Отзыв официального оппонента о диссертации Л.А. Васильевой «СМИ в политических процессах тоталитарного и транзитного типов: сравнительное исследование места и значения печатных средств массовой информации советского и российского паттернов», представленной на соискание ученой степени доктора политических наук по специальности 23.00.02 – политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии (политические науки)

Оценка актуальности темы исследования

В современном мире признается только один способ легитимизации власти – через механизм выборов. Поэтому обеспечение нужных результатов выборов является важнейшей задачей власти. Результат народного волеизъявления складывается под воздействием двух основных групп факторов: реального положения в экономике и социальной сфере и воздействия средств массовой информации. Какой из этих факторов имеет более существенное значение – отдельный вопрос, обсуждение которого в тексте отзыва о диссертации не представляется возможным. Но несомненно то, что СМИ оказывают серьезное влияние на симпатии и антипатии избирателя. Поэтому изучение СМИ с точки зрения их воздействия на электоральное поведение избирателя и – говоря более широко – на политический процесс представляется делом весьма актуальным и перспективным. Вопрос заключается в том, каковы исходные мировоззренческие и методологические принципы такого изучения, предопределяющие способ отбора и интерпретации эмпирического материала.

Мировоззренческая позиция

В расколотом социальными антагонизмами обществе (а современное российское общество является именно таким) было бы наивностью ожидать совпадения позиций обществоведов по всему спектру вопросов, находящихся в компетенции социально–политических наук. Наиболее острые дискуссии вызывает оценка советского периода российской истории. Полемические шпаги скрещиваются и в связи с истолкованием результатов,/226/ достигнутых Россией на пути движения к рыночно–демократическому (т.е. капиталистическому, если отбросить эвфемизмы) обществу. Специфика избранного Л.А. Васильевой предмета исследования такова, что она не может обойти оба этих принципиальных вопроса. Более того, они воленс–ноленс находятся в центре ее внимания.

Как поступает обществовед, да еще претендующий на высокий квалификационный статус доктора наук, в ситуации острого идейно–теоретического противоборства, объективно существующего в научном сообществе? Он прямо и открыто заявляет о том, какую позицию разделяет, с кем он согласен и против кого выступает. Никакой неангажированной общественной науки не существует, об этом с классической ясностью писали Т. Гоббс и В.И. Ленин, это же признавал и М. Вебер. Доблесть обществоведа состоит не в том, чтобы уклониться от позиции, т.е., говоря словами поэта, «признать, что все по своему правы, каждый поет по своему голоску». В обществоведении нет «общей курицы славы», поэтому и отсутствует возможность «каждому выдать по равному куску». Для обществоведа быть на высоте требований научного мышления – значит обосновывать, в соответствии с принципами науки, вполне определенную позицию, подвергая все точки зрения, которые ей противоречат, аргументированной критике.

Зададимся вопросом: какова же собственная позиция автора? Если следовать тексту, то это позиция беспристрастности. Так, во Введении Л.А. Васильева пишет о своем намерении преодолеть «политико–идеологическую зашоренность, типичную как для советской, так и для постсоветской политологической школ, с тем, чтобы устоять на платформе объективного политического нейтрального анализа». Заметим в этой связи следующее. Во–первых, никакой единой «постсоветской политологической школы» не существует. В современной российской политологии идет острая идейная борьба. Во–вторых, зашоренности противостоит не объективность и идейная нейтральность, а способность видеть вещи в их взаимосвязях, широта подхода. В–третьих, а это главное, – данное заявление подтверждает наш тезис о том, что диссертант претендует на проведение «объективного политического нейтрального анализа».

Разумеется, претензия на объективность диссертантом не реализована, ибо она нереализуема в принципе. На самом деле Л.А. Васильева занимает позицию радикального либерализма с присущим ему крайним европоцентризмом. Диссертант имеет, конечно, полное право придерживаться именно таких, а не иных взглядов, но они должны быть проведены в работе в соответствии с требованиями научного метода. В качестве программы–минимум эти требования предполагают содержательную /227/ критику точек зрения оппонентов. Однако, прочитав объемистый труд Л.А. Васильевой до конца, мы с удивлением узнаем, что никаких оппонентов у радикальных либералов–западников нет. Так, в ней вообще не упоминаются широко известные работы В.В. Кожинова, посвященные советской истории. Нет упоминания и о фундаментальном труде С.Г. Кара–Мурзы «Советская цивилизация», составившем целую эпоху в познании советского периода российской истории. (Справедливости ради отметим, что другая основная книга этого автора «Манипуляция сознанием» упомянута, и автор с ней полемизирует.) В списке литературы приведены названия книг всемирно известного критика либерализма А.А. Зиновьева, но в тексте знакомства с этими книгами не обнаруживается. Складывается впечатление, что Л.А. Васильева пребывает в уверенности, что высказываемые ею суждения и оценки являются самоочевидными истинами. Так, во втором параграфе второй главы она делает следующее высказывание: «Согласно общепризнанной схеме «транзита» частично пройдена лишь первая фаза либерализации и демократизации режима». (Данное высказывание воспроизведено в автореферате.) Но ведь далеко не общепризнанной является идея о том, что само российское общество переживает «транзит», т.е. пребывает в переходном состоянии. Нет слов, эта идея довольно популярна, но она подвергалась обоснованной критике, в том числе и автором этих строк. (См.: Лившиц Р.Л. Мифологема переходного периода/XXI век; будущее России в философском измерении: Мат. II Российского философского конгресса. Т. 2. Ч. 1. Екатеринбург, 1999. С. 147–148.) Преувеличением является и утверждение о том, что все авторы, разделяющие идею «транзита», едины в трактовке природы этого последнего.

Метод изложения

По–видимому, полная уверенность Л.А. Васильевой в том, что излагаемые ею суждения и оценки относятся к разряду общепризнанных, объясняет сам принятый ею метод построения текста. Согласно общему правилу, научный текст (тем более в жанре диссертации) строится как исследование, изучение, анализ проблемы. Диссертация – не учебник, где в популярном виде преподносятся готовые результаты исследования. Диссертация – и не место для публицистических эскапад, для них существуют другие жанры. В диссертации автор формулирует проблему, показывает пути ее решения, формулирует собственную точку зрения, обсуждает взгляды, отличные от своих собственных, рассматривает реально существующие и возможные контраргументы, интерпретирует факты, подтверждающие его концепцию или находящиеся в (видимом) противоречии с ней./228/

Но ничего этого почти невозможно найти в работе Л.А. Васильевой. Текст построен по типу учебника, т.е. как изложение уже добытой (и к тому же общепризнанной!) истины. Возьмем в качестве примера первый параграф первой главы, озаглавленный «Политический процесс как объект политологического исследования». Читатель вправе ожидать обсуждения гносеологических трудностей, неизбежно возникающих при исследовании такого «горячего» предмета, как политика. Однако фактически в параграфе после краткого реферативного обзора концепций В. Парето, Т. Парсонса, Р. Пальмера и Ханны Арендт (каждое слово которой воспринимается диссертантом как истина в последней инстанции) дается беглое изложение советской истории, в котором воспроизводятся к тому же все идеологические клише радикального либерализма. Если снять с рассуждений Л.А. Васильевой пестрый словесный покров, мешающий восприятию, то обнаружится довольно простая идея: вся советская история есть результат действий злодеев–большевиков. Так, Октябрьская революция для автора, конечно же, только «переворот». Далее: «Формы и направления развития советского государства определялись идеологическими обстоятельствами, диктаторская власть превратилась в необходимость» (гл. 1, §1). Получается, таким образом, что диктатура, возникшая после октября 1917 года, была не формой самоорганизации России на краю гибели, а следствием большевистского волюнтаризма. Правда, в некотором противоречии с тезисом о том, что большевики руководствовались в государственном строительстве только соображениями доктринального свойства, но никак не здравым смыслом и опытом жизни, находится следующее утверждение автора: «Неизбежность и вероятность внедрения тоталитаризма на российскую почву стали возможными по ряду причин» (гл. 1, §1, воспроизведено в автореферате). Это высказывание вызывает ряд вопросов. Во–первых, мы так и остаемся в неведении относительно того, было «внедрение тоталитаризма» в России только вероятным или же оно являлось неизбежным. Все–таки между первым и вторым есть некоторая разница. Во–вторых, обращает на себя внимание стилистическая неряшливость цитированной фразы: «неизбежность и вероятность стали возможными». (Более подробно вопрос о стиле диссертации Л.А. Васильевой будет разобран чуть ниже.) В–третьих, признание «вероятности» и тем более «неизбежности» возникновения тоталитаризма в Советской России снимает историческую вину с большевиков (что, кстати, и сделал Н.А. Бердяев в книге «Истоки и смысл русского коммунизма»). Но тогда нужно отказаться от утверждения, что большевики в своей политической практике руководствовались (только или хотя бы по преимуществу) идеологическими соображениями. Автор диссертации /229/ явно не замечает, что противоречит сам себе в разных частях своей работы. Общая идейная тенденция диссертации не вызывает, однако, сомнений: автор склонен видеть в большевиках демиургов исторического процесса, а весь период их правления рассматривать как цепь провалов, неудач и злодейств. В пользу такого вывода говорит, например, следующее высказывание: «Будущая революционная власть определялась с самого начала революции идеологическими постулатами политической партии, ставшей организатором переворота, захвата власти» (там же). Об этом же свидетельствует и то, что автор при освещении советской истории расставляет только негативные оценки. При этом обильно и с явным сочувствием цитируется И.А. Ильин, очень красноречиво описывающий ужасы тоталитаризма, которых он сам не испытал. Автор приводит такую, например, цитату:

«Российский тоталитаризм держался «на животных и рабских механизмах «тела–души»; на угрожающих приказах рабонадзирателей; на их, внушенных сверху, произвольных распоряжениях. Это не государство, в котором граждане – «законы и правительство»; это социально–гипнотическая машина; это жуткое и невиданное в истории биологических явлений – общество, спаянное страхом, инстинктом и злодейством, но не правом, не свободой, не духом, не гражданством и не государством».

Не менее щедро цитируется Х. Арендт, хотя в смысле красноречия ей далеко до И.А. Ильина. Вообще при чтении текста диссертации трудно отделаться от мысли о том, что в понимании проблем советской истории Л.А. Васильева пребывает на уровне приснопамятного журнала «Огонек» 1989–1990 годов. Как и там, у Л.А. Васильевой четко расставлены плюсы и минусы, все периоды поделены на светлые и темные, Временное правительство – хорошо, военный коммунизм – плохо («период реакции»). Сталинизм – не просто плохо, а очень плохо. Хрущевская оттепель – хорошо, брежневский застой – плохо. Перестройка – хорошо, но не до конца. Современный период – хорошо, однако можно еще лучше.

Повторяю, я не отрицаю права Л.А. Васильевой разделять именно такое, а не иное видение советской истории. Я не могу принять такой метод ее освещения как соответствующий критериям научности.

Способ отбора и интерпретации фактов

Выбранная исследователем теоретическая позиция определяет способ отбора и интерпретации фактов. Но при любой исходной позиции автор обязан видеть и обсуждать те факты, которые не укладываются в предлагаемую концепцию. Так, одним из постулатов, безоговорочно принимаемых Л.А. Васильевой, является утверждение, что тоталитаризм насаждался в России /230/ сверху, вопреки воле народа. Из этого вполне логично вытекает ее тезис о том, что культ личности создавался усилиями советских СМИ. Развивая эту мысль, она нечаянно натыкается на очевидный факт: невзирая на попытки развенчания Ленина с помощью всей мощи современных СМИ, вождь Октябрьской революции продолжает оставаться в сознании огромного количества россиян величайшим историческим деятелем. Этот факт прямо противоречит ее теории. Но она проходит мимо данного факта, не замечает его. Не видит она и того факта, что все обильные славословия в адрес Брежнева так и не привели к культу его личности. Нет, единственной причиной культа личности она продолжает считать внушение со стороны СМИ.

Ее взор вообще отстранен от грешной земли, устремлен куда–то в небесные выси. Так, она как о чем–то само собой разумеющемся говорит об «экономической неэффективности централизованной плановой экономики» (там же). Она забывает уточнить, по какому критерию советская экономика была неэффективной и насколько возросла эффективность российской экономики после ее перехода к «цивилизованным рыночным отношениям». Очень свежо выглядит следующее утверждение диссертанта:

«В демократическом массовом обществе индивид имеет свободу выбора при определении характера своей социальной деятельности, в тоталитарном – ее направление жестко детерминировано системой»

(там же). Это высказывание было бы интересно почитать негру из Гарлема, получателю пособия по бедности в четвертом поколении. Возникает также подозрение, что заниматься журналистикой Л.А. Васильеву заставила жестокая тоталитарная власть.

При чтении диссертации часто приходит на ум бессмертная самохарактеристика одного из персонажей Гоголя: легкость в мыслях необыкновенная. Так, Л.А. Васильева пишет: «Сталин и его клика...» (гл. 1, §3). Но ведь Л.А. Васильева обещала нам «объективное исследование»! Как она может употреблять слово «клика», имеющее резко выраженную отрицательную коннотацию, в связи с фигурой такого масштаба, как Сталин! Или возьмем вот такой тезис: «Чтобы занять высшую ступеньку пьедестала, Сталин был готов в случае необходимости сразиться с самим Лениным» (там же). Где вычитала Л.А. Васильева такой факт? Почему не называет источника? Или она сама это придумала? Не менее поразителен такой пассаж: «Природа наделила И.В. Сталина качествами, которыми обделила других советских руководителей, – решительностью и бесконечной жестокостью» (гл. 3, §3). Ну, насчет решительности и у других советских руководителей все было в полном порядке. Кто посмел бы упрекнуть в нерешительности, например, Г.К. Жукова? Или Л.П. Берию? Не в том суть. До сих пор считалось, что/231/ природа никого жестокостью, как и мягкосердечием не награждает. Эти качества – результат воспитания и самовоспитания. Л.А. Васильева смело опровергает застарелый предрассудок. И какой, извините, смысл, может иметь выражение «бесконечная жестокость»? Сталин – человек, а не бог, и потому любое качество в нем могло быть выражено только в конечной степени. Что касается жестоких мер, то любой государственный деятель может оказаться перед необходимостью их применения. У. Черчилль, например, это прекрасно понимал, ему самому однажды пришлось пожертвовать населением города Ковентри, чтобы не раскрыть важную государственную тайну. Черчилль в своей известной характеристике Сталина не нашел нужным обвинить своего политического противника в излишней жестокости. Мне почему–то кажется, что великий английский политический деятель лучше понимал характер Сталина, чем моя соотечественница Л.А. Васильева. Всего лишь одна фраза – и так много в ней такого, что вызывает недоумение… А сколько таких фраз на протяжении полутысячи страниц?

Логическая и методологическая культура

К сожалению, в тексте постоянно встречаются логические несообразности. Главная несообразность уже названа – претензия на объективность при ярко выраженной ангажированности. Другая несообразность – противопоставление федерализма тоталитаризму (а не унитаризму), социализма тоталитаризму (а не капитализму), марксизма демократии (а не антимарксизму).

Очень расплывчато и нечетко определено базовое для работы понятие тоталитаризма. Исходной посылкой рассуждений Л.А. Васильевой является тезис о советском общественном строе как тоталитарном.

«Наиболее общими признаками политического процесса тоталитарного типа, – пишет автор, – являются закрытость и заорганизованность общества, жесткий контроль, единомыслие, радикальное преобразование всей системы в соответствии с революционной по своему характеру социальной утопией, уничтожающей индивидуальную свободу, многоголосие мнений»

(Введение). В другом месте приводится иное определение тоталитаризма, с которым автор выражает свое полное согласие:

«Тоталитаризм – закрытое общество, не приспособленное к глубокому, качественному, своевременному учету изменений, происходящих в мире. Его адаптивные возможности ограничены идеологическими догмами. Тоталитарная модель общества покоится на ошибочных теоретических постулатах и отрицании таких достижений цивилизации, как рынок, конкуренция, свобода личности. Он глубоко враждебен гуманистической культуре и нравственности»

(гл. 1, §1). Каждый из этих признаков по отдельности и вся их совокупность выглядят довольно неубедительно. Так, признак закрытости /232/ явно не относится к такому классическому тоталитарному государству, как гитлеровская Германия. Да и Советский Союз, как хорошо известно, не сам «закрылся», а его «закрыли», опасаясь дурного примера для трудящихся западных стран. В КНР, если следовать логике сторонников теории тоталитаризма, по меньшей мере до 1978 года, существовал тоталитарный режим. Однако этот режим, не считаясь с теорией, сумел измениться и великолепно приспособиться к современным условиям. Вторая формулировка исходит из того, что существует некая «правильная» теория, в соответствии с которой строится общественная система. Но общество – не инженерная конструкция, а живой организм, имеющий собственную историю и логику развития. Иначе могут представлять себе дело только прожектеры и доктринеры. Особенно нелепо выглядит тезис о низком моральном уровне людей, живущих в условиях тоталитаризма.

Конечно, я отдаю себе отчет в том, что все эти трудности с определением понятия тоталитаризма – не вина Л.А. Васильевой. Они лишь показывают, что удовлетворительного определения данного понятия не существует. И причина этого заключается, на мой взгляд, в его изначальной пустоте и бессодержательности. Но Л.А. Васильева принимает теорию тоталитаризма и, следовательно, берет на себя ответственность за вытекающие из этого следствия.

Одним из таких следствий являются проблемы при определении характера советского общества после 1953 года. Совершенно очевидно, что в нем произошли глубокие качественные изменения, спало напряжение борьбы, исчезла необходимость в экстремальных мерах, но типологически оно все–таки то же самое. Поэтому надо либо признать позднее советское общество нетоталитарным, либо пытаться обосновать, что оно, вопреки всему, осталось в плену тоталитаризма. Л.А. Васильева избирает самый оригинальный путь выхода из этого логического тупика: она принимает обе версии сразу. Она аттестует 60–е годы как период «демократического транзита» и одновременно не отказывается от тезиса о том, что советское общество было по своей сущности тоталитарным. Так, в первом параграфе первой главы Л.А Васильева пишет, что «смерть И.В. Сталина, XX и XXI съезды партии ознаменовали третий, нисходящий этап в развитии политического процесса тоталитарного типа», а потом во второй и третьей главе характеризует 60–70 годы XX века как годы «демократического транзита» в советском обществе. В главе четвертой постсоветское общество определено как «транзитное». Но ведь совершенно ясно, что современное российское общество коренным образом отличается от советского общества, каким оно было 30–40 лет тому назад. Как же можно считать их типологически идентичными образованиями?/233/

Определяя методологическую базу своего исследования, Л.А. Васильева называет такие принципы, как системность и историзм. К этому она добавляет, что в ее исследовании реализованы принципы единства исторического и логического, восхождения от абстрактного к конкретному, а также принципы всесторонности, реалистичности, объективности и рассмотрения целостности. Мне не удалось обнаружить в тексте никакого «восхождения от абстрактного к конкретному». Классическим образцом исследования, в котором реализован данный принцип, является «Капитал» Маркса. Диссертация Л.А. Васильевой ничуть не похожа на этот эталон. Не удалось мне найти также и конкретности и историзма. Напротив, диссертации свойственно то, что является характерным проявлением абстрактного, внеисторического подхода к анализу социальных явлений, – морализирующая критика. Вот одно из множества заявлений, сделанных автором, которое свидетельствует об этом:

«Политический процесс тоталитарного типа стал историческим и политическим фактом, он отрицал закон и основывался на указах, распоряжениях, инструкциях. Поэтому он не являлся ни правовым, ни государственным режимом, держался на внушаемых распоряжениях»

(гл. 1, §1). (Стиль оставляю в неприкосновенности). Та простая мысль, что предельная концентрация усилий на решении задач неимоверной сложности, которая потребовалась от советского общества в период его становления, не могла быть обеспечена мягкими методами, типичными для сытого, комфортно устроившегося в мире западного общества, в голову диссертанта, по–видимому, не приходила.

Если исходить из существа дела, а не из деклараций автора, то методология, которая фактически реализована в диссертации, может быть охарактеризована, на наш взгляд, как эклектика. Основные источники вдохновения для диссертанта – это, конечно, И. Ильин и Х. Арендт. Но ими он не ограничивается. Диссертант с большой охотой ссылается на З. Фрейда, С. Хантингтона, Н.А. Бердяева, М. Вебера, Л.Н. Гумилева, многих других известных авторов. В этом бы не было ничего плохого, если бы из текста следовало, что в нем реализован какой–то осознанный принцип интерпретации материала. Ведь совершенно ясно, что концепция М. Вебера несовместима в своих принципиальных основах со взглядами Фрейда. Да и И.А. Ильин не пришел бы, наверное, в восторг от попытки подкрепить его рассуждения высосанными из пальца фрейдистскими схемами. Что касается концепции Л.Н. Гумилева, то она вообще за пределами науки, ссылаться на него в серьезном научном тексте просто неприлично. Л.А. Васильева, не отдавая себе отчета в несочетаемости взглядов столь разных авторов, всех их делает своими единомышленниками, обильно подкрепляя подходящими цитатами любую из собственных мыслей./234/

Основная идея

Было бы неверно утверждать, что в рецензируемом тексте нет определенной теоретической схемы, единой идеи. Конечно, эта идея не та, что заявлена самим автором, но она есть. Если с многословных, чудовищно перегруженных цитатами и мелкими фактами рассуждений Л.А. Васильевой снять всю многослойную упаковку, в которую они облечены, то нам откроется история взаимоотношений отечественной прессы и власти за период с «октябрьского переворота» до наших дней, увиденная глазами шестидесятницы. Схема такова. Советский период – это период «тоталитаризма». Он распадается на два этапа: ленинский и сталинский. В течение всего этого срока пресса верно служила партии, была опорой тоталитарной власти, занимаясь социальным мифотворчеством. Журналисты, задавленные властью, не имели ни малейшей свободы творчества. Потом наступила оттепель, которую автор оценивает противоречиво: то она аттестуется как начало «демократического транзита», то как продолжение все того же тоталитаризма. В данном пункте стройность схемы нарушается. Так или иначе, пресса потихоньку высвобождается из–под тоталитарного гнета и взращивает зерна демократии. Перестройка – золотой век прессы. Хотя власть все та же, тоталитарная, журналисты имеют полную свободу ее свергать. Когда эта задача выполнена, пресса оказывается в прескверном положении. Новая власть проявлять заботу о прессе не желает, а всем, кто не хочет ей продаться, она дает полную возможность выжить в бурном море рынка. Журналисты создают новую прессу, в которой, конечно, много желтизны и пошлости, но зато имеются и творческие находки: «эвент экшен», «инфотейнмент», «бильдизация», «финишинг», «хедлайн», «слоеный пирог» и др. Отсюда вытекает, что перспективы развития отечественной прессы все–таки радужные. И хотя темпы движения к «нормальному» демократическому обществу вызывают разочарование, более того, имеет место явный откат от достигнутых высот, все равно демократия восторжествует. И тогда пресса станет действительно четвертой властью. Возникает вопрос: почему демократия должна непременно восторжествовать? Где гарантия, что именно так и будет? Ответ: потому что таковы законы истории. А на чем основана уверенность в том, что мы их действительно знаем?

Еще раз повторю: реализованная в диссертации схема довольно уязвима, но проблема не в этом. Суть вопроса состоит в том, что данная теоретическая схема не обоснована посредством тех процедур доказательства, которые приняты в науке.

Стиль

Для того чтобы оценить стиль диссертации Л.А. Васильевой, приведу некоторые фразы из текста. От комментариев воздержусь./235/ «Советское общество являлось привилегированной областью мифических знаний». «Абсолютная мифология была координатой тоталитарного общества». «Журналистика зеркалила мифологию». «Задача (исследования мифа – Р.Л.) когнитивно весьма непроста». «И тоталитарная пропаганда в этом преуспела, она подняла идеологическую научность до высот эффективности метода и абсурдности содержания». «Ретранслируемое посредством СМИ оно (лидерство – Р.Л.) являло собой суггестирующее влияние лидеров коммунистической партии и государства на все общество». «Достижение личностью, государством, политическим движением статуса харизмы». «Пресса, насыщенная мифами и ритуалами, пронизывала всю структуру тоталитаризма». «В послевоенные годы тоталитарная система вновь широко развернула категорию оптимизма». «Посредством медийных каналов мифическая история превращается в современную властную парадигму». «Возродившиеся архаические системы оказались не мертвыми, а способными возрождаться». «Окончательные преобразования находятся в размытом состоянии». «Секуляризация модели журналистики». «В тоталитарном обществе реализация дуальной структуры СМИ осуществлялась посредством мифов и символов». «В журналистике базисно отсутствовал журналистский фактор». «Допущенная сверху и дозированная гласность являла собой прием, который властные структуры использовали в ситуации «выпустить пар». «Ничем не ограниченный беспредел провоцировал создание системы тоталитарного типа». «В политическом процессе по–прежнему существовала парадигма древности с преобладающей вербальностью». «Стремление перевести человека в позицию неодиночки». «Состояние российской транзитологии и роли СМИ в этом процессе находится в эмбриональном состоянии».

Общий вывод

Труд Л.А. Васильевой является развернутым публицистическим выступлением, обладающим внешними атрибутами принадлежности к науке: используется научная терминология, приводится значительное количество ссылок на источники, текст структурирован в соответствии с требованиями научного дискурса и т.п. Однако явление в данном случае не совпадает с сущностью, т. е. имеет место кажимость. Поэтому я не вижу оснований для присвоения Л. А. Васильевой ученой степени доктора политических наук.

Заведующий кафедрой философии ГОУ ВПО «КнАГПУ»,

д. филос. н., профессор Р.Л. Лившиц /236/