержки победителей. Если верить оценке Е.В.Тарле, то Германия была обращена «из субъекта, могущего заявить и поддержать силой свою волю, в объект, в пассивное политическое существо»[10]. Но по сравнению с Россией Германия, можно сказать, легко отделалась. России ведь тоже пришлось лишиться территорий и оплачивать чужие издержки – в данном случае германские, по Брест-Литовскому договору[11]. Но не в одних контрибуциях беда. Надеюсь, даже Солонину понятно, что длительная война экономически слабой России обошлась по определению тяжелее, чем Германии. Между прочим, немалая часть российской территории во время войны была оккупирована Германией. А еще этой же Германией была оккупирована часть Франции. И, находясь на французской территории, германское руководство заключало перемирие с Антантой. То есть свою землю в годы Первой мировой Германия, не в пример России, от чужих вторжений все же уберегла. И заодно от разорений тоже.
А что последовало в обеих странах вслед за войной? Правильно: и там, и там случились революции. Только масштабы событий опять же сильно различались. Многолетней гражданской войны, близкой по охвату к российской, да вкупе с интервенцией в Германии, к сведению Солонина, не было. Вот и сравните, какой из стран – СССР или Германии – в 1920-е годы пришлось тяжелее. Напомню, что Россия только к 1927 году достигла довоенного уровня промышленного производства, как уже сказано, отнюдь не выдающегося[12]. Это что ли у Солонина называется «богатейшей страной мира»?
Нет уж, скажем правду: в экономическом смысле положение Германии в 1920-е годы было куда более выгодным, чем СССР. Зря Солонин с этим пытается спорить. И никакое «предельное напряжение всех ресурсов», на которое он так уповает, исправить ситуацию на 100 процентов не могло. Слишком большой была начальная пропасть. Никто не отрицает: индустриализация действительно качественно преобразовала экономику страны. Только преобразование совершалось долго; на уровень мировых лидеров в тяжелой промышленности по абсолютному выпуску (то есть – опять подчеркну – не на душу населения) основных видов продукции СССР вышел только перед самой войной[13]. А до того лишь перманентно сокращал отставание. То есть возможности при всех успехах индустриализации все равно были крайне ограничены. А к войне надо было все время готовиться, и значит, в этой подготовке чем-то жертвовать. Какое решение приняли – всем известно. Сделали акцент на производстве основных видов вооружения, чем, как выяснилось, порадовали Солонина. Солонин, глядя на общее число танков, самолетов, орудий, кричит на всех углах о том, что «Красная армия всех сильней» и должна была такого невзрачного противника, как Германия, громить одной левой. Но… «Вместе с тем в советских вооруженных силах явно недоставало таких важных технических средств, как радио, aвтомобили, инженерное вооружение, механические средства тяги для артиллерии, средства ремонта техники, транспортировки и заправки горючего. А без всего этого огромное количество танков, самолетов и артиллерии становилось небоеспособным»[14].
Вот как оно получается: без должного числа вспомогательной техники танки с самолетами превращаются в груду железа. И как много их бы ни было, сами по себе они мало на что способны. И что толку тогда, что у нас больше «всевозможных вооружений», даже если их намного больше? Впрочем, ладно – забудем про проблемы в организации танковых и авиационных частей, и попробуем вслед за Солониным с Дубровским упиваться общим количеством танков и самолетов. Закрадывается, правда, мысль: как насчет их качества? Те самые «лучшие в мире» КВ, Т-34, МиГ-3, на которые ссылался Солонин, – они ведь только начали поступать в армию. Передовые образцы техники – это, конечно, хорошо, но не они определяли лицо Красной армии в июне 1941 года. И на чьей стороне в таком случае «техническое превосходство»?
Солонин дал исчерпывающий ответ: конечно же, на нашей. И огромное количество старой техники, например среди танков, его, также как и Дубровского, отнюдь не смутило. По данному поводу, правда, активно переживала советская историография, но Солонин точно знает о ее фальсификаторской сущности. Потому дилемму «вот только кто кого имел: Германия имела превосходство в танках, или партийная пропаганда столько лет имела наши мозги?»[15] Солонин уверенно решает не в пользу «партийной пропаганды». Здесь наиболее примечателен алгоритм решения. Солонин берет по четыре разновидности танков с каждой стороны и сравнивает их попарно. Танк Т-26, хуже которого, по словам Солонина, в Красной армии не было, сопоставляется с устаревшим немецким танком Pz-II, Т-34, которому Солонин, наоборот, поет дифирамбы, сравнивается уже с одним из лучших немецких танков Pz-IIIJ и т.д. Во всех четырех парах Солонин отдает преимущество советскому образцу. Потому и все вместе наши танки лучше немецких. Все очень просто.
Честно говоря, не хочется влезать в технические дебри, оспаривать сведения Солонина по каждой из пар танков. Оставим эту информацию на авторской совести. Хотя таковая вряд ли имеется, о чем свидетельствует уже сам метод «сравнительного анализа». Вы не заметили подвоха?
Положим, наши танки лучше каждый в своей «весовой категории». Но как быть с тем, что каждая из сторон делала акценты на разные из этих категорий? Танки Т-34 или КВ могут быть «лучшими в мире», только основную массу в Красной армии к началу войны составляли не они, а Т-26, самый худший из советских танков, давно снятый к тому моменту с производства. А вторыми по популярности были БТ, тоже к началу войны уже не выпускавшиеся, не исключая и «лучший в мире легкий танк» БТ-7М[16]. То есть почти вся масса танковых войск Красной армии – это легкие танки отвергнутых уже конструкций, разбавленные только поставленными на поток и оттого еще имеющими множество конструкторских недоработок Т-34 и КВ[17]. А как обстояло с танками у немцев? По свидетельству танкового генерала Г.Гудериана, в немецких дивизиях, отправленных для похода в Россию, старые танки «T-I и T-II были почти повсеместно заменены на T-III и T-IV»[18], то есть на куда более совершенные средние танки. Если брать современные данные, то в германских танковых группах, вторгшихся в СССР, средние танки составляли 44%, а вместе с самоходными орудиями, близким по характеристикам к средним танкам – и вовсе около 50%[19].
Видите, совсем другая картина получается. Наши легкие танки могут быть «лучшими в мире», средние тоже превосходить себе подобных, а тяжелый КВ и вовсе не иметь на 1941 год аналогов. Но во многих случаях советскому «легкотанковому» старью приходилось противостоять «средневесам». Почему бы тогда Солонину не провести сравнение между этими категориями? В чью пользу оно будет? И кто тут «наши мозги имеет»: «партийная пропаганда» или все же Солонин? Похоже, советские «фальсификаторы» – жалкие дилетанты, в сравнении с фальсификатором Солониным. Он им сто очков форы даст.
А потому позвольте для иллюстрации ахового положения Красной армии с танками несколько свидетельств со стороны советских военачальников. Солонин поголовно их записал в лжецы, но мы-то теперь знаем, кто здесь врет на самом деле. И поэтому лучше доверимся мемуарам непосредственных участников событий, к тому же очень компетентных, уж точно компетентнее Солонина. Так вот, в своих воспоминаниях советские офицеры сходятся в том, что эти старые танки на требования войны элементарно не тянули. К.К.Рокоссовский (в начале войны командующий механизированным корпусом): «Несчастье заключалось в том, что корпус только назывался механизированным. С горечью смотрел я на походе на наши старенькие Т-26, БТ-5 и немногочисленные БТ-7, понимая, что длительных боевых действий они не выдержат»[20]. А вот показательная предвоенная история от И.Х.Баграмяна, на тот момент заместителя начальника штаба Киевского особого военного округа (КОВО). Конец мая-начало июня 1941 года, Кирпонос (командующий КОВО) вместе со своим штабом инспектирует войска. Одна из дивизий ночью поднята по тревоге.
«Танкисты действовали неплохо, уложились в установленное время и вышли в районы сосредоточения вполне организованно. Несколько огорчил Кирпоноса последовавший вслед за этим учебный марш. По маршруту движения танковых полков мы увидели по обочинам немало остановившихся машин. Чем дальше, тем их оказывалось все больше. Кирпонос хмурился. Когда прибывший командир дивизии начал докладывать о ходе марша, командующий перебил его:
– Почему, полковник, такой беспорядок у вас? Танки на марше останавливаются, а что же будет в бою?!
Командир дивизии пытался объяснить, что остановились лишь наиболее изношенные танки Т-26 и БТ, преимущественно, из учебно-боевого парка.
– И они не должны останавливаться! Плохо за текущим ремонтом следите.
– Запчастей к старым танкам не хватает…»[21]
И как воевать с такими танками? Пожалуй, только Солонин с Дубровским точно знают ответ на этот вопрос.
А ведь на фоне состояния авиации в танковых войсках положение было еще пристойным. Разумеется, у Солонина на сей счет есть свое оригинальное мнение. Даже очень оригинальное. «Говорят, вера приносит облегчение. По крайней мере, вера в то, что катастрофический разгром Красной армии списать на действия хилых (выделено мной – С.Е.) сил немецкой авиации, очень упрощала и сейчас еще упрощает задачу всем фальсификаторам истории Великой войны»[22].
Как сказано в фильме Гайдая, «когда вы говорите, Иван Васильевич, впечатление такое, что вы бредите». Я вот что думаю. То, что полностью противоречит здравому смыслу, опровергать трудно. Поэтому я в данном случае воздержусь. Точнее, для опровержения поступлю нечестным, с точки зрения Солонина, способом: попытаюсь опереться на авторитетное мнение. То есть это мнение авторитетное для меня и для всех более-менее компетентных людей, потому что принадлежит оно маршалу авиации А.А.Новикову (в начале войны командующий ВВС Северного фронта). Но понятно, что по критериям Солонина Новиков относится к сонму «фальсификаторов», недостойных доверия. Не буду спорить, ибо бесполезно. Однако, рискуя навлечь гнев Солонина, я все же приведу довольно обширный фрагмент мемуаров маршала. Сами решайте, кому верить.
«Партия своевременно предупреждала страну о неизбежности военного столкновения и готовила армию к будущей войне, в том числе и к воздушной. Но в силу ряда обстоятельств в конце 30-х годов в боевой учебе и оснащении Советских ВВС новой техникой началось отставание. Впервые это отчетливо проявилось во время заключительных боев в Испании. Тогда гитлеровцы бросили на чашу весов свою новейшую авиационную технику: истребитель Ме-109, многоцелевой самолет Me-110, бомбардировщики Хе-111, Ю-87, Ю-88 и До-215. Испания стала для фашистских ВВС первым боевым полигоном, на котором немецкие летчики основательно проверили возможности новых самолетов и частично авиационную тактику…
Для гитлеровцев война в небе Испании была экспериментом, большим, но все же только экспериментом. А эксперименты, известно, часто соседствуют с неудачами. И советские летчики крепко били немецких, особенно на виражах, т. е. в схватках, происходящих в горизонтальной плоскости. Тут наши истребители имели значительное преимущество перед Ме-109, так как в силу своих конструктивных особенностей обладали большей маневренностью. Но уже тогда не составляло особого секрета, что воздушный бой вскоре ввиду нарастания скорости у истребителей переместится в вертикальную плоскость, что повлечет за собой и существенные изменения в тактике истребительной авиации.
Всех этих явлений и тенденций мы тогда не учли…
В первом периоде войны в Испании наши летчики дрались с «мессерами», которым советские истребители не уступали ни в скорости, ни в вооружении и имели к тому же большое преимущество в маневренности. Словом, летно-тактические качества отечественных истребителей вполне были на уровне тогдашних требований. Это обстоятельство, подкрепленное убедительными победами над противником, привело к чрезмерно оптимистической оценке состояния нашей истребительной авиации и ее тактики. Так, по свидетельству одного из ведущих авиаконструкторов А. С. Яковлева, ставшего за полтора года до начала войны с Германией еще и заместителем наркома авиапромышленности, т. е. человека осведомленного и компетентного, у нас «...создалась атмосфера благодушия, с модернизацией отечественной истребительной авиации не спешили».
А немцы? Они учли свои поражения и начали радикально улучшать свой основной истребитель — поставили на него более мощный мотор, в результате чего скорость Ме-109 возросла до 570 км/час, и вооружили его пушкой 20-мм калибра. Модифицированный самолет получил наименование Ме-109Е и поступил в серийное производство. В 1939 г. германская промышленность дала ВВС вермахта около 500 таких машин…»[23]
И чьи ВВС были «хилыми», во всяком случае в качественном смысле? Если немецкие, то какого эпитета достойна советская авиация? Заодно становится понятно, кому на самом деле не хватило времени. Ибо гонку наперегонки со временем вел все же Советский Союз – это очевидно. В конце тридцатых СССР и в самом деле внезапно отстал технически – что в танках, что в авиации – и должен был наверстывать. Если кому-то хочется знать причины резкого отставания (Новиков употребил туманную фразу «в силу ряда обстоятельств», но что это за обстоятельства?), то вспомните массовые репрессии, пришедшиеся на тот временной отрезок.
Это только сейчас некоторые «историки» утверждают, что репрессии были необходимы для форсированного развития экономики. На самом же деле они пошли данной задаче во вред. Кто не верит, пусть посмотрит на весьма скромные результаты третьей (предвоенной) пятилетки, в сравнении с предшествующей. В одном лишь 1937 году темпы роста упали сразу вдвое[24]. А могло ли быть по-иному, если репрессии совершенно дезорганизовали общество, и в том числе управление экономикой? И военным изобретениям террор отнюдь не способствовал. До изобретений ли, если кругом ищут вражеских «шпионов» с «троцкистами» на пару? Как бы самому не попасть под раздачу. Вот и получилось, что в 1937 – 38 годах военная мысль в стране оказалась не слишком плодоносной. В то время как немцы изобретали и внедряли новую технику, Красная армия была обречена довольствоваться старьем и верить, подобно Дубровскому, что оно все равно лучше немецкого оружия. Зато позже, по мере спада репрессий, появились новые образцы вооружений, но во многом необкатанные и не в том количестве, в каком они были необходимы[25]. Вот на это и не хватило времени.
Можно, разумеется, возразить, что даже огромное качественное отставание в технике и вкупе со столь же грандиозными проблемами в ее обслуживании зачастую исправляется за счет ну очень большого количества. Солонин в этом, по-видимому, и не сомневается. Мне и тут будет трудно его переубедить. Я могу лишь опять же сослаться на мнения профессионалов. Например, советское командование иллюзий не строило; все советские специалисты считали СССР к войне неготовым, несмотря ни на какие числа. Реакцию Солонина готов предсказать заранее: конечно, «партийная пропаганда» намеренно вводит людей в заблуждение. В таком случае замечу, что она же, видимо, умудрилась сделать то же самое и с немецкими генералами, причем еще до войны. Они тоже оказались одурачены. Например, уже упоминавшийся Гудериан: «Мы были уверены, что к началу новой войны можно будет полагаться на то, что с технической стороны наши танки будут превосходить любые из имеющихся у русских, и это поможет нам справиться с численным превосходством русских…»[26] И если верить генералу и историку К.Типпельскирху, то Гудериан был не единственным оптимистом среди германских военачальников. По словам Типпельскирха,
«на основании разведывательных данных, которые, несмотря на строжайшую изоляцию, поступали из Советского Союза, и данных, полученных чисто эмпирическим способом, применимым для оценки численности вооруженных сил любой страны… у германского генерального штаба создалось приблизительное представление о том, на что способен Советский Союз в случае войны»[27].
И знаете, что это было за представление? Подозрительное оно: уж больно отличается от того, которым с нами вовсю делится Солонин.
«У русских было, видимо, много танков — вероятно, раза в 4 – 5 больше, чем у немцев. Однако русские еще отставали в организации крупных подвижных соединений, предназначенных для решения оперативных задач.
Русская авиация справедливо считалась слабее немецкой, хотя количество ее самолетов могло быть в несколько раз больше.
Немцы полагали, что они значительно превосходят русских по качеству командного состава. Отборные командные кадры русских пали жертвой широкой политической чистки в 1937 году. Русско-финская война вскрыла недостаточную тактическую подготовку среднего и младшего командного звена… В выносливости и непритязательности русского солдата не было сомнения. Однако предполагалось, что русские войска не смогут отразить внезапных ударов армии, оснащенной современной техникой и превосходящей их по качеству командного состава»[28].
И что получается? Специалисты с советской и немецкой стороны в оценке предвоенного соотношения сил полностью солидарны. Никто не обманывается ни на счет круглых чисел, ни тем более по поводу боевых качеств дряхлой советской техники. И если бы тем же Гудериану и Типпельскирху кто-нибудь рассказал бы о будущих откровениях Солонина, они, видимо, сочли бы их за неудачную и неуместную шутку. Просто бы не поверили, что подобные вещи можно говорить всерьез. В том-то и беда, что можно. Для дураков, как известно, нет ничего невозможного.
Метод «подлинного историка»: советский народ – пособник Гитлера
А ведь мы пока коснулись только основных видов военной техники. Между тем, ее состоянием готовность к войне отнюдь не исчерпывается. А в остальных отношениях СССР неужто тоже был всецело готов к «Большой войне»? Вы снова будете смеяться: конечно, был. Солонин дает однозначный ответ, и стоит на нем твердо. Вот здесь и раскрывается соль превозносимого Дубровским до небес исследовательского метода Солонина. По словам Дубровского, если историческая наука дает заведомо недостоверную картину войны, то проблема заключена «не в архивах и документах», закрытых для широкого обозрения, а «в людях, которые могут и хотят с ними работать». Точнее, не могут или не хотят, или то и другое одновременно. Солонин как раз, с этой точки зрения, смотрится на общем фоне белой вороной. И хороша эта «белая ворона» именно тем, что «не рыщет в поисках сногсшибательных документов, а демонстрирует возможности, которые открывает внимательное прочтение известных и опубликованных сведений» (с.56).
В самом деле: давайте последим за методом Солонина, за теми «возможностями», которые открывает перед ним это самое «внимательное прочтение». На полноту охвата, конечно, я не претендую, но возьмем несколько весьма показательных примеров. Вот очень простой для затравки: состояние укрепрайонов (УРов) на западной границе накануне войны. Они не были достроены и оснащены и потому не представляли настоящей силы. Но это общепринятая точка зрения. А согласно Солонину, на западной границе СССР имел нечто пострашнее «линии Маннергейма». Хотите знать, почему? Следите за логикой Солонина.
Итак, Брестский УР в преддверии гитлеровского вторжения. «В №4 за 1989 год “Военно-исторический журнал” – печатный орган Министерства обороны СССР – поместил таблицу с цифрами, отражающими состояние укрепленных районов на новой границе к 1 июня 1941 года… Микроскопическими буквами была набрана информация о том, что в Брестском УРе было построено 128 долговременных огневых сооружений, и еще 380 ДОСов находилось в стадии строительства. Крохотная площадь не позволила сообщить читателям о том, что сроком завершения строительства было установлено 1 июля 1941 года, и работа кипела с рассвета до заката»[29]. Одним словом, наблюдался «строительный аврал». И из этого аврала, а главное из сроков делается вывод: «Таким образом, мы несильно ошибемся, если предположим, что к 22 июня 1941 года большая часть из 380 ДОСов Брестского УРа была уже готова или почти готова»[30]. «Точных цифр», тут же оговаривается Солонин, «вероятно, не знает никто». Но в любом случае «на каждом километре фронта Брестского укрепрайона стояло по три врытые в землю бетонные коробки, стены которых выдерживали прямое попадание тяжелой полевой гаубицы»[31].
Все-таки неравнодушен Солонин к числам. Мы это уже видели на примере танков, когда Солонин упивался их чистым количеством, забыв обо всем остальном. Вот и сейчас «три бетонные коробки» просто потрясли его воображение. Это же много: целых три да всего лишь на километр. О чем тут еще думать: «линия Маннергейма» во всей красе!
У меня есть, правда, возражение. Откуда взялось, что если намечен срок строительства, то в него должны непременно уложиться? Вообще в СССР в ходе подготовки к войне подобных планов и сроков их исполнения было много. Вот только отчего-то многие не были выполнены. Кстати, о «точных цифрах» – о готовых «бетонных коробках» к 22 июня. Как ни удивительно для Солонина, но эти «точные цифры» приведены в специальном исследовании генерала Л.М.Сандалова (в начале войны начальника штаба 4-й армии, дислоцированной как раз в Бресте). По данным Сандалова, этих «коробок» в момент начала войны существовало во все том же количестве 128 штук. Из них 23 «коробки» были полностью оснащены оружием и обеспечены боеприпасами и гарнизонами. Всего-навсего! И еще в том же исследовании сказано, что строительство ограничилось лишь первой линией укрепленного района, а в его глубине оно не начиналось вовсе[32]. И что это за «укрепрайон»? Это что ли у Дубровского называется «внимательным прочтением» документов? В случае с воспоминаниями Сандалова прочтение явно было поверхностным, если вообще имело место.
Идем дальше. Кто не знает о воистину фатальных проблемах командования Красной армии со связью? Эта самая связь с военными частями постоянно нарушалась; военные части дрались вслепую, сами по себе, а командование всех уровней не знало обстановки и отдавало далекие от реальности приказы. Избитая, в общем-то, истина. Но Солонину она решительно не нравится. После все того же «внимательного прочтения» он пришел к выводу, что ничего катастрофического в проблемах со связью не было, они вообще высосаны из пальца.
Вот только один эпизод войны. В первые же ее часы заместитель командующего Западным фронтом генерал Болдин полетел на самую границу в Белосток для выяснения обстановки в сражающейся в том районе 10-й армии. Ближе к вечеру Болдин получил приказ командующего фронтом (в тот редкий момент, когда связь удалось наладить) объединить значительную часть расположенных у границы сил в специальную конно-механизированную группу (КМГ) для нанесения контрудара. Но удар этот нанести не удалось, как и вообще организовать группу. О чем Болдин впоследствии откровенно поведал в мемуарах:
«Время уходит, а мне так и не удается выполнить приказ Павлова о создании ударной конно-механизированной группы. Самое неприятное в том, что я не знаю, где находится 11-й мехкорпус генерала Д.К.Мостовенко. У нас нет связи ни с ним, ни с 3-й армией, в которую он входит. В течение ночи я посылал на розыски корпуса нескольких офицеров, но ни один из них не вернулся»[33].
А Солонин выставляет Болдина болтуном, которому не на что списать собственную несостоятельность. «На всякий случай напомню внимательному читателю, – говорит Солонин, – что в составе КМГ Болдина было два эскадрона связи, три корпусные авиаэскадрильи и восемь(!) отдельных батальонов связи»[34]. То есть опять голые числа решают все. То же самое касается и радиостанций. С ними, по общему мнению, в Красной армии творилась настоящая катастрофа. По общему мнению, – но не по мнению Солонина. Он готов доказывать обратное. «По штатному расписанию стрелковой дивизии от апреля 1941 года в одном гаубичном полку должно было быть 37 радиостанций… в артиллерийском полку – 25 радиостанций… 3 радиостанции в стрелковом полку и по 5 радиостанций в каждом стрелковом батальоне»[35]. А в другой статье Солонин нашел дивное, как ему показалось, словосочетание «ротная радиостанция», по поводу которого пришел в восторг. Мол, «разве не говорит оно о высочайшем (для первой половины ХХ века) уровне оснащенности сталинской армии?»[36]
И как вам нравится такая аргументация? Услышал о ротных радиостанциях и об общем количестве радиостанций по штату – значит со связью полный порядок. Я наверное удивлю Солонина, но сообщу, что обеспеченность армии техникой определяется не штатным расписанием, а тем, насколько оно соответствует действительности. В случае с Красной армией не соответствовало: радиостанций не на бумаге, а на самом деле не хватало – в том числе «ротных». Не говоря о качестве этих «ротных радиостанций», умении с ними управляться и прочих, с точки зрения Солонина, мелочах. Что касается подразделений связи у Болдина, то… даже не знаю, как комментировать. Что, интересно, связисты могут сделать без техники, да в условиях постоянной бомбежки? Солонину никак не пришло в голову полюбопытствовать: не разбомбили ли немецкие самолеты эти пресловутые восемь (!) батальонов связи, не пришлось ли ими затыкать дыру в оборонительном порядке, больше напоминавшем беспорядок, находились ли в условиях неразберихи эти самые связные батальоны (и в каком количестве) реально в распоряжении Болдина и т.д.? Или это все второстепенно?
Хотите дальше? Сейчас будет. Воспетое Солониным огромное численное преимущество Красной армии в танках длилось совсем недолго. За первые дни войны одни мехкорпуса заметно поредели, а от других и вовсе остались рожки да ножки. Причем многие потери оказались небоевыми. Танки в ряде случаев не были подбиты, но по тем или иным причинам бросались танкистами где попало[37]. Одной из этих причин называлась нехватка горючего. В мемуарах все того же Болдина проблема с горючим предстает настоящим бичом. Уже 22 июня горючее было на исходе. А вот эпизод из следующего дня.
«Позвонил Хацкилевич (командир 6-го мехкорпуса – С.Е.), находившийся в частях.
– Товарищ генерал, – донесся его взволнованный голос, – кончаются горючее и боеприпасы. Танкисты дерутся отважно. Но без снарядов и горючего наши машины становятся беспомощными. Дайте только все необходимое, и мы расправимся с фашистами.
В словах Хацкилевича не было и тени бахвальства… Я сознавал его положение. Кончится горючее, и танки остановятся»[38].
Но что нам по данному поводу может поведать Солонин? Ясно, что ничего позитивного. Болдин и здесь врет; никаких проблем с горючим у танков не было. Им неоткуда было взяться.
Танки могут остаться без горючего либо при его полном отсутствии на складах, либо потому что по каким-то причинам не заправились[39]. Так рассуждает Солонин и тут же отвергает обе возможности. Во-первых, ГСМ на складах были. Позже эти склады достались немцам вместе примерно с половиной всех запасов горючего Западного фронта[40]. Во-вторых, что касается будто бы не полностью заправленных танков, то это в чистом виде кощунство. Танки не могли быть недозаправлены. У Солонина на сей счет железный довод: инструкции наркома обороны Тимошенко и командующего военным округом Павлова о том, что танки должны брать с собой горючее на несколько заправок[41]. Танковым частям группы Болдина (в частности, 7-й танковой дивизии, на примере которой Солонин составляет картину общей судьбы танковых частей Западного фронта), согласно Солонину, этот приказ было выполнить легче легкого. «В районе несостоявшегося контрудара КМГ Болдина, в треугольнике Белосток – Гродно – Волковыск, находилось 12 (двенадцать) стационарных складов горючего… Расстояния между этими складами не превышали 60 – 80 километров. Даже для ветхой „полуторки" это не более двух часов езды»[42].
Прочитал я все это и решил, что есть нечто в Солонине от классического фельдфебеля. Подобно фельдфебелю, верит Солонин в магическую силу приказа. То есть раз приказ есть, то он, само собой разумеется, выполнен, и исключений быть не может. Вот и получается у Солонина, что танки имели горючего выше крыши, так как об этом был отдан приказ. Исчерпывающая логика.
Кстати, о логике. Если добрая половина всех запасов ГСМ фронта досталась немцам, плюс еще значительное количество было уничтожено, то, может быть, в советских танках и в самом деле было мало топлива? С логической точки зрения данная мысль просто напрашивается. И опять-таки согласно логике, можно в таком случае предположить, что заправка танков даже с имеющихся складов не столь уж простая задача, как ее рисует Солонин. Что-то может помешать ее выполнению. Даже готов подсказать, что именно. Мысль о том, что на «полуторке» до ближайшего склада горючего не более двух часов езды, безусловно обнадеживает. Только как быть с жуткой нехваткой этих самых «полуторок», равно как и любого другого транспорта? Об этом уже говорилось, но Солонин, конечно, пытается на такие вещи не обращать внимания. Тогда еще раз обратим мы.
«Укомплектованность большинства танковых соединений полевыми средствами ремонта и подвоза горючего не превышала 25 – 30% от штатной нормы… На 15 июня в войсках имелось около 272.2 тысяч автомобилей, что составляло 36% от численности штата военного времени»[43].
Не говоря о том, что «полуторкам» тоже требуется горючее, которого остро не хватает. Не говоря о том, что часть складов разбомблена немцами, и в какие именно ехать на скудном транспорте, неясно из-за отсутствия связи. Не говоря о том, что «полуторки» сами подвергаются бомбежкам и не факт, что в такой обстановке доедут хотя бы в одном направлении. Между прочим, эти бомбежки красочно описаны в тех же мемуарах Болдина, которые обильно цитирует Солонин. И один из моментов этих бомбежек вдохновил его на совершенно неподражаемое размышление, на отдельный параграф «Дама с фикусом»[44]. Было бы непростительно на нем не остановиться – тем более сам Солонин называет данный эпизод ключом «к разгадке того, что принято называть “тайной 1941 года”»[45].
Долетев из штаба фронта до района боевых действий, Болдин уже на машине едет в Белосток, в штаб 10-й армии. Едет не то чтобы в комфортных условиях: время от времени налетают немецкие бомбардировщики. На встречу движутся беженцы вперемешку с отступающими войсками. И вот среди встречного потока
«показалось несколько легковых машин. Впереди «ЗИС-101». Из его открытых окон торчат широкие листья фикуса. Оказалось, что это машина какого-то областного начальника. В ней две женщины и двое ребят.
– Неужели в такое время вам нечего больше возить, кроме цветов? Лучше бы взяли стариков или детей, – обращаюсь к женщинам. Опустив головы, они молчат. Шофер отвернулся, – видно, и ему стало совестно»[46].
Под областным начальником Солонин здесь разумеет очень крупную фигуру, едва ли не первое лицо города. Соответственно, пассажиры автомобиля – это семья этого, условно скажем, «первого лица», включая, вероятно, жену. И вот эти люди пытаются на служебной машине высокопоставленного родственника удрать вглубь страны. Вам о чем-то говорит этот эпизод? Мне так ни о чем. Заурядная история, в которой нет ничего примечательного. Вот потому и не заслужить мне никогда почетного звания «подлинного историка». Но Солонин, как вы помните, большой специалист по «внимательному прочтению» опубликованных документов. Вот и из мемуаров Болдина он тоже выжал максимум.
«То, что “первая леди Белостока” потащила с собой фикус – начинает рассуждать Солонин, – говорит о том, что сборы происходили в крайней спешке, в страшной панике, в состоянии, близком к умопомешательству. А почему? Что, собственно, так напугало даму с фикусом и ее мужа?»[47] Вопрос вроде как абсурден. Ведь ясно, что напугало даму: война и напугала, а также жизнь у самой границы с Германией. Но Солонин предлагает не торопиться: по его словам, «ответить на этот вопрос совсем не так просто, как может показаться на первый взгляд». «Это мы сегодня знаем, – продолжает Солонин, – началом чего стали выстрелы на границе ранним утром 22 июня 1941 года. Но кто же это мог знать вечером первого дня?»[48]
Дочитав до этого места, впадаешь в прострацию. Что значит, «кто это мог знать вечером первого дня?» Почитайте мемуары военачальников, встретивших войну в приграничных армиях. Все эти люди с самого начала войны спешили отправить свои семьи в тыл. Но по Солонину подобные действия очень подозрительны. Кто-кто, а уж военачальники точно не имели видимых оснований для паники. Они ведь возглавляли войска, обладавшие всесторонним превосходством над противником. И не могли об этом не знать, хотя и пишут в воспоминаниях прямо противоположное. Вот и насчет мужа «первой леди Белостока» Солонин предельно категоричен. «Муж дамы в силу своего служебного положения знал истинное положение дел? Но в таком случае оснований для паники было еще меньше»[49]. Советские войска к вечеру 22 июня переходили в контрнаступление в соответствии с «Директивой №3». «И какие могли быть сомнения, – вопрошает Солонин, – в реальности этих планов – исходя из фактического соотношения сил сторон? Если даже и могли быть сомнения, то откуда же взялась такая нерассуждающая уверенность в том, что надо бежать куда глаза глядят?»[50] Солонин все подсчитал точно: «раньше четверга-пятницы немцев в Белостоке можно было и не ждать». Отсюда вывод, что «времени на сборы – предостаточно», и «незачем было метаться и хватать в ужасе первый попавшийся под руку фикус»[51].
Но дальше выясняется, что в поведении дамы и ее мужа все же был специфический здравый смысл. Именно что только специфический, – что называется, «для тех, кто понимает». Точно такие же скрытые от посторонних глаз мотивы Солонин обнаруживает в поведении остальных официальных лиц в Белостоке. И даже опирается на источник – воспоминания начальника Управления НКГБ Белостока Бельченко. По его свидетельству, 22 июня уже с раннего утра (примерно с 6 часов) бюро обкома решало вопрос о создании боевых чекистских групп для взрыва и уничтожения оборонных объектов, военных баз и складов в момент вступления врага в город. Комментарий Солонина: «Никакого сослагательного наклонения. На третьем часу войны белостокские товарищи уже не сомневались в том, что враг вступит в город»[52].
Опять-таки подчеркиваю: с точки зрения Солонина, в Белостоке творится нечто противоестественное. Хотя для абсолютного большинства ситуация эта выглядит абсолютно объяснимой. Началась война, немецкая армия наступает, немецкие самолеты вовсю летают и бомбят. В такой ситуации гражданское население спасается, как только может, а официальные лица думают о том, как не оставить врагу ценных зданий, оборудования и т.п., раз уж город все равно обречен на сдачу. А город и правда обречен: у компетентных людей на третьем часу войны нет никаких иллюзий по поводу реального соотношения сил и тем более обстановки. Но ведь Солонин нам на пальцах показал, что эта обстановка с соотношением сил была совсем другая. Красная армия была в полном порядке, а «хилые» самолеты немцев были совсем не страшны. Бояться нечего и незачем. И потому естественные объяснения действия «белостокских товарищей», согласно Солонину, становятся противоестественными. Надо глубже копать.
Вот Солонин и копает. Завеса приоткрывается здесь же, когда все тот же Бельченко рассказывает об отправке своей семьи из Белостока в сторону Минска. По словам Бельченко, в суматохе, «как всегда», было забыто «самое главное»: документы. Солонин тут же парирует: «Подробность интереснейшая. Забыла взять или муж тщательно проверил, чтобы никаких документов, удостоверяющих личность, при его жене не было? Вот именно так “всегда бывает”, когда чекист (или его жена) отправляются во вражеский тыл. Или на встречу с трудящимися Страны Советов, у которых (в первый раз за много лет) появилась возможность выразить действием свою любовь к славным чекистам и их женам...»[53]
Если вы ждали кульминации, то она перед вами. Чекисты боялись не немцев, а собственного народа – так считает Солонин. В этом и состоит соль его концепции, ее, если хотите, изюминка. Настало время открыть карты. До сих пор в концепции Солонина не были понятны очевидные вещи. Если с горючим и боеприпасами у танков все в порядке, то почему они теряются на маршах? Если у немцев «хилые» ВВС, то почему они вовсю гуляют в воздушном пространстве и сеют панику? Если войска в избытке обеспечены средствами связи, то почему соседние корпуса подчас не знали о местоположении друг друга. Если на западной границе советская армия имела «линию Маннергейма», то почему немцы ее, по собственному признанию Солонина, «даже не заметили»? Наконец, самый главный вопрос: почему Красная армия при полном превосходстве в силах потерпела разгром на всех фронтах? Ведь непонятно, как одно гармонирует с другим.
Вот с помощью тезиса о борьбе советских людей против собственного режима Солонин и восстанавливает гармонию. Согласно Солонину, режим держался только на страхе. Пока власть была в силе, народ с ней считался. Но «летом 1941 года, – пишет Солонин, – случилось небывалое. Перед советским человеком открылась возможность выбирать свою судьбу без страха перед “родной партией” и ее славным “вооруженным отрядом”». Перед людьми, по фигуральному выражению Солонина, встал вопрос: «И куда же нам, простым мужикам, податься?» «Молчаливое большинство… решало этот вопрос так, как показано в предыдущих главах… Молча бросали винтовку, молча вылезали из опостылевшей стальной коробки танка, срывали петлицы и пристраивались к огромной колонне пленных…»[54]
То есть корни катастрофы 1941 года, по уверениям Солонина, надо искать в глубине советской истории, в самой советской системе.
«С утра 22 июня сталинская номенклатура оказалась даже не между двух, а меж трех “огней”. С запада наступали гитлеровцы, своих намерений по отношению к коммунистам не скрывавшие. С востока, из Кремля и с Лубянки, летели приказы, один расстрельнее другого. Самый многочисленный враг был рядом: и та безрассудная решимость, с которой большевики когда-то сожгли все мосты между собой и обманутым, замордованным народом, обернулась теперь против них. Вот и пришлось их женам хватать горшок с фикусом и в панике бежать, куда глаза глядят.
Последствия массового бегства руководителей оказались фатальными. Любая система выходит из строя после разрушения центра управления. Любая армия временно (а то и навсегда) теряет боеспособность в случае потери командиров. Но у нас-то была не “любая”, а очень даже специфическая система: система, скрепленная террором и террором управляемая.
Вместе со сбежавшим начальством ушел страх - и Красная Армия, великая и ужасная, стала стремительно и неудержимо разваливаться. Как бочка, с которой сбили обручи»[55].
Согласитесь, впечатляет. Можно лишь подивиться скромности автора: он в начале труда обещал, что «сенсаций не будет», однако же приведенный вывод выглядит очень даже сенсационно. Хотя это только на первый взгляд. А при чуть более внимательном рассмотрении – и в самом деле ничего сенсационного. Очередная банальность на тему во всех отношениях «сволочного режима», хуже которого быть просто не может. Когда-то советская система восхвалялась как воплощение социализма, «царство свободы» и т.п. Разумеется, это было враньем. Но что пришло ему на смену? Такое же вранье про «империю зла», про «сплошное мракобесие», где не было ничего человеческого. То есть мыслители вместо одной крайности выбрали другую, почти никто не попытался разобраться, чем же был Советский Союз на самом деле. Вот и Солонин тоже не стал разбираться, а поплыл в общем со всеми русле.
Впрочем, сущность советской системы – это тема для другой статьи. А здесь попробуем оценить сам тезис о народе как «самом страшном враге сталинского режима». На чем основана позиция Солонина? Главным образом на той посылке, что при прочих условиях Красная армия в разы сильнее немецкой и должна была сама ее громить. Но мы уже видели, что это ложная предпосылка. Крах Красной армии вытекал из ее неготовности к войне. И эта неготовность к войне, этот крах породили и брошенную технику, и огромное число пленных. То есть ключевой вывод, на который едва ли не целиком заточена работа Солонина, основывается на заведомо ущербной посылке. Убрать эту посылку, и вся работа Солонина идет коту под хвост.
Хотя Солонин пытается прибегать к другим доводам, впрочем, столь же предсказуемым. Разумеется, он ссылается на коллаборационизм советских людей, имевший действительно большой размах. Правда, в этом размахе Солонин пытается увидеть нечто уникальное, связанное исключительно со сталинским режимом. По словам Солонина, «ни в одной стране, ставшей жертвой гитлеровской агрессии, не было такого морального разложения, такого массового дезертирства, такого массового сотрудничества, какое явил миру Советский Союз»[56]. Между прочим, вполне возможно. Например, военнопленных из СССР в Германии действительно было больше, чем из всех остальных стран вместе взятых[57]. Знаете, почему? Размеры армий разные, равно как масштабы войны и оккупации. Красная армия была самой большой из всех противостоявших Гитлеру, и длилось это противостояние весьма долго (тут блицкрига у Гитлера не получилось). Соответственно, и пленных неизбежно было больше, равно как и дезертиров – чисто по математическим законам. Кроме того, в СССР немецкая армия оккупировала самую большую территорию сравнительно с любой другой оккупированной страной и получила в свое распоряжение самое большое население. Вполне закономерно, что и коллаборационистов тоже из СССР вышло больше. В чём здесь «особая вина» сталинского режима, я не знаю.
На самом деле нет никаких оснований полагать, что сталинизм в большей степени, чем какая-либо другая система, провоцировал людей на сотрудничество с врагом. А как быть с тем, что советские люди на протяжении четырех лет в огромном большинстве сражались за свою страну? И в первые, самые тяжелые дни войны дезертировали и сдавались в плен даже оказавшись в окружении далеко не все. Значительная часть советских солдат проявила героизм, который признают, между прочим, немецкие источники. Странно: откуда он мог взяться, если люди только и думали, как насолить ненавистному режиму? Может быть, он был не до такой степени ненавистен? И другая странность: Солонин объясняет покорность советских граждан своему государству страхом перед ним, а сотрудничество с нацистами – проявлением личной позиции. Но, по-моему, очевидно, что этот самый коллаборационизм сам был вызван страхом, необходимостью выживать в тяжелейших условиях. Не забывайте здесь то, о чем совершенно запамятовал Солонин: сама степень насилия над людьми со стороны нацистов во время «натиска на Восток» была сильнее, чем в западных кампаниях. На Востоке люди столкнулись с куда более страшными бедствиями. Для их облегчения многие и начинали сотрудничать с фашистской администрацией. Боффа абсолютно правильно говорит, что среди мотивов действий большинства коллаборационистов «сознательный политический выбор играл незначительную роль»[58]. Солонин опять нашел неверную логическую связь.
Логические связи – это вообще конек Солонина. Сопоставьте две его мысли. Солдаты и простой народ, по Солонину, массово перешли на сторону противника, как только не стало надзора со стороны «начальства». Но одновременно мы узнаем, что жены больших начальников бегут с фикусами в горшках из-за боязни «главного врага», коим является собственный народ. И «белостокские товарищи» думают о сдаче Белостока именно потому, что бессильны перед этим «главным врагом», а вовсе не перед нацистами. То есть начальство должно было устраниться, потому что выходит из-под контроля народ, а народ выходит из-под контроля, потому что устранилось начальство. В этом и состоит открытый Солониным механизм разложения армии. А другие факторы, прежде всего немецкая армия, по Солонину, вмешаться не могли. Она ведь слабая и реального ущерба не наносит. Система могла рухнуть только изнутри. Но в таком случае она не могла никуда рухнуть. Народ никак не мог встать на дыбы, пока видел перед собой начальство, а начальство не могло устраниться, потому что народ все еще пребывает в послушании. Механизм разложения, как он представлен у Солонина, не мог быть запущен в принципе.
Думаю, понятно: не сходятся у Солонина концы с концами. Предложенное им объяснение краха Красной армии не выдерживает критики уже на логическом уровне, не говоря про здравый смысл. Кстати, о здравом смысле. Обратите внимание, как ведут себя простые люди вечером 22 июня поблизости от Белостока. Ведут себя самым обычным способом для людей, попавших под бомбежку. Спасаются, бегут подальше от театра военных действий. А Солонину кажется, что всего этого для спешного бегства недостаточно. Солонин всерьез задается вопросом: «Так какая же сила уже через несколько часов после того, как Молотов прочитал по радио написанные для него Сталиным слова “враг будет разбит, победа будет за нами”, заполнила все дороги толпами “совершенно растерянных людей, не знающих, куда и зачем они идут или едут”»?[59]
Мне очень интересно поведение Солонина, окажись он в такой бомбежке. Что-то подсказывает, что «сила», заставляющая его драпать без оглядки, была бы ему ясна без размышлений. Но дело не в этом. Солонин, напомню, назвал всю историю про «даму с фикусом» «ключом к тайне 1941 года». А для меня та же самая история – ключ к тайне всего Солонина. Он, пожалуй, не дурак и даже, скорее всего, не сволочь. Скорее всего, он просто ненормален. Потому что нормальный человек точно знает, почему бегут люди, включая жен высоких начальников, оказавшиеся под бомбами поблизости от врага. И если Дубровский увидел в этой откровенной неадекватности Солонина добродетель «подлинного историка», талант «внимательного прочтения» документов, то это само по себе является тревожным сигналом и поводом для беспокойства уже за самого г. Дубровского.
«Великий Поход» Красной Армии: Сталин о нем и не догадывался
Впрочем, Дубровский, отдадим ему должное, идею Солонина о массовой борьбе народа против собственного государства все ж таки отвергает. И то слава богу! И еще один из важных тезисов Солонина Дубровскому, по-видимому, не нравится. Почему по-видимому? Да вот не сказал ничего Дубровский об этом тезисе, хотя он составляет неотъемлемую часть всей концепции Солонина. И можно лишь предполагать, что эту ключевую мысль Солонина Дубровский обошел из-за несогласия с ней. А был бы согласен, превознес бы ее до небес.
Что эта за мысль? На самом деле еще одна банальность – сказ о том, как СССР готовил в 1941 году захватническую войну в Европе. Гитлер же с этой точки зрения лишь сыграл на опережение: не начни войну он, ее начал бы Сталин. Об этом писал Суворов, об этом же с некоторыми вариациями продолжают писать многие другие, в том числе те, кто от Суворова во многом открещивается. Солонин тоже себя во многом противопоставляет Суворову. Однако когда разговор заходит о советских военных намерениях, сразу узнаешь родственные души.
По Солонину, Советский Союз долгие годы готовился не просто к «Большой войне», о чем уже сказано, а непременно к вторжению в Европу. Раздел Польши с Германией был, как мы узнаем из Солонина, лишь первым шагом в заданном направлении, образцом, «по которому в дальнейшем будет развертываться Великий Поход»[60]. Соответственно, и Великая Отечественная война тоже имела совсем другие причины, нежели принято считать. Лишь со временем она превратилась в настоящую «отечественную войну советского народа», а начиналась как «драка за передел разбойничьей добычи между двумя кровавыми диктатурами»[61].
В общем, ничего нового в этой легенде нет. Солонин опять же повторил давно известные штампы. Но может быть он хотя бы привел новые доводы в их подкрепление? Увы, и здесь у Солонина негусто. Знакомясь с этими доводами, все время ловишь себя на мысли, что где-то их уже видел. И даже не где-то, а у конкретных авторов, давно дискредитированных.
Помните главный аргумент в книгах Суворова? Он выводил агрессивные намерения Советского Союза главным образом из самого факта военных приготовлений. Раз готовятся к войне, значит что-то замышляют – скорее всего, что-то нехорошее.
Солонин придерживается примерно такой же линии. «Имеющиеся документы, – пишет он, – неопровержимо свидетельствуют о том, что скрытая мобилизация и стратегическое развертывание Вооруженных сил Советского Союза началось до, а не после первых орудийных залпов на границе»[62]. Солонину даже «доподлинно известно, что летом 1941 года три фронта – Северо-Западный, Западный и Юго-Западный – были развернуты до того, как началось вторжение гитлеровских войск на советскую территорию»[63]. «Что касается цели этого развертывания, – продолжает Солонин, – то по этому поводу возможна (и необходима) дискуссия. Последние предвоенные планы прикрытия мобилизации и развертывания войск западных округов были опубликованы только полвека спустя после их принятия. Но ведь войска сосредотачиваются и развертываются для чего-то, для проведения каких-то операций, а не просто для того, чтобы создать лишние проблемы с необходимостью их прикрытия»[64]. Отсюда вывод: «Как бы то ни было, Красная армия готовилась к войне, причем такой войне, которая должна была начаться в ближайшие недели или даже дни»[65].
Потрясающей силы наблюдение! Ведь действительно «войска сосредоточиваются и развертываются для чего-то» – точнее и не скажешь. Вот только для чего они развертывались в данном случае? И к какой именно войне готовилась таки Красная армия? Согласно тем самым планам прикрытия, на которые сослался Солонин (официальным документам, принятым весной 1941 года для пяти западных военных округов), целью развертывания была оборона собственной границы от внешнего вторжения, в данном случае со стороны Германии и ее союзников[66]. В этих планах предусматривался один единственный сценарий начала войны – ее могла начать лишь Германия. И только в ответ на ее агрессию предполагалось вводить войска в бой. При этом они должны были быть «при благоприятных условиях» готовы к контрнаступлению (по крайней мере, это касалось армий самого сильного из военных округов – Киевского)[67], но не могли без специального разрешения перелетать или переходить государственную границу. Вот к какой войне, которая и впрямь должна была начаться в сжатые сроки, стало быть, и готовилась Красная армия. И для этой цели она скрыто подтягивала войска из глубины страны к западной границе и по возможности развертывала уже находившиеся там военные части. Вроде как ясно и без всяких дискуссий.
Но это нам может быть и ясно, но Солонину – ни в коей мере. Его на такие дешевые трюки не возьмешь. Шерлок Холмс говорил, что чем проще выглядит преступление, тем тяжелее найти его разгадку. Солонин рассуждает примерно также, тоже не довольствуется очевидным объяснением. Душа просит большего.
Солонин просто уверен, что «планы прикрытия были всего лишь частью некоего, засекреченного и по сей день, Большого Плана»[68]. И разумеется, такого «Плана», который начисто разоблачает подлинные, отнюдь не кристальные, намерения Советского Союза; иначе зачем этот «Большой План» скрывать? «Сплоченные ряды ветеранов партийно-патриотической науки, – возмущается Солонин, – хором кроют “перебежчика и предателя” Резуна-Суворова, а секрет Большого Плана берегут как иголку с жизнью Кощея Бессмертного…»[69]
То есть пока мы не знаем всей правды, мы вольны подозревать все что угодно. Вот Солонин и подозревает. И тем сильнее подозревает, что Советский Союз проводил в 1941 году военные приготовления не в открытую, а тайно. «Ходят слухи, – пишет Солонин, – (размножающиеся делением в бумажных трудах советских историков), что Сталин изо всех сил старался “оттянуть” нападение Гитлера на Советский Союз. Так ведь для того чтобы “оттянуть” получше, надо было не прятать дивизии по лесам, не бродить по болотам в ночь глухую, а ярким солнечным июньским днем вызвать в Киверцы фотокоров центральных газет и приказать им снять марширующие колонны, да еще и под таким ракурсом, чтобы казались они на снимках несметным воинством. И на первую газетную полосу – под общей рубрикой “Граница на замке”. И при постановке минных полей заботиться надо было не о “полной секретности для противника”, а о том, чтобы сам факт минирования в тот же день стал известен всей немецкой агентуре»[70]. И поскольку Сталин ничего подобного не сделал, то он думал, как прозрачно намекает Солонин, не о том, «как “оттянуть”», а о том, «как бы не спугнуть»[71].
Прочитал я весь этот пассаж и захотелось мне в кое-то веки согласиться с Солониным. Должен же быть когда-то и он прав. Пусть не во всем, но хотя бы в некоторых деталях. Конечно, насчет газет с материалами о границе, которая «на замке», Солонин опять перегнул. Не остановили бы Гитлера эти материалы, потому как он вместе со Сталиным знал, что «несметным» советское воинство было бы только на фотографиях. В реальности – это тогда понимали все заинтересованные люди, а сейчас не понимают только Солонин с его убогими поклонниками – всё обстояло прямо противоположным образом. А просто понты кидать было бы, пожалуй, глупо.
Но кое в чем другом Солонин попал в яблочко. Я тоже считаю, что гипертрофированная осмотрительность Сталина подготовке к отражению агрессии отнюдь не способствовала. Сильно сомневаюсь, что меры предосторожности, с которыми он готовился к войне, хоть как-то отсрочили нападение Гитлера. Его действия, похоже, никак не зависели от поведения противника. Когда приготовился к нападению, тогда и напал.
Потому куда полезнее было бы максимально активными темпами приводить приграничные войска в боевую готовность, а остальные перебрасывать к границе. Собственно, многие из сталинского окружения задним числом говорят, что указывали на это Сталину. Сталин, по словам того же Жукова, предложения отвергал и ограничился частичными и осторожными мерами[72]. Если бы не ограничился, то получилось бы продуктивнее – Солонин прав. Только эта самая непродуктивность «тихой мобилизации» (она же – половинчатая) сильно противоречит версии насчет «не спугнуть». Именно потому, что развертывание началось поздно и шло недостаточными темпами, армия не могла начинать войну в сроки, указанные Солониным, – просто не была к этому готова. Немцы в развертывании ее опередили: к 22 июня развернули в первом эшелоне под 90 процентов сил, предназначенных для операции «Барбаросса». На их фоне выдвинутые в первый эшелон 43% советских дивизий выглядят весьма жалко. А добрая треть советских войск, между прочим, все еще пребывала в пути в приграничные округа или даже находилась в местах постоянной дислокации далеко от границы[73]. Темпами, взятыми Сталиным, эти войска приводились бы в боеготовность еще долго.
Поэтому меньше всего в стремлении не афишировать военные приготовления надо видеть коварство Сталина. Тоже самое нельзя на сталинское коварство списывать тот, казалось бы, парадокс, что при всех военных приготовлениях многие приграничные армии, по признанию Сандалова, «не принимали никаких мер по приведению войск в боевую готовность»[74]. На ротозейство – можно, а на коварство вряд ли. Просто в тот момент самому Сталину осторожность казалась не ротозейством, а самой разумной мерой. Потому он ей и следовал, в нее верил, хотя и был, как выяснилось позже, не прав. А если бы он планировал «Великий Поход», то не мог бы никуда деться от полномасштабных приготовлений, подобных немецким. И тогда о том, «чтобы не спугнуть», думать было бы некогда: успеть бы уложиться в срок. Немцы ведь подготовку к вторжению не так чтобы афишировали, но и особо все же не скрывали – в таких масштабах, в каких она велась, ее и нельзя было скрыть. Если бы попытались, то за лето 1941 года так бы и не управились.
В общем, напрасно Солонин ищет черную кошку в темной комнате: ее там нет. Из такого поиска состоит фактически вся книга. И подавляющее большинство других доводов в пользу готовившегося вторжения Красной армии в Европу имеют примерно такую же нулевую ценность. Солонин вовсю ссылается на приведение тех или иных частей в боеготовность, на рассредоточение авиации на аэродромах, подготовку к выходу в море подводных лодок и т.д.[75] «Ну и что?» – хочется спросить. Как отсюда следуют захватнические намерения? У нас на носу война с Германией, вот мы и готовимся, насколько товарищ Сталин позволяет.
Но даже на этом фоне выделяется «доказательство», найденное Солониным в уже встречавшихся нам мемуарах Баграмяна. Вот где «внимательное прочтение» принесло фантастические плоды. Читайте и вы. «Впрочем, еще в старые советские времена в прошедшей все виды цензуры книге воспоминаний маршала Баграмяна (перед войной – заместителя начальника штаба Киевского округа) сообщалось, что на командный пункт в Тарнополь они выехали 21 июня, имея приказ прибыть на место назначения к утру 22 июня»[76]. Далее Солонин ссылается на все те же планы прикрытия, по которым «выведение штабов на командные пункты… планировалось провести в день М-3, то есть на третий день мобилизации». «Из чего следует, – заключает Солонин, – что В.Суворов не только не переоценил, а скорее всего недооценил намерения и настойчивость товарища Сталина. Есть серьезные основания предположить, что полномасштабное оперативное развертывание Красной армии началось 19 или 20 июня 1941 года»[77].
Бедная цензура! Как же она прокололась: не изъяла такой порочащий факт из мемуаров. Только в чем его порочность? Вы это поняли? Я не понял совсем. Давайте по порядку. «Серьезные основания» говорить о полномасштабном развертывании Красной армии у Солонина сводятся к одному единственному эпизоду поездки штаба округа на приграничный командный пункт. На самом деле эта поездка, по справедливому замечанию более объективных историков, свидетельствует лишь о том, что «в мирное время, до объявления мобилизации осуществлялись мероприятия, предусмотренные по планам в первые дни войны»[78]. Внесли в планы коррективы – вот и все. Но даже допустим, что Солонин прав в своих подозрениях, и командование и правда приступило к «полномасштабному развертыванию». Как это говорит за правоту Суворова насчет намерений Сталина? Да никак не говорит! Развернуть войска можно как с захватническими, так и с прямо противоположными намерениями. Если мы ожидаем со дня на день нападение, то войска надо развертывать. Жалко, у нас с «полномасштабным развертыванием» в действительности – а не на страницах книг Солонина – не сложилось.
Самое печальное для Солонина вот в чем: я уже довольно долго перечисляю его доводы в пользу подготовки СССР вторжения в Европу, но никак не попадается ни одного более-менее серьезного. До сих пор вся аргументация Солонина строится на толковании – на выдергивании фраз из контекста, на переливании из пустого в порожнее. А есть хоть что-нибудь посущественнее? Есть. Не сразу, но нашел. Солонин ссылается не на обрывки документов, а на целые документы. Уже хорошо. Давайте же скорее посмотрим – вдруг хоть здесь обнаружим «подлинного историка».
Что же за документы имеются у Солонина? Между прочим, весьма важные, ими нельзя пренебрегать. Один из них подписан еще в сентябре 1940 года и касается непосредственно советских планов в Финляндии. Одно название документа уже говорит о многом: «Соображения по развертыванию вооруженных сил Красной армии на случай войны с Финляндией». И в этих «Соображениях…» провозглашалось, в изображении Солонина, намерение «вторгнуться в Финляндию и овладеть ее центральной частью»[79]. Той же осенью, но чуть позже последовала директива наркома обороны Тимошенко, предписывавшая, как ее приводит Солонин, «разгромить вооруженные силы Финляндии и овладеть ее территорией»[80]. И далее, согласно Солонину, Советский Союз только и делал, что готовился к нападению на Финляндию, и даже напал на нее 25 июня, уже во время Великой Отечественной войны, устроив бомбардировку финской территории. И это нападение, по Солонину, разоблачает СССР с головой, выдает его изначальные агрессивные замыслы в отношении Европы. «В то время как на западной границе наступление вермахта 22 июня 1941 года прервало плановый ход мобилизации и развертывания Красной армии, – пишет Солонин, – Северный фронт продолжал действовать строго по предвоенным планам… Вот почему боевые действия на фронте начавшейся 25 июня 1941 года второй советско-финской войны могут служить, своего рода, моделью несостоявшейся “Грозы”»[81].
Но об этой «второй советско-финской войне» позже, а пока о другом. «То, что Советский Союз, – пишет Солонин, – собирался выступить в роли вероломного агрессора, неудивительно. Разве вторжение в Польшу (сентябрь 1939 года) или оккупация Прибалтики (июнь 1940 года) были чем-то иным, а не актом агрессии против государств, суверенитет которых сталинское руководство обязалось соблюдать?»[82] Вот на этом вопросе и остановимся. Независимо от того, насколько серьезны были планы СССР против Финляндии, сам факт их существования требует объяснения. Точно также необходимо объяснить и реальные захваты чужих территорий в 1939 – 40 годах, на которые ссылается Солонин. Если СССР и в самом деле проявил себя агрессором, то его общеизвестная роль в Великой Отечественной войне – роль жертвы, а не виновника войны – ставится под большое сомнение.
Что ж, давайте попробуем разобраться в том, кто был в те годы агрессором. По общему мнению, СССР дискредитировал себя «Пактом Молотова-Риббентропа» и проведением этого пакта в жизнь. Напомню, что пакт разделял прибалтийскую зону на сферы влияния между СССР и Германией. Впоследствии территории, обозначенные как сфера влияния СССР (восточная часть Польши, Литва, Латвия, Эстония, Финляндия), вошли за исключением Финляндии в состав СССР. Финляндия, впрочем, тоже оказалась втянута в войну с СССР, по итогам которой вынуждена была пойти на территориальные уступки. То есть агрессивный характер СССР как будто не вызывает сомнений. И потому те, кто, подобно Солонину, рассматривает Советский Союз как центр мирового зла, вроде бы имеют железный аргумент в пользу своей точки зрения.
Но знаете, что наиболее интересно во всей предвоенной внешней политике СССР? Полное изменение ее вектора, поворот на 180 градусов со второй половины 1939 года. Этот поворот требует объяснения не в меньшей степени. С момента прихода Гитлера к власти в Германии и по первую половину 1939 года включительно СССР выступал как главный инициатор концепции «коллективной безопасности» от фашистской агрессии, оказывал помощь республиканцам в ходе гражданской войны с Испанией, предлагал помощь Чехословакии в сентября 1938 года, для чего даже привел войска в движение[83], наконец, инициировал в 1939 году после печально известного «мюнхенского сговора» переговоры с Англией и Францией об антигерманском военном союзе. Можно сказать, не кривя душой, что в Европе не было более решительного противника гитлеровской Германии, чем Советский Союз. Вряд ли можно прийти к другому мнению. И вдруг такая метаморфоза. Как она произошла?
В самом деле: как? Если из-за природного стремления СССР к агрессии, к захватам чужих государств, то где оно было раньше? Вот именно что не было. И поменять политический курс Советскому Союзу пришлось по весьма важным и, главное, независящим от него обстоятельствам. Политика «коллективной безопасности» провалилась. Почему? Спросите западные страны, так называемые гаранты Версальской системы. Отчего-то наращивание Германией военной мощи – в нарушение Версальского договора, – присоединение Саарской области к рейху в 1935 году и введение войск в Рейнскую демилитаризованную зону годом позже на Западе адекватной реакции не вызвали. А ведь могла бы последовать и никакой Второй мировой войны не было бы. Об этом предельно откровенно впоследствии говорил Геббельс:
«В 1933 году любой французский премьер должен был бы сказать так (а если бы я был французским премьером, я бы обязательно сказал так): “Новый канцлер рейха – это человек, который написал “Майн кампф”, где говорится то-то и то-то. Присутствие этого человека поблизости от нас нетерпимо. Либо он исчезнет, либо мы выступаем!” Но они этого не сделали. Они оставили нас в покое и дали нам пройти через зону риска, а мы оказались в состоянии обогнуть все опасные рифы»[84].
А что было дальше? Была та самая Гражданская война в Испании, фашистский мятеж против законного правительства. По инициативе Франции и Великобритании тут же заключается пакт о невмешательстве в испанские дела, с которым формально согласились и Германия с Италией[85]. Правда, именно что формально: тут же устроили масштабную военную интервенцию в поддержку мятежников[86]. А Великобритания с Францией продолжали хранить верность пакту, ставшему к тому моменту ничтожным. Вот не хотелось им мешать планам Гитлера и Муссолини – они и не мешали. В результате СССР помогал республиканцам в одиночку.
А Гитлер тем временем перешел к открытым завоеваниям. Весной 1938 года случился аншлюс Австрии. Последовала ли на это реакция «великих держав»? Еще как последовала: Англия и Франция выразили официальный протест[87]. А что-нибудь кроме него? А больше ничего: «аншлюс был принят Лондоном как свершившийся факт»[88]. И Парижем тоже.
Наконец, Чехословакия. Это особая и отдельная история. Фактически Франция с Великобританией вручили Чехословакию Гитлеру. Франция не выполнила свои союзнические обязательства перед ней и заодно сорвала саму возможность помощи со стороны СССР. Как известно, по трехстороннему договору от 1935 года между СССР, Францией и Чехословакией СССР мог помогать Чехословакии только вместе с Францией. Но Франция увильнула, а одиночную помощь от СССР чехословацкое правительство принимать отказалось[89].
Такая была дипломатическая картина в Европе в преддверии Второй мировой войны. И кто здесь выступает как главная сила, противодействующая агрессии? Кажется, все же Советский Союз, хотя, по Солонину, он может быть только «вероломным агрессором» и никем больше. А в 1939 году кто пытался создать антигерманский союз, а кто этому активно мешал? Как вам нравится такая ситуация: между тремя странами (СССР, Францией, Великобританией) идут переговоры, а между делом глава правительства одной из этих стран (английский премьер-министр Чемберлен) сообщает о своих надеждах, что до договора дело не дойдет[90]. А зачем же тогда вы вообще ведете переговоры? Пыль в глаза пускаете? Разумеется, именно за этим. Еще иллюстрация: после всех проволочек заинтересованные (впрочем, заинтересованные ли?) стороны встретились в Москве. Но когда встал вопрос о подписании конкретного соглашения, выяснилось, что у английского и французского посланников нет для этого полномочий[91]. Не издевательство ли?
И вот ситуация: Гитлер расширяется на восток, скоро достигнет пределов СССР, а антигитлеровского пакта не получается. Сталин остается тет-а-тет с Гитлером и ничего хорошего для себя от такой перспективы не ждет. Какой отсюда выход? Раз не получилось договориться с англичанами и французами, надо договариваться хотя бы с Гитлером. Раз не получилась коллективная безопасность, то надо обеспечить ее хотя бы лично для себя. Договор о ненападении – это уже не так плохо; по крайней мере, с Гитлера удалось получить то, чего не добились от французов с англичанами – конкретную гарантию.
Хотя главной гарантией в дипломатии с Гитлером были территории. Ради них все и затевалось. И понадобились они как зона безопасности в будущей войне с Германией. Их захват позволил отодвинуть границу подальше от жизненно важных центров СССР. Вот в этом и разгадка описанной выше метаморфозы: ни к какой агрессии Советский Союз не стремился, но пытался обеспечить наилучшие позиции в преддверии будущего гитлеровского вторжения. В случае с Прибалтикой был найден такой выход – не слишком привлекательный, но единственно в тех условиях возможный. Главное – самим прибалтийским государствам, как и Польше, хуже СССР точно не сделал. Свою независимость они в любом случае бы утратили – не в пользу Сталина, так в пользу Гитлера. А для Советского Союза второй вариант был бы катастрофой. В этом случае мы бы, и Солонин с Дубровским в том числе, если пользоваться чужой метафорой, примененной несколько в ином контексте, «сейчас изучали в школе битву при Свердловске, когда Красная Армия развеяла миф о непобедимости немецко-фашистских войск… или Великую Иртышскую битву, начало коренного перелома в ходе Великой Отечественной»[92].
Вот и действия против Финляндии надо рассматривать в том же контексте – не как голую агрессию, а лишь как стремление обеспечить зону безопасности. Как уже сказано, СССР отодвигал границу подальше от жизненно важных центров; но в данном случае такой центр (Ленинград) был всего в тридцати километрах от территории враждебного государства. Именно враждебного, хотя у Солонина Финляндия являет собой пример едва ли не миролюбия по отношению к СССР. По Солонину, от Финляндии не могло исходить ничего дурного, но Советский Союз сам испортил с ней отношения, устроив войну из-за Карельского перешейка. Из-за этой войны, а вовсе не от хорошей жизни, «социал-демократическая Финляндия пошла на противоестественный союз с фашистской Германией»[93].
Что можно сказать? Солонин и история – вещи, по-моему, несовместимые. Во всяком случае его исторический опыт не учит ничему. Любопытно, а упомянутый выше «союз» демократических Франции и Великобритании с фашистской Германией в Мюнхене тоже относится к разряду «противоестественных»? Тогда откуда этот сговор взялся? Тоже Советский Союз виноват?
Если разобраться, то ничего «противоестественного» в союзе Германии с Финляндией нет. Если не союз, то тесные взаимоотношения между ними сложились задолго до советско-финского конфликта. И никого не смущали политические различия стран. Дело в том, что различия в общественном устройстве между СССР и Финляндией были еще сильнее. «Реальный социализм» сам по себе вызывал неприязнь в капиталистической Финляндии – едва ли от нее можно было ждать иной реакции. А кроме того, СССР вызывал подозрения в силу того, что выступал в глазах Финляндии наследником Российской империи. Обида финнов за имперскую политику национального угнетения сама собой перенеслась на Советский Союз – здесь он выступал в роли «без вины виноватого». Вот и получилось, что, по замечанию сегодняшних историков, «Советский Союз для Финляндии в 20-30 годы ХХ столетия представлялся единственным вероятным противником»[94]. Естественно, в одиночку Финляндия против СССР вряд ли могла всерьез что-то предпринять, но, тем не менее, вынашивала идеи военного союза с другими странами против СССР. Например, с Германией. И тесные контакты Финляндии с гитлеровской Германией тоже всем известны. Принципиальную антифашистскую позицию Финляндия явно не занимала – это факт. Напротив, в Финляндии были сильны профашистские круги, которые во второй половине 1930-х годов активно способствовали ее сближению с Германией[95]. Чего в таком случае странного, что и СССР рассматривал Финляндию как источник опасности, которую надо если не устранить, то хотя бы свести к минимуму?
Советско-финская война 1939 – 1940 годов началась именно с этой целью, после того как Советский Союз ничего не добился мирным путем. Новая война против Финляндии, если бы состоялась, носила бы тот же характер – велась бы не во имя собственных захватнических амбиций, а лишь ради обеспечения наиболее выгодных позиций против надвигающейся немецкой угрозы. Прославлять такую войну нельзя, но и постыдного в ней тоже ничего не было бы. Просто сложилась ситуация, не оставлявшая места для промежуточных решений, для дипломатических маневров. Создал эту ситуацию не Советский Союз, зато именно он должен был ее расхлебывать в качестве главного пострадавшего. Взвесьте все это, и вы поймете, можно ли осуждать СССР за предвоенную «агрессию», как это делает Солонин, и можно ли вообще в данном случае говорить о настоящей агрессии.
Другой вопрос – насколько СССР зашел в своих намерениях далеко? Документы, к которым апеллирует Солонин, оставляют сомнения. Например, директива Тимошенко написана на случай «войны в ближайшие годы…»[96] Сколько этих «ближайших годов» могло пройти – неизвестно. Реализовались ли данные проекты в действительности?
Ответ Солонина мы уже слышали. По его разумению, напомню, бомбовый удар по Финляндии 25 июня как раз и означал начало давно готовившегося вторжения. Правда, за этим началом не последовало продолжения: все ограничилось бомбежками. Для Солонина, «это странно и удивительно»: «полностью отмобилизованные к концу июня 1941 года войска ЛенВО (Северного фронта) были уже выведены в район развертывания, советская авиация продолжала начатые на рассвете 25 июня яростные бомбардировки Финляндии, а наземная операция все никак не начиналась. Почему?»[97]
Ответ у Солонина получается под стать: тоже «странный и удивительный». «По мнению автора, в конце июня 1941 года для приведения плана разгрома финской армии в действие не хватало одного-единственного условия… Не было приказа… А приказа не было потому, что некому было его отдать: товарищ Сталин ушел с работы, а с товарищем Мерецковым уже работали люди с “горячим сердцем и чистыми руками”»[98].
Люди в суматохе просто забыли отдать приказ. Отдали в первые дни войны бесчисленное количество приказов, а о том, что собирались воевать с Финляндией, запамятовали. Коллективная амнезия случилась. Солонин, интересно, сам верит в то, что пишет?
Готов ему помочь: подскажу, какого «одного-единственного условия» на самом деле не хватило для приказа о вторжении в Финляндию. Это условие, правда, возникло не непосредственно после 25 июня, когда, по Солонину, было уже все готово, а несколько раньше. Все та же директива Тимошенко предусматривала, как признает сам Солонин, войну «только против Финляндии»[99]. И сентябрьские «Соображения…» в некотором смысле объясняют мысль Тимошенко. Солонин отнесся к ним настолько пристально, что совсем забыл о другом документе от того же дня. В документе рассматривалась возможность масштабного отражения агрессии на западе и на востоке. В роли главных агрессоров выступали «державы оси» – Германия и Япония, – при поддержке союзников, в том числе Финляндии[100]. То есть советское командование рассматривало два варианта войны против Финляндии. В одном случае она должна была сама нападать на СССР в союзе с Германией – здесь СССР должен был отбить чужую агрессию; а в другом случае, если от Германии ждать нападения не придется, СССР и впрямь изучал возможность самому инициировать войну против финнов. Отсюда следует простой вывод. Как только еще в первые месяцы 1941 года германская угроза стала вырисовываться все более отчетливо, планы насчет Финляндии, серьезные или не очень, неизбежно ложились в долгий ящик. А после 22 июня они и вовсе выглядели анахронизмом.
Впрочем, предвижу возражение: но ведь бомбовый удар по Финляндии СССР все же нанес. Первым! Выходит, все же инициировал войну. Чем не агрессия, не свидетельство захватнических устремлений? Отвечаю: СССР нанес превентивный удар по готовившемуся атаковать противнику, чтобы помешать его планам. Это ведь только Солонин искренне полагает, что Финляндия вступила в войну в ответ на советскую бомбардировку, что повод к войне был же и причиной. А вот Гитлеру так не казалось: он предусмотрел финское участие во вторжении в Советский Союз еще в плане «Барбаросса»[101]. Финны, как пишет Типпельскирх, поначалу отказывались, но лишь до тех пор, пока не убедились, что «война между Германией и Советским Союзом стоит у порога»[102]. Тогда многое изменилось. 17 июня Финляндия
«начала скрытую мобилизацию и разрешила немецким подводным лодкам и минным заградителям выйти в свои южные порты. Еще раньше, 13 июня, генерал Эрфурт был направлен в Финляндию в качестве представителя германских вооруженных сил при верховном командовании финской армии, чтобы после начала войны вносить немецкие предложения относительно стратегического развертывания финской армии в интересах оперативного плана немцев и принять руководство уже созданным для решения вопроса снабжения “штабом связи “Север”»[103].
Надеюсь, теперь понятно даже Солонину: Финляндия сама готовилась к вторжению в СССР, и советское командование бомбовыми ударами лишь реагировало на эту подготовку. И зря вокруг них Солонин устроил истерику – они того не стоят.
Впрочем, как уже сказано, Финляндия, согласно Солонину, являет лишь частный случай злодейских планов СССР в 1941 году; они не ограничивались одной страной. В доказательство Солонин снова пытается апеллировать к документам. Их (этих документов) два: во-первых, «Записка начальника штаба КОВО…», составленная, как сказано в источнике, не позднее декабря 1940 года[104]; во-вторых, написанный Василевским в мае 1941 года под влиянием «Записки…» документ под названием «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза»[105]. В обоих документах предусматривается наступательная операция. Но разве может миролюбивая страна планировать наступление? По Солонину, одно явно противоречит другому[106]. А потому вот она захватническая суть Советского Союза в неприкрытом виде.
На самом же деле и эти документы на план «Великого Похода» не тянут. Ни тот, ни другой. Начнем по порядку – с «Записки начальника штаба КОВО». Очень любопытно представлена эта «Записка…» в книге Солонина. Перечислены пункты плана с наступательными задачами – и больше ничего. Эти задачи, между прочим, как их обрисовал Солонин, очень красноречивы: наступление на Люблин, выход на рубеж реки Висла и т.д. Загляните в книгу Солонина на соответствующие страницы, не пожалеете. По крайней мере, получите полное впечатление, что перед вами – готовая программа советской агрессии.
Только потом не забудьте сравнить выдержки из документа у Солонина с оригиналом. Тут-то и раскроется подвох. Потому что наступательные задачи, старательно перечисленные Солониным, относятся ко второму этапу операции фронта[107]. А про первый этап сказано: «оборона на укрепленном рубеже по линии госграницы». Здесь же перечислены конкретные задачи обороны: прежде всего, «не допустить вторжения противника на советскую территорию, а вторгнувшегося уничтожить», и во вторую очередь «обеспечить сосредоточение и развертывание армий фронта для наступления»[108]. Вы все поняли? Солонин совершил обыкновенный подлог: просто вырвал из контекста фрагмент с целью доказать агрессивные планы СССР. А в действительности «Записка…» имеет лишь то отношение к агрессивным помыслам, что являет собой программу отражения чужой агрессии. Красная армия по этой программе должна отбить чужой натиск и перенести войну на чужую территорию. И для этого предусмотрен переход из обороны в наступление. И чем тогда оно противоречит «миролюбивой политике»?
Вот в другом документе (в «Соображениях…»), напротив, четко прописана задача атаковать противника первыми. Только ведь и здесь ни о какой агрессии со стороны СССР не может быть и речи. Как давно известно, «Соображения…» – это проект превентивного удара, удара по противнику, который ясно готовится к вторжению. О чем автором документа прямо и сказано:
«Учитывая, что Германия в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар. Чтобы предотвратить это, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие войск»[109].
Разумеется, Солонин считает мысль о превентивном ударе в этом документе уловкой. Фраза эта, как мы читаем у Солонина, «совершенно заурядная, если только руководствоваться здравым смыслом, а не пропагандистскими штампами»[110]. И почему так? – позвольте спросить. Зачем Василевскому в документе с грифом «совершенно секретно» заниматься пропагандистскими штампами. А может быть, Василевский врал: не было никакой «отмобилизованной германской армии» на советской границе? Василевский все придумал, чтобы получить повод к вторжению? Или все же была? Кажется, здесь спорить бессмысленно. Тогда, пусть простит нас Солонин, но объективно этот удар по немецкой армии, если бы он вдруг состоялся, мог быть только превентивным. И «пропагандистские штампы» тут не при чем.
Другое дело, что даже в таком виде наступательные помыслы, скорее всего, были отвергнуты. Во-первых, нет никаких данных об их принятии. Подписей или резолюций на документе не обнаружено (об этом сам Солонин пишет), – вполне вероятно, что он так и остался проектом. Во-вторых, есть свидетельство Жукова о реакции Сталина на документ.
«Сталин был сильно разгневан моей докладной и поручил передать мне, чтобы я впредь такие записки “для прокурора” больше не писал; что председатель Совнаркома более осведомлен о перспективах наших взаимоотношений с Германией, чем начальник генштаба, что Советский Союз имеет еще достаточно времени, чтобы подготовиться к решающей схватке с фашизмом. А реализация моих предложений была бы только на руку врагам Советской власти»[111].
Конечно, объяснение Жукова Солонина не устроит. Заранее предвижу его крик о «советских фальсификаторах». Тогда последний аргумент, взывающий уже не к свидетельствам, а к здравому смыслу. Соотнесите документ с реальной обстановкой. В нем ставилась задача – опередить в развертывании. Так очень быстро выяснилось, что ничего подобного не получится – за немцами в этом отношении не угнаться. И как вы думаете, мог такой документ иметь какой-то вес уже через неделю после составления?
В глубине души я понимаю Солонина. Он живет представлением о Советском Союзе как последнем изверге. А извергам положено лелеять захватнические планы. Вот Солонин и ищет их, пытается истолковать в свою пользу любой намек. Естественно, что выглядит наш «подлинный историк» при этом жалко. Нет у него настоящих доказательств. Желчи сколько угодно, а обосновать ее нечем.
Давайте разберемся, что такое «настоящие доказательства»? Откуда, например, мы знаем о захватнических планах Гитлера в отношении СССР? Во-первых, у нас в распоряжении есть план «Барбаросса», документ, утвержденный Гитлером и открыто предполагающий нападение исключительно с целью захватов территорий. Во-вторых, хорошо известно из многочисленных источников о плане «Ост», пусть он и не сохранился в оригинале. В-третьих, немецкие военачальники в своих мемуарах совершенно не скрывают, что сосредотачивали весной-летом 1941 года войска в Восточной Европе именно для вторжения в СССР. Вот это бесспорные документы, в них не может быть сомнений.
А что сказано в равнозначных документах советской стороны? Те из них, которые относятся к тому же разряду бесспорных, ни о каких захватнических намерениях СССР не говорят. Зато говорят о прямо противоположных. Вот и приходится Солонину эти документы отвергать, подозревать кругом фальсификацию и искать двойное дно. Если подобное словоблудие является неотъемлемой частью воспетого Дубровским метода Солонина, то грош цена как самому методу, так и научным претензиям его носителя.
Примечания
Предыдущая |
Содержание |
Следующая