Марина Тимашева: Илья Смирнов побывал в Московской высшей школе социальных и экономических наук на международной конференции «Судьба и творчество Варлама Шаламова в контексте мировой литературы и советской истории». И получил там для нашей исторической библиотеки новую книгу, четвертый выпуск «Шаламовского сборника». Среди организаторов конференции удивительным образом соседствуют редакторы левого журнала «Скепсис», общество «Мемориал» и Фонд Михаила Прохорова.

Илья Смирнов: В свободное от сомнений время «скептики» создали, несомненно, замечательный портал, который стал не только коллективным пропагандистом творчества писателя, но также коллективным организатором исследований и общественных инициатив. В том числе — нынешней конференции, собравшей историков и филологов из 9 стран. И сборника, подготовленного как раз к ее открытию. А то, что люди разных взглядов встречаются за круглым столом — а не на улице с палками в руках — это, по-моему, как раз нормально. Ненормально, когда общественные движения окукливаются и загнивают в собственном соку.

Марина Тимашева: Получается, что всех объединил Варлам Шаламов.

Илья Смирнов: Да, конечно. И еще — Ирина Павловна Сиротинская, ее памяти посвящена и конференция, и сборник. Она была, цитирую, «самым большим другом Варлама Тихоновича»(7), сумела сохранить его наследие и его принципы, шаламовскую гордую независимость среди окружающего нас серого конформизма. Приводится в сборнике фрагмент ее выступления на пафосном международном форуме в Риме перед большими начальниками, после чего ее перестали приглашать на политические мероприятия(14). Полагаю, примерно те же слова мог бы сказать и Шаламов.

Марина Тимашева: То есть, он был неудобный человек.

Илья Смирнов: Левых и правых, социалистов и капиталистов собрал в одной аудитории человек «идеологически неудобный». Тот, кто не умещается «в рамки “либерализма”, “советского патриотизма” и т.д.» (С.М. Соловьёв). Тот, кто «всю жизнь писал вопреки» (Вяч. Вс. Иванов). Это я цитирую участников конференции.

Профессор Неклюдов Сергей Юрьевич, выступавший не как филолог, фольклорист или востоковед, но прежде всего как свидетель, очень хорошо знавший Шаламова, определил его характер так: «человек очень индивидуальный, не командный». «Он не хотел быть вместе».

Для любого, кто знакомится с творчеством и биографией писателя, очевидно, что в личности его наличествовал прочнейший внутренний стержень. Возьмём его отношение к Сталину (напоминаю, что Шаламов один из немногих, кто попал в лагеря не по разнарядке на рабов, а как реальный противник диктатуры, он был арестован в подпольной типографии) — и его последующее, уже в 60-е годы, размежевание с либерально — диссидентскими кругами, (знаменитая фраза: «Не желаю, чтобы иностранцы ставили мне баллы за поведение»). Понятно, что первое и второе как-то взаимосвязано. Но вывести точную формулу взаимосвязи, припечатать каким-то «измом» — очень трудно, если вообще возможно.

Смотрите. С одной стороны, он, вроде бы, приверженец «литературы факта» и противник «морализаторской традиции». «Нечего размазывать по странице сопли, нужны факты. Не надо всего этого: любит — не любит, чувства — это всё вторично и никому не нужно. Как можно больше фактов, фактов, фактов. Сколько успеешь, об этих фактах только и писать»(63).

Марина Тимашева: Это похоже на какой-то позитивизм.

Илья Смирнов: Это уходит корнями в 20-е годы. Но с другой стороны, «в этической ценности вижу я единственный подлинный критерий искусства». Полвека прошло, но обратите внимание, как сокрушительно актуальны его чеканные формулировки.

Если бы театральные, литературные и кинокритики чаще вспоминали о подлинных критериях того, чем они занимаются, современная культура не превратилась бы в выставку «культовых» пузырей.

Или отношение к религии. Он, напомним, сын священника. И формулирует так: «Я отношусь отрицательно к религии…» — если здесь поставить точку, вроде бы, автор подходит в единомышленники Докинзу и компании, только дальше стоит «но» — «но признаю ее положительные стороны в смысле моральном, психологическом»(48). «Более достойных людей, чем религиозники, в лагерях я не видел».

Так вместо плоских пропагандистских схем получается ошеломляющая сложность бытия.

Марина Тимашева: По ходу разговора я просматриваю Шаламовский Сборник и вижу там, рядом с воспоминаниями, научными статьями и даже кинокритикой — неопубликованные произведения самого Шаламова.

Илья Смирнов: Да, центральный материал сборника — это его рассказ «У Флора и Лавра». О животных и о людях, «обладающих даром дружбы с животными»(29). «Шепчут ли они слова: «мы одной крови — ты и я», я не знаю, но если шепчут нечто подобное хоть мысленно, то можно поражаться художественной силе Киплинга — он первым назвал этот важнейший мировой закон»(29).

И кончается рассказ такими словами: «Все это истинная правда. Я и сам был волк — и научился есть из рук людей».

Дальше публикации его заметок, черновиков, хранящихся в РГАЛИ — архиве литературы и искусства. Отзыв о Сталине, опять-таки, чеканная ясность, обращенная к нашему времени: «весь характер этот гнусный проступает сквозь любую защиту…»(49).

И дальше глаз начинает искать то, с чем сейчас обычно обличение Сталина подается в одном флаконе. А находит черновик, набросок стихотворения, посвященного Че Геваре.

«Он мировую славу
Сумел преодолеть,
По собственному праву
Ушел на смерть»(42)

Здесь нет никакого противоречия. Он ставит Че Гевару рядом с Гагариным, руководствуясь теми же принципами, которые сделали его убежденным противником сталинского режима. Шаламов, по его собственным словам, «был участником огромной проигранной битвы за действительное обновление жизни».

И это самым решительным образом отделяет его от нынешних придворных «десталинизаторов» из МИМО.

Современное размежевание отражено в рецензии Валерия Васильевича Есипова на сериал «Завещание Ленина».

Марина Тимашева: Мы уже обсуждали в этой программе его монографию «Варлам Шаламов и его современники».

Илья Смирнов: Да, очень интересная была работа. В данном же случае ведущий отечественный специалист в этой области оценивает сериал как «тенденциозный, фальшивый и спекулятивный в своей основе…»(247) «типичнейший образец так называемого постмодернизма с его снижением всего и вся»(230).

Марина Тимашева: Как я понимаю, одна из главных тем в программе конференции — «Историческая травма ХХ века». И как эту проблему решали сам Шаламов и исследователи его творчества? Я имею в виду уже не нравственную оценку, а научное осмысление сталинской эпохи, ее места в мировой истории.

Илья Смирнов: Варлам Тихонович, конечно, был не ученый, а писатель. Но очень точно уловил суть. Причем не на поверхностном уровне, там, где политика — идеология, а на социально-экономическом. В фойе конференции была устроена выставка: шаламовская Колыма. Потрясающая панорама многоотраслевого рабовладельческого хозяйства в середине ХХ века. И это всё время подчеркивает сам Варлам Тихонович. Цитирую по сборнику: «Брата Маруся живым больше не видела, на допросах ей сломали бедро, я познакомился с ней, когда она была хромушкой, инвалидом… Маруся была вышивальщицей в оборудованном Доме дирекции Дальстроя. На трассе было 6 – 5 таких Домов, где вышивальщицы редкостные мастерицы собрались. Над каждой вышивальщицей, чтобы не украла шелка, стояла надзирательница…»(47) Здесь для человека, хоть немножко начитанного в древней истории, всё узнаваемо. Даже такая технологическая деталь как калечение рабов-ремесленников.

Дальше в сборнике, в статье магаданского историка Ивана Александровича Паникарова я обнаружил свидетельство того, что истинную природу этого «социалистического» в кавычках уклада понимали его создатели, кто поумней. Понимали и то, что путь тупиковый, рабский труд неэффективен. Например, начальник Дальстроя Э.П. Берзин. В Генеральном плане развития Колымской области на 38 – 47 год была поставлена задача: «колонизация заключенных…, лагерники постепенно переходят в колонисты. Колонисты же пополняют после окончания срока кадры вольнонаемной рабочей силы… К 47-му году мы должны придти со 100 % вольнонаемной рабочей силы»(218). То есть, составители Генплана явно читали Историю Древнего Мира. Но, как мы знаем, восторжествовала совсем другая политическая линия, сам Берзин был арестован и расстрелян как «шпион».

Марина Тимашева: А на конференции звучали возражения против «очернительской» интерпретации истории ХХ века?

Илья Смирнов: Вроде бы, нет. Во-первых, с Варламом Тихоновичем спорить трудно. И с фактами спорить трудно. Если отрицать рабство в ГУЛАГе и приведенную только что шаламовскую характеристику Сталина, значит, рабства не было вообще нигде, плантаторы из «Хижины дяди Тома» строители нового общества. И тиранов тоже не было нигде и никогда. Убивая ни в чем не повинных людей, император Нерон готовил римлян к войне с парфянами.

Потом, Вы назвали журнал «Скепсис» левым. В принципе, правильно. Но сейчас у нас к «левым» часто причисляют сталинистов, хотя, на мой взгляд, это разновидность монархизма. А в редакции «Скепсиса» именно левые, для которых установившееся в 30-е годы самодержавие неприемлемо по тем же основаниям, по которым оно было неприемлемо для Шаламова. Вообще конференция проходила на редкость конструктивно, спокойно и гармонично, без сведения политических счетов. Опять же, цитирую Шаламова: «Для участия в политической борьбе не надо большого ума, большой культуры»(48).

Марина Тимашева: То есть никакие конфликты и противоречия не осложняли работу конференции?

Илья Смирнов: Я бы с прискорбием отметил разве что переусложненный язык некоторых филологов и литературоведов. «Имплицитная интерсубъектность нарратива» мешает воспринимать даже самые содержательные доклады и вступает в очевидное противоречия с языком того человека, которому доклад посвящен.

Марина Тимашева: Может быть, сложные вопросы не поддаются изложению таким простым языком?

Илья Смирнов: Шаламов о сложных литературоведческих вопросах тоже писал по-человечески. И вот еще один пример для подражания. На конференции выступал живой классик Вячеслав Всеволодович Иванов, и его доклад «Поэзия Варлама Шаламова» был замечательно ясен и прост. Академика понял бы любой грамотный старшеклассник, не очень сильно изуродованный «образовательными реформами».

Марина Тимашева: Пообщавшись в течение двух дней с такими серьезными специалистами и проштудировав такой объёмистый сборник, Вы хоть немного приблизились к пониманию «неудобного» писателя?

Илья Смирнов: Наверное, стал лучше разбираться в конкретных сюжетах. А личность Шаламова… С ним у меня, как с Петром Первым: чем пристальнее вглядываешься в детали, тем призрачнее восприятие целого. Поэтому не могу не согласиться с академиком В.В. Ивановым, что «время для правильной оценки Шаламова еще не наступило».

Но и в наше неидеальное время общение с Варламом Тихоновичем помогает жить «с прямою спиной», не по моде и конъюнктуре, а по «важнейшим мировым законам», запечатленным в его книгах.

По этой теме читайте также: