Хотя в ходе этой борьбы наши конечные цели, те, за которые мы боролись как революционеры, непосредственно и не достигалась, но то, что ставилось нами как цель студенческих выступлений, осуществлялось. То есть на уровне борьбы за студенческие требования мы действительно смогли привести студентов к объединению вокруг нашей политической линии, вокруг наших активистов, с которыми они начали понемногу находить общий язык. Причем до такой степени, что среди студентов-первокурсников возник феномен восхищения руководителями РСФ. И по мере того, как мы разворачивали борьбу, все больше и больше студентов объединялось в кружки, образовывавшие группы, позднее ставшие ячейками Сандинистского фронта. Я не могу рассказать в подробностях, поскольку я особо не располагал такими данными, какова тогда была подпольная структура Фронта в масштабах всей страны. Хотя и подозреваю, что она была слабой.
Хочу обратить внимание на то, что подпольщики просили подыскивать конспиративные квартиры именно нас, то есть Гато Мунгию, Леонеля, меня и еще двух-трех товарищей. В основном Гато Мунгию. Они просили об этом именно нас, поскольку мы были из Леона. Большинство студентов не было леонцами. Они приезжали в Леон учиться из других департаментов и жили в студенческих общежитиях, поддерживая дружеские отношения только в студенческой среде. Завязать дружбу с жителями города им было трудно. Мы же как леонцы имели в городе самые широкие связи. Благодаря этому у нас всегда была возможность найти кого-нибудь, кто мог одолжить свою машину или сдать квартиру. Ведь мы были в Леоне среди своих, соседей и людей, которых мы знали и у которых могли найти, если нуждались, /52/ помощь. И вот как-то на страстную неделю нам по линии СФНО было приказано не покидать Леон (на это время мы обычно уезжали к морю) и неотлучно находиться в помещении КУУН, поскольку ожидалось какое-то важное задание. Позднее действительно поступило сообщение о том, что в Леон прибывает «гондола»[1] с товарищами, возвращающимися на родину. «Гондола» уже находилась на границе – в Чинандеге или еще где-то, – и поэтому мы были обязаны срочно и где угодно найти конспиративные квартиры. В приказе было сказано: «Обеспечить убежища. Свободная родина или смерть!» Mы знали, что не может быть никакого оправдания, если не сможем их раздобыть. Это беспокоило нас и товарищей из подполья, поскольку «гондола» уже прибыла и выжидала где-то в Чинандеге или на границе с Гондурасом.
Мы вышли на поиск конспиративных квартир, не зная, как их раздобудем, напряженно думая и перебирая в памяти тех, кого знали, но на ум не приходило ничего подходящего. Тогда мы стали вспоминать, кого же из старых друзей по Леону, из тех, кто с нами здоровается, можно было бы посвятить в наше дело. «Погоди-ка, – сказал я Гато Мунгия, – давай посмотрим, может быть, нам подойдет Эдуардо Коронадо». Речь шла об одном адвокате, который жил домах в шести от здания КУУН и был членом Независимой либеральной партии (НЛП)[2]. Этот адвокат происходил из трудовой семьи. Его контора располагалась в том же доме, что и зубоврачебная клиника моего брата. «Дружище Эдуардо, – сказал я ему, – мне нужна одна срочная услуга. Видишь ли, требуется квартира для одного товарища, который будет здесь проездом. Ну так как?» (Скажи я ему, что речь идет о подпольщике, он бы мне точно отказал. Так что суть была в том, чтобы сказать, что, дескать, товарищ проездом в Манагуа и задержится тут на ночь, /53/ ну на две.) Но этот тип все равно меня, что называется, отшил и порекомендовал некоего сеньора, у которого полукварталом дальше был дом, где находилось принадлежавшее ему же похоронное бюро. Я обратился к нему. С ним я тоже был знаком. Он принадлежал к НЛП, а я знал всех активистов этой партии, поскольку и сам записался в нее. Так вот, я ему сказал: «Компа[3], того... я нуждаюсь в одной услуге...» Но дело в том, что они-то были все люди в годах, а я сопливым мальчишкой... Ну разве не было для человека уже пожилого просто безответственно соглашаться на предложение, подобное тому, которое сделал я? Старики привыкли принимать участие в заговорах для стариков. То есть в заговорах консерваторов и либералов, договаривающихся между собой в кинотеатрах или в старинных наследственных палаццо Леона. Словом, для старика такой закалки связаться с уже взятым властями на заметку молодым студентом-бунтарем и согласиться впустить в свой дом чужака было очень трудно. И он мне отказал, сказав, что у него дома нет места... Но я ответил ему: «Это, товарищ, не важно. Мы положим своего человека в гроб, а сверху поставим другой. Так он пересидит дневное время». Наши товарищи, убеждал я, хорошо дисциплинированны. Да, отвечал он, ну а если придут купить гроб... Вы скажете, продолжал я, что этот уже обещан. Но старик не согласился и сказал мне: «Послушай, я порекомендую одного человека, который тебе поможет. Он тоже из НЛП. Это один субтиавец...»[4]
Я пошел по данному мне адресу и встретил там Томаса Переса. Когда я обратился к нему со своей просьбой, было видно, что помочь-то он хочет, но что у него дома действительно нет необходимых условий. Я это понял, когда он мне сказал: «Брат, я бы с удовольствием, но у меня в доме нет даже комнат». А с «гондолой», о которой я тебе говорил, должны были прибыть Томас Модесто, Оскар Турсиос, Хуан Хосе Кесада, Хосе Долорес Вальдивия, /54/ Рене Техада…[5] Словом, вся когорта славных! Все они ехали с Кубы и, кажется, даже из Вьетнама. И вот тогда этот товарищ сказал, что сам он не в состоянии помочь, но есть некто, который, в чем он был уверен и что гарантировал, сможет, дескать, помочь. Мы пошли его искать. Но дома этого человека не оказалось, так как он ушел на похороны, проходившие где-то там же, в Субтиаве. Пошли и мы на эти похороны. По дороге Томас Перес сказал мне: «Слышь-ка, я с тобой к нему подходить не стану, потому что меня заметят... И если он тебе откажет, то подумает еще, что я из СФНО, и тогда все пропало. А я его тебе покажу, ты отзови его в сторонку, там и переговоришь». Мы как ни в чем не бывало смешались с людьми, бывшими на похоронах, и тут Томас Перес указал мне на одного мужчину: «Вон тот, что там идет». Я подошел к этому человеку как можно поближе и, тронув его пальцем за плечо, подмигнул. Он понял, что я что-то хочу спросить. Хотя раньше мы не были знакомы, но меня-то он узнал. Вообще в Леоне меня знали. Ну я ему и сказал: «Брат, хочу обговорить с тобой один деликатный вопрос». «Почему бы и нет, – ответил он, – с удовольствием». Мы чуть отстали от остальных, и я пояснил: «Брат, должен приехать один Компа». Самое главное в такие моменты, чтобы тот, с кем ты говоришь, согласился в принципе. А там уж все равно. Главное, чтобы было принято решение, то есть получено согласие. Ну а он в ответ на мой вопрос сказал: «С удовольствием, товарищ, почему же нет...» Вот такой это был субтиавец.
Какое счастье! Я рванул в Университетский клуб, да-да, прямо своим ходом, что было далековато.
Итак, я добрался туда, изрядно вспотев, и спросил одного товарища: «Что-нибудь раздобыли?» – «Нет, братишка...» – «А я, брат, да, разыскал». – «Там все чисто?» – «Ну, брат, вот чего не скажу, но зато хоть что-то есть». – «И где?» – «В Субтиаве». – «Черт костлявый, пошли скорее!»
А ночью проводник привел в дом того человека – двоих из наших: Педро Арауса Паласиоса («Федерико») и еще одного, кого – я запамятовал. Хотя нет, вру. /55/ Тогда никто так и не объявился. То есть люди из Чинандеги не появились. Но человек-то их ждал. Поэтому я зашел предупредить, что никого не будет. На это он сказал: «Ладно. Но когда опять понадобится, предупредите заранее, чтобы приготовиться». Оказывается, он, придя домой, уже переговорил с женой, потому что его дом примыкал к дому ее матери и братьев. Им он рассказал, что из Манагуа должен приехать один приятель, переспавший с какой-то девицей, и его теперь разыскивают... хотят оженить, а тот жениться не хочет... Ну чем не предлог, чтобы расположиться там, не так ли? В конце концов ко времени, когда прибыла «гондола», мы нашли вторую конспиративную квартиру. Дело в том, что я тогда познакомился с Хоакином... (Тем самым Хоакином Солисом Пьюра, который позднее был председателем КУУН во время бойни 23 июля, а сейчас он заместитель министра здравоохранения.) Он только вернулся из Европы, из Швейцарии, где учился в аспирантуре. Так вот, мы с ним сдружились. До того он меня не знал, хотя обо мне и слышал... Он выяснял, кто такие новые руководители РСФ, и узнал, что я один из них. Ну, я ему понравился, он меня как-то принял, что ли. Вот так появилась у нас вторая конспиративная квартира.
Итак, когда «гондола» прибыла, у нас было две явки. А тот субтианец, о котором я уже рассказывал, начал на деле сотрудничать с нами. А я стал регулярно проводить с ним политработу.
Его дом находился на пыльной улице окраинного городского района Субтиава. Это была бедняцкая, индейская окраина. Сам дом стоял отдельно, метрах в тридцати от другого (хозяина, которого мы позднее привлекли тоже к работе). Внутренний дворик был очень большим и просторным. Я сказал ему, что мы должны заняться учебой. Сказал, чтобы он переговорил со своим братом и поискал еще желающих заниматься. Но не говоря им, что речь идет о СФНО. Дескать, мы, студенты, просто будем приходить туда обучать. Но поскольку сам дом был очень маленьким и неудобным и проводить в нем занятия было невозможно (там крутилась пропасть детишек и там же работала его жена, выделывавшая сласти, которые вечером продавала), решили проводить их во дворике. Грифельную доску мы размещали у дверного проема. Для освещения протягивали /56/ электрошнур с лампочкой. Расставляли пять, шесть или семь стульев, которые добывал хозяин (он обладал природным даром организатора)... Все наше мероприятие было как бы прикидкой с надеждой на удачу и, как увидишь дальше, с большим будущим. А тогда этот парень собирал пять или шесть человек, в основном индейцев. Я приходил туда раза три... Мы начали изучать «Коммунистический манифест» и подружились. Один из них был таксистом, другой занимался сельским хозяйством или рыболовством. Были среди них и каменотесы, а кое-кто владел поблизости небольшим участком земли. Ведь Субтиава расположена на самой окраине Леона по направлению к Понелойе, то есть в сторону моря.
Когда я говорил, то было видно, что в их глазах светилась мысль. Кто знает, как все это происходило. Но они понимали. Понимали. Понимали, а потом мозг как бы возвращал глазам осознанное, и по выражению лиц я узнавал, что они коренным образом перетряхивают свои собственные представления о мире и открывают для себя каждую секунду множество нового. Причем, что было видно по выражению их глаз, происходило это очень быстро. А потом ими овладевал энтузиазм, и вот тогда-то мы привлекали их на свою сторону. Но поскольку я был слишком «замазан», то, когда они втянулись в работу, мы договорились, что я больше не буду приходить. Во-первых, поскольку это была явка, которая позднее может вновь понадобиться. Во-вторых, этот дом не мог быть главным местом собраний, из-за соседей, часто проходивших мимо и заглядывавших в открытый двор, где они видели пять или шесть мужчин, сидевших при электрическом свете на низеньких стульях, скамейках или просто на корточках, и меня, неблагонадежного студента, с брошюрой в руках, распространяющегося о чем-то. Тогда-то РСФ, точнее, СФНО через РСФ направил другого человека вести пропагандистскую работу в этом районе. Это поручили Ивану Монтенегро Баэсу, «толстяку» Монтенегро.
В общем, работа в Субтиаве стала незаметно нарастать.
Больше всего местные жители-индейцы уважали некоего касика Адиака, самого известного из их вождей. Мы представили Сандино как продолжателя дела Адиака. Затем мы образ Сандино слили с образом Адиака, а от Сандино мы перешли к «Коммунистическому манифесту». /57/ Понимаешь? И так, от дома к дому, от индейца к индейцу передавались идея об Адиаке... образ Сандино... понимание классовой борьбы... авангард... СФНО.
Так, мало-помалу в Субтиаве зарождалось движение масс.
И посмотрим, как все это происходило. Как через переезжавших жить на другие окраины бывших обитателей Субтиавы (женившихся или выходивших замуж или еще почему) мы начали проникать в другие районы Леона. Мы посылали туда и самих субтиавцев агитировать свою родню. Так у нас появились первые контакты с выходцами из Субтиавы, обосновавшимися в районах Ла Провиденсиа, Репарто Вихиль... Наконец наступил момент, когда РСФ начал создавать сектор по работе на городских окраинах. То есть теперь мы работали не только в старших классах школы и усилили свои позиции в университете, но РСФ начал работать и на городских окраинах. Понятно, что эту работу через РСФ осуществлял СФНО. Но, когда работа на городских окраинах достигла определенного уровня, СФНО сказал: «Все, отныне РСФ должен об этом забыть. Эту задачу берет на себя подпольная организация Фронта».
С этой целью у РСФ забирают кадры, чтобы работать на городских окраинах уже непосредственно от лица СФНО. Начинается создание общинных советов по борьбе за снабжение бедняцких окраин электрическим светом, водой и т. д. Ясно, что по мере развития работы в этих районах начинают появляться свои местные лидеры. Активисты из студентов ходят туда все меньше, причем выполняют они теперь только координаторские функции. Таким образом, массы сами выдвигали из своей среды лидеров, которых мы связывали между собой. Так зарождалось народное движение на городских окраинах. Но РСФ уже не имел к этому никакого отношения, А людей с городских окраин, которые были привлечены к работе, мы даже начали внедрять в профсоюзы Леона и таким путем сами проникали в них. Все эти профсоюзы ныне входят в СЦТ[6], а из выдвинувшихся в то время /58/ профсоюзных лидеров некоторые и сейчас на руководящей работе в отделении СЦТ в Леоне... Да, это те же самые люди... В общем, прекрасное было время. /59/
Примечания
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
