Довольно странным, на первый взгляд, может показаться появление в атеистическом журнале статьи, написанной человеком верующим. На самом деле, ничего странного и непоследовательного здесь нет.

Во-первых, важна сама по себе возможность дискуссии между людьми противоположных убеждений. Сергей Худиев - один из тех православных идеологов, которые не отказываются вступать в открытый спор с атеистами. Только в таком споре, когда оба оппонента подкрепляют свою позицию аргументами, возможно кого-то переубедить.

Во-вторых, дискутировать с сильным противником просто полезно. Многим атеистам не так уж легко избавиться от стереотипа в отношении верующих. А такой стереотип опасен тем, что при столкновении с эрудированным и красноречивым проповедником атеист может потерпеть поражение.

Наконец, работа Сергея Худиева представляет прекрасный материал для анализа. В ней собраны почти все существующие заблуждения и предрассудки в отношении атеизма и научного мировоззрения, к разбору которых мы и приступаем.

Заблуждение первое: «вера в отсутствие»

Самый распространенный предрассудок в отношении атеизма, разделяемый, конечно же, и нашим оппонентом, звучит так: "Атеист верит, что Бога нет - именно верит, ибо чье-либо небытие не может быть ни предметом знания, ни предметом опыта". Следовательно, получается, что атеизм основан на вере - так же, как и любая религия.

Действительно, отсутствие чего бы то ни было доказать затруднительно. Невозможно доказать отсутствие в окружающем мире единорогов, бабы-яги, Кецалькоатля, Деда Мороза и прочих вымышленных персонажей. Список можно продолжить, включив туда христианского и всех остальных богов, но вряд ли верующие когда-либо смотрели на них с этой точки зрения.

Гораздо более сложная картина возникает при анализе феномена веры. Здесь злую шутку с нами может сыграть язык. Как известно, слово вера происходит от латинского veritas - "истина". Но дело в том, что в русском языке два главных значения этого слова звучат одинаково: любая уверенность в чем-то и признание существования сверхъестественного, в том числе и бога. Эти два значения неминуемо смешиваются в обыденном сознании, и получается, что религиозная вера совпадает с основанной на знаниях убежденностью. В действительности, между ними существенная разница: убеждения основаны на знаниях, которые возможно проверить, а вера - нет [1]. Более тонкий момент состоит в том, что любое действие, в том числе и научное исследование, начинается в условиях дефицита информации, а это означает, что какое-то количество начальных условий мы вынуждены принимать как данность, т.е. на веру. Но впоследствии практика легко показывает, что было истинным из принятого на веру, и превращает веру в уверенность, а затем и в убежденность [2]. Так что аргумент оказывается не более чем несложной спекуляцией на особенностях языка.

Заблуждение второе: беспочвенность убеждения

Заявив, что атеист всего лишь неправильная модификация верующего, наш оппонент продолжает: "Атеист <…> не сможет привести никаких позитивных доводов в обоснование своей позиции. <…>Атеист верит без всяких свидетельств, более того, верит в утверждение, в пользу которого в принципе, в силу самой его природы, нельзя привести никаких свидетельств".

Прежде всего, еще раз подчеркнем: атеист не обязан приводить позитивные доводы. Бремя доказательства лежит на том, кто утверждает, а вовсе не наоборот. Еще в римском праве было положение: ei incumbit probatio, qui dicit, non qui negat (доказывать обязан тот, кто утверждает, а не тот, кто отрицает). Доказываются только утверждающие гипотезы, например: "в прудах живут русалки", "в лесах живут лешие", "бог существует". Отрицательные гипотезы: "в прудах русалки не живут", "в лесах нет леших", "бога нет" - могут быть только опровергнуты. Что может быть проще? Достаточно предъявить русалку, лешего или бога, но выполнить это, оказывается, довольно трудно. Отрицание не является утверждением, а отсутствие веры вовсе не означает веры в отсутствие, здесь наш оппонент просто прибегает к игре слов. А есть ли у него иные доказательства?

В качестве таковых С. Худиев вместе со всеми теологами предлагает нам некие "свидетельства", прежде всего из Библии. Но как только мы применяем к ним естественнонаучные критерии, все они - без единого исключения - рассыпаются в прах. Даже порой довольно наивная библейская критика философов-просветителей XVIII века от Спинозы до Вольтера не была опровергнута - что же говорить о веке двадцатом? Тысячи свидетельств о "туринских плащаницах", "чудотворных иконах" и "благовонных мощах" оказываются плодами либо обычного невежества, либо же грубого надувательства.

Наш критик считает, что мы не в состоянии привести "позитивные доводы". Увы, он вновь выдает желаемое за действительное. Даже не доказывая "отсутствие бога", атеист обладает весомыми аргументами в пользу своей позиции.

Вспомним историю науки. Довольно долго ученые считали сверхъестественное не только возможным, но даже необходимым для построения научной картины мира (наиболее известен пример средневековых алхимиков). Следы этого периода до сих пор сохраняются в научной терминологии: так, "винный спирт" на латыни дословно означает "душа вина", а в английском языке spirit - это одновременно и дух, и спирт. В этой связи можно припомнить и астрономов начала Нового времени с их "гармонией сфер": и Коперник, и Кеплер, и Ньютон были убеждены в том, что открывают божественный план творения. Однако развитие знания привело к отказу от этой гипотезы. "Сверхъестественное" оказалось вполне объяснимым или находится на пути к получению убедительного научного объяснения.

Как ни странно, в нашу пользу свидетельствует не только история науки, но и история религии. Ведь не случайно человек всегда верил, что почитаемые им боги живут в самых недоступных местах. Первобытный человек, думавший, что боги обитают в соседней чаще, не обнаружил их там, когда, изобретя лук и стрелы, осмелился в нее войти. Древние греки поселили своих богов на горе Олимп. Но, поднявшись на вершину этой горы, греческие пастухи ничего божественного там не нашли. Тогда бог был водворен на небеса - и что же? Его, как выяснилось, не оказалось и там. Да и Земля, в действительности, выглядела совсем не так, как представляло ее священное писание. Раз от раза, из века в век повторялось одно и то же: в противоборстве религии и знания верх одерживало последнее. И тогда теологии оставалось только одно: за неимением других аргументов прибегать к помощи инквизиции или репрессивного государственного аппарата.

Заблуждение третье: «идеологическая предвзятость»

Если у оппонента заканчиваются факты, то в споре неминуемо появляется argumentum ad hominem:

«Для атеистического ученого является чем-то в высшей степени неприличным допустить, хотя бы в качестве одной из возможных версий, сверхъестественное вмешательство. Бытие Божие - это не та гипотеза, в которой атеист не нуждается. Это та гипотеза, которая ему категорически запрещена».

Несмотря на все уважение к оппоненту, сразу же приходит в голову старая история про соринку в чужом глазу и бревно в своём. Когда теолог "научно" исследует какой-либо вопрос, задача его не выяснить истину, а подогнать вывод под давно известный ответ. Вот типичнейший пример: заканчивая свой труд "Столп и утверждение истины", П.А. Флоренский подводит итог: "Итак, снова вопрошая себя, что есть Столп и Утверждение Истины, мы пробегаем мыслью ряд ответов, данных здесь. Столп истины - это Церковь, это достоверность, это духовный закон тождества, это подвиг, это Трипостасное единство, это свет Фаворский, это Дух святой, это целомудрие, это София, это Пречистая Дева, это дружба, это - паки Церковь". Чтобы дать такой ответ, не стоило исписывать почти 500 страниц; любой христианский теолог сказал бы тоже самое не задумываясь[3].

Религия несовместима с наукой именно потому, что ни один верующий - в отличие от ученого - никогда не примет аргументы, опровергающие его веру. Для него таких аргументов просто нет, и наш уважаемый критик, судя по его статье, не исключение. Веру невозможно утратить: у всех разуверившихся она была "малой" либо "неискренней". Вообще, практически всегда спор атеиста и верующего заканчивается утверждением последнего: "Верь - и все", без всяких доказательств. Как сказал еще Тертуллиан: "Credo, quia absurdum"[4].

Вот и здесь рассуждение С. Худиева - попытка подобрать доказательства под готовый ответ. Он верит в чудеса, но знает, что наука их не признаёт. Вот он и строит конструкцию, которая бы объясняла такое положение дел: наука не замечает чудес потому, что не верит в них, и игнорирует, когда видит. Необходимо, чтобы конструкция выглядела внешне непротиворечивой, а насколько она соответствует реальности - дело другое. Вопрос об этом даже не ставится: С. Худиев считает свои построения верными, а проверить их на опыте - не его дело.

Проверять - это дело науки. Атеист, действительно, считает свидетельства о сверхъестественном ненаучными. Однако совершенно неверно, что он считает их ненаучными заведомо. Атеист просит теолога: дайте проверить ваши свидетельства, позвольте применить к ним аппарат науки. А ему в ответ чаще всего заявляют, что "наука у него не такая, как надо". Ведь никогда еще такая проверка не заканчивалась для всевозможных "чудес" безболезненно.

Немного забавно упоминание в статье о неком "атеистическом учёном". Дело в том, что все до одного ученые - атеисты в рамках своей науки. Представьте себе химика, объясняющего реакцию "волей божьей". Или математика, таким же способом "доказывающего" теорему. Да, конечно, и Ньютон, и Кеплер были христианами. Но из своих теорий бога они решительно изгнали. В науке он появлялся только там, где ученый или философ сталкивался с такой загадкой, решить которую тогдашний уровень развития знаний ему еще не позволял. Но проходило время, и новые ученые вытесняли представления о сверхъестественном, до тех пор, пока все боги не оказались навеки изгнанными за пределы науки. Нет и быть не может никакой "православной физики" или "исламской лингвистики". Для любого учёного, сколь бы верующим в обыденной жизни он ни был, допущение сверхъестественного вмешательства "хотя бы в качестве одной из возможных версий" "является чем-то в высшей степени неприличным" и приводит к полной дискредитации такого ученого.

То, что автор называет предвзятостью, - просто научное мировоззрение. Исторически наука рождается, выделяется в особую форму общественного сознания именно через отказ от обращения к сверхъестественному в объяснении, так как такое обращение - это, по сути, отказ от решения познавательной проблемы (как говорят англичане, begging the question). Наука ищет не свидетельства в пользу сверхъестественного, а естественное объяснение того, что выглядит как сверхъестественное. И, как уже было сказано выше, всегда в итоге находит.

Заблуждение четвёртое: "редукционизм"

В заключение своего критического очерка Сергей Худиев бросает последнее обвинение:

«Против атеизма можно выдвинуть еще один упрек - упрек в редукционизме… Большая (и важнейшая) часть человеческого опыта выходит за рамки таких методов познания, как наблюдение и эксперимент. Это эстетический опыт и опыт межличностных отношений. …Лично я также убежден, что такие феномены, как мышление и нравственность, необъяснимы в рамках последовательно натуралистической картины мира».

Значит, эстетикам и психологам пора разъяснить, что если они не приемлют бога, то их всех пора гнать поганой метлой? Не стоит торопиться.

Автор обвиняет атеизм в редукционизме, используя допотопное - позитивистское - представление о науке и научном методе, буквально: наука собирает эмпирические данные через наблюдение и эксперимент, а потом обобщает их в теории. В соответствии с таким каноном, вне досягаемости научного метода находятся не только добро и красота, но также история, литература и искусство. Конечно, с помощью наблюдения картины или литературного произведения, научную базу для эстетики не создашь. Но, действительная против Гольбаха и Кондильяка, подобная критика полностью пасует уже перед Марксом, а в XX веке и вовсе выглядит чем-то ископаемым. Тем не менее, наш оппонент, сам того не замечая, поднимает старую и крайне сложную проблему эпистемологического статуса гуманитарного знания. Действительно, как говорил еще Давид Юм, ценностные суждения эмпирически не верифицируются, так что не могут быть оценены как истинные или ложные, то есть по критериям науки. Но то, как мы выносим эти суждения, каким образом функционируют ценности в культуре, вполне может быть исследовано научными методами. С. Худиев пишет, что мышление и нравственность необъяснимы в рамках научного метода, - это заявление, к сожалению, дает повод упрекнуть его в невежестве. Из того, что наш уважаемый оппонент недостаточно осведомлен в психологии и эстетике, совсем не вытекает, что соответствующих теорий нет вообще.

Для того, чтобы приблизиться к пониманию таких сложнейших феноменов, как мораль, мышление и природа красоты, необходимо уточнить само понятие научной рациональности. Критерий эмпирической проверки, конечно, остается, но, во-первых, эмпирические методы не ограничиваются только естественнонаучными наблюдением и экспериментом, существуют еще и гуманитарные: критика источников - сравнительно-историческая герменевтика, социологический анализ текстов и т.п. Во-вторых, отношения между теорией и эмпирией гораздо сложнее, нежели отношения обобщения и вывода (непосредственная и окончательная эмпирическая верификация теории проблематична), соответственно, вторым критерием после эмпирических методов является критерий лучшего объяснения: научная теория, претендующая на истинность, дает лучшее объяснение массива эмпирических свидетельств и лучше согласуется с существующими научными теориями и признанными истинами, чем ее соперница. Именно поэтому теория Большого Взрыва - это не фантастика, а хорошо доказанная научная гипотеза, в отличие от концепции творения. Истина, добро, красота и, соответственно, познание, мораль и эстетическое восприятие - традиционные объекты философии и ее дисциплин: гносеологии, этики и эстетики, а не эмпирических наук. Но отсюда не следует, что эти сюжеты, таким образом, выведены за границы науки и научного метода. Философия не применяет эмпирических методов, но использует метод критической рефлексии. Тем не менее, у философии все же есть своя эмпирия (ее составляют психология, литературоведение и другие гуманитарные науки), так что и здесь действует эмпирический фактор-ограничитель - исторические типы морали и эстетических канонов, психологические механизмы восприятия прекрасного и т.д. То, насколько философская концепция способна объяснить все многообразие этих явлений, свидетельствует о ее объяснительной силе и истинности.

Для знакомства с настоящими проблемами в изучении мышления мы можем посоветовать нашим оппонентам обратить внимание на классику отечественной и западной психологии - книги Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева; неплохо было бы почитать и работы Ж. Пиаже и бихевиористов [5]. А для доказательства материальности психики и мышления достаточно привести в качестве примера один замечательный научный эксперимент.

Существуют люди, которые, имея все биологические признаки принадлежности к человеческому роду, с самого рождения лишены контакта с внешним миром и обречены вести образ жизни, фактически не отличающийся от растительного. Это слепоглухие дети, не имеющие тех рефлексов, которые принято считать врожденными, выжить им крайне сложно. Как же научить их мыслить?

Ученые, проводившие эксперимент (И. Соколянский и А. Мещеряков), нашли выход из этой, казалось бы, совершенно тупиковой ситуации. Четырех слепоглухих детей учили пользоваться вещами, перенимать специфически человеческие способы деятельности. Ведь человеческий разум кроется не в генах, не в биологически заданной морфологии тела и мозга человека, а лишь в продуктах его труда. Позволим себе длинную цитату из статьи советского философа Э. Ильенкова, посвященной этому эксперименту:

«Вот этот-то вполне реальный разум, общественно-человеческий разум, возникший и исторически развившийся в процессе общественного труда людей, и присваивается ребенком, делается и его разумом. Этот материалистически понимаемый разум вначале существует вне ребенка, до и независимо от него. Он воплощен - овеществлен, опредмечен в таких вполне прозаических вещах, как соска и ночной горшок, ложка и одеяло, умывальник и пуговицы, - в тысячах предметах быта. И в действиях взрослого, умеющего пользоваться этими вещами по-человечески, т.е. разумно (целесообразно), в согласии с их ролью и функцией в системе человеческой культуры. В той мере, в какой ребенок научается (у взрослого, разумеется) самостоятельно обращаться с вещами так, как требуют условия окружающей его с колыбели культуры, он и становится субъектом высших психических функций, свойственных лишь человеку. И это происходит раньше, чем маленький человек усваивает язык, слово, речь. Более того, сформировавшийся уже интеллект составляет необходимую предпосылку усвоения речи. Раз он сформирован - слово усваивается легко. В обратном же порядке нельзя сформировать ни того, ни другого»[6].

Мы не можем здесь более подробно рассказать об этом потрясающем эксперименте. Приведем лишь его итог: именно благодаря научным методам, разработанным на основе материалистической философии, четыре слепоглухих ребенка, обреченных на растительное существование, стали активными членами общества. Все они отлично владели навыками устной речи (причем не только русской), писали научные труды, общались не только между собой, но и с физически полноценными людьми. Один из них даже стал скульптором. Этот эксперимент, превратившись в обычную практику, продолжается и сейчас в небольшом детском доме под Москвой. Может ли хоть одна религия похвастаться подобным чудом?

Также "не объясненной" материализмом С. Худиев полагает нравственность. Но исторические судьбы морали, ее появление, место совести в структуре морали - все это исследовалось множеством ученых. Чтобы убедиться в этом, стоит прочитать книги зарубежных этнографов Б. Малиновского, К. Леви-Строса, К. Полани и других, в том числе и российских ученых [7]. Мораль - это не что иное, как общественная воля, воля коллектива, навязываемая отдельному индивиду. Она закрепляется в его сознании благодаря вполне материальным интересам в соответствии с принципом: не будешь придерживаться - погибнешь. На ее основе появляются и долг, и совесть - как оценка своих действий с точки зрения требований морали. Мораль, сколь бы ни отрицали этот факт теологи, исторически изменчива. Только один пример: в первобытности не существовало и не могло существовать такой заповеди, как "не укради", так как в это время просто не было частной собственности. Красть было нечего и не у кого - имущество принадлежало коллективу в целом.

Да, конечно, далеко не все ясно ученым в психологии, одно перечисление существующих проблем заняло бы страницы. И в области эстетики проблем не меньше [8]. Но пытаясь найти объяснение там, где теологам все давно "ясно", ученые стремятся к истине, часто ошибаются, иногда временно отступают перед сложнейшими проблемами, но продолжают ставить их и в конце концов решают. Другого пути для них просто нет.

В заключение мы хотим еще раз подчеркнуть: если найдется убедительное доказательство, способное изменить наши взгляды, мы его примем.

Пока подобного доказательства не найдено.