(Из истории борьбы с международным терроризмом).

Империализм, диктатуры, террор... Применительно к Латинской Америке этот круг вопросов привлекает к себе в последние годы повышенное внимание мировой общественности. Не потому, что изменения в отношениях между империализмом США и его «сукиными сынами» в Латинской Америке столь уж качественны: модель, основа этих отношений достаточно устойчива. Но, во-первых, слишком быстра смена «субмоделей». В начале и середине 70-х годов стал меняться облик право-террористических диктатур, насаждаемых и патронируемых империализмом: в Южной Америке возникли режимы фашистского толка. В том же направлении стали эволюционировать традиционные реакционные диктатуры Центральной Америки, Парагвая, Гаити. С другой стороны, на фоне складывающегося империалистически-фашистского альянса, тем больший интерес приобрело беспрецедентное – по интенсивности, и по амплитуде шараханий, по радикальности смены ориентиров – использование тематики «прав человека», «борьбы с терроризмом» и т.п. во внешнеполитическом курсе США (и прежде всего в их латиноамериканской политике). Соответствующие лозунги вновь стали знаменем идеологической, а затем и военно-политической экспансии Вашингтона.

Вначале – в период администрации Картера (и особенно в первые ее годы) упор делался на защите «прав человека» от диктаторских режимов; в последующие годы – на защите диктаторских режимов от «терроризма» («международного», «коммунистического», «кубино-никарагуанского», «ливийского» и т.д.) В первом случае речь шла об идеологической приправе к долговременной политической стратегии «трехсторонней комиссии»; во втором – о рыке людоеда, размахивающего дубинкой над головами возможных жертв... Лицемерие – увы! – предстает как элемент, объединяющий оба подхода - во всяком случае, поскольку речь идет о «критической массе» североамериканского истеблишмента... Это превращение лозунгов «прав человека», «борьбы с терроризмом» и им подобных в своеобразное «господи, помилуй», постоянный рефрен пропагандистов Вашингтона также вызвало повышенный интерес к тому, как выглядит на практике политика США по отношению и к террору, и к правам человека...

Подчеркнем при этом с самого начала: западное полушарие последнего полувека знает по существу лишь один вид массового террора: террор олигархий, буржуазии, иностранных монополий, и правящих в их интересах элит по отношению к прогрессивной оппозиции, к левым силам, к трудящимся массам.

Расстрелы бастующих рабочих банановых плантаций (см. «Сто лет одиночества»). Уничтожение 30 000 восставших батраков и крестьян Сальвадора в 1932 г. Ужасы «violencia» в Колумбии... 20 000 кубинцев, замученных диктатурой Батисты. 80 000 гватемальцев расстрелянных, зарубленных, сожженных сменявшими друг друга диктаторскими режимами 1954–1981 гг. ... Многие десятки тысяч гаитян, павших в те же годы от рук тонтон-макутов... Никарагуанцы, уничтоженные национальной гвардией – от Сандино, убитого в 1934 г. – до 5 тыс. убитых в 1978 и 50-ти тысяч - в 1979 г. Более сорока тысяч погибших под пытками, задушенных, расстрелянных, сброшенных в море с вертолетов, – к которым надо прибавить еще десятки тысяч изувеченных и сошедших с ума во время пыток – в странах фашистских диктатур южного конуса в 70-е годы. И вновь более тридцати тысяч растерзанных в Сальвадоре 80-х годов... Все это – не говоря об убитых в других странах континента и в другие годы, о тысячах «исчезнутых» подпольщиков, активистов левых партий, профсоюзов, крестьянских организаций.

Таков тот кровавый фон, который необходимо все время держать в сознании, когда речь идет о корнях и механизме политики империализма в Латинской Америке, когда раздается антитеррористическое «господи, помилуй».

Много ли могут – при всем желании, при всей возможной и даже сверхвозможной фальсификации – положить «профессиональные антитеррористы» из Вашингтона на другую чашу весов?

Ответ, к которому – в массовом исполнении – прибегали до последнего времени «человеколюбцы» с севера чаще всего гласил: «Это неприятные (варварские, преступные, досадные) эксцессы, но мы не имеем с ними ничего общего. Это местная специфика (расы, духа, климата), политическая традиция, нецивилизованность и т.д.»

Однако, ныне родство между военным, политическим и экономическим истеблишментом США – и террористическими диктатурами Латинской Америки, между их возникновением и функционированием – и политикой «Великой Северной Демократии» прочно зафиксировано не только научным, но и массовым сознанием.

Конечно, степень подобного родства бывала разной. В прошлом террористические диктатуры нередко представляли собой очередную фазу оккупационного режима: морская пехота США оставляла страну, только подготовив себе смену в форме национальной гвардии, во главе которой ставился подобранный и натасканный «сукин сын» (Сомоса, Трухильо). Речь шла в этом случае о власти цепных псов, сатрапов североамериканской империи, не забывавших, конечно, об интересах собственного клана... Весьма близка к этой ситуации иная - когда диктаторские режимы, возникшие в результате военного переворота, обслуживали прежде всего конкретные монополии США – нефтяные, сахарные, банановые – обосновавшиеся в стране, опирались прежде всего на военную и политическую поддержку Вашингтона, беспрекословно подчиняясь «советам» американского посла. Образцом подобных режимов была диктатура Батисты.

Положение несколько меняется после кубинской революции. Угроза революционного взрыва (а также закономерности нынешней фазы экспансии ТНК и зависимой индустриализации в Латинской Америке) объединяют в едином антидемократическом, террористическом – выборе монополии и администрацию США, олигархию и крупную буржуазию большинства стран Латинской Америки. Альянс «империализм-диктатуры» стал принимать более органический характер: и филиалы ТНК в фашистских странах, и местные монополии служили новой соединительной тканью между патроном и клиентами. В этих условиях диктаторские режимы возникали и(ли) функционировали как плод закономерного (хотя отнюдь не всегда легализованного) «семейного союза». По материнской линии – они плоть от плоти порождения местной буржуазии и олигархии. Но именно империализм – весь господствующий истеблишмент США или ведущие звенья его (от Пентагона и ЦРУ до ТНК) – выступает в роли «отца»: зачинателя, кормильца, покровителя режимов право-авторитарного и фашистского толка.

Общеизвестна – и вполне официальна – решающая роль США в том свержении прогрессивного режима X. Арбенса, которым начался геноцид в Гватемале. США и прежде всего Пентагон и ЦРУ стояли за кулисами военного переворота 1964 г. в Бразилии, открывшего ворота Латинской Америки для фашизма. (Известно, что в случае если бы путч забуксовал, «северная демократия» – в облике U.S. Navy – должна была появиться «из-за кулис» и оказать прямую поддержку вооруженным – опять таки при непосредственной помощи США – заговорщикам). Тот же сценарий, отягощенный длительной политикой «дестабилизации», которую проводили непосредственно администрация США и орудовавшие в стране ТНК, был воспроизведен через девять лет в Чили...

Все эти примеры – хрестоматийны. Но и там, где роль Вашингтона не была столь наглядна, заговорщики и террористы получали, как правило, его благословение и поддержку. Даже в тех считанных случаях, когда капитал или учреждения империи не были непосредственно замешаны в террористических переворотах, последние все равно предпринимались с твердой надеждой на будущую военную и экономическую поддержку США, на их политическое и дипломатическое покровительство. И надежды эти – во всяком случае до конца 70-х годов («феномен Картера») – всегда оправдывались. В этом, «нетипичном» варианте империализм США как бы играл роль «крестного отца».

Не забудем, что помощь, о которой идет речь, это не только сотни миллионов (иногда – миллиарды) долларов – займов, инвестиций и т.д. Это и поставки вооружения террористическим режимам. И обучение карателей в военных школах и академиях США, дипломы которых – почти у всех наиболее известных палачей полушария[1]. И помощь в разработке «антиповстанческих планов»[2]. И непосредственное участие агентов ЦРУ в допросах и пытках, участие, символом которого стала деятельность эксперта ЦРУ Дэна Митрионе – «монтажника» системы слежки и пыток в Бразилии и Уругвае[3]. И прямое участие филиалов монополий США в финансировании и организации действий право-террористических групп (типа «эскадронов смерти»[4])...

Причины подобной политики монополий и политической верхушки США – которые у себя в стране пока осуществляют власть в рамках буржуазной демократии – достаточно ясны: с одной стороны, страх перед революцией, все настойчиво стучащейся в двери континента, с другой – то обстоятельство, что реформы и политические свободы уменьшают здесь прибыли монополий и устойчивость политической власти[5] (а не увеличивают их – в конечном счете – как это было в середине XX века в большинстве стран Запада). Путь диктатур и репрессий предстает и как наиболее надежный, и как наиболее легкий. Как писал недавно сенатор Черч: «Иметь дело с режимами, подобными гватемальскому, аргентинскому, чилийскому в известной мере привлекательно, что относилось и к сомосистской Никарагуа, и к шахскому Ирану. Власть сконцентрирована в руках одного человека или узкой группы людей, не нужно путаться со всей неразберихой, присущей демократии; соглашения достигаются легче, а двусторонние отношения по линии бизнеса отличаются сердечностью»[6]. «Инвесторы заинтересованы в том, чтобы уменьшить риск, связанный с политическими условиями стран, куда они вкладывают свой капитал»[7].

Ну, а то, что деньги не пахнут, знали еще две тысячи лет назад.

В этих условиях охранительная реакция монополий – от ИТТ в Чили до Кока-Колы в Гватемале, действия политического аппарата империи и убийц – в мундирах и без, свирепо защищающих привилегии и власть местной олигархии, сливаются воедино. Проблема, однако, в том, что во второй половине семидесятых годов подобная политика оказалась в положении «идущей против ветра». Ветра планетарной истории. Исследователи будущего еще проанализируют причины и результаты того зигзага истории и политики Запада которые пришлись на этот период. Беспрецедентное поражение США в Индокитае показало, насколько рискованно «класть все яйца в одну, репрессивную корзину». Разрядка в Европе и общее потепление международного климата снижали идеологический (антикоммунистический) потенциал политики «твердой руки». Бурно нарастали те тенденции борьбы «третьего мира» (вокруг требования Нового мирового порядка, национализации нефти и т.п.) против которых террор был мало действенен и которые – в первый и последний раз – застали империализм неподготовленным и заставили его перейти к большим маневрам, к стратегии чего-то вроде глобального «Союза ради прогресса».

В этой мировой ситуации, совпавшей с резким усилением самых отвратительных форм «белого террора» в Латинской Америке (Аргентина, Никарагуа), усилились сомнения и насчет устойчивости диктаторских режимов и относительно той опасности (для позиций и престижа США), который был чреват слишком тесный, безусловный союз с ними[8]. Все это и создало «историческую почву» для либерализующих рекомендаций «Трехсторонней комиссии», для политики (в Европе), основанной на докладе комиссии Брандта[9], для правозащитного пафоса Дж. Картера и его администрации[10].

Чтобы упрочить позиции США в Латинском Америке (в долговременной перспективе) – и избежать обвинений в политике двойного стандарта, новая администрация должна была пожертвовать некоторыми старыми дружбами. Официальный Вашингтон попытался было отмежеваться от своих бастардов. Он перестал выплачивать алименты некоторым из них и не рискнул пойти на прямую интервенцию, спасая других...

Думается, однако, что даже сейчас, на воистину зловещем фоне рейгановской практики международного бандитизма (т.н. неоглобализм) не стоит идеализировать мотивы действий администрации Картера, преувеличивать масштабы и действенность сдвигов в политике США тех лет (1977–1980).

«Несмотря на жалобы со стороны консервативных противников Картера, администрация никогда не позволяла, чтобы права человека приобрели бы бóльшую важность, чем соображения, связанные с национальной безопасностью. Когда речь шла о наиболее важных союзниках (речь идет о диктаторских режимах в Азии) эта тема всегда замалчивалась»[11].

Правда, цитируемый автор тут же подчеркивает, что «в Латинской Америке, где в 1977 г. казалось, не существует непосредственной угрозы безопасности (США), политика прав человека осуществлялась с полной силой»... С этим можно согласиться, лишь заменив «осуществлялась» на «провозглашалась» и жирно подчеркнув – «в 1977 г.». Ибо уже в 1978 г. (и 1979 г.) администрация Картера сделала почти все от нее зависящее, чтобы сохранить главный инструмент кровавой диктатуры в Никарагуа – Национальную гвардию - на время, необходимое для разгрома революционно-демократического движения. Что до Сальвадора 1979/1980 г., то по словам того же автора Вашингтон «проявлял здесь терпимость по отношению к высокому уровню политических репрессий, и потому что не мог их остановить, и потому что (вот это яснее и точнее) они, казалось, представляли собой оплот против левых»[12]. Как известно самым последним мероприятием администрации Картера было возобновление в полном объеме военной помощи сальвадорской хунте, на совести которой была к тому времени не только кровь 13-ти тысяч сальвадорцев, но и смерть четырех американских монахинь.

Это – поскольку речь идет о Белом доме. Что же говорить о Пентагоне, о монополиях-инвесторах, о контролируемых США международных финансовых учреждениях?! «Проблема прав человека не имеет ничего общего с кредитной политикой, принятой крупными международными банковскими организациями», заявил в ту пору У. Спенсер, президент «First National City Banc». И, действительно, именно в годы Картера (1979–1980 гг.) поток частных инвестиций, пять лет колебавшихся перед порогом Чили, хлынул, наконец, на помощь хунте.

Тем не менее об этих временах американские либералы вспоминают, как о золотом веке. И их можно понять.

Администрация Рейгана не только восстановила традиционные для практики, республиканских администраций тесные и теплые отношения с диктатурами юга – в том числе и с самыми одиозными. Она пошла дальше, провозглашая и осуществляя курс на «легализацию» этих отношений, подводя «теоретическую основу» под то, что в течение десятилетий рассматривалось как необходимая, но постыдная связь; то «что делают, но о чем не говорят».

К этой ревизии нынешние вершители политики США приступили еще в период избирательной кампании, понося Картера за слабость, за судьбу Сомосы, за соглашение о Панамском канале и т.д. Идеологическим обоснованием нового курса стали прежде всего откровения раскаявшейся либералки Дж. Кирпатрик (представляющей ныне США в ООН). Картер – разоблачала она – не понял, что большинство латиноамериканских режимов не являются легитимными в глазах народа и что поэтому «высшей политической ценностью» является здесь порядок. Право правительства управлять покоится здесь на его способности поддерживать порядок, что естественно требует использования силы. Если бы Картер «лучше понял бы латинскую культуру», то он «не старался бы ограничить использование силы против насильственной оппозиции» (Sic!). Вместо этого Картер провозгласил доктрину прав человека, которая отрицает легитимность использования правительствами силы...» («Washington Star», 14. 01. 81).

Соответственно, известный документ т.н. «группы Санта-Фе» – манифест нынешней политики США в Латинской Америке – провозгласил курс на уважение «достоинства и чувствительности», «культурной самобытности» (см. выше) «националистических режимов», на «невмешательство» США в ситуациях, когда «в странах сложился особый тип политической системы» (читай – диктатура). Больше того, «США может предложить эту националистическую перспективу всем странам Латинской Америки», которые «не проводят политику, помогающую вторжению «экстра континентальных держав». «США – провозглашалось далее в этом документе – перестанут классифицировать своих союзников на основе своей нынешней, не равно ко всем применяемой политики «прав человека». Эта концепция, «которая негативно влияет на мир, стабильность и безопасность региона должна быть оставлена и заменена политикой невмешательства и политического и этического реализма»[13] (Sic!). «США должны проститься с распространенным предрассудком относительно того, что изменения, представляющие альтернативу существующим авторитарным системам, являются неизбежными, желательными и отвечающими интересам США»... Иллюстрацией реализма и прощания с предрассудками служили разъяснения той же Кирпатрик насчет различий между безусловно враждебными тоталитарными режимами и дружескими (хотя и не безупречными) режимами авторитарными. Последние (режимы Сомосы, Пиночета и т.д.) поощряют процесс модернизации, не чужды экономическому прогрессу. Да и население в этих странах не высказывает недовольства, поскольку жизнь его развивается в рамках повседневного быта, где не происходит нарушения ритма привычного чередования труда и досуга»[14] (Это – о Никарагуа, Сальвадоре, Гватемале конца 70-х годов!)[15].

Облекая эти, несколько туманные для непосвященных формулы плотью более привычных конкретных суждений и действий, лица из «команды Рейгана» не скупились на точки над i. Было объяснено, что режим Сомосы со всех точек зрения предпочтительнее сандинистского (Дж. Киркпатрик). Что правительства Южного Конуса (те самые) заслуживают похвалы за «стабилизацию положения» в своих странах. Что «аргентинские военные дали всему миру урок, как надо обращаться с левыми» (ген. лейтенант Д. Грэхэм)[16] и т.д. и т.п. «Сеньор Рейган признает, что в Гватемале предстоит еще проделать много грязной работы» – заявил один из высших чинов местного правительства (которое как раз в этом году перешло от выборочных убийств к геноциду) после беседы с личными эмиссарами Рейгана – генералами Грэхэмом и Синглаубом[17]. Осенью того же 1980 г. главный советник Рейгана по латиноамериканским делам Р. Фонтэн (основной автор «Документа Санта-Фе») и все тот же Грэхэм имели несколько встреч с «палачом Сальвадора № 1» – отставным майором Д’Обюисоном, непосредственным организатором убийства главы церкви страны архиепископа О. Арнульфо Ромеро.

Все это как нельзя более органично вписывалось в общую схему внешнеполитической «доктрины» Рейгана. «С учетом того, что всякий конфликт в третьем мире рассматривался как битва в холодной войне, рейганисты агрессивно мобилизовались, чтобы обеспечить победу своих друзей – нимало не заботясь о том, насколько отталкивающими могут те быть в моральном плане»[18].

«Авторитарных друзей» – типа Д’Обюисона, Пиночета и Лукаса Гарсиа[19] – надо было спасать: ведь повсюду им угрожали подрывные действия СССР и Кубы (иначе с чего бы восставать довольным туземцам?)[20]. «Не будем обманывать себя, – провозглашал Рейган в ходе избирательной кампании – за всеми существующими волнениями стоит СССР. Если бы они не участвовали в этой игре в домино, то в мире не было бы ни одной кризисной точки!»

Подобная пиджин-идеология, ковбойско-имперское видение мира не оставляли сомнений насчет того, что имелось в виду под «международным терроризмом», борьба против которого объявлялась основой будущей политики США в Латинской Америке, – и какими методами та будет вестись.

Своеобразным эпиграфом к последующим событиям стали объявления на трупах жертв «эскадронов смерти» в Сан-Мигеле (Сальвадор) – сразу же после победы республиканцев на ноябрьских выборах: «С приходом Рональда Рейгана придет конец негодяям-партизанам в Сальвадоре и Центральной Америке».

«Правые, – писал в середине декабря 1980 г. уже знакомый нам Т. Фарер, – воспринимают избрание Рейгана как объявление “свободной охоты”. С основанием или без него они считают, что, быть может, их и пожурят, но препятствовать им не будут»[21].

Дальнейшее – известно. «Охотники» оказались правы – и довольны. «Совершенно очевидно, – констатировал X. Лузинни, – кандидат на пост президента Венесуэлы от крупнейшей реформистской партии страны, – что победа республиканцев поощрила консервативные и реакционные элементы во всем мире и, особенно, латиноамериканские диктатуры». И с полным основанием.

С первых же своих дней новая администрация провозгласила спасение палачей Сальвадора чуть ли не главной своей задачей. Была удвоена военная помощь хунте («по одному патрону на каждого сальвадорца»). В страну были посланы десятки военных советников (ныне – четверть офицерского корпуса Сальвадора), привычно натаскивающих ударные части карателей. Показатель уничтожения гражданского населения «в состоянии беззащитности» (не считая погибших на поле боя и в результате правительственных бомбардировок) был доведен до 1200 в месяц[22]. «Так же как распятие Господа нашего было делом имперской власти в Риме – писали об этом североамериканские священнослужители – распятие Сальвадора осуществляется с благословения властей США»[23].

Одновременно, дело об убийстве – в Вашингтоне! – агентами чилийской охранки бывшего министра правительства Народного единства О. Летельера было «почти официально» похоронено. Принимается решение о возобновлении военной помощи Чили. «Решение администрации, – писалось об этом в «Нью-Йорк Таймс», – превратило ее словесную борьбу против международного терроризма в циничное упражнение в лицемерии». Предстоит восстановление – в полном объеме – отношений с режимом геноцида в Гватемале (долг платежом красен!)[24]. Между тем последнее, наращивая темпы выполнения необходимой «грязной работы» установило в середине ноября 1981 г. (14. ХI) свой «личный рекорд» – 105 трупов в день.

Все это – один аспект решения новой администрацией США проблемы терроризма. Но есть и другой.

В середине 1981 г. к югу от Рио-Гранде одна за другой следуют авиакатастрофы, устраняющие деятелей лево-центристского толка опасных для империализма – и его вновь обретенных друзей. Первым гибнет командующий вооруженными силами Перу генерал Р. Ойос – один из руководителей революционно-антиимпериалистического процесса 1968–1976 гг. Затем – президент Эквадора, решительный противник «военного урегулирования» и интервенции США в Сальвадоре X. Рольдос («Доктрина Рольдоса должна быть осуждена» – так начинается один из разделов «документа Санта-Фе»). Еще через два месяца – руководитель аналогичного процесса в Панаме генерал О. Торрихос, к которому латиноамериканские «командос» Рейгана питали особо острые чувства (в «Документе Санта-Фе» есть строки о «грубо агрессивной, крайне левой (Sic!) диктатуре Торрихоса»).

А во Флориде и Гондурасе усиленно тренируются подлинные «кубинские и никарагуанские террористы» – из числа гусанос и сомосовских недобитков. И все это – под нарастающий аккомпанемент угроз – и жалоб – в адрес Кубы и Никарагуа (и сальвадорской революции). Дело в том, что избрав поприщем для демонстрации своей мощи (и решимости «остановить мировой коммунизм») страну с населением в 45 раз и территорией – в 450 раз меньшими североамериканских, империализм США уповал на легкую, скорую и эффективную победу. Однако к осени 1981 г. стало ясно, что эта «fair play» по-американски не дала желаемого результата. Сил «первого эшелона» интервенции США (оружие, советники) оказалось недостаточно, чтобы обеспечить победу хунты. Несмотря на соотношение сил 5:1 – войска оказались бессильными в борьбе с повстанцами. Лидеры администрации США заговорили о «тупике, чреватом завтрашним поражением».

Вот тогда-то и появилась на свет маска «плачущего волка», кротких и «неинтервенирующих» Соединенных Штатов, прямо таки затравленных кубинскими террористами[25]. И, соответственно, угрозы прямой военной интервенции против обидчиков. А также против их пособников – «вооружающейся не известно зачем и против кого» «тоталитарной Никарагуа» (вина никарагуанцев несомненна и была установлена Вольтером еще два века назад: «зверь был «жестоким» заклеймен - ведь защищаться вздумал он»).

Сначала была прозондирована реакция мира на вариант прямой интервенции США, затем предпринята попытка склонить на участие в ней некоторые «дружественные режимы». Перед лицом на редкость дружного отпора США на время умерили тон, но подготовка к акциям государственного международного терроризма – в стиле активно поддерживаемых администрацией Израиля и ЮАР – продолжается. В Латинской Америки - и во всех регионах развивающегося мира...

Таково реальное содержание и реальная цена политики «борьбы против международного терроризма» – и словесных упражнений на эту тему.

По этой теме читайте также:

Примечания