20 лет прошло с распада СССР и начала крупных этнических конфликтов на его территории, а современная российская научная (или «научная») мысль так и не дала полноценного ответа, что же случилось. Отдельные работы тонут в потоке политической пропаганды, оперирующей категориями заговоров[1]. Российские левые, в свою очередь, несмотря на важность вопроса, повторили путь академической науки[2]. Максимум, на что они оказались способны, — это печатать громкие и пафосные «манифесты». Национальные конфликты на постсоветском пространстве анализируются не как конкретные явления реальности, но через призму почерпнутых (и при этом дурно понятых) в трудах классиков штампов: в зависимости от фракционной принадлежности выбирается приемлемый «источник истины»: сталинисты из РКСМ(б) печатают фашизоидно-сталинисткий бред Игоря Пыхалова, оправдывающий все действия «вождя народов», троцкисты повторяют, как заклинания, положения из раннесоветских документов о национальной политике и раз за разом переписывают заезженные фразы: только классовая солидарность поможет преодолеть национальные разногласия; анархисты буквально выживают — ведь Бакунин про чеченцев ничего не писал (а если и писал, то что-то совсем малозначительное)! Вспомним недавние события в Южной Осетии, когда некоторые из российских левых сектантов прямо (это была даже не метафора) сравнивали грузино-осетинский конфликт с русско-японской войной начала XX в.!

Тем ценнее появление на русском языке работы Г. Дерлугьяна, где он проявил себя как «вынужденный марксист», а одна из глав книги, кстати, называется «Неужели опять классовый анализ?». Несколько слов об авторе. Георгий Дерлугьян — советский африканист, в 1990 году покинул СССР и с тех пор живёт и работает в США. Ученик известного левого социолога Иммануила Валлерстайна, сегодня Дерлугьян — профессор Северо-Западного университета в Чикаго. Несмотря на название, книга посвящена не только истории кавказского региона: труд обстоятельный, написанный в рамках миросистемного подхода Валлерстайна (даже при учёте всех заблуждений[3] этой школы пропаганда её наследия в современной России — безусловный прогресс), начинается с освещения истории Советского Союза, с 30-х годов, эпохи молодости родителей главного героя книги. Для изложения материала автор избирает биографический метод: история СССР подаётся сквозь призму жизненного пути конкретного человека — Юрия Мухамедовича Шанибова (Мусы Шаниба). Почему Шанибов? С точки зрения Дерлугьяна, Шанибов — наиболее типичный представитель советской национальной интеллигенции, вставшей в 90-х во главе массовых националистических движений.

Дерлугьян определяет политическое устройство СССР как «диктатуру догоняющего развития» (с. 122). Удел таких диктатур — совершить исторический рывок, осуществить в стране модернизацию и «сложить полномочия». Если бы «перестройка» произошла в 60-х гг., пишет он, то не последовало бы кровавых событий начала 90-х. Во времена Хрущёва и Брежнева страна не могла уже выдержать постоянного темпа сталинских пятилеток и периодических чисток госаппарата через массовые репрессии. Режим смягчился, номенклатура получила гарантии своего благополучия (с. 90-91). Расход денег на военно-политическое соревнование не прекратился, выкристаллизовался механизм функционирования советской экономики — ориентация на вал продукции, и неважно, что и насколько эффективно ты производишь, премию выдают не за качество, а за объём. Сталинские 30-е сформировали в Советском Союзе развитое «индустриальное общество фордистского типа» (с. 179), породившее и определённую социально-классовую структуру. (Я не могу согласиться с такой трактовкой и считаю нужным уточнить: назвать советское общество просто индустриальным — значит проигнорировать его глубокие отличия от обществ капиталистических. Это нормальная позиция для многих буржуазных авторов — не видеть радикального отличия СССР от западного мира. Я с этим авторами, разумеется, не согласна, как и с Дерлугьяном: советское общество, несмотря на многочисленные сходства с буржуазным, принципиально иное, что описывают, например, теория суперэтатизма А.Н. Тарасова и/или теория политаризма Ю.И. Семёнова). На вершине располагалась партноменклатура, ниже — интеллигенция[4], столичная и региональная, рабочий класс и крестьяне. Хрущёвская оттепель стала источником социального оптимизма для верхних слоёв пролетариата и интеллектуалов, которые рассчитывали на более заметную роль в жизни общества: «Молодые, более образованные и энергичные представители верхних слоёв пролетариата с энтузиазмом восприняли эксперименты как приглашение стать реальной силой в модернизации практики политики, экономического управления и культуры» (с. 124), а «творческая интеллигенция национальных республик» получила шанс «обрести разную степень самостоятельности» (с. 129). Главным историческим итогом 1968 г. в СССР, согласно Дерлугьяну, стал «подрыв легитимности и самоуверенности бюрократического авторитаризма» (с. 130). Однако призрак реформ напугал бюрократическую касту, и она предпочла замкнуться, что привело к постепенному замедлению лифтов социальной мобильности. Росло число неудовлетворённых своим положением интеллектуалов — как в центре, так и на местах. В центре они в основном впадали в либерализм, на национальных окраинах — в национальный романтизм. Здесь Дерлугьян сравнивает «национальное пробуждение» на Кавказе в 50-70-х с аналогичными процессами в Европе Нового Времени. Национализм рождался в среде не только «творческой интеллигенции» — художников, писателей, музыкантов, но также и учёных-гуманитариев (с. 114-115). В случае с окраинами картина дополняется большой армией субпролетариев, готовых к силовому решению конфликтов.

Понятие субпролетариата — одно из самых важных в работе, это ключ, которым Дерлугьян отпирает «двери» большинства этнических конфликтов постсоветского пространства. Это класс людей, которые уже оторвались от деревни, но не стали горожанами и лишены стабильного источника дохода, также известные как люмпен-пролетарии (с. 211). Субпролетарии, как правило, жили в пригородах, формально могли числиться на какой-нибудь работе, однако основной источник заработков лежал в полулегальных по меркам СССР сферах — поденщина, приусадебное хозяйство, мелкая торговля или криминал, самогоноварение и т. п.

Жизнь субпролетария постоянно сопряжена с риском, с опасностью. Отсюда — культ силы, увлечение силовыми видами спорта, семейное насилие — как способ подчеркнуть свою маскулинность. В южных регионах традиционно было развито сельское хозяйство — в отличие от «основной» России, где господствовала крупная промышленность (с. 230). В условиях советской экономики невозможно было просто взять и нанять 15 рабочих, которые бы на твоём участке собирали мандарины (где-нибудь в Абхазии), — незаконно. Что остаётся? «Мобилизовать» родственные связи: вспомнить о многочисленных троюродных братьях, завести семью, родить пятерых детей, навязать всем «патриархальные» отношения, с помощью которых можно, руководствуясь авторитетом отца, заставить собирать мандарины 20 или 30 человек. А спрос на мандарины в северных регионах СССР не иссякал, прибыль была ощутимой. Плюс к этому: абхазов в Абхазии было меньшинство, но в соответствии с нормами советской национальной политики определённые квоты во властных структурах были им положены — потому что титульная нация. Как такому порядку вещей угрожала перестройка? Перестройка декларировала демократизацию, в том числе и сменяемую выборную власть, а в таком случае все выгодные позиции абхазами были бы утрачены (а эти позиции занимали люди, у которых обязательно были родственники, связанные с «мандариновым бизнесом») (с. 370). Точно по такому же сценарию развивалась ситуация в Кабардино-Балкарии: балкарское меньшинство стабильно получало руководящие посты в республиканском правительстве (с. 264-280, 379), а перестройка могла их этого лишить, поскольку большая часть населения — русские и кабардинцы — выбрали бы на голосовании, кого сами захотели.

Что происходило в Чечне? Высокая рождаемость, приведшая к тому, что чеченцы стали этническим большинством в ЧИАССР, и, как следствие, рост безработицы. От 20 до 40 тыс. чеченцев ежегодно выезжали на заработки в Среднюю Азию и Сибирь (легендарная шабашка). В 1991 году, когда развалился СССР, десятки тысяч мужчин в возрасте от 20 до 40 лет остались дома без средств к существованию (что интересно, почти во всех неевропейских национальных окраинах СССР — за исключением Грузии и Армении — рабочий класс и научно-техническая интеллигенция состояли из русских, а деятели культуры, «гуманитарии», крестьяне и описываемые Дерлугьяном субпролетарии — из представителей местных национальностей; сложилось ли так стихийно или было осознанной политикой советского руководства — в книге не говорится). Позднее вооружённые отряды формировались не по тейповому принципу, а по принципу рабочих коллективов: кто с кем строил сараи в Казахстане — те и пошли вместе воевать; аналогично развивалась ситуация с «народным ополчением» и в Карабахе (с. 58-61, 390-395, 403).

Имело ли место изгнание русских из дудаевской Чечни? И да и нет. Нет в том смысле, что речь шла не о вытеснении русских, а об агрессии против городского населения, а русские проживали именно в городах, в Грозном они вообще составляли большинство — с квартирами и некоторой другой собственностью[5]. Проще говоря, вытесняли обеспеченные городские слои, которые в массе своей были русскими (или, вернее, «русскоговорящими»). Но это не значит, что не пострадали чеченцы-горожане: они точно так же были подвержены давлению субпролетарских слоёв. Чтобы подчеркнуть социально-экономическую основу происходящих тогда событий, приведём в пример армянский погром в Сумгаите. Город в закрытой уголовной статистике лидировал начиная с 60-х гг. (с. 96). Британский журналист Томас де Ваал, автор книги о войне в Карабахе, пишет:

«...Сумгаит породил целый класс неустроенного и недовольного люмпен-пролетариата... Население стремительно росло, составив четверть миллиона человек, и в городе стала остро ощущаться нехватка жилья. Рабочие ютились в перенаселённых общежитиях.... каждый пятый житель Сумгаита имел судимость. В период между 1981 и 1988 годами в Сумгаит вернулось более двух тысяч вышедших на свободу заключённых»[6].

Много зверств было совершено в те дни Сумгаите: людей избивали, рубили топорами, поджигали, женщин насиловали. Но сейчас важно обратить внимание на другие факты.

«Среди погромщиков преобладали или бородатые деревенские жители — беженцы из Армении, — или рабочие из перенаселённых общежитий, расположенных на окраине Сумгаита. Все они были молодые — от четырнадцати до тридцати лет»[7].

Ваал приводит воспоминания выжившей после изнасилования и избиения армянки:

«В комнате было человек шесть. Они разговаривали между собой, курили. Один о дочке своей говорил, мол, у нас в квартире детской обуви нет, чтобы он смог подобрать ей для дочки. Другой говорил, что ему эта квартира нравится — мы недавно сделали очень хороший ремонт — сказал, что он здесь будет жить после всего. Они стали спорить. Третий сказал: “Нет, почему ты? У меня четверо детей. Как раз три комнаты. Это мне подходит. Сколько лет я ючусь бог знает где”. А ещё один говорит: “Ни тебе и ни тебе не достанется. Подожжём эту квартиру и уйдём”»[8].

Армяне в Сумгаите занимали более высокое социальное положение, чем азербайджанцы, и потому стали жертвами погромов.

С одной стороны, в определённых социальных группах нарастало недовольство своим социальным и экономическим положением, и для участников конфликта такое недовольство было объективной реальностью. С другой стороны, существует большая разница между проблемами социально-экономического свойства и национального, а если быть точным, то вторые в большинстве случаев порождаются правящими классами, дабы избежать первых. Номенклатура под шумок погромов и этнических чисток приватизировала страну. Была ли возможность у московского руководства предотвратить грядущие столкновения в тех же Азербайджане и Чечне? Была. Об этом писали и Т. Ваал, и В. Тишков. Последний цитирует доклад, услышанный им на заседании Совета безопасности 31 марта 1995 г.:

«26 августа в Грозный прибыла главный прокурор Землянушина. Кураторы из Москвы не давали ничего сделать местному КГБ. Потребовали убрать охрану у Завгаева и прекратить поддержку Верховного Совета. С 17 августа и до 6 сентября, когда я был освобождён от должности, ни одного письменного задания из центра не поступило. Нам было известно, что Дудаев вёл телефонные разговоры с Хасбулатовым и Аслахановым. 25 августа [1991 г.] Яндарбиев разговаривал с Вахидовой, и та сказала, что с Хасбулатовым и Аслахановым состоялся разговор об отстранении Завгаева от власти. Тогда же среди митингующих появились люди с оружием, но изъять его было трудно, и не было никаких указаний, а это не прямая обязанность КГБ»[9]. (Выделено мной — А.Д.)

Также Тишков пишет:

«Москва сыграла решающую роль в свержении старой власти и в приходе к власти национал-радикальных элементов. По свидетельству И. В. Кочубея, КГБ располагал в Грозном 700 оперативными сотрудниками и вместе с силами МВД был способен “нейтрализовать радикалов”. “Но нам сделали из Центра выговор даже за то, что мы вызывали на беседу Яндарбиева”»[10]. (Выделено мной — А.Д.)

Вот что говорил А. Руцкой:

«Когда в Республике начали нападения на органы власти и захват оружия, было выработано предложение ввести силами внутренних войск СССР блокаду Чечни и при необходимости направить туда спецназ. “Был подготовлен соответствующий проект указа, но президент тогда исчез на пять дней, и с ним не было никакой связи”»[11]. (Выделено мной — А.Д.)

Об армянских погромах в январе 1990 г. в Баку Т. де Ваал сообщает следующее:

«Из Москвы в Баку были присланы части внутренних войск МВД СССР, которые почему-то не стали вмешиваться в происходящее. Правозащитница Арзу Абдуллаева вспоминает, что когда она обратилась к милиционеру с просьбой спасти армянина от толпы азербайджанцев, то услышала в ответ: “у нас приказ не вмешиваться”. Рассказывают, что когда писатель Юсиф Самедоглу позвонил в Центральный комитет компартии и попросил вмешаться, ему ответили: “Пусть режут!”»[12].

Можно предположить, что все происходившие в национальных республиках события были не столько следствием намерений номенклатуры по развалу страны и дальнейшей приватизации и личному обогащению, сколько отражением противостояния между Горбачёвым и Ельциным. Но о чём говорят факты?

Историк Тамаш Краус пишет, что Ельцин вёл переписку с Соросом (!) и в обмен на кредиты и финансовую помощь «мирового сообщества» первый обещал дать республикам независимость, настаивая, что он единственный обладающий для этого мужеством человек в государстве. Поэтому деньги нужно давать Ельцину, а не Горбачёву.

«Сегодня уже очевидно, что распад СССР и государственного социализма связан с безоговорочным принятием глобальной экономики властями, желавшими сохранить свое положение, свой роскошный образ жизни, забронировать за собой государственную собственность навеки. Опасаясь за свой статус, элиты были открыты любому решению, которое сможет его укрепить. Наиболее влиятельные группы в Советском Союзе заключили очевидный и открытый союз с международными центрами власти и денег. Мысль, что смена режима произрастала из внешнего “заговора” (до сих пор популярная в некоторых кругах) совершенно несостоятельна, поскольку в штудиях МВФ были явно провозглашены намерения, в том числе сотрудничество с советскими руководящими органами, “тайный союз” с ними»[13].

Давайте посмотрим, что думает непосредственный участник событий, один из демиургов «свободного рынка» и апологет «частной собственности» в нашей стране А. Чубайс:

«Б.Д.: Вы понимали, кого и зачем вы искали?

А.Ч. (Чубайс): Да, конечно.

Б.Д.: Был такой целенаправленный отбор?

А.Ч.: Абсолютно. Поскольку совершенно ясно, что из лидеров официальной экономической мысли нет никого или почти никого». (Выделено мной — А.Д.)

Поясню. Речь идёт о функционировавших аж с 80-х годов кружках по экономике, куда входил и Чубайс, и Гайдар, и Найшуль, и прочие «выдающиеся» экономисты, решавшие, как всё в стране исправить. Обращаю внимание, что собираться и обсуждать свои планы реформаторы начали в 80-х годах, то есть задолго до Горбачёва и перестройки, и уже тогда понимали, к чему всё приведёт. По ходу назначали друг друга министрами и премьер-министрами. Гайдара уже тогда записали в премьеры.

Вот ещё:

«Но на меня произвел сильное впечатление тот же Виталик Найшуль, который году в 1986 или 1987 сказал, что нам предстоит пройти три перехода. Один переход — “из тоталитаризма — в демократию”, второй — “из плана — в рынок”, а третий “из империи — в национальное государство”. Эта мысль меня совершенно просто взорвала, долго не мог прийти в себя. При этом Виталик сказал, что первые два — ерунда, а вот третье — это будет настоящая драма. В принципе, пяток-десяток миллионов грохнуться могут легко на этом деле»[14]. (Выделено мной — А.Д.)

Понимаете? Чубайс не дурак, Чубайс всё понимал.

Таким образом, номенклатура прекрасно осознавала, какова цена личного обогащения и утверждения капитализма, — и платила эту цену сполна, поощряя националистические движения в СССР. Впрочем, и в Центре не обошлось без бойни. События октября 1993 г. — яркое тому доказательство[15]. Чем всё закончилось, мы можем наблюдать сегодня.

Но вернёмся к Дерлугьяну. Нельзя сказать, что он полностью игнорирует роль номенклатуры в процессе распада Советского Союза, но задвигает её далеко на периферию своего анализа, придав статус безвольного механизма. Не националистические движения, делает вывод автор, уничтожили Советский Союз — наоборот, развал страны, государственных структур позволил националистам и либералам прийти к власти. Структурно отряды Шамиля Басаева не имеют принципиальных отличий от солнцевских, тамбовских и пр. криминальных группировок начала 90-х: просто у первых в руках по некоторым причинам оказалась стройная идеология восстания (с. 56, 84-85, 191-203, 211-215, 539-543). Кто-то приватизировал министерство нефти и получил нефтяную компанию, кто-то приватизировал национальные автономии или союзные республики и получил суверенные государства (с. 540). Выходит, что всё вело к развалу страны и переходу к капитализму, а номенклатура как бы оказалась очередным звеном в цепи. Выше мы показали, что это не так и правящая верхушка действовала сознательно.

Проведённый Дерлугьяном анализ наносит удар по обывательским аргументам (несмотря на то что озвучивают их «учёные») против исторического материализма: вот, смотрите, никаких природных ресурсов, например, в Карабахе не было, за что они там воевали, не за что было воевать, значит, истмат врёт! Мне приходилось бывать в Карабахе: там действительно не добывают ни нефть, ни золото, хотя край неописуемо красив. Для посредственных постсоветских обществоведов (таких, как А. Я. Гуревич[16]) это весомый аргумент против марксизма, вернее, против того, что они понимают под марксизмом.

Книгу, безусловно, нужно прочитать всем российским левым — хотя бы для того, чтобы обратить внимание на те регионы, на которые обычно они внимания не обращают в силу своего евроцентризма. А также в целях преодоления стереотипов мышления, навязанных не только российскому обывателю, но и так называемым «критически мыслящим личностям», — главным образом, стереотипов о «традиционном обществе» и «родовом строе» на Кавказе. Единственный регион России, где идёт полномасштабная партизанская война, не может быть обойдён вниманием.

Примечания