Если продолжить тему разоблачения мифов, которыми обросла история высылки, то следующим «мыльным пузырем» окажется мнение, высказанное, в частности, историком М.А. Колеровым, будто бы «все они [высланные] на сто процентов не хотели уезжать»[109]. Приведу свидетельства некоторых мыслителей и публицистов, найденные в их мемуарах.

Степун о Бердяеве:

«Наскоро поздоровавшись, он взволнованно, но скорее радостно, чем устрашенно, сообщил мне, что подготовляется высылка за границу целого ряда религиозных философов <…>»[110]

Бердяев о себе:

«Я не хотел эмигрировать, и у меня было отталкивание от эмиграции, с которой я не хотел слиться. Но вместе с тем было чувство, что я попаду в более свободный мир и смогу дышать более свободным воздухом»[111].

Осоргин о себе и о других:

«К концу затяжной канители – одна мысль была у всех этих политических злодеев, раньше за границу не собиравшихся: только бы не передумали те, чьим головам полагается по должности думать. Все ликвидировано, все распродано, все старые, прочные, десятками лет освященные связи отрезаны, кроме одной, порвать которую никто не в силах – духовной связи с родиной; но для нее нет ни чужбины, ни пространства»[112]. «Вот открывается нам Европа… Европа, в которой пока еще можно дышать и работать, главное – работать. По работе мы все стосковались; хотя бы по простой возможности высказать вслух и на бумаге свою подлинную, независимую, неприкрытую боязливым цветом слов мысль… Для нас, пять лет молчавших, это счастье. Даже если страницы этой никто не прочтет и не увидит в печати. <…> Разве не завидуют нам, насильно изгоняемым, все, кто не могут выехать из России по собственной воле? Разве не справедливо подшучивают они над нашей “первой, после высшей”, мерой наказания?»[113]

М.А. Осоргин. Рис. И.А. Матусевича (1922). ГАРФ.

Степун о себе:

«Спустя год или два после нашей высылки [встретив знакомого из Москвы] я, хоть и благодарный судьбе за нашу высылку из России, сгорал страстным желанием вернуться вместе с ним <…>»[114]

Изгоев о себе и о других:

«Я старался прислушаться, что отвечала моя душа. В ней не было ощущения похорон, но не слыхал я и бодрых звуков радостной надежды <…> Подходим в Кронштадту и его фортам <...> Соседняя независимая держава. Какой-то пароходик подходит к нашему “Preussen”. Высланные пробуют шутить:
– Пароходик от “Чеки” с приказанием вернуть всех обратно до нового распоряжения…»[115].

Стратонов о себе и о других:

«Отдохнув душою на пароходе, после пережитых испытаний, мы поблагодарили любезного капитана за отношение к изгнанникам адресом, составленным проф. С.Л.Франком, в котором было сказано:
– Потерпев житейское крушение на материке, в Москве, мы нашли, наконец, тихую пристань среди волн Балтийского моря, на вашем пароходе»[116].

Сорокин о себе и о других:

«Хмурым утром 23 сентября 1922 года первая группа высланных собралась на московском вокзале <…> На следующий день мы приехали в пограничный населенный пункт. Полчаса спустя промелькнул красный флаг, и советская Россия осталась позади. Вечером мы впервые за пять лет легли спать, не задумываясь, придут ли за нами этой ночью»[117].

Вышеславцев о времени и о себе:

«Я собираюсь отсюда <из России> уехать и слышал, что Вы организуете университет в Берлине. Если да, то имейте меня в виду <…> Вы спасаете этим живое воплощение остатков русской культуры для будущего, помимо спасения живого приятеля. Жизнь здесь физически оч<ень> поправилась, но нравственно невыносима для людей нашего миросозерцания и наших вкусов. Едва ли в Берлине Вы можете есть икру, осетрину и ветчину и тетерок и пить великолепное удельное вино всех сортов. А мы это можем иногда, хотя и нигде не служу и существую фантастически, пока еще прошлогодними авторскими гонорарами и всяк<ими> случайными доходами. Зарабатывать здесь можно много и тогда жить материально великолепно, но – безвкусно, среди чужой нации, в духовной пустоте, в мерзости нравств<енного> запустения. Если можете, спасите меня отсюда»[118].

(Ремарка: «прошлогодние авторские гонорары» – это деньги за литературную и лекторскую работу, выполненную Вышеславцевым в 1921 г., когда миллионы крестьян умирали с голоду, а «икра, осетрина, ветчина и тетерки» – меню отнюдь не большинства ученых и писателей даже в относительно благополучном 1922-м…)

Самую первую группу высланных (не считая анархистов с меньшевиками и Кускову с Прокоповичем) составили историк А.В. Флоровский и физиолог Б.П. Бабкин – 19 сентября 1922 г. они прибыли на пароходе из Одессы в Константинополь. Затем, 23 сентября, поездом Москва–Рига выехала вторая группа, в составе которой были философы П.А. Сорокин и Ф.А. Степун. 29 сентября из Питера в Штеттин отошел пароход «Oberbürgermeister Hacken» с Н.А. Бердяевым, И.А. Ильиным, А.А. Кизеветтером, М.М. Новиковым, С.Л. Франком, В.В. Стратоновым, С.Е. Трубецким, М.А. Осоргиным и др., а также членами их семей на борту. 16 ноября пароход «Preussen» увез в изгнание Н.О. Лосского, Л.П. Карсавина, И.И. Лапшина и др. 4 декабря в Берлин прибыло 62 человека, депортированных из Грузии по политическим мотивам[119]. Под занавес, в начале 1923 г., были высланы за рубеж два Булгакова: С.Н. Булгаков, религиозный мыслитель, и В.Ф. Булгаков, заведующий домом-музеем Л.Н. Толстого.

Пароход «Oberbürgermeister Haken»

Эмиграция их приняла не слишком радушно. По воспоминаниям Б.Н. Лосского, сына философа, и

«позднейшим рассказам дочери А.И. Угримова <…> Веры Александровны Рещиковой, прибытие их в Германию было не лишено живописности. Подплывая к Штеттину, полагавшие, что уже там их будет встречать делегация русских эмигрантов, москвичи совместно приготовили прочувствованную ответную речь, произнесение которой было возложено на Бердяева. Выйдя с пристани, вся группа выстроилась на набережной некоторое время в ожидании чего-то. Поглядев налево и направо, Николай Александрович выразил спутникам свое недоумение: “Что-то ничего не видно”. Тогда по инициативе Угримова и некоторых других, объясняющихся по-немецки собратьев, были наняты две телеги, на которые москвичи погрузили свои неприглядные пожитки и, окружив их импровизированным конвоем на случай нападения проблематических грабителей, поволоклись на железнодорожную станцию. Там вожакам удалось выхлопотать плацкарты (по меньшей мере, семьдесят) в нескольких вагонах поезда на Берлин. Посадка совершилась не без некоторых препирательств с немецкими пассажирами. Слышали, как какая-то мегера кудахтала, что “проклятые большевики пролезают и в их страну”. На берлинском вокзале москвичей ожидало такое же “отсутствие всякого присутствия”, как и на Штеттинской пристани. Но здесь на хлопоты вожаков откликнулись представители Красного Креста и помогли всем расселиться по дешевым гостиницам. Через день или два приезжие прочли в эмигрантской газете “Руль” заметку о приезде в Берлин “высланных большевистских профессоров”. Здесь осторожно прибавлю: за что купил, за то продаю»[120].

А вот другую группу – «питерцев» – встречали «москвичи» и старые друзья-эмигранты…

Декрет ВЦИК об административной высылке был принят 10 августа. Аресты проведены в ночные часы 16 – 18 августа. Интервью Л. Троцкого американской журналистке Луизе Брайант-Рид, в котором обосновывались гуманные принципы осуществляемой акции, было опубликовано в «Правде» 30 августа. А 31-го, там же, появилась статья «Первое предостережение», объясняющая, в чем обвиняются арестованные, и что власть собирается по отношению к ним предпринять.

Административная высылка, т.е. высылка или ссылка без суда, была изобретена не большевиками. При царском режиме она широко применялась в отношении к представителям политической оппозиции. Советская власть, как уже было сказано, наследовала многие черты прежнего государственного управления – и данный случай не исключение.

Уже через год, 27 мая 1923 г., Ф.Э. Дзержинский в письме И.С. Уншлихту высказал свои сомнения насчет целесообразности массовых высылок:

Массовые высылки возбуждают у меня большие опасения:
1. Они организуют и воспитывают высланных и закаливают их и доканчивают партийное образование и спайку.
2. Они организуют семейства высланных и «симпатиков».
3. Они поэтому содействуют развитию и укреплению данной партии в будущем и вырабатывают будущие кадры.
Поэтому я считаю установившуюся практику широких высылок по подозрению опасной для Республики, содействующей созданию антисоветских партий и полагаю необходимым повести борьбу с этой практикой.
Прошу Вас прислать мне данные, сколько, за что, куда мы выслали и высылаем как из Москвы, так и других мест и какими принципами мы руководствуемся.
Необходимо пойти по этому вопросу с докладом в ЦК.
Я думаю, что надо установить следующие принципы:
1. Высылаются только активные и не по подозрению, а когда есть полная уверенность.
2. В тройке докладывает не только следователь или Юридический отдел, а один из членов Коллегии, который кроме ознакомления с делом, знакомится и с самим подсудимым (иначе тройка всегда будет в руках следователя).
3. Не высылаются те, которые, можно ожидать, после освобождения перестанут быть активными.
4. Не судить о человеке и деле по формальным признакам – отказался дать подписку (между прочим считаю требование подписок вредным и нецелесообразным).
5. Ко всем свидетельским показаниям (хлопотам) относиться с полным вниманием.
Лучше 1000 раз ошибиться в сторону либеральную, чем послать неактивного в ссылку – оттуда он сам вернется наверное активным, а его осуждение сразу будет мобилизовано против нас.
Ошибку всегда успеем исправить.
Высылку потому только, что он когда-то был меньшевиком, – считаю вредным делом.
Прошу дать ход этой моей записке.[121]

С тех пор практика высылок фактически перестает работать, постепенно заменяясь гораздо более жестокими мерами наказания[122].

Примечания