Российский путь перехода к социализму и его результаты

1. Когда в 1917 году произошла социальная революция, в корне изменившая всю общественную жизнь страны, она получила определённое теоретическое обоснование, сохраняющее своё официальное значение до настоящего времени. Основные положения такого обоснования следующие: мировой капитализм перешёл в империалистическую стадию своего развития, а эта стадия непосредственно предшествует переходу передовых стран к социалистической формации. Уже началась эпоха мировых войн и пролетарских революций; в этом процессе цепь империализма может быть прервана в одной, даже не самой развитой стране. Октябрьская революция есть такой прорыв империалистического фронта; русский пролетариат показал другим, более развитым странам дорогу к социализму.

Со времени Октябрьской революции прошло уже почти 50 лет. Но ни одна передовая страна, действительно вступившая в империалистическую стадию, до сих пор не пошла по пути, указанному Россией. На этот путь стремились страны, которые ещё более отстали в своём социальном развитии, чем Россия в 1917 г. — страны Азии и Африки. Чем же объясняется такое обстоятельство? Верно ли официальное обоснование Октябрьской революции? Для ответа на этот вопрос следует прежде всего напомнить теории революционного развития, создававшиеся крупнейшим идеологом и вождём русского революционного пролетариата В.И. Лениным на протяжении многих лет его деятельности. Надо выяснить, насколько верно намечались в них перспективы национального развития. И вместе с тем надо установить, что же реально происходило в России 1917 г. и в последующие десятилетия и соответствовало ли всё это его теориям.

2. За 10 лет до Октябрьской революции Ленин создал свою «Аграрную программу социал-демократии в первой русской революции» и наметил в ней дальнейшие перспективы революционного развития страны. Социалистическую революцию он мыслил тогда лишь в очень отдалённом будущем. Непосредственно же он оценивал перспективы борьбы двух классовых тенденций в русском буржуазном развитии. Одну из этих тенденций он назвал «прусским или юнкерским» путём, другую — «американским или фермерским» путём развития. Ленин хорошо понимал, что Россия не принадлежала к группе стран «классического развития капитализма», что её капитализм был вообще не очень развит. В самом деле, производство в помещичьих «латифундиях» было так опутано старыми, полукрепостническими отношениями, что развивалось очень медленно. Либеральное дворянство в страхе перед крестьянским восстанием всё более опиралось на самодержавную власть и давно уже растеряло свою былую революционность. «Смести до основания помещичий строй» могли бы угнетённые массы крестьянства, если бы они были способны на решительное и одновременное восстание. Но стихийное восстание не есть ещё революция. И Ленин искал в крестьянстве такие силы, которые действительно были бы революционны, т.е. овладевали бы новыми, прогрессивными принципами аграрного производства и обладали бы соответствующим политическим правосознанием. Вместе с тем Ленин понимал, насколько слаба, политически невоспитана, разъединена русская фермерская буржуазия. И он предполагал, что она всё же сможет выполнить революционную задачу свержения самодержавно-помещичьего строя при условии поддержки и руководства со стороны революционного рабочего движения. Основной пафос его «Аграрной программы» заключался в утверждении необходимости национализации всей земли в результате победоносной революции. Лишь национализация всей земли дала бы, по мнению Ленина, возможность быстрой и полной ликвидации всех старых полукрепостнических порядков землевладения и перехода земли в руки новых прогрессивных предпринимателей — фермеров.

3. А вместе с тем Ленин указывал на неизбежность следующего этапа революционно-демократического развития России, на то, что из укрепления капиталистического землевладения новых фермеров сами собой возникнут и их противопролетарские настроения и стремление создать себе привилегию в виде права собственности. Особенно же интересна мысль Ленина о том, что новый раздел земли может быть вызван стремлением новых фермеров «успокоить» (или, проще говоря, придушить) пролетарские и полупролетарские слои, для которых национализация земли будет элементом, разжигающим аппетиты к национализации всего общественного производства. Значит, Ленин считал несвоевременным проявление таких аппетитов со стороны пролетариата на охарактеризованных им стадиях буржуазной революции. А вместе с тем он предполагал такое быстрое развитие фермерской буржуазии, что она могла бы в этом случае «успокоить» пролетариат. Итак, Ленин предполагал в 1907 году своеобразный русский вариант «американского», фермерского пути развития капитализма, на котором рабочий класс приводит к власти новую, прогрессивную сельскую буржуазию; последняя быстро развивает новый национальный капитализм, свободный от всяких феодальных пережитков, и тогда рабочий класс, возросший и укреплённый в этом процессе, ведёт с новой буржуазией борьбу за переход общества к социализму. Всё это требовало, несомненно, нескольких десятилетий независимого развития России.

4. Как понимал Ленин в 1917 г. перспективы революционной ситуации в России? Он мог бы вернуться к тому пониманию её, какое он намечал в своей «Аграрной программе» 1907 г. Он мог бы понять происходящие события как революцию буржуазную и провозгласить задачей революции организацию «революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства». И для этого было бы немало объективных оснований. Революционное правительство национализировало бы землю, и крестьяне получили бы большинство помещичьих земель, и тогда можно было бы начать активное развитие фермерства. Это быстро усилило бы новые тенденции в старых крестьянских партиях (эсеров, трудовиков и т.п.). Большевики могли бы организовать с ними коалиционное правительство. Тогда революция должна была бы бороться с Колчаком и Деникиным, но не должна была бы тратить силы на подавление эсеровских восстаний и кулацких мятежей. Вероятно, и напор интервенции был бы более слабым. Но и тогда в правительственных кругах постоянно боролись бы две тенденции — пролетарская и мелкобуржуазная. Такая «междоусобица» затянула бы революцию на долгие и долгие годы, и это резко ослабило бы Россию перед лицом враждебных ей империалистических государств.

Однако в 1917 г. Ленин мыслил уже иначе. Он понимал теперь русскую революцию как первый революционный сдвиг в интернациональном масштабе, и такое новое понимание заключало в себе немало марксистского доктринерства. Он представлял себе дело так, что мировой капитализм является не только высшим, но и последним этапом развития капитализма, за которым должен последовать период мирового перехода к социализму. Он видел в недовольстве пролетариата воюющих стран и в отдельных вспышках рабочих восстаний симптомы этого переходного периода. И он рассматривал русскую революцию как начало этих начал.

Приехав 3 апреля в Петербург, Ленин с ходу объявил русскую революцию «социалистической». Вскоре в брошюре «Задачи пролетариата в нашей революции» он писал: «Переход государственной власти к пролетариату будет началом всемирного прорыва фронта» — фронта интересов капитала, и, прорвав этот фронт, пролетариат может избавить человечество от ужасов войны, дать ему «блага прочного мира».

И в последующий ряд лет Ленин всё ещё надеялся на мировую социалистическую революцию. Так, даже летом 1920 г. в предисловии к французскому изданию «Империализм как высшая стадия капитализма» он писал: «Империализм есть канун социальной революции пролетариата. Это подтвердилось в 1917 г. во всемирном масштабе».

5. Но ничего подобного не подтвердилось на самом деле. Ни в 1920 г., ни в течение последующих 40 лет, до наших дней, ни в одной из стран «классического» капитализма социальная революция не произошла. Надежду здесь можно было бы возлагать на побежденную Германию, но даже в ней не возникла революционная ситуация. Рабочие восстания были подавлены, вожди революционной части пролетариата — Люксембург и Либкнехт — предательски убиты.

Постепенно осознав всё это, Ленин незадолго до смерти дал Октябрьской революции другое объяснение, более соответствующее действительности. В заметках «О нашей революции», написанных в январе 1923 года, Ленин пытался развить, по сути дела, совершенно новую философию истории современности. Она выражена в очень кратких, не развёрнутых формулировках, нуждающихся в анализе и разъяснениях. Основу её составляют два положения. Первое: а не мог ли народ, встретивши революционную ситуацию, такую, которая сложилась в империалистическую войну, под влиянием безвыходности своего положения броситься на такую борьбу, которая открывала какие-то шансы ему для завоевания для себя же совсем иных условий для дальнейшего роста цивилизации? И дальше: если для создания социализма требуется определённый уровень культуры, то почему нам нельзя начать с завоевания революционным путём предпосылок для этого уровня, а потом уже, на основе советского строя, двинуться догонять другие народы?

В чём заключалась в 1917 г. для русского народа «безвыходность положения»? Она заключалась не в военных поражениях, не в разрухе и голоде самих по себе, а в том, что старые господствующие классы не имели сил и организованности вывести страну из разрухи и голода. Единственной силой, способной вывести страну из разрухи, был революционный рабочий класс.

Следовательно, Октябрьская революция произошла не потому, что в России был возможен «прорыв всего фронта империализма в мировом масштабе», а в силу своеобразия соотношения классовых сил в русском обществе, зашедшем в тупик разрухи и голода. Русские революционные социал-демократы повели трудящиеся массы по такому пути перехода к социализму, который не был предусмотрен никакими марксистскими теориями и который заключался в том, что прогрессивная демократия отсталой, полуколониальной страны сначала захватывает политическую власть, а потом на этой основе создаёт предпосылки для перехода к социализму.

Второе положение заметок Ленина «О нашей революции» таково:

«Россия, стоявшая на границе стран цивилизованных и стран, впервые втягиваемых в цивилизацию этой войной, стран всего Востока..., поэтому должна была явить некоторое своеобразие, отличающее её революцию от всех предыдущих революций западноевропейских стран и вносящее некоторые новшества при переходе к странам восточным».

Или сие: «что если самая безвыходность положения открывала нам возможность иного перехода к созданию основных посылок цивилизации, чем во всех остальных западноевропейских странах?» Дело, конечно, не в территориальном положении России между Западом и Востоком и опять-таки не в безвыходности положения, созданного войной. Дело в том, что Россия дала свой революционный новый тип национального развития, путь перехода к социализму, минуя собственно капитализм, и исторически показала этим пример другим полуколониальным или даже колониальным странам, и не только на востоке, в Азии, но и в других частях света. И это действительно «подтвердилось в международном масштабе», но только не после первой, а после второй мировой войны, что для новейшей истории составляет большой срок.

6. Ленин в тех же заметках, возражая Суханову и его единомышленникам, писал, что они «не поняли... революционной практики». И действительно, начиная с периода уже развивающегося империализма, во всемирно-историческом масштабе стала осуществляться своеобразная «революционная диалектика». Она заключалась в том, что в это время не передовые, а, наоборот, отсталые, полуколониальные народы потянулись на путь социалистического переустройства, заключавшегося, прежде всего, в национализации основных средств производства государственной властью, выражающей интересы трудящихся масс той или иной страны. При этом именно империализм толкал народы на такой путь. Своим экономическим проникновением, капиталовложениями, изредка сопровождавшимися военным давлением или даже оккупацией, он ослаблял местные феодальные или компрадорски-буржуазные режимы, покупал или развращал местные правящие круги, лишая их всем этим последних остатков национального самосознания. С другой стороны, он развивал этим классы промышленных рабочих и батраков, а вместе с тем, усиливая их экономическое и политическое угнетение, возбуждая их протест, сплачивал их всем этим и способствовал пробуждению в их сознании общенационально-прогрессивных интересов.

Вместе с тем империализм приобщал демократические силы полуколониальных и колониальных стран к своим материальным достижениям, передовым формам политической и идейной борьбы, впервые сложившимся в высокоразвитых странах. Он знакомил местных рабочих с передовой техникой, пробуждал в них интерес к профсоюзным средствам защиты своих классовых нужд. Этим он способствовал усвоению местной интеллигенцией передовых социологических теорий, идей социализма, а иногда даже марксистского мировоззрения, выработанного в странах классического капитализма. И в тех колониальных и полуколониальных странах, в которых по понятным условиям могли сложиться активные общенационально-прогрессивные демократические движения, — могли возникнуть революционные ситуации, могла начаться борьба за национальное освобождение от колонизаторов, а заодно и от переметнувшихся на их сторону старых господствующих слоев. Такая борьба должна была происходить, естественно, под лозунгом антикапитализма, «некапиталистических» путей развития или даже прямо путём социализма.

Первой страной, пережившей всё это и ставшей на этот путь, была Россия вместе со своими ещё более отсталыми военно-феодальными колониями. Поэтому справедливо было бы назвать такой особенный тип национального развития «русским путём перехода к социализму». Другие страны двинулись по этому пути значительно позже и, в значительной мере, по примеру и при поддержке уже развившейся и окрепшей советской России. Но ни в одной стране «классического» капитализма победоносной социалистической резолюции до сих пор не произошло. И нет никаких оснований предполагать, что такая революция в них произойдет в течение ближайших десятилетий.

7. Таким образом, Ленин не только объяснил новую, империалистическую стадию развития капитализма с точки зрения учения Маркса и Энгельса. Он стал вместе с тем первым теоретиком «русского пути перехода к социализму» отсталых полуколониальных и колониальных стран, перехода, осуществлявшегося, минуя их собственное капиталистическое развитие. Эта теория Ленина и явилась тем «творческим марксизмом», о котором в кругах РКП(б) стали говорить с 1917 г. Этот творческий марксизм во многом напоминает социалистические теории русских революционных демократов — Чернышевского, а в ещё большей мере — Ткачева. Но есть, конечно, между Ткачевым и поздним Лениным огромная разница: для Ткачева основным революционным классом было русское крестьянство с его общинными традициями, для Ленина — русский пролетариат с его индустриально-производственной закалкой и сплочённостью.

Таков был тот путь социального развития, по которому в 1917 г. русская компартия повела русский народ, по которому в течение 30 лет он шёл один, а теперь около двадцати лет идёт с другими колониальными и полуколониальными народами. К каким же результатам пришло русское общество на этом пути своего развития? У него есть, несомненно, очень большие национальные и международные достижения, которые, однако, очень умаляются недостатками в самом социальном строе его жизни, возникшими с исторической закономерностью. Достижения эти устанавливаются довольно легко, отрицательные же стороны жизни СССР требуют последовательного анализа.

8. Глубочайший кризис всей русской общественной жизни, резко обострившийся в результате военных поражений в 1917 г., заключался в том, что выявилась полная неспособность старого, реакционного, полицейского, помещичьего государства по-прежнему управлять страной, непреоборимое нежелание трудящихся жить дальше под его властью. Это и определило основной пафос революционной борьбы трудящихся рабоче-крестьянских масс и привело к Октябрьскому перевороту, поставившему у власти РКП(б).

Пафос Октябрьской революции заключался, в основном, не в стремлении трудящихся к социализму — идеи научного социализма были относительно понятны только верхушке рабочего класса (я совершенно отказываю в этом крестьянству), — а в стремлении трудящихся уничтожить старый порядок, прогнивший насквозь, и в ненависти к её не только губернаторам и жандармам, но и к генералам и офицерам, в стремлении народа освободиться от их экономической эксплуатации и создать новый свободный строй жизни и новую власть, отвечающую народным интересам.

Эта ненависть, долго копившаяся в сознании масс, нашла свой выход, определила революционную связь событий 1917 г. и последующих лет гражданской войны в борьбе с интервенцией. Эти стремления сплотили в единый лагерь промышленных рабочих, бедноту города и деревни, преобладавшую часть середняцкого крестьянства и вышедших из всех этих слоёв более классово сознательных солдат и матросов. Они объединяли представителей этих слоёв в новых органах власти на местах — «Советах рабочих и крестьянских депутатов», — и толкнули их на активную борьбу за власть Советов. Эта ненависть и эти стремления породили в среде значительной части трудящихся чувство гражданственности, боевой энтузиазм и способность к подвигам в столкновении с враждебными силами, в труде, в организации новых форм социалистической власти. А идеи «социализма» и «власти Советов» по-прежнему вносили в сознание масс представители революционной интеллигенции, речи и статьи руководства РКП(б) во главе с Лениным.

Этому единому революционному лагерю противостояли в борьбе с оружием в руках социальные силы не буржуазного, в собственном смысле, а почти исключительно старого, полуфеодального, буржуазно-помещичьего лагеря — царские офицеры, генералы, выходцы из дворянства, казачество в своей зажиточной, руководящей части, а также «кулачество», старая ростовщически-торговая сельская буржуазия с её реакционными, подчас даже черносотенными убеждениями. Несмотря на отчаянное сопротивление всего этого лагеря, поддержанного интервенцией 14 государств, революционный лагерь добился окончательной победы. Внутренние силы, сплочённость революционных слоёв оказались настолько велики, что, пройдя через тяжёлые испытания военных поражений, производственной разрухи и голода, через 4 года водрузили красные знамёна по стране, за исключением западных окраин.

9. Однако, несмотря на эту разительную победу, среди революционного лагеря назревали глубокие классовые противоречия, созданные самим характером Октябрьской революции. Эта революция произошла во имя идеалов «социализма» и называется «социалистической». На самом деле, объективно, она была такой только отчасти. Она была решительной и кровавой развязкой не одной, а двух различных социальных войн, которые давно велись в русском обществе и о которых Ленин ещё в 1900 г. писал в статье «Социализм и крестьянство». Одна из них была войной всего крестьянства и его идеологов с самодержавно-помещичьим строем за «землю и волю», а другая — войной пролетариата и полупролетарских слоёв крестьянства с городской и деревенской буржуазией за национализацию и социализацию всех основных средств промышленного производства. Являясь, таким образом, отчасти революцией социалистической, Октябрьская революция стала вместе с тем, и в не меньшой степени, революцией крестьянско-буржуазной. Но активными участниками были не только промышленные рабочие, экспроприировавшие буржуазную собственность, но и широкие массы бедняцкого и середняцкого крестьянства, а также вышедшие из их среды солдаты и матросы, которые бежали с кораблей в деревни, чтобы громить помещичьи усадьбы и делить помещичьи земли.

В результате промышленные предприятия, недра, банки, железные дороги перешли в собственность и под управление советского государства. И в то же время возделываемые земли лишь в небольшой своей части стали собственностью этого государства, в подавляющем же большинстве они стали считаться национализированными. Предложение Ленина, выдвинутое им на I Крестьянском съезде, чтобы помещичьи земли с их инвентарём стали основой для ведения коллективного хозяйства беднейшими крестьянами, не было проведено в жизнь. Крестьяне или полностью захватили, или сильно урезали помещичьи земельные владения.

Крестьянско-буржуазная революция проходила под лозунгом революции социалистической. И между тем социалистическая революция укреплялась и защищалась в значительной мере классовыми силами крестьянско-буржуазной революции. Если бы эти силы не были захвачены пафосом борьбы против самодержавно-помещичьего строя, стремясь добиться наконец «земли и воли», пролетарская революция в столицах и промышленных центрах без поддержки этих сил не могла бы выстоять и укрепиться. Она была бы раздавлена силами буржуазно-помещичьей контрреволюции.

Но крестьянские идеалы «земли и воли», отражавшие возможности фермерско-капиталистического развития страны, и пролетарские идеалы «научного социализма», отрицавшие частную собственность на средства производства, находились между собой в глубочайшем классово-антагонистическом противоречии. В 1907 г. Ленин правильно полагал, что это противоречие может разрешиться только насильственным путём, вооружённой силой.

Он думал, что развившаяся и окрепшая фермерская буржуазия может «успокоить», придушить пролетариат — своего союзника в антифеодальной революции. На самом деле произошло нечто прямо противоположное и не менее драматическое.

10. Но наряду с этим основным классовым антагонизмом внутри революционного лагеря, установившего по всей стране власть Советов, среди составлявших его социальных сил стало складываться и другое, внешне менее заметное противоречие, также вытекавшее из классовой структуры русского общества и также приведшее впоследствии к драматическим результатам. Если первым классовым элементом внутри революционного лагеря был собственно промышленный пролетариат, к которому примыкали и профессиональные рабочие на железных дорогах и водных путях, и крупных с/х имениях и мастерских; если вторым классовым элементом в этом лагере были мелкие владельцы средств производства в деревнях и городах, могущие систематически обеспечивать свое существование как собственным трудом, так и наемной рабочей силой, то в тот же лагерь входил отчасти и третий «элемент», который нуждается в теоретическом выделении.

Ещё в «Письмах издалека», оценивая расстановку сил в России, существующую после свержения царизма, Ленин писал, что противоречащий «Временному правительству» Совет рабочих депутатов «имеет себе союзников во всём пролетариате и во всей массе беднейшего населения», что этот Совет — «представитель всех беднейших масс населения», что необходимо создать организацию пролетариата, «руководящего всей необъятной массой городской и деревенской бедноты, полупролетариата и мелких хозяйчиков».

Но беднота — понятие растяжимое. Может жить очень бедно и индустриальный или ж/д рабочий, сохраняющий, однако, внутреннюю организованность, благодаря применению техники и своей связи с рабочим коллективом предприятия. Может быть очень беден и крестьянин с мелким наделом или кустарь, сохраняющие, однако, готовность к пусть индивидуальному, но постоянному и упорному труду. Но была беднота и иного склада, представляющая собой деклассированные «элементы» среди социальных низов. Это — люди или потерявшие или никогда не имевшие даже мелкой собственности, а вместе с тем и не приобщённые и к индустриальному наёмному труду в рабочем коллективе на предприятии, живущие случайными заработками. Не зная постоянного организованного труда, страдая от неустойчивости своего материального состояния, такая беднота проявляла обычно соответствующие черты в своём общественном сознании, в своей психологии — черты социальной оскорблённости и озлобленности, зависти и классовой ненависти к людям, устойчиво обеспеченным, а в особенности — к обладающим богатством и властью, черты индивидуалистической жажды к собственной обеспеченности и собственной власти. Такой «бедноты» было очень много среди социальных низов, но её было немало и среди людей, имеющих какую-то долю образованности и интеллигентности.

Октябрьская революция всколыхнула и политически разбудила все демократические низы русского общества, но больше всего именно деклассированную «бедноту». Часть её примыкала или вновь примкнула к реакционному лагерю, надеясь всплыть при возможной победе. Но значительная её часть проявляла исключительную гражданскую активность на стороне революционного лагеря. Именно из этой среды выходили те участники революционных событий, которые в особенно острые моменты гражданских столкновений проявили себя «ультрареволюционными» и жестокими политическими перегибщиками, а позднее, в более спокойные периоды гражданского строительства обнаруживали открытое или откровенное властолюбие, политический карьеризм, часто не стеснявшуюся в средствах склонность к самодовлеющему «вождизму», а также к помпезности своих действий и образа жизни.

Относительная немногочисленность собственно пролетарских партийных кадров РКП(б) на широких просторах в основном крестьянско-мещанской страны привела к тому, что такие ультрареволюционеры и властолюбцы проникали в ряды этой партии, вставшей у власти, и нередко становились особенно активным и даже руководящим элементом в её рядах. Очень часто именно они делали революцию на местах — экспроприировали и расстреливали помещиков и буржуазию, а позднее и «кулачество». Такие руководители с периферии могли подниматься и выше, благодаря своей революционной репутации, и переходить в центральный государственный аппарат. Наряду с собственно пролетарским стилем руководства, который отличался простотой, скромностью, самоотверженностью, лучшими представителями которого были Ленин, Свердлов, Дзержинский, Киров, в партии постепенно всё сильнее стал проявляться другой стиль руководства, имеющий и иные психологические свойства. Для этого были свои исторические причины.

11. В условиях такого сложного переплёта классовых тенденций внутри революционного лагеря, коммунистической партии пришлось ставить и разрешать два важнейших вопроса, определяющих будущее страны: вопрос о принципах организации государственной власти и вопрос о принципах строительства социализма в отсталой, в основном крестьянской стране. Теоретическое разъяснение этих вопросов, как и многих других, выпало на долю Ленина.

Разработке первого вопроса Ленин посвятил брошюру «Государство и революция», написанную в августе-сентябре 1917 г. Она содержит справедливые упрёки оппортунистической с-д за её стремление обходить и замалчивать основные положения Маркса и Энгельса в вопросе о государстве. Эти положения заключаются в следующем: пролетариат, совершивший пролетарскую революцию, должен не просто подавить власть буржуазии и захватить обслуживающую её государственную машину, но разбить последнюю и создать новое государство, которое будет затем постепенно «отмирать». Но в трактовке этого вопроса у Ленина сказалось его убеждение в близости первой революции, в том, что «если русский народ завоюет полную свободу и передаст государственную власть в руки Советов», тогда «господство капиталистов на земле не сможет удержаться» («Письма издалека»). Поэтому Ленин с большим доверием отнёсся к мыслям Энгельса об исторической диалектике государственной жизни человека, а также к сделанным Марксом обобщениям опыта Парижской Коммуны, опыта, конечно, слишком короткого и недостаточного. Ленин развивает мысль Энгельса, что буржуазное государство, состоящее в основном из «особых отрядов вооружённых людей», должно смениться революционной диктатурой пролетариата, проводимой «самодеятельной военной организацией населения», «вооружёнными рабочими», что если «большинство народа само подавляет своих угнетателей, то особой силы для подавления уже не нужно». В этом смысле возрождается на новой, высшей основе примитивный демократизм политической жизни, который некогда существовал в доклассовом обществе. Вместе с тем Ленин развивает старую мысль Маркса о необходимости замены старой бюрократической машины, которая состояла из привилегированных чиновников, стоящих над народом, новым аппаратом, позволяющим постепенно «сводить на нет всякое чиновничество». Это кажется возможным потому, что уже при капитализме функции управления очень упростились и поэтому станет «необходимо превращение функции государственной службы в такие простые операции контроля и учёта, которые доступны, посильны громадному большинству населения». Опираясь вслед за Марксом на опыт Коммуны, Ленин считает это осуществление при «сменяемости служащих в любое время» при невыполнении ими «ответственной службы» за «заработную плату рабочего», при введении «такого порядка, когда всё упрощающиеся функции надсмотра и отчётности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и затем отпадут как особые функции особого слоя людей». А по Энгельсу, при этом «общественные функции потеряют свой политический характер и превратятся в простые административные функции наблюдения за социалистическими интересами».

Такое представление о принципах государственной власти в управлении целой страной вступает у Ленина в явное противоречие с теми задачами, которые неизбежно встают перед пролетариатом, «организованным в господствующий класс».

«Пролетариату, — пишет Ленин, — необходима государственная власть..., организация насилия для подавления сопротивления эксплуататоров и для руководства громадной массой населения, крестьянством, мелкой буржуазией, пролетариатом в деле налаживания социалистического хозяйства».

И в другом месте он пишет, что «экспроприация капиталистов неизбежно даст гигантское развитие производительных сил человеческого общества». Становится неясным, как же становится возможно это «руководство» всей непролетарской массой населения и это «налаживание» гигантского развития производительных сил человеческого общества с помощью одних только «надсмотрщиков, бухгалтеров и техников», при обязательной постоянной смене служащих, при выполнении функции управления всеми по очереди — без постоянного применения политической власти, без соответствующих начальников, накапливающих именно особый опыт руководства. Да и сами вооруженные рабочие, являющиеся основой диктатуры пролетариата, не могут же они по очереди ходить с винтовкой и «подавлять буржуазию»! И они неизбежно выделяются в особые вооруженные отряды организации внутреннего политического обеспечения порядка, не говоря уже об армии, защищающей новое государство от нападения извне. В ещё большее противоречие вступает идеал возрождения примитивного демократизма с разъяснениями Ленина сущности «первой стадии коммунизма — социалистической организации общества».

«Справедливости и равенства, — пишет Ленин, — первая стадия коммунизма дать ещё не может; различия в богатстве останутся и различия несправедливые..., состоящие в распределении продуктов потребления по работе, а не по потребностям... буржуазное право отменяется не вполне, а лишь отчасти...»

И дело, конечно, не столько в том, что «отдельные люди не равны — один сильнее, другой слабее, один может, другой нет, у одного больше детей, у другого меньше и т.д.», дело в том, что само «качество» работы неизбежно окажется неравным: одни занимают руководящие посты, другие остаются работниками. И оплата их труда, естественно, окажется неодинаковой: начальники не смогут и не захотят довольствоваться «заработной платой рабочего». И тогда Ленин пишет далее, что «государство ещё не отмерло совсем, ибо остаётся охрана буржуазного права, освящающего фактическое неравенство». Но это не значит, конечно, что государство будет охранять большую долю холостых и малосемейных работников от посягательства со стороны женатых и многосемейных. Оно, конечно, должно будет охранять, прежде всего, большую зажиточность начальников от посягательств со стороны простых рабочих.

Русская действительность после Октября быстро обнаружила всю иллюзорность представлений о возможности перехода общества к чему-то похожему на «примитивный демократизм»... Советы рабочих и солдатских депутатов сейчас же создали районные и областные «исполкомы», состоящие из многих новых и отчасти старых чиновников, работающих под руководством партийных администраторов, которые, естественно, стали осуществлять определенные политические функции. Съезды Советов создали центральное правительство, состоящее из множества «комиссариатов», представляющих собой ещё более сложные и громоздкие бюрократические организации. Были созданы также ВЧК и ОГПУ, которые стали охранять новый строй не только от буржуазно-помещичьей контрреволюции, но от всякого на него посягательства. Всё это, несомненно, способствовало быстрому росту бюрократизма в аппарате нового государства.

12. Со всем этим Ленину пришлось считаться, когда через три года после Октябрьской революции партия подошла к вопросу о принципах управления национализированной промышленностью. Вопрос этот был поставлен в стихийно возникшей дискуссии о профсоюзах и их роли в управлении производством в 1920-21 гг., а затем на X съезде РКП(б) в марте 1921 г. Он был выдвинут «Рабочей оппозицией», возглавляемой Шляпниковым, а затем поддержанной Троцким и Бухариным. Ленин выступил против их взглядов и предложений, назвав их анархо-синдикалистами. Он считал неправильным основное положение «Рабочей оппозиции», согласно которому «управление народным хозяйством принадлежит Всероссийскому съезду производителей, объединенных в профессиональные союзы, которые избирают центральный орган, управляющий всем народным хозяйством». Ленин разъяснил, что в этом положении устраняется «руководящая, организующая роль партии по отношению к профсоюзам пролетариата, а этого последнего — по отношению к полупомещикам и прямо мелкобуржуазным массам трудящихся». Он указывал, что «нет трудящихся вообще, а есть либо владеющий средствами производства мелкий хозяйчик, либо наёмный рабочий», что выборы органов управления всем хозяйством, всеми трудящимися неизбежно приведут к «реставрации... власти и собственности капиталистов и помещиков».

Ленин противопоставлял таким предложениям другое понимание принципов управления страной, места и роли в нём профсоюзов. По его пониманию, «партия вбирает в себя авангард пролетариата». Она осуществляет и все государственные функции через «советский аппарат». Профсоюзы же «создают связь авангарда с массами». Профсоюзы должны быть пока только участниками... всех местных и центральных органов управления промышленностью... Но они должны придти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством. Для этого, по мыслям Ленина, «требуется 10-15 лет, а может быть, и более».

Однако Ленин хорошо осознавал, вместе с тем, и наличие бюрократизма в советском аппарате. «Из нашей партийной программы видно, — писал он, — что государство у нас рабочее с бюрократическим направлением». Отсюда вытекало, что профсоюзы должны «защищать материальные и духовные интересы пролетариата от своего государства», (соч., т. 31, стр. 6). И он заявил, что «борьба с бюрократизмом потребует десятилетки», и что это — «труднейшая борьба».

Таким образом дискуссия о профсоюзах и X съезд РКП(б) выявил в государственно-организационной жизни советского общества наличие трех различных тенденций:

а) «анархо-синдикалистской»;
б) «партийно-профсоюзной» или, ещё иначе централизованно-демократической, но на словах, а не на деле, и
в) партийно-бюрократической, ставящей государственную власть над обществом и трудящимися массами.

Какая же из этих тенденций стала в дальнейшем преобладающей и даже господствующей? «Анархо-синдикалистская» тенденция была идеологически отвергнута, осуждена руководством РКП(б) и не получила дальнейшего развития. Но Ленин был неправ, говоря, что господство этой тенденции привело бы к реставрации собственности капиталистов и помещиков. Капиталисты и помещики в старом дореволюционном смысле были здесь ни при чём. Если бы «Всероссийский съезд производителей» взял в руки управление народным хозяйством, тогда мелкобуржуазная стихия революции постепенно победила бы пролетарскую. Лидеры зажиточного крестьянства, потенциально — фермеры, прежде всего «трудовики» оттеснили бы от власти коммунистов самым демократическим путем, а иногда — и с помощью «придушения». Россия пошла бы, если брать её изолированно от международных отношений 1920-40гг., по фермерскому пути развития капитализма, что и предполагал Ленин в 1907 г. в своей «Аграрной программе с-д». Но это потребовало бы десятилетия независимого развития России, что было бы невозможно.

Партийно-профсоюзная или, иначе, централизованно-демократическая тенденция развития советского государства, которая первоначально предполагалась Уставом РКП(б), (на словах она и сейчас предполагается), сыграла бы огромную роль в демократическом воспитании масс России, которые до тех пор, изнывая под гнётом помещичьего самодержавия, были совершенно лишены такого воспитания. Если бы эта тенденция стала господствующей, то социалистическая форма существования русского общества постепенно наполнилась бы социалистическим содержанием. Тогда была бы осуществлена не только национализация и обобществление основных средств производства в интересах трудящихся масс. Тогда могла бы быть постепенно достигнута активная демократическая самодеятельность трудящихся — их непосредственное сознательное свободное участие в формировании государственной власти, в выборе руководства правящей партии и государства, центральных и местных органов власти, в повседневном, ничем не ограниченным контролем над ними, в свободном публичном обсуждении всех общественных дел и вопросов, невзирая на лица, в свободном создании различных хозяйственных, политических, культурных обществ и корпораций, в активном участии в постановке и разрешении тех пли иных идеологических проблем. Всё это также могло быть достигнуто очень постепенно, в течение десятилетий, при условии полной национальной независимости, отсутствии каких-либо угроз или нападений извне. Это был бы действительно социализм. Но такие условия для этого развития реально не существовали.

На самом деле всё пошло по-другому. То, что Ленин называл «бюрократическим извращением» рабочего государства, очень скоро стало преобладающей, а затем и господствующей тенденцией в управлении страной. Уже через 10 месяцев после X съезда РКП(б) в постановлении ЦК РКП(б) «О роли и задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики», написанным Лениным, указывалось, что заводоуправление, «составленное по общему принципу единоначалия, должно самостоятельно ведать установлением размеров зарплаты» и т.п., что «всякое непосредственное вмешательство профсоюзов в управление должно быть признано безусловно вредным и недопустимым», что профсоюзы могут выдвигать своих кандидатов в хозяйственные и государственные органы, но решение вопроса принадлежит исключительно хозорганам, что «одной из решающих задач профсоюзов является выдвижение и подготовка администраторов из рабочих и трудящихся масс вообще». Какой широкий простор давало всё это для приемов Тит Титыча («могу утвердить, могу не утвердить») по всем управлениям промышленностью сверху донизу!

Таким образом, уже в начале 20-х годов при жизни и под руководством Ленина партийно-бюрократическая тенденция в управлении промышленностью, а отсюда и государством, стала усиливаться и преобладать над тенденцией партийно-профсоюзной.

13. И в эти годы, когда была отбита интервенция и окончена гражданская война, перед партией встал другой, не менее трудный и важный вопрос — о взаимоотношениях города и деревни, рабочего государства и основного населения страны — крестьянства, вопрос о том, что делать с крестьянскими массами, как повернуть их на путь социалистического развития под руководством пролетариата.

После заключения Брестского мира Советское правительство первоначально предполагало наладить широкий «товарообмен» между социалистической промышленностью и мелкособственническим крестьянством. Но из этого ничего не получилось, так как в период гражданской войны национализированная промышленность почти не развивалась или даже деградировала из-за отсутствия топлива и сырья. Но не только это обстоятельство, а прежде всего стихия крестьянского рынка периода «продразверстки» навязала Советской власти такие отношения с крестьянством, которые основывались на рыночной купле-продаже.

НЭП, предложенный Лениным, и имел своей целью прежде всего не столько уступку городской буржуазии в деле налаживания легкой промышленности, сколько именно узаконение буржуазно-рыночных отношений между советским государством и крестьянскими массами. В этих отношениях Ленин видел своеобразный рычаг для постепенного перевода русской деревни на социалистические рельсы. Он ставил перед партией задачу «превратить Россию нэповскую в Россию социалистическую». Этому вопросу Ленин посвятил одну из последних своих статей — «О кооперации», где речь идёт о «торговле» государства с крестьянством, о «кооперативных операциях», в которые кооператоры должны втягивать «всё мелкое крестьянство» путём экономических льгот и премий. Вместе с тем в статье говорится о необходимости добиться «культурной революции» среди широких масс крестьянства. Участие в кооперации и связанной с ней «культурной революции», по Ленину, должно принять «поголовно всё население». Исторический срок, необходимый для этого процесса, намечается «на хороший конец» — «в одно-два десятилетия» (Соч., т. 38, стр. 428-430, 434).

Это — «если нам не помешают». Значит, «на худой конец», если такое вмешательство произойдёт — в три и больше десятилетия. Но о необходимости быстрой, единовременной, сплошной и насильственной «коллективизации» крестьянских средних и мелких хозяйств с единовременной насильственной «ликвидацией кулачества как класса» — у Ленина нет ни слова....Т.е., в последние годы своей жизни Ленин уже не думал о быстром переходе русского общества к «примитивному демократизму», о создании такого государства, которое сейчас же начнет «отмирать». Но он всё же предполагал, что бюрократизация советского аппарата — явление временное, что через 15-20 лет профсоюзы всё же смогут придти к «сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством» и что через 20-30 лет всё крестьянство может быть мирно кооперировано, пройдя, вместе с тем, стадию «культурной революции». И в том и в другом отношении Ленин действительно оказался «кремлёвским мечтателем».

14. Ни одна из этих надежд Ленина не осуществилась. Сталин, сменивший Ленина в роли руководителя партии, всё более обнаруживал другой стиль руководства. Его социальному характеру была свойственна не открытая демократичность и самоотверженная целеустремлённость, а «вождизм», ультрареволюционность и властолюбие. Но он обладал, вместе с тем, и государственным умом и способностью верно оценить международную обстановку. И года через три после смерти Ленина он начал поворачивать партию на разработку планов быстрого строительства тяжелой промышленности.

В плане ГОЭЛРО, созданном по указанию и при полном одобрении Ленина, основной упор делался на «электрификацию всей страны». Предполагалось за 10 лет увеличить обрабатывающую промышленность на 80% и добывающую на 100%. О создании целых отраслей тяжёлой промышленности, которых не было в царской России, тогда, видимо, нечего было и думать. Сталинское руководство быстро перешло к планированию пятилеток, первая из которых начала осуществляться с 1929 г. И благодаря этому Россия стала быстро превращаться в индустриальную державу.

Хотя это и требовало огромных затрат человеческих сил и преодоления материальных и организационных трудностей, хотя в дальнейшем, особенно со второй пятилетки, новая тяжёлая промышленность строилась в значительной мере по существу рабским трудом сотен и тысяч или даже миллионов людей, оклеветанных, невинно арестованных и сосланных в концлагеря, — всё же осуществление сталинских пятилеток имело решающее общенационально прогрессивное значение. Если бы у Советского государства не было развитой тяжелой и, прежде всего, оборонной промышленности, позволившей довольно скоро дать армии в необходимом количестве орудия, танки и самолеты, Россию не спасли бы ни просторы её территории, ни морозы, ни осознание массами смертельной национальной опасности. Тогда бы Красная Армия была бы добита, немцы дошли бы до Урала, все демократические силы были бы уничтожены, половина населения погибла бы в кровавых расправах. Тогда Россия снова стала бы полуколонией в неизмеримо худшем смысле, чем при Николае II.

15. Мероприятия сталинского руководства и, в основном, развитие страны по «русскому пути перехода к социализму» привели, естественно, к резкому усилению внутрипартийных разногласий и далее — к расколу правящей партии. Многие члены партии во главе с Троцким вообще перестали верить в возможность победы на этом пути социального развития. Одни раньше, другие позже, но все они возвращались к ортодоксальным представлениям марксизма о путях перехода к социализму через зрелый, оформленный капитализм, продолжали вслед за Лениным 1917-1920 годов ориентироваться на пролетарские революции в странах «классического» капитализма и проникались в связи с этим капитулянтскими настроениями. В этом и заключалась суть так называемых «левых оппозиций» — сначала троцкистской, потом — зиновьевской. 75 сторонников этой оппозиции были исключены XV съездом (1927 г.) из партии, но продолжали вести борьбу против сталинского руководства.

Иные идейные тенденции выражали «правые» оппозиционеры во главе с Бухариным, Рыковым, Томским. Они, видимо, старались остаться верными ленинскому плану кооперирования крестьянства через НЭП, через торговлю, через культурную революцию в деревне. Такой смысл имел, несомненно, лозунг Бухарина о «врастании кулака в социализм» и рыковские «двухлетки», предполагающие преимущественное развитие лёгкой промышленности, в основном, для удовлетворения запросов деревни, особенно зажиточных её слоёв. Правые оппозиционеры были также исключены из партии (1929 г.) и также продолжали борьбу против «генеральной линии» ЦК ВКП(б).

Трудно сказать сейчас, в какой мере эти оппозиции переходили к подпольным формам борьбы с руководством партии, в какой мере эта борьба могла быть опасна для существования нового государства. По-видимому, эта опасность существовала, что и вызвало ожесточённость расправы сталинского руководства с руководителями групп обеих оппозиций. Однако самые формы такой расправы представляли собой очень опасное злоупотребление.

Борьба должна была вестись, прежде всего, путём открытых и широких разъяснений всему обществу сущности внутрипартийных разногласий, закономерности принятия генеральной линии партии для упрочнения и развития революционных завоеваний, путём убеждения отколовшихся групп и теоретического опровержения их взглядов и требований. Так сделал бы Ленин, останься он в живых до середины 30-х годов.

Вместо этого Сталин, обуреваемый властолюбием, жестокостью и иезуитством своего характера, пошел по пути огульных репрессий, подтасованных и ложных обвинений, судебных процессов, основанных на ложных, вымученных самообвинениях подсудимых, и наконец по пути казней своих товарищей, старых, заслуженных революционеров.

Процессы 1935 и 1936 гг. были началом истреблений лучших кадров ленинской партии большевиков. Этот путь репрессий лишал сталинское руководство нравственной высоты перед лицом всей общественности страны. На этом пути возникла очень опасная и очень дурная черта общественной жизни нашей страны, не изжитая и после смерти Сталина: стремление создать ореол власти в глазах населения посредством обмана, замалчивания недостатков, преувеличения достижений. На этой почве и возник «культ личности Сталина», люмпен-пролетарский по своему социальному генезису; этот стиль обернулся стилем помпезности, дутого величия, лаконичных пышных изречений и властных жестов, «стилем» всякого рода регалий, лакированных портретов и скульптур. Ленинский пролетарский стиль жизни и руководства был отменён, хотя Сталин и его приспешники внешне подделывались под его простоту и демократизм.

В пылу расправы с оппозиционерами Сталин сумел разделаться и с последними представителями ленинского стиля руководства: с Кировым, Куйбышевым, Орджоникидзе и многими другими. На XVII съезде партии и вне его они сделали негласные попытки снять Сталина с поста генерального секретаря ВКП(б). Но эти попытки привели их к поражению. Обозлённый ими, считая себя, и не без основания, инициатором и вдохновителем «генеральной линии», опираясь на крепко сложившийся к тому времени партийно-бюрократический аппарат и, прежде всего, аппарат НКВД, Сталин обрушил на своих противников гласные и закулисные репрессии, а некоторых толкнул на самоубийство. В дальнейшем же, даже самых близких своих помощников и соратников — Молотова, Ворошилова, Жданова, Калинина и др. он с помощью Берия окружил негласным шпионским надзором.

С середины 30-х годов коммунистическая партия в старом, ленинском смысле слова перестала существовать. Она превратилась в партийный аппарат, беспрекословно руководимый волей высшей власти. Надолго вслед за этим перестали собираться и съезды партии: между ХVIII и XIX съездами партии прошло почти 14 лет.

16. Эти роковые изменения в составе, организации и стиле руководства ВКП(б) имели своей основной причиной не личные свойства характера Иосифа Сталина и даже не социальный генезис его стиля. Ближайшая причина заключалась здесь в том, что, истребляя кадры старого ленинского руководства, Сталин имел полную возможность не аппелировать при этом к общественному мнению, а опираться на бюрократический аппарат партии и государства, уже давно представлявший собой по всей стране реальную и основную политическую силу.

Дело было в том, что предложения Ленина, выдвинутые во время дискуссии о профсоюзах, а до этого зафиксированные в Уставе РКП(б), на который Ленин и ссылался, не получили своего применения и развития. Для того, чтобы через 15-20 лет профсоюзы могли придти к фактическому сосредоточению в своих руках всего управления всем народным хозяйством, партия должна была исподволь и постепенно готовить их к этому. Партия должна была активно бороться с проявлениями бюрократизма в государственных учреждениях — с «коммунистическим чванством» бюрократов, с самодурством сановников, с бумажной волокитой и т.д. Вместо этого партия сама пошла по пути бюрократизма и постепенно превратилась в разветвлённую бюрократическую иерархию с началом субординации и подчинения — всесоюзный ЦК, ЦК республик, обкомы, крайкомы, райкомы, парткомы отдельных учреждений. И в этой иерархии скоро стали процветать сановничество, чинопочитание, угодничество перед начальством и т.п. Естественно, что и профсоюзы, теоретически призванные воспитывать и выдвигать партийных администраторов, сами не избежали той же участи. И они постепенно превратились в учреждения бюрократического типа. Они совершенно отказались от «защиты материальных и духовных интересов пролетариата от государственной власти». Они стали, наоборот, руководствоваться интересами государства, а трудящихся стали обслуживать только в их бытовых нуждах на собранные с них членские взносы, да и то охватывали при этом преимущественно высокопоставленных трудящихся. И вопрос о роли профсоюзов в управлении хозяйством всей страны на партийных съездах больше не ставился. Таким образом, с 30-х гг. Сталин всё больше представлял в своём лице не политическую партию пролетариата, а власть партийно-бюрократических верхов над пролетариатом и другими слоями трудящихся. Это и позволило ему так быстро и решительно разделаться со всеми, неугодными ему.

17. Что же представляют собою партийно-бюрократические верхи, какое место занимают они в структуре советского общества, почему они должны были оказаться в привилегированном положении, и как они управляют государством и населением? Полагалось и до сих пор полагается считать, что после «ликвидации кулачества как класса» среди населения России существует в основном три класса, не находящихся друг с другом в антагонистических отношениях: рабочие, крестьяне-колхозники и государственные служащие. На самом деле служащие никогда не представляли собою единый класс. Есть рядовые служащие, беспартийные и партийные, не облечённые властью, ничем и никем не управляющие, не могущие издавать приказов и постановлений, имеющих обязательную юридическую силу. И есть служащие, стоящие у власти, управляющие предприятиями, учреждениями, целыми областями хозяйства, политики, культуры, быта или наконец всем государством в его внешних и внутренних отношениях и всей партией в её руководящей и организующей деятельности, люди, могущие издавать приказы, указы и постановления, обладающие обязательной юридической силой. Это и есть господствующий класс социалистического общества, руководящий всей его жизнью, обладающий всей полнотой власти. Решающую силу власти имеют при этом партийно-бюрократические верхи, которым и подчиняются все «рычаги» партийно-правительственного аппарата. Видимо, к началу 30-х гг. в среде господствующего класса была осознана необходимость создать некоторую негласную, по сути дела, юридическую отграниченность правящих партийно-государственных верхов от всех прочих слоёв населения, придающую этим верхам внешнюю замкнутость и внутреннюю устойчивость, лишающую их личный состав случайности, текучести, вхождения в него непроверенных и ненадёжных элементов. Такая отграниченность господствующего слоя получила своё выражение в понятии «номенклатурности», в создании персональных списков особо выделенных, проверенных, облечённых высшим партийным доверием лиц, которым можно поручать ответственную партийную и государственную работу. Номенклатурные работники были поставлены тем самым в привилегированное положение по отношению ко всей массе трудящегося населения. Этим партийно-бюрократические верхи освободили себя от общественного мнения трудящихся, привыкли пренебрегать им. Их деятельность стала протекать при относительной, а иногда и полной общественной, а нередко и внутрипартийной бесконтрольности.

Естественно, что при этом правящие верхи стремились подкрепить свою негласно-юридическую привилегированность привилегированностью материальной: негласно-законным пользованием различными имущественными благами, преимущественно ведомственного порядка. Сюда относятся: высокая заработная плата, дополнительные денежные пакеты, продовольственные пайки, закрытые столовые, большие, часто роскошно обставленные квартиры, а также дачи с садами и цветниками, теннисными кортами и бассейнами, персональные машины с шоферами, санатории высшего уровня и т.д.

18. В чём же заключались более глубокие причины того, что русские трудящиеся, увлечённые коммунистической партией на особый, не предусмотренный марксизмом путь перехода к социализму, так скоро в годы, последовавшие за смертью Ленина, оказались под безраздельной властью партийно-бюрократических верхов, что централизованно-демократический принцип организации общества, предусмотренный в начале в Уставе РКП(б), не получил своего развития? Почему централизм партийного руководства поглотил социалистическую демократию, сохранив только название для проформы?

Причины коренились именно в «русском пути перехода к социализму», вытекающем из революционной ситуации 1917 года. Огромная экономически отсталая страна, по подавляющему большинству населения крестьянская, мелкобуржуазная, сбросившая своих старых правителей из-за полного вырождения и бессилия и дошедшая до состояния хозяйственной разрухи, встала в своём дальнейшем развитии перед невероятными трудностями. Для того, чтобы быстро восстановить и развить свою экономику, чтобы выстоять в одиночку перед очень сильным и опасным капиталистическим окружением, она нуждалась в гигантских организационных усилиях и в огромных материальных ресурсах.

Короткие сроки экономического развития, которые должны были спасти нацию от гибели в чрезвычайно обострённых международных отношениях, требовали такой централизованной организации всего общества, которая совершенно исключала как длительный процесс воспитания социалистической демократии, так и постепенное «врастание кулака в социализм». В этом отношении Сталин был прав, ревизовав ленинские и бухаринские планы и быстро отменив НЭП. Но именно благодаря этому пошло быстрым ходом создание партийно-правительственной иерархии, очень строгой и жестокой во всех своих мероприятиях.

Однако это была лишь необходимая система рычагов централизованного административного управления, а необходимо было не только управлять, но и строить хозяйство страны заново... Восстановление промышленности, содержание армии, аппарата и т.д. стоили очень больших средств. Но ещё больших средств требовала перестройка сельского хозяйства, создание большого количества новых отраслей промышленности, новых научных и культурных учреждений. За невозможностью получить взаймы извне, эти средства надо было выжимать из труда населения, и не только из внутренних займов, а прежде всего путем прямой эксплуатации труда рабочих, крестьян, трудовых служащих. Если создание капиталистической формации требовало «первоначального накопления», то создание социализма в отсталой разорённой стране тоже требовало соответствующего периода. В промышленности при этом прямо действовал закон присвоения государством прибавочной стоимости труда... Централизованное партийно-бюрократическое государство, реализуя стоимость продуктов в своей же, государственной торговле, присваивает себе прибавочную стоимость, созданную трудом рабочих, и употребляет её для своих нужд, в основном, нужд строительства и развития обобществлённого народного хозяйства, но также и для увеличения привилегий партийно-бюрократических верхов.

При этом государственная прибавочная стоимость может быть реализована двумя путями: а) путём регулирования заработной платы рабочих и служащих; б) путём регулирования цен на продукты в государственных магазинах. То и другое реализуется для возможно большей пользы государства и господствующей прослойки и с относительно терпимым ущербом для рабочих и служащих. Цены в государственной торговле устанавливаются максимально реализуемые, а иногда и нереализуемо высокие, в несколько, а иногда и во много раз превышающие реальные затраты государства на производство этих продуктов. Трудящиеся же получают возможно более низкую плату, которая, при существующих ценах на продукты, едва позволяет сводить концы с концами. Это принижает трудящихся морально, нередко толкает их на поиски дополнительных средств к существованию; на совместительство или даже на нарушение законности. По контрасту с этой необеспеченностью или недостаточной обеспеченностью широчайших масс существуют слишком высокооплачиваемые слои населения — высшая партийная или государственная бюрократия, в том числе военные, а также преуспевающая часть деятелей науки и искусства.

В сельском хозяйстве дело обстоит ещё хуже. Но по существу сельскохозяйственные артели (колхозы) должны были бы быть полноправными хозяевами своих производительных сил — земли, инвентаря, тягловой силы — а отсюда и всех продуктов своего труда, которые они должны были бы продавать государству по свободной договорённости, по взаимовыгодным ценам. И они должны были бы иметь свободное самоуправлении, основанное на выборах руководителей и организаторов.

На самом деле, с первых шагов организации колхозов сталинское руководство поставило их в условия коллективной продразвёрстки и принудительного управления сверху. Колхозы вели севообороты по планам, «спущенным» земотделами исполкомов, управлялись председателями, назначенными райкомами, и были обложены натуральными поставками в количествах, нужных государству, по ценам, выгодным ему. Нередко количество натур-поставок было так велико, что превышало возможности колхозников, и поэтому оплата труда колхозников в виде стоимости «трудодней» была крайне незначительна, иногда ничтожна. К тому же, со второй половины 30-х годов приусадебные участки колхозников были сильно урезаны, а права разводить собственный скот и птицу сильно сокращены. Косьба травы где бы то ни было для личных нужд запрещалась. Естественно, что в таких условиях население колхозов потянулось на заработки и на постоянное жительство и работу в города. И чтобы приостановить этот отлив рабочей силы из деревни, колхозников лишали паспортов и запрещали им выезд без разрешения председателей и местных представителей власти. По существу, сталинское руководство разорило колхозы, особенно во всей северной части Европейской России, и отбило у многих колхозников интерес к труду. И только на юге и юго-востоке страны, где земля сторицей вознаграждала труд, колхозы могли существовать безбедно и иногда даже процветать.

19. Таким образом, реальные экономические отношения в промышленности и сельском хозяйстве вступили в вопиющее противоречие с идеалами социализма и программой партии. И очень скоро бюрократические верхи, правящие страной, стали на путь сокрытия от населения, от трудящихся масс города и деревни истинного положения дел, на путь засекречивания экономических процессов, происходящих в стране. В ещё большей степени экономика СССР была засекречена от мирового общественного мнения — как от враждебного мнения буржуазных кругов, так и от в принципе сочувствующих взоров пролетариата передовых стран. Об экономике не говорили, не писали. Но так как экономика пятилеток — одно из основных понятий марксизма, и о ней нельзя было не говорить и не писать, то под экономикой скоро привыкли разуметь развитие производительных сил страны. Экономикой стали называть строительство, пуск заводов, работу фабрик, шахт, электростанций, железных дорог и т.д. Экономика в настоящем смысле слова стала «книгой за семью печатями». Эта засекреченность экономики от основного населения страны и вытекающая отсюда безответственность и бесконтрольность всех экономических мероприятий власти стали, по-видимому, причиной образования её партийно-бюрократической иерархии, изолированной от трудящихся, стоящей над массами. Именно эта экономическая засекреченность создала резкий контраст между чрезмерной бедностью трудящихся и чрезвычайной обеспеченностью партийно-бюрократических верхов и способствовала всякого рода злоупотреблениям в этой области. Таким образом, теоретический принцип социализма «от каждого по способностям, каждому по его труду», на практике давно извращён. Труд рядовых граждан ценится слишком низко, если даже они проявят незаурядные способности и хорошо ведут своё дело. Труд же «номенклатурных работников» ценится слишком, а иногда непомерно высоко, даже если они и не проявляют никаких способностей и вредят делу своим зазнайством, своей бюрократической волокитой («могу утвердить, могу не утвердить»).

Всё это представляет, несомненно, внутреннее социальное противоречие общества. Основано ли это противоречие на эксплуатации широких масс трудящихся господствующим слоем общества? Конечно, «номенклатурные работники» и члены их семей живут чрезмерно обеспеченно потому, что присваивают себе с помощью открытых правовых уложений некоторую часть стоимости общенациональной продукции, создаваемой трудом рядовых работников — рабочих, колхозников, служащих. И когда эти нуждающиеся люди сталкиваются с фактом чрезмерной обеспеченности правящего слоя, они соответственно испытывают к нему зависть, ненависть, презрение, имеющие характер классовой розни.

По пути присвоения себе всякого рода бытовых излишеств с вытекающим отсюда превышением власти и даже злоупотреблением ею, пошли, главным образом, те представители партийно-бюрократических верхов, которые по своему происхождению или склонностям тяготели к бюрократическому самодовольству и чванству, к вождизму. Уже давно создался тип партийного бюрократа, слишком упитанного физически и грубо импозантного в своих манерах, грубо деспотического в своих действиях. Из всего этого совсем не следует, что все руководящие партийные работники таковы. Среди них немало и скромных, честных людей, пользующихся своими привилегиями по возможности скрыто. Но партийных «бонз» и «сатрапов», к сожалению, слишком много. Чем дальше от Москвы, особенно на юго-востоке, тем разнузданнее они в своем властолюбии. О ленинской простоте и демократичности они и думать забыли, а напоминание об этих качествах в юбилейных статьях и речах не производят на них никакого впечатления. Судебные процессы над Берия и Багировым показывают, до какой степени преступности некоторые из них, особенно самые высокопоставленные, могут дойти. Но особенно опасной чертой деятельности партийно-бюрократических верхов является не их склонность к личным злоупотреблениям, а их общая неспособность по-настоящему управлять государством. И по самой своей бюрократической природе партийные верхи всё более обнаруживают в своей работе внутреннюю инертность и консерватизм, стремление крепко держаться за установленные формы, боязнь тех или иных решительных перемен сложившихся социальных отношений и принципов руководства. Подавляющее большинство «советских» бюрократов всегда предпочитает следовать скорее букве закона, привычным методам и приёмам подготовки в разрешениях тех или иных мероприятий, нежели исходить из интересов дела, из соображений общественной пользы, государственной выгоды, блага трудящихся масс. Они разводят бумажную волокиту, чуждаются всякого организованного новаторства, замораживают ценнейшие технические изобретения, тормозят международный обмен научным опытом, а иногда даже политически поддерживают сторонников отсталых теорий и шельмуют представителей передовой науки, как это было, например, долгие годы в области биологии. За всё это часто очень дорого расплачиваются общество, и государство, и всё население страны. Это очень часто вредит положению СССР в международном масштабе. Преступно-халатная подготовка к войне со стороны сталинского руководства, приведшая страну к страшным потерям и поражениям в первые годы войны, является этому самым ярким примером. И нет сил, которые могли бы преодолеть эту губительную инертность и консерватизм правящих кругов.

20. Но как же отражается эта социальная структура советского общества на его политических отношениях, на его идейной и нравственной жизни?

Безраздельная власть партийно-бюрократических верхов, засекречивающих от трудящихся принципы и процессы жестокой экономической эксплуатации рабочих, служащих и, в особенности, крестьян во имя строительства коммунизма и пользующихся этим в своих бытовых интересах, определили и политический строй общества. «Диктатура пролетариата», теоретически обоснованная Марксом и Лениным, очень скоро превратилась в диктатуру партийно-бюрократических верхов. Несмотря на то, что в «советском» обществе даже с 30-х гг., после ликвидации кулачества, существовали две формы собственности — государственная, напрасно именуемая иначе «народной», и крестьянско-артельная, «колхозная», каждая из которых имела свои политические интересы, — всё же страной правила и правит одна бюрократически организованная политическая партия.

Это привело к полному вырождению государственной формы «советской» власти или, точнее говоря, власти «Советов рабочих и крестьянских депутатов». Партийная бюрократия в своей «номенклатурной» иерархии правит страной не через Советы, а через партийные учреждения — Центральные комитеты, обкомы, райкомы и далее через стоящие под властью партии государственные учреждения — Советы министров, министерства, облрайисполкомы и их отделы. Все эти государственные учреждения считаются и называются «советскими», а проявляемая ими власть — «советской властью» только потому, что руководящие ими работники, являясь представителями партийно-бюрократических верхов, выступают вместе с тем и как депутаты Советов, избранных всем населением на «прямых, тайных и равных выборах». Однако все они выдвигаются в депутаты не самим населением, не общественными организациями населения, не общественным мнением трудящихся, а негласно, по партийно-бюрократическим каналам, население же вынуждено их поддерживать и за них голосовать. Но в Советы входят не только партийно-бюрократические работники, а и другие депутаты, также выдвинутые партийно-бюрократическими верхами за те или иные общественные заслуги и способные повиноваться слепо власти. Такие депутаты состоят при разных отделах исполкомов и участвуют в обсуждении тех или иных вопросов. Но эти вопросы бывают обычно заранее выдвинуты и решены партийно-бюрократическими руководителями этих отделов исполкомов, а иногда и высшими руководящими кругами. Изменить здесь что-нибудь по своей инициативе и своему разумению рядовые депутаты не могут. Основная функция заключается в общении с населением, в приёме прошений и жалоб, преимущественно личного, бытового характера, в поддержке этих прошений перед бюрократической властью, причем поддержка эта не всегда получает удовлетворение.

То же надо сказать и о депутатах, выбираемых в Верховный Совет и заседающих на его сессиях. Они присутствуют на заседаниях, иногда выступают в прениях по вопросам, выдвинутым и заранее решённым высшими партийно-бюрократическими кругами. Им всегда приходится лишь поддакивать власть имущим или словесно применять их решения к нуждам своих территориальных и профессиональных областей. Поэтому и сами выборы депутатов в «советы» превратились в пустую форму, лишённую содержания, являющуюся пародией на советскую демократию. Население выбирает лиц, заранее выбранных партийно-бюрократическими верхами, и при этом выбирает одного депутата из одного возможного кандидата. Население понимает или хотя бы чувствует это и покорно ходит на выборы для выполнения своей формальной гражданской обязанности без всякого интереса к результатам.

Таким образом, «советская» власть существует у нас только в том смысле, что партийно-демократические верхи правят страной от имени власти Советов, депутаты которой выбираются по принуждению.

Не только все беспартийные граждане, а и рядовые члены партии по сути дела не имеют никаких политических прав. Какие-либо формы политических разногласий или, тем более, открытой внутрипартийной политической борьбы считаются недопустимыми и подавляются самыми крутыми и грубыми политическими репрессиями. Все члены партии, по меткому выражению писателя Л. Яшина, давно превращены в политические «рычаги».

В этих условиях открытая политическая деятельность самой государственной власти сводится к организации и реорганизации правительственных учреждений, к назначению и смене руководства, к официальным выступлениям руководящих лиц.

Из этого не следует, что в партии нет политической борьбы, возникающей при решении сложных вопросов гражданской жизни. Она есть, но она протекает скрыто, «келейно», в недрах партийных и государственных организаций. В ней трудящиеся массы страны не принимают никакого участия. Они узнают о её результатах из публикаций уже принятых решений или же слухов, которые всегда могут оказаться неверными или даже нарочно распускаемыми теми или иными кругами, нередко враждебными. Иначе говоря, политическая жизнь страны лишена какой-либо демократичности. Политика оказывается столь же или даже в большей степени засекреченной, нежели экономика. В такой атмосфере, естественно, возникали политические злоупотребления. В стране давно существует диктатура узкого круга высших партийных руководителей, принимающая обычно форму диктатуры отдельной личности, окружающей себя ореолом высшей власти, которой легко можно злоупотреблять. Так, с 1934 года, когда Сталин перешел к политике уничтожения крупнейших партийных оппозиционеров, а вместе с тем и проводящих генеральную линию партии её высших руководителей, которые были против его личного возвышения и методов его руководства, — в стране была создана атмосфера сплошного внутреннего наблюдения и шпионства. В большинстве учреждений, предприятий, коллективов, даже в коммунальных квартирах были выделены следственными органами политические осведомители. На эту позорную работу пошли многие люди — отчасти из страха и под давлением следственных органов, отчасти из соображений личной карьеры, иногда из ложно понятого партийного и общегосударственного долга. В дальнейшем некоторые из этих осведомителей стали злоупотреблять своей властью, оговаривая ни в чём не повинных людей, иногда сводя с ними таким путём свои личные счёты.

Апогеем такой «кампании» негласного и огульного шпионства был период третьего цикла сталинских злоупотреблений безграничной властью, связанный с именем Ежова, позднее — Берия. В этот период, миллионы «советских» граждан стали жертвами арестов, доносов, пыток, казней, были обречены на длительное пребывание в тюрьмах и концлагерях, откуда многие из них не возвратились. Для оправдания этих массовых репрессий против рядовых граждан Сталин выдвинул специальную теорию, согласно которой классовая борьба в стране, строящей социализм, будет продолжаться и даже углубляться в течение долгого времени, вплоть до полного построения и консолидации нового общества. Объективный же смысл происходящего заключался, видимо, в том, что в условиях тяжёлой эксплуатации трудящихся, вызывающих их недовольство, при нарастающей опасности нападения со стороны капиталистических стран, прежде всего — фашистской Германии, Сталин рассчитывал укрепить власть возглавляемых им партийно-бюрократических кругов, разделяя трудящиеся массы и политически натравливая их друг на друга. Его разведывательно-следственный аппарат, арестовывая некоторую, примерно одну десятую часть граждан, объявлял их «врагами народа», обвиняя их в предательстве и пособничестве враждебным силам за рубежом, чтобы напугать оставшиеся на свободе 9/10, создать у них иллюзию опасности для самого социалистического строя, сделать их более покорными правящим верхам и преданными власти.

Для проведения этих репрессий в разведывательно-следственных органах нашлось немало людей с партийными билетами, которые из соображений политической карьеры и страха, доходя до нравственного разложения, готовы были идти па применение самых крайних и жестоких мер по отношению к арестованным. И хотя в застенках и концлагерях Сталина было все же гораздо меньше палачества и садизма, чем в концлагерях Гитлера, принципиальной разницы между ними не было. Тем более, что фашисты жгли в печах Майданека и Освенцима главным образом граждан других, завоеванных ими стран, а сталинские следователи и надсмотрщики свирепствовали над гражданами своей страны. Поэтому фашистов пострадавшие от них народы до сих пор проклинают открыто, а о сталинских репрессивных органах глухо молчат. И многие из сотрудников этих органов продолжают жить на свободе, на высоких пенсиях.

21. Система партийно-бюрократического централизма, лежащая в основе жизни советского общества, не могла не отразиться и на характере его идеологии. Идеология господствующего правопорядка всегда создается для того, чтобы оправдать его в глазах общества путем идеализации положительных сторон этого правопорядка и замалчивания его отрицательных сторон. В «советском» государстве идеология создаётся и распространяется среди населения только самими партийно-бюрократическими верхами, правящими страной диктаторскими методами, на основе засекреченности экономических и политических отношений. В стране господствует идеологический централизм, господствует лишь одна идеология, исключающая и подавляющая все другие. Вся печать и её цензура принадлежат исключительно партии и находящемуся в её руках государству. Право собраний и публичных высказываний принадлежит только им и регулируется ими. В обществе нет и намёка на свободу слова.

Поэтому господствующая идеология лишена начал исследования и критицизма. Критике подлежат только отдельные факты и лица, да и то, если последние не занимают высоких постов. Критиковать основы существующего строя, принципы организации власти и руководства общественной жизнью запрещается под угрозой тяжелых репрессий. Поэтому никаких открытых серьезных идеологических дискуссий в обществе и даже в партии не происходит. Времена политических дискуссий 20-х годов кажутся теперь сказочными.

Всё это превращает господствующую идеологию в официальную непререкаемую догму, в значительной мере словесную, формальную, основанную на цитатничестве и ссылке на авторитеты. Из сочинений Маркса, Энгельса, Ленина берутся только те положения, которыми можно оправдать существующее положение, а всё прочее не рассматривается. В особенности это относится к работам Ленина, хотя господствующая концепция носит название «марксизм-ленинизм». История партии излагается крайне тенденциозно, в целях возвеличивания партийного руководства и его деятельности, для очернения всякого рода оппозиции и врагов руководства. Такое изложение происходит путём искажения и подтасовки фактов, путём умалчивания о ряде событий и многих именах или приписывания неугодным лицам того, чего они не думали и не делали.

В таком виде изо дня в день эта догматизированная идеология преподносится массам в прессе и публичных высказываниях руководства. В таком виде она преподносится юношеству в высших учебных заведениях, в системе партпросвещения, в «партийных школах». Естественно, что она принимается на веру только людьми политически наивными и неразвитыми и способствует развитию такой наивности и неразвитости. А некоторые лица, особенно члены партии, стремятся внушить её себе по долгу партийности и службы. У многих же членов общества вся эта официальная идеологическая пропаганда не может не вызвать идейного безразличия или идейной опустошенности и скептицизма, иногда даже цинизма. В стране давно уже происходит процесс деидеологизации общественного сознания, создающий благоприятную почву для всякого рода чуждых влияний и увлечений, иногда совершенно нелепых. Всё это, конечно, не укрепляет, а расшатывает существующий строй.

22. Материальные и идеологические отношения в стране определяют наконец и нравственное состояние «советского» общества. Старая религиозная мораль, взывавшая к осуществлению идеала добра и правды, опираясь на идею загробного воздаяния, давно дискредитирована в глазах большинства членов нового общества, хотя холодная абстрактность официальной идейной пропаганды и заставляет некоторых тянуться опять под обаяние старой религиозной символики. Новая материалистическая мораль теоретически не разрабатывается, не обосновывается с философской и исторической точек зрения. Она также сводится к догматическому провозглашению абстрактных лозунгов, не могущих затронуть человеческое сознание сколько-нибудь сильно и глубоко.

И между тем материальные отношения, господствующие в «советском» обществе, часто соответствуют возникновению аморальных переживаний и поступков. С одной стороны, слишком большая материальная, семейно-бытовая обеспеченность партийно-бюрократических верхов часто вызывает у самих «номенклатурных» работников, а в особенности у членов их семей, не только самодовольство и заносчивость, но нередко и развращённость, она толкает их на стремление к ещё большему достатку, на разбазаривание и присвоение государственного имущества, на жажду удовлетворения своих разнузданных страстей, иногда приводящих их к преступлениям. Представители такой развращённой чрезмерным достатком молодёжи получили даже название в прессе «плесени». Иногда о них пишут, часто их судят, но положение от этого не меняется. С другой стороны, материальная необеспеченность трудящихся города и деревни часто толкает их на повышение своего жизненного уровня путём воровства и также приводит к нравственной растленности, выражающейся в пьянстве, в издевательстве над жёнами и детьми, в домашних склоках, нежелании работать, в хулиганстве и часто в бессмысленных преступлениях.

При этом страшно не только то, что остро нуждающиеся люди портят жизнь своих семей, идут на преступление, гораздо хуже то, что люди, работающие и даже не плохо зарабатывающие, часто бросают своих жён и детей, а иногда и берутся за ножи из-за полной нравственной невоспитанности и опустошённости. Они доходят при этом иногда до изуверства, до садизма, например, проигрывая друг другу в карты жизнь случайных прохожих и проезжих.

В лучшем положении как будто находятся средние слои «советского» общества, которые не ведут слишком обеспеченной, беззаботной жизни, но в то же время зарабатывают достаточно, чтобы сводить концы с концами и вести «нормальную» жизнь с членами своих семей. Но именно в нравственном сознании этих слоёв особенно наглядно и отчётливо проявляется ещё одна отрицательная сторона жизни «советского» общества: отсутствие в ней истинно демократического содержания и вытекающих из него активных гражданских интересов. Отсутствие таких интересов приводит членов этого общества в мир личных, частных, семейных вопросов и отношений, к обывательскому существованию. Рядовой советский гражданин, помимо служебных забот, думает главным образом о приобретении личного имущества — хорошей квартиры, дачного участка, телевизора, костюмов и т.п. Он копит на это деньги, гордится всем этим перед родственниками и знакомыми. Люди такого пошиба являются, по сути дела, представителями «советского» мещанства.

Отсутствие в жизни нашего общества живого демократического содержания, отсутствие свободы мнений, свободы слова, официальность и формальность идеологии — все это разъединяет членов общества в их повседневном существовании, делает их безучастными и равнодушными друг к другу. Конечно, встречаются сплочённые семейные и профессиональные коллективы, члены которых поддерживают друг друга и заботятся друг о друге. Но это — оазисы в общей пустыне равнодушия и нравственного одиночества. Если у человека нет большой, хорошей, дружной семьи и близких друзей, он связан в жизни только с холодными бюрократическими начальниками на работе и равнодушными соседями дома. Из тех и других мало кто проявляет желание и готовность помочь ему в беде. «Советские граждане», в общем, и понятия даже не имеют о том, что значит истинная социалистическая демократия и вытекающая из неё коллективность нравственных отношений. Таким образом, если в своей социально-политической жизни «советское» общество стало давно централизованно-бюрократическим, то в своих идеологически-нравственных отношениях оно давно уже стало авторитарным. Большинство его сознательных граждан, преданных существующему строю, обладает мировоззрением «марксистско-ленинским», миросозерцанием — ведомственным, мироощущением — обывательским.

23. Однако стремление к имущественному приобретательству и личному обогащению обусловлено не только теми особенностями производственно-экономических отношений, которые господствуют в нашей стране. Здесь действуют, по-видимому, и гораздо более глубокие исторические причины.

А.И. Герцен в 1869 году в первом письме «К старому товарищу» писал:

«Подорванный порохом весь мир буржуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир. Потому что он внутри не кончен и потому ещё, что ни мир построяюший, ни новая организация не настолько готовы, чтоб пополниться, осуществляясь».

«Русский путь перехода к социализму» как раз и заключается в том, что, по причине слабости нашей буржуазии, крепко связанной с самодержавно-помещичьим строем, и ввиду их общенационального банкротства, развитие капитализма в России было прервано в самом начале. Русский народ так и не узнал, не испытал полноценного развития капиталистических отношений. Эти тенденции не получили соответствующего удовлетворения в объективных социальных процессах, но они существовали субъективно внутренне и были подавлены резким переходом к экспроприации частной собственности на средства производства. Русский «буржуазный мир» был «внутри не кончен» и, естественно, он стал постепенно проступать в мире «социалистическом» в той мере, в какой это позволяют ему принципы «социалистического» производства и общежития. Возврат к этому миру уже, конечно, невозможен, но он, загнанный вглубь души советских людей, проявляет себя и создает глубокие внутренние препятствия успешному развитию нового общества.

24. Такова отрицательная сторона общественной жизни народа, который первым пошел по «русскому пути перехода к социализму» и идёт по нему вот уже полстолетия. Все эти отрицательные черты сложились в период сталинского руководства, продолжавшегося около тридцати лет. Сталин умер в 1953 году, и после его смерти в жизни советского общества произошли как-будто разительные перемены. Законность вступила в свои права, ни в чем не повинных людей перестали объявлять «врагами народа», хватать, негласно судить, казнить, ссылать, держать в концлагерях.

Но изменился ли при этом самый строй общественной жизни в нашей стране? На этот вопрос приходится ответить отрицательно. По-прежнему власть в государстве принадлежит партийно-бюрократическим верхам, по-прежнему экономические процессы и политические отношения остаются скрытыми от трудящихся масс. Ни профсоюзы, ни какие-либо другие организации граждан не принимают участия в управлении производством. По-прежнему трудящиеся механически голосуют на выборах за заранее выбранных депутатов в Советы, а от их имени по-прежнему правят министры, председатели исполкомов, секретари обкомов и райкомов, назначенные ЦК и обкомами партии. По-прежнему существует резкий контраст между чрезмерной материальной обеспеченностью правящих верхов и крайне низкой зарплатой большинства рабочих, служащих и колхозников. По-прежнему на этой почве возникает множество уголовных преступлений. По-прежнему в сознании общества господствует официальная идеологическая концепция, насаждаемая сверху и не подлежащая обсуждению по существу. И всё это по-прежнему создает проявление общественной безнравственности. «Советские» граждане по-прежнему лишены какой-либо истинно демократической воспитанности. Они покорно выполняют предписания высшей власти и живут производственно- и служебно-обывательской жизнью.

Эта неизменность принципов управления страной имеет свои внутренние и внешние причины. Первая, в основном, заключается в том, что партийно-бюрократические верхи, сложившиеся и воспитанные при Сталине, считают невозможным отказаться от неограниченности, бесконтрольности и безответственности личной власти, от засекреченности своих политических и экономических мероприятий, от своих правовых и материальных привилегий. Они сжились со всем этим и не понимают, или делают вид, что не понимают, насколько всё это в корне противоречит принципам подлинной социалистической демократии. Характерен в этом отношении тот факт, что попытки Хрущёва хотя бы отчасти ограничить благосостояние «номенклатурных» работников не привели к сколько-нибудь существенным результатам. Они просто не разрешили ему это сделать.

Внешней причиной сохранения принципов управления является появление на авансцене капиталистического мира новой могущественной и всё более агрессивной державы — США. Это заставляет правительство СССР тратить огромные средства на оборону, сохранять жесткий политический режим в стране, засекреченность экономики и политики, неограниченность в своей власти.

Для изменения существующего положения необходим перелом в верхах. Инициативы снизу ждать невозможно. Трудящиеся массы так привыкли к повиновению, что не могут заставить правящие круги взяться за осуществление тех задач, которые в последние годы своей жизни поставил перед советским обществом Ленин.

Коммунизм не сводится к росту производительных сил, производительности труда и материальной культуре. Коммунизм есть прежде всего полное торжество социалистического демократизма и свободной гражданской самодеятельности масс, основанной на самоуправлении трудящихся во всех областях жизни. Пока не начнут постепенно и сознательно одолевать тяжелые извращения социалистической демократии, являющейся существенной особенностью современного общественного строя в СССР, никакого коммунизма в этой стране невозможно будет достигнуть ни через 20, ни через 100 лет. При таких условиях возможна лишь пародия на коммунизм.

---

По этой теме читайте также:

Имя
Email
URL
Отзыв