В 1970 г. я на шесть месяцев перешел на подпольное положение, после того как команданте Хулио Буитраго погиб в бою, застигнутый вместе с товарищами Дорис Тихерино и Глорией Кампос на конспиративной квартире в Манагуа. Его выследила служба безопасности диктатора, а затем гвардия провела беспрецедентную для Никарагуа военную операцию. Тройным кольцом были окружены дом, в котором находилась явка, квартал и целый городской район. Хулио несколько часов сражался с гвардейцами и погиб. В СФНО он был лучшим из лучших. Именно он выковал народную легенду о непобедимости Сандинистского фронта, или лучше сказать, что сам народ благодаря таким, как он, выковал эту легенду о Сандинистском фронте. Впрочем, эта легенда слагалась на основе конкретных исторических фактов. И первым из них стал героический бой Хулио Буитраго 15 июля 1969 г.
Власти совершили большую ошибку, показав этот бой по телевидению. Сидя перед телевизионным экраном в Университетском клубе Леона, мы видели, как многочисленные гвардейцы, разбившись на группы по двое и по трое, с колена или лежа, прячась за деревьями, автомашинами и заборами, стреляли по дому, где находился Хулио Буитраго. Репортаж шел без звукового сопровождения, и мы жадно вглядывались в то, как автоматическое оружие с большой скоростью выплевывало пустые гильзы. Мы всматривались и видели, как брызгами летели крошки асфальта, цемента, дерева, осколки стекла и штукатурки, когда тысячи пуль молотили по дому. Видели мы и дымок от очередей появлявшегося в проеме балконного окна автомата Хулио, которым он отвечал на огонь врага. А мгновение спустя Хулио появлялся уже у одного из окон цоколя или у выходившей на улицу двери первого этажа. Затем Хулио вдруг перестал показываться. Но гвардейцы не двигались. /41/ Мы увидели, что стрельба прекратилась и гвардейские офицеры совещаются. Потом гвардейцы начали подступать к дому, и тут-то неожиданно вновь возник Хулио, ведший огонь, так же, как и раньше. Гвардейцы бросились бежать. Мы наслаждались тем, что гвардия боится пуль Хулио. Увидев, что Хулио попадал в какого-нибудь гвардейца, мы яростно восклицали: «Проклятые! Так вам...» Но тут подъехала танкетка, и стало заметно, как оживились гвардейцы. Танкетка стала напротив дома, метрах в пятнадцати. Перестрелка затихла. Ни гвардейцы, ни Хулио не стреляли. Припоминаю, что было уже за полдень и гвардейцы утирали платками струившийся пот. И вот в полной тишине выстрелила танкетка... Мы во все глаза смотрели, как стену дома разнесло в куски, твердя про себя: «Только не сейчас... только не сейчас...» Было видно, что после выстрела танкетки офицеры приказали солдатам наступать. Из дома никто не стрелял. Но стоило гвардейцам подойти поближе, как Хулио вновь повел огонь, и они опять бросились бежать. Танкетка еще раз выстрелила, и все снова повторилось. Затем надолго воцарилась тишина. Лишь когда прилетела авианетка, по дому разом открыли огонь все гвардейцы; его не останавливаясь обстреливали танкетка и самолет, который в пике почти задевал крышу дома. Мы видели, как этот дом прямо на глазах перемалывался в труху. В разные стороны летели куски железа, щепы, отваливались крупные и мелкие куски стены, брызгами летело стекло... Нам было видно, что гвардейцы все еще прячутся от ударяющих рядом с ними пуль Хулио, и мы не могли понять, каким образом он еще жив. А гвардейцы продолжали падать. Потом случилось нечто такое, что всех нас глубоко потрясло: мы увидели, как через парадную дверь дома выбежал, стреляя очередями по наступавшим, Хулио. Мгновение спустя он начал сгибаться, продолжая стрелять, и все сгибался и сгибался пополам, ведя огонь, пока не рухнул на землю. В ту минуту мы хотели рыдать, но одновременно почувствовали, что обладаем несокрушимой силой.
Так пал организатор городского сопротивления Сандинистского фронта.
Естественно, что все в Никарагуа, у кого имелся телевизор, видели это. Увидели это и те, у кого телевизора не было, потому что Сомоса имел глупость несколько дней подряд повторять это репортаж. И те, у кого /42/ телевизора не было, ходили к соседям специально, чтобы все увидеть самим. И народ видел, как гвардейцев сотрясает нервная дрожь. Услышал их крики и обращенные к Хулио призывы сдаться. А потом люди увидели и самого Хулио, в одиночку сражавшегося против танкеток (позднее приехала еще одна), самолета и двух вертолетов.
После смерти Хулио руководство организацией принял на себя Эфраин Санчо Санчес, не обладавший, впрочем, для этого ни моральной решимостью, ни особыми политическими талантами. Из-за него-то я и был вынужден на шесть месяцев перейти на нелегальное положение. Будучи в подполье, он совершил ошибку в обеспечении безопасности и был опознан одним лейтенантом из разведслужбы Сомосы. Дело было так. Их автомобили ехали по улице рядом, и сопровождавшая лейтенанта жена обратила внимание на спутницу Санчо Санчеса. Как оказалось, та жила по соседству с ними. А затем и сам лейтенант, разглядывая соседку, увидел Санчо Санчеса и опознал его. Началась перестрелка, в которой лейтенант был убит. Его жена сообщила полиции, что в спутнице Санчо Санчеса она узнала свою соседку – Марию Эсперансу Валье (подпольный псевдоним «Тита»), а та была моей близкой приятельницей. Так вот, в машине с Санчо Санчесом ехали еще два наших товарища, которых жена лейтенанта из-за нервного шока хорошо не разглядела. Но она вообразила и утверждала, что именно я был одним из них. Это-то и заставило меня уйти в подполье, а следовательно, действовать вне рамок законов и втайне от всех: от гвардии, от шпиков, от тех, кто был нейтрален, от друзей и семьи, маскироваться, носить оружие, жить на явочных квартирах и, само собой, выполнять поручения иного рода.
Но вышло так, что я был нужен благодаря приобретенному мною опыту для работы в студенческом движении. А в подполье я действительно ощущал себя лишним. Ведь я был очень молод и физически слаб. У меня не было никакой военной подготовки и не представлялось никакой возможности пройти ее. Словом, для нашего подполья я был в тягость. Поэтому руководство решило, чтобы я вновь вернулся к легальной деятельности в университете в Леоне.
Чтобы вернуть меня в Леон, был придуман такой трюк. Я должен был нанести визит руководителю /43/ никарагуанского Красного Креста, чья резиденция находилась в Манагуа, с просьбой улучшить обращение с политзаключенными. В то время Байярдо Арсе[1], уже бывший активистом Фронта, работал обозревателем газеты «Пренса»[2]. А Вильям Рамирес был директором радиопрограммы «Экстра», передававшейся по каналу радиостанции «Мундиаль» в 6 утра и в 6 вечера. Так вот, используя то, что тогда проводилась кампания за освобождение политических заключенных, было решено создать комиссию КУУН, которая выступила бы за лучшее обращение с политзаключенными. С этой целью мы пригласили монсеньора и нескольких видных адвокатов присутствовать на встрече комиссии КУУН с Красным Крестом. Ко времени начала этой встречи – а она должна была состояться в 10 часов утра – меня доставили с явочной квартиры прямо к дверям здания Красного Креста, где я встретился с комиссией КУУН. Туда я вошел вместе с этой комиссией, возглавлять которую меня же и поставили. Это был маскарад чистой воды! Блеф, ибо я появился, словно никогда и не был в подполье. Ну а журналисты, как бы ничего не ведая, начали меня фотографировать и задавать вопросы о цели нашего визита. В тот же вечер моя фотография появилась на первой полосе «Пренсы». На ней был изображен я рядом с епископом и моими друзьями из КУУН, обращающийся к президенту Красного Креста. Подпись под фотографией гласила: «Студент-старшекурсник Омар Кабесас, делегат КУУН, обращается с просьбой к монсеньору и к никарагуанскому Красному Кресту сделать представление генералу Сомосе с целью улучшения обращения с политзаключенными». Это было очевидным доказательством того, что я никогда не был в подполье, не скрывался и что если меня и не было видно в Леоне, то потому, что я работал в КУУН в Манагуа. И в итоге уже к вечеру того же дня я был у себя в родном городе. А на следующий день, рано-рано утром, я пошел на занятия /44/ по римскому праву на юридический факультет. Вот это трюк, не так ли?
Почти сразу после этого случая мы начали работать в КУУН с Гато. Гато Мунгия стал тогда первым председателем КУУН, выдвинутым РСФ и достигшим этого поста благодаря тому, что публично заявлял, что он из РСФ и поддерживает Сандинистский фронт. РСФ уже руководил КУУН в 1960 – 1964 гг., но его кандидаты в председатели никогда публично не говорили, что они из РСФ, и тем более о своих марксистских и взглядах. 1963 – 1970 гг. были периодом, когда студенческое самоуправление находилось в руках социал-христиан. Таким образом, в 1970 г. Гато стал первым председателем КУУН, который, переходя из аудитории в аудиторию, повторял, что он коммунист, сандинист и кандидат, представляющий РСФ. Избрание Гато, или кампания Гато за председательство в КУУН, проходило очень оживленно и шумно. В РСФ состояло почти сто человек, в большинстве своем первокурсников. Соперник Гато был членом социал-христианской партии и внешне походил на Адониса. Но и Гато не был страшилой, так что и в этом мы соперничали. Гато тоже был голубоглаз, но меня беспокоило то, что у него несколько задиралась верхняя губа, так что я ему бывало говорил: «Спрячь зубы, Гато». А он в ответ смеялся, демонстрируя два своих мощных верхних резца... Хотя нет, как я сейчас вспоминаю, у него были зеленые глаза. И поэтому в день выборов он одел рубашку зеленого цвета. Я же так часто видел его, слушал его и аплодировал ему на всех его выступлениях, что и сам начал считать Гато гораздо красивее его соперника. И мы победили. Помню, что выборы закончились на рассвете. Мы скакали, орали, плакали от радости, издевались над проигравшими, срывали их плакаты, расклеенные по университету, подняли Гато на плечи и понесли... Это была прямо какая-то коллективная истерия... Объятия, поцелуи, всхлипывания, объятия. Наконец-то мы впервые пришли к власти в Университете. Да здравствует Революционный студенческий фронт! Да здравствует СФНО! Да здравствует Карлос Фонсека! Да здравствует команданте Хулио Буитраго! Вот что мы, обалдевшие от рисования лозунгов и плакатов, от придумывания надписей и возможных ответов на вопросы, задаваемые Эдгарду его противниками, выкрикивали до хрипоты. Да, мы действительно /45/ устали натаскивать Гато, как ему стоять перед аудиторией, как держать микрофон, какими жестами встречать недоброжелательные вопросы или как приветствовать избирательниц. Мы устали от бессонницы и от мечтаний наяву в полночь, в полдень и на рассвете. Мы устали заниматься любовью с нашими подружками в краткие мгновения отдыха. Устали кричать осипшими голосами. Но тогда, в предрассветный час, когда в три утра ветер гулял по помещениям Университетского клуба им. Рубена Дарио в Манагуа, мы, трое или четверо, ощущали себя так, будто нас несколько сотен; мы, трое или четверо, были лидерами множества молодых людей, которые, как и мы сами года два тому назад, начали участвовать в политической жизни студенчества. Как и мы, многие из них, их большинство, должны были начать бороться и дойти до победы или погибнуть.
Можно сказать, что этот триумф стал качественным скачком, кульминацией целой фазы развития и началом нового этапа. Победа РСФ на выборах в КУУН дала нам большие преимущества в развитии организационной политической работы, потому что сам факт того, что мы стали хозяевами помещений КУУН, уже означал, что мы получили место для своих собраний, которые теперь можно было не проводить у себя по домам или на снимаемых студентами квартирах. Это означало, что у нас появились пишущие машинки, фотокопировальные аппараты и множительные машины. Но самое главное, у нас появились деньги. То есть победа РСФ на выборах в КУУН позволила нам использовать в университете легальные и официальные пути для развития работы СФНО, РСФ и самого КУУН. Ведь до этого мы поддерживали РСФ еженедельными взносами, а это было слишком мало.
Тогда перед нами в миниатюре возникла проблема, которая ныне стоит во весь рост; хотя у нас и так не хватало кадров для работы в РСФ, мы были вынуждены перебросить часть их в КУУН.
Первым из наших ушел в КУУН Гато, самый опытный и дольше всего работавший в РСФ. Он должен был развернуть политическую работу, а также возглавить борьбу за наиболее настоятельные требования студентов. Причем так, чтобы студенты были удовлетворены нашей деяльностью, увидели преимущества и то позитивное, что дает РСФ, находясь у власти в университете, и вновь /46/ проголосовали за нас в следующем году. Для нас это было необходимо, поскольку в ходе этой борьбы за КУУН мы могли подбирать для РСФ наиболее проявивших себя товарищей. Кроме того, как я уже тебе говорил, это позволяло нам задействовать структуру и экономические ресурсы КУУН для пропагандистской работы не только самого КУУН и РСФ, но и СФНО.
Раньше, до этой победы, мы были вынуждены все необходимое нам тащить из университета, а это приводило к конфликтам с администрацией. Мы прихватывали все, что могли стянуть. Сумки наших соратниц были известны тем, что мы прятали там папки, пачки писчей бумаги, краски для рисования плакатов. Мы воровали ластики, скрепки... А теперь, что за радость, мы раздобывали 200 песо на покупку десятка распылителей краски, которыми стали писать лозунги на ватмане и разрисовывать стены университета и городских зданий. Словом, сохранить контроль над КУУН означало располагать деньгами для всего этого.
После того как РСФ победил в университете, кражи в Альма-матер заметно сократились. А ведь студент, не правда ли, всегда немножечко жулик? Кстати, я припоминаю, что сумки наших подруг мы занимали не только этим. Оставалось там место и для других вещей, которые мы «уносили» из универсамов. И еще для кое-чего, что вряд ли понравится некоторым пуританам. Дело в том, что среди нас организовалось нечто вроде синдиката влюбленных парочек. Нас страшило, что наши подруги могут забеременеть. Так что же делать?.. Выход один – искать противозачаточные средства. Но, поскольку они стоили очень дорого, мы придумали следующее. Нам удалось разузнать, что в аптеке Бальядареса, находившейся в полуквартале от Прио, у правого края витрины в первом ящике находилось искомое. Там же раскладывались журналы «Вангуардиа», «Экран», «Сьете Диас», сборники «Ридерс дайджест» и всякая тому подобная литература. Итак, сказано: стянуть противозачаточные средства. И медлить тут нечего! Операция развивалась следующим образом. Приходили мы в аптеку обязательно двумя или тремя парами. Как настоящие конспираторы, мы разузнали, что именно в полдень – в обеденный час – в аптеке бывает меньше всего персонала. Там оставалась только одна женщина с коротко стриженными волосами и с выражением глубокой тоски /47/ на лице... даже больше горечи, чем тоски. Итак, мы входили в аптеку, и одна пара предпринимала отвлекающий маневр – спрашивала лекарство, которое, как мы знали, находилось на верхней полке прямо в противоположном конце аптеки. Чтобы достать его, женщина должна была забраться на стул и повернуться спиной к ящику, где были противозачаточные средства. В этот момент другая пара вроде как бы просматривала журналы и ...раз, открывала ящик. Я помню, что когда это выпадало делать мне, то я настолько широко растопыривал кисть руки, что мне сводило пальцы, и когда я сжимал их, то захватывал столько, сколько только мог. Стоявшая рядом со мной подружка на всякий случай заслоняла меня и наблюдала за женщиной. Я бросал свою добычу в сумку подружки и на этом операция заканчивалась. Припоминаю, что это были инъекции, действовавшие на протяжении месяца. Представляешь себе, что это такое? Целый месяц без забот, без напряженности... Мы выходили из аптеки под руку и подавали знак другой паре. Все мы были очень и очень счастливы и не могли дождаться, когда же доберемся к себе, чтобы посмотреть, сколько же мы хватанули... И тут начинались улыбки и поцелуи в щеку прямо на улице... Думаю, что в тот момент мы, как говорится, излучали молодость. Не знаю почему, но чувствую, что сейчас студенты уже не те. Не такие, как раньше, не такие, какими были мы. Я считаю, что им не хватает двух вещей – блеска и живости... или сам я уже старею что ли...
В 1970 г. РСФ поставил перед КУУН задачу начать борьбу за расширение числа студентов начального курса медицинского факультета. Раньше туда принимали по 50 человек, а мы потребовали принимать 100. Мы, естественно, сумели поднять на борьбу студентов, особенно первокурсников, которых в Леоне было около полутора тысяч человек, а в Манагуа примерно две. Гато возглавил студентов, и через него мы, все та же компания, что и всегда, агитировали, организовывали, проводили митинги, занимали помещения университета, взрывали хлопушки, расклеивали листовки, устраивали сидячие забастовки на улице перед университетом, говорили речи, пели песни, играли на гитарах, читали стихи, вели диалог с властями, посылали комиссии туда-сюда. И появлялись новые лица, чье будущее и чью судьбу в то время нельзя было и предположить. Это /48/ были студенты, с которыми мы могли проводить политическую работу, поскольку они обретали себя в процессе борьбы за свои требования. Вот так появлялись эти новые фигуры, новые парни и новые девчонки... и новые улыбки, как улыбка Роберто Уэмбеса, у которого были отличные зубы и который в то время был полухиппи и ходил заросшим неряхой в запачканных брюках и рубашке. Или Иван Монтенегро, толстый, ну, лучше сказать, полный, но физически слабый, всегда с лицом в царапинах... Таким образом, переходя от одной компании к другой, от одного требования к другому, мы завоевывали на свою сторону всех лучших студентов, поступавших в университет. Это придало развитию РСФ большой импульс. Так, мы победили в борьбе за сто учебных мест на первом году обучения на медицинском факультете и начали новую борьбу.
Изучив опыт Кордовской реформы[3], мы потребовали провести реформу нашего университета. Мы хотели изменить наш университет и боролись за изменение содержания учебных программ. Кроме того, СФНО мы смогли передать значительные денежные суммы из казны КУУН.
Помню, как однажды, когда двух наших товарищей с медицинского факультета хотели исключить, мы заняли здание факультета права. Это было здание в колониальном стиле, где нашли себе прибежище (за некоторыми достойными исключениями) наиболее реакционные профессора-обскурантисты университета, которые преподавали по пропитанным индивидуализмом учебным программам, защищавшим политику Сомосы. И впрямь здесь и преподаватели, и учебные программы, и архитектура здания были выдержаны в одном духе. Словно для того, чтобы подчеркнуть гротесковость ситуации, на стене у входа на этот факультет была выбита надпись, которая гласила «SIC ITUR AD ASTRA», что означает «таков путь к звездам».
Как-то мы провели демонстрацию перед домом декана этого факультета. Сам-то он был человеком прогрессивных воззрений, но олицетворял собой власть. Этот /49/ профессор, которого я очень люблю как человека, был весь проникнут духом западного христианства. Он постоянно говорил нам, что вера его непоколебима. Мы же всегда старались придумать что-нибудь новое, чтобы активизировать студентов и чтобы их энтузиазм и моральный настрой не спадали. Причем не только в интересах академических, но и для достижения политических целей. Задача состояла в том, чтобы изобрести любого рода оригинальный прием, отвечающий злобе дня. В те времена мы, студенты, были большими выдумщиками. А я был председателем Ассоциации студентов юридического факультета, то есть знаменитой леонской АЭД. Так вот, я принял решение организовать демонстрацию от здания факультета к дому декана. Каждый участник демонстрации нес зажженную свечу, и, когда мы шли по улицам, все жители, заслышав наши крики и песни, открывали двери и выходили из домов, поскольку было часов десять вечера, а в Леоне народ ложится спать уже в девять. Заслышав крики, мужчины выходили к дверям в одних трусах и домашних тапочках. Одни были испуганы. Лица других были серьезными или растерянными, а то и выражали предвкушение развлечений. В Леоне мы, студенты, часто развлекали народ, потому что мы организовывали карнавалы-буфф, которые так нравились народу. Ведь в них мы высмеивали Тачо[4] и правительство. Довольно пошлые выходки студентов нравились даже тогда, когда в них проскальзывали порнографические мотивы. А народ в Леоне довольно консервативен и высоконравствен. Думаю, люди чувствовали, что то, что мы делаем, им самим совершить было не под силу, поскольку, узнай об этом, скажем, соседи, их бы раскритиковали. Или потом пошли бы сплетни, которые превратили бы в притчу во языцех честь любой порядочной христианки города. В ту ночь «демонстрации со свечами» женщины показывались в дверях и окнах домов прямо в нижних юбках или в ночных рубашках, а то и завернувшись во множество различных тряпок, так что походили на сумасшедших. Непричесанные и без косметики, они выглядывали из-за полуоткрытых дверей или просовывали головы в окна, и многие из них узнавали своего жениха или сына, а кто /50/ и меня, и тогда слышно было, как в домах комментируют происходящее: «Посмотри, вон где этот чудила идет!», «Господи боже, и мой красавчик тут!», «Ты гляди, что они сейчас вытворяют!», «Смотри-ка, куда их теперь занесло!», «Ну этому-то только бы чего отчебучить!»
Вначале, пока мы еще только приближались к их домам, горожане думали, завидев нас, что это крестный ход в честь какой-нибудь девы или святого. Ясное дело, в домах нельзя было расслышать слова песен. Люди нерешительно высовывались наружу поглядеть, что к чему, и обнаруживали неисправимого худышку Кабесаса, которого в городе уже знали, идущего во главе демонстрации со свечой в руке и орущего громче всех парней. Кто-то смотрел на нас с симпатией. Кто-то видел в нас студентов-лентяев, поскольку некоторые преподаватели и власти утверждали, будто мы только и хотим, что отлынивать от учебы. Но мы хотели другого... Тяжелые то были времена...
В конце концов мы дошли до дома декана, и, когда я увидел этот дом, который был построен в том же стиле, что и здание факультета, мне в голову пришло одновременно несколько разных мыслей. Я подумал об обскурантизме многих преподавателей, учивших нас верить, уважать и с помощью юриспруденции защищать священную частную собственность. Я подумал и о том, к чему следует стремиться. Мысленно я представил себе фасад факультета, и надпись: «SIC ITUR AD ASTRA», и призыв: «Свободу Университету!» И, подумав: «Что за абсурд!» – я выхватил распылитель краски у одного товарища и встал перед тротуаром дома декана, а затем спросил студентов: «Верите ли вы, что с образованием, получаемым на юридическом факультете, можно добраться до звезд или обрести свет?» Тут все студенты ответили: «Не-е-ет!» А затем с большой внутренней убежденностью быстро и твердо я нарисовал печатными буквами на белоснежно чистой стене дома моего декана: Отсюда идут в XV век». А затем, поскольку мой декан был (и остается до сих пор) очень религиозным человеком, а в Леоне в день Пречистой девы из Мерседес, великой патронессы Леона, все ставят на тротуаре перед своими домами свечи... мы оставили на тротуаре перед домом моего дорогого декана не меньше 500 зажженных свечей. /51/
Примечания
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
