Она работает кассиром в магазине самообслуживания уже почти тридцать лет.
— Я начала работать с двенадцати лет — в бакалейной лавочке напротив нашего дома. Кассовых аппаратов там не было. Я просто писала цену на пакетах. Когда я кончила школу, то в секретарши идти не захотела. Мне нравилось работать в продовольственном магазине. Очень интересная работа для молоденькой девчушки. Я просто увлеклась. Ни о каких других профессиях я представления не имею. Нелегкая работа, но мне она нравится. Это же вся моя жизнь.
Мы тут продаем всё, что душе угодно. Миллионы всяких пакетов и банок. От картофельной соломки и кукурузных хлопьев... у нас даже есть настоящая жемчужинка в банке с устрицами. Два с чем-то банка. Улитки в раковинах, чтобы подать на праздничный стол. Есть даже такие деликатесы, о каких я раньше и не слышала. Я знаю все их цены. Иногда заведующий спросит меня, а я так и оттарабаню. Чего бы вы ни спросили, у нас это найдется.
Цены заучиваешь наизусть. Это как-то само собой получается. Я знаю: полгаллона молока стоит шестьдесят четыре цента, а галлон — доллар десять. Глядишь на этикетки. Маленькая банка горошка «Рэгеди Энн». Ну а «Грин Джайнт» на несколько центов дороже. Я помню: «Грин Джайнт» — восемнадцать центов, а «Рэгеди Энн» — четырнадцать. А «Дель-Монте» — двадцать два. Но последнее время цены без конца скачут. Два дня назад маргарин стоил сорок три цента. А сегодня — сорок девять. И теперь, когда я вижу «Империал», я пробиваю сорок девять центов. Запоминаешь, и все. На кассе есть список цен, но это для временных. Я в него даже не заглядываю.
Мне на кнопки моей кассы тоже смотреть не надо. Я ее знаю, как секретарша — свою пишущую машинку. На ощупь. Она мне точно по руке. На девятке — средний палец. Большой палец бьет единицу, двойку, тройку и дальше вверх. Ребро ладони нажимает на рычаг общей суммы, ну и так далее.
Я пользуюсь тремя пальцами — большим, указательным и средним. Правой руки. А левая — на покупках. Они выкладывают свои покупки. Я жму бедром, и пакеты продвигаются по прилавку. Когда их передо мной в самый раз, я перестаю нажимать. Я все время в движении — бедро, рука, касса, бедро, рука, касса. (Она показывает, как это получается — ее руки и бедра движутся, словно она танцует какой-то восточный танец.) Надо только поймать темп — раз-два, раз-два. Если встроишься в ритм, значит, дело спорится. Стоишь на всей подошве, а голову поворачиваешь вправо-влево.
Покупательница тебя о чем-то спрашивает. Если снять руку с покупок, обязательно собьешься и спутаешь, за что выбиваешь. Тут важно чувствовать. Когда я выбиваю, рука у меня всегда на покупках. Если кто-нибудь спросит, что сколько стоит, я отвечаю, не замедляя движения. Словно на рояле играешь.
Я восемь часов в день провожу на ногах. Стоять, конечно, утомительно. Но когда я прихожу домой, то чувствую себя обновленной. Я не от этого устаю, а оттого, что надо следить, не ворует ли кто. А воровства много. Я как увижу такую воровку, сразу готовлюсь принять меры.
Заведующий спрашивает меня, как я догадываюсь. А я вижу по движению их рук. Как они сумочку держат и корзину и как стоят. С первого взгляда можно понять. Я до сих пор еще ни разу не ошиблась.
В магазинах самые, казалось бы, приличные люди крадут. И не потому, что нуждаются. Очень приличные люди, и живут в районе Лейк-Шор-Драйв. Каждый день — и мужчины, и женщины. Последнее время, правда, эти хиппи появились, которым лишь бы день прожить...
Главное — мясо. Приходят с большими дамскими сумками. Как раз на прошлой неделе я поймала одну такую женщину — с двумя пачками вырезки в сумке. На десять долларов. Она подходит к кассе, а я очень вежливо спрашиваю: «Не хотите ли заплатить за что-то еще, чтобы мне не ставить вас в неловкое положение?» Заведующий стоял неподалеку, и я его подозвала. Она посмотрела на меня, нахально так. Я говорю: «Я знаю, у вас в сумочке вырезка. Так, пока никто не видел, либо вы заплатите, либо положите на место». Она нос задрала, но тут заведующий спросил: «Зачем вы взяли мясо?» Ну, она и заплатила.
Никто ничего не заметил. Я говорю очень вежливо. И заведующий держится мягко. Конечно, если они начинают скандалить, он повышает голос, чтобы их припугнуть. И просит больше в магазин не приходить.
Я знаю одного такого — берет бритвенные лезвия. Одет очень прилично, и лет ему за шестьдесят. Лезвия ему нужны как собаке пятая нога. Я за ним слежу, и он это знает, так что к лезвиям и не подходит. Всё больше мелочи. Злятся на кого-то, ну и срывают злобу таким образом.
Одна покупательница нас просто умоляла — говорила, что хочет по-прежнему к нам ходить, не то ее муж узнает. Заведующий сказал, что за ней теперь во всех отделах будут строго наблюдать. Но это просто чтобы ее припугнуть. Пожилая такая женщина. А мне бы стыдно было снова приходить в магазин, где про меня такое знают. Только сейчас это, наверное, обычное дело, куда ни пойди. Таких людей жалко. Я им сочувствую.
Дома у меня обожают такие истории: «Что сегодня приключилось?» (Смеется.) Ну, это про ту, с вырезкой в сумочке. И вырезка-то эта ей нужна как собаке пятая нога.
Некоторые расстраиваются и сердятся из-за цен и начинают ругать меня. А я гляжу на них, и все. Надо разбираться, где тут причина. Я молчу, а то ведь не успеешь оглянуться — и пойдет перепалка. Покупатели ведь всегда правы. Неужто она не понимает, что я покупаю те же продукты? И плачу те же деньги, без всяких скидок. Те, кого поймаешь на воровстве, спрашивают: «Неужели вам ничего не нужно?» Нет, мне нужно, и я весь день на ногах, и у меня расширение вен. Но я не пытаюсь выйти отсюда с сумочкой, набитой вырезкой. Когда мне нужен бифштекс, я его покупаю.
Ноги у меня по временам очень болят. Когда я в восемнадцать лет надевала купальный костюм, у меня не ноги были, а прямо-таки карта какая-то. Оттого, что я все время стояла. И обувь была неудобная. Теперь я ношу туфли с супинатором, такие, как сиделки в больницах. В них ноги не так болят, и это уже хорошо. Иногда я до того устаю за день, что не могу спать. И ноги ноют, точно я не лежу в кровати, а все еще стою.
Свою работу я люблю. И с заведующими мне везет. Наш заведующий черный, и просто прелесть что за человек. Пока ты работаешь как следует, они не вмешиваются. А заработная плата прямо потрясающая. И повышается автоматически благодаря профсоюзу. Профсоюз работников розничной торговли. У меня такой стаж, что я хоть сейчас могла бы уйти на пенсию. И заработная плата у меня максимальная. Всего в неделю я получаю сто восемьдесят девять долларов. И пенсия у меня будет почти пятьсот долларов в месяц. Это все профсоюз. По высшим ставкам. Меня все представители по имени знают. Молодежь даже не задумывается, сколько для нас сделал профсоюз.
Порой мне кажется, что этим девчонкам переплачивают. Они не делают того, что обязаны. Девочки, которые к нам приходят, двигаются как сонные мухи. Постоянные покупатели все говорят: «Пойдем к Бейб». Это потому, что я всё быстро делаю. Оттого-то я так и устаю, а эти девчонки по вечерам ходят на танцы. Не умеют они гордиться своей работой. А для меня это жизнь. Бывает, я прихворну и иду в магазин с таким чувством, что уж там-то мне сразу станет легче. Только это не всегда действует. (Смеется.)
Я кассирша и горжусь этим. Есть и такие, кто скажет: «Кассирша? Фу!» А по-моему, это не хуже, чем быть учительницей или юристом. И мне не стыдно, что я хожу в форме и в туфлях с супинатором, что у меня расширение вен. Я честно зарабатываю на жизнь. Те, которые глядят на меня сверху вниз, куда хуже меня.
Меня раздражает, когда покупатели меня подгоняют: «Да побыстрее же!» или: «Поскорее считайте!» По-моему, это некрасиво. Подождите, и я вас обслужу со всем вниманием. А поспешите, так себя же задержите. Вот, например, вчера я пробивала два больших заказа, а она говорит: «Я через десять минут должна быть в другом месте. Считайте быстрее». Я не терплю, когда со мной так разговаривают, и никакая другая кассирша не потерпит.
Я ведь тоже человек. Я тут на работе. А они иногда унижают меня. Даже выражаются. Тогда я все бросаю и иду за заведующим. Я никому не позволю называть меня (прикрывает рот ладонью и шепчет) стервой. Это всё богатые люди — словно я экономка или горничная. Да и с горничными так не разговаривают.
Бывает, я делаю ошибки. Я ведь не арифмометр. Но я извиняюсь. Я сразу же замечаю и говорю покупателю: «Тут я выбила на два цента больше, так теперь я вычитаю». А потому мои покупатели за мной не следят, когда я подвожу итог. Они мне доверяют. Но сегодня утром была у меня одна... Я ей говорю: «Как поживаете?» — вот и весь наш разговор. А она мне: «Погодите. Я хочу вас проверить».
Я даже глазом не моргнула. Точно ее и нет тут вовсе, точно я ее не слышу. А она начинает скандалить. Ну, я говорю: «Прекратите. Я дам вам чек, когда кончу. Если окажутся ошибки, я их исправлю». Ну, люди... я таких не понимаю. И мне некогда разбираться с их пустяками, потому что следующий покупатель тоже торопится...
Мне бывает очень обидно, когда мне не доверяют. Да и зачем мне их обсчитывать? Всё равно это не мне в карман идет. Ну, ошибешься случайно, а тебя воровкой называют, мошенницей. А я в жизни чужого не присвоила.
Иногда мне кровь в голову бросается, я вся красная делаюсь от обиды и чувствую себя совсем разбитой. Дома мои сразу замечают и переглядываются: «Не надо ее трогать, у нее был тяжелый день». И спрашивают: «Что случилось?» Я погляжу на них и начинаю смеяться — ведь хуже нет как тащить работу к себе домой. Уходишь из магазина и все неприятности оставляешь там. А домашние — оставляешь дома. И все-таки случаются дни, когда просто сил никаких не хватает. Но потом всё сглаживается.
Больше трех раз ошибиться нельзя. После этого у тебя вычитают из зарплаты. И правильно делают. Нельзя же каждую неделю просчитываться на десять долларов. Это подозрительно. Ерунда какая! Если покупатель недоплатил десять долларов, это твоя вина. Для того-то кассовые аппараты и показывают всю сумму. Не надо останавливаться и пересчитывать. Я таких ошибок никогда не делаю. Обычно это случается с девчонками.
Прежде атмосфера была более дружеской, более приятной. А теперь всё время словно какое-то напряжение ощущается. Напряжение в магазине. Едва войдешь — и сразу это замечаешь. Все словно враги. Все рвутся вперед. «Я была первой». Теперь уже некогда говорить: «Здравствуйте, как поживаете?» Наверное, всё дело в том, как теперь живут люди. Скорее, скорее, скорее, и отталкивают друг друга, а куда торопятся? По-моему, они только скорее в могилу попадут. Торопыги эти.
А толчея какая! Пихают друг друга тележками. Кое-кто и нарочно. Иногда я что-нибудь покупаю, так меня то и дело толкают тележками. Ударит по лодыжке, и сразу синяк. И знаете, кто обычно это проделывает? Старики, которые ходят за покупками. Уж эти мне старики! Ужас что такое — так и бьют тебя по ногам. Иногда подойдешь к такому, тронешь его за плечо и спросишь: «Зачем вы так?» А они смеются тебе прямо в лицо. Это в них ненависть сидит. Они очень озлоблены. И ненавидят себя. А может, день выдался неудачный, и они ищут, на ком бы сорвать злобу, ну и толкают тебя тележкой. Просто смешно.
Я знаю, что многие люди очень одиноки. У них нет никого близкого. Положат в тележку одну-две покупки, а ходят по магазину добрый час. Смотрят по сторонам, заговаривают с другими людьми. Рассказывают, как они себя чувствуют, что сегодня делали. Просто им надо с кем-то этим поделиться, то есть старикам. А молодые куда-то летят сломя голову — только посмотрят, а разговаривать им некогда.
У нас есть маленький кофейный зал, где можно выпить кофе бесплатно. Почти все забегают туда на минутку — выпьют кофе и уходят. А вот одна старушка — ей некуда идти. Так она сидит там у окна часами. Пройдет по залу — и опять туда. Я узнала, что она совсем одинока, старушка эта. Ни детей, ни родных. Никого. Из-за своей кассы я много чего вижу. Я даже не представляю, как бы я работала на фабрике. Я бы чувствовала себя точно в тюрьме. А тут я могу в окно поглядеть, какая сегодня погода. Захочется глотнуть свежего воздуха — подойдешь к двери, подышишь и вернешься. Я утром всегда прихожу за сорок пять минут. И ни разу не опоздала, если не считать того знаменитого снегопада. И никогда не думала о том, чтобы сменить работу.
Два дня не работаешь, и уже тоскливо становится. Вот ждешь не дождешься отпуска, а стоит уехать, и уже через три дня я себе места не нахожу. Не умею я сидеть сложа руки. Мне надо всё время что-то делать. И уже мечтаешь вернуться на работу. Чудесное это чувство. Просто замечательное.
