Следите за нашими новостями!
 
 
Наш сайт подключен к Orphus.
Если вы заметили опечатку, выделите слово и нажмите Ctrl+Enter. Спасибо!
 


Предыдущая | Содержание | Следующая

Глава 8

Демократический террор

Взявши власть в таких условиях, мы должны были действовать, а не отступать перед кровью. И на нас много крови. Мы это глубоко осознаём. Мы не могли её избежать в жестокой борьбе за демократию.

В.К. Вольский, председатель Самарского Комитета Учредительного собрания[1].

Чтобы у читателей не сложилось впечатление о власти ПРИКОМУЧа как об очень мягкой для времен Гражданской войны, уделим место и вопросу о «белом» терроре повстанцев, который существовал параллельно с демократическими нормами ижевской власти, благо, этот вопрос был изучен достаточно подробно — советские историки уделили ему львиную долю внимания в своих работах[2]. В современных трудах эта тема тоже затрагивается[3]. Конечно, как уже было показано, террором политика демократической власти в Ижевске отнюдь не исчерпывалась, но нельзя не осветить этот аспект проблемы, чтобы показать, насколько «свободным» был режим, установленный повстанцами, и который до сих пор приукрашивается апологетами восстания.

24 сентября 1918 г. в газете «Воткинская жизнь» некто Натальин выступил со статьёй «Государственное строительство», весьма ярко показывающей, как воткинские власти понимали идеологию своего восстания. Процитируем её:

«Комитет членов Учредительного собрания является временным правительством, явочным порядком объявившем себя носителем верховной власти всего народа. Гуманистический либерализм правительства Керенского вселил в рабочие и крестьянские массы идеи правосознания, как строгую подчинённость закону. Деспотическая террористическая диктатура — вот курс большевистского правосознания. Нет сомнения, деспотический режим самодержавного строя или диктаторские начала классового засилья не могут быть приняты за исходные пункты. Русскому народу необходим закон строгий, но справедливый. Русскому народу необходимо ясное, определённо правовое русло, сдерживающее его бунтарство и воспитывающее его правосознание. Государственное строительство будущей России должно идти по пути утверждения строгости закона и насаждения правосознания в широких народных массах».

Итак, прикамские социалисты утверждали, что главным вектором развития должна стать не деспотия, не классовая борьба, а «правосознание масс» и «строгость законов». Как же они реализовывали свои рассуждения на практике?

При обращении к источникам обнаруживается, что действия повстанческой власти в Ижевско-Воткинском регионе представляли собой странное сплетение вполне демократических мер, даже с привлечением народного представительства рабочих масс, и одновременно огромного по местным меркам масштаба расправ. Последнее, по общему правилу гражданской войны, приходится в основном на долю военной власти.

Как было сказано выше, само выступление началось со зверской расправы — нападения спровоцированной толпы на трёх милиционеров, один из которых был жестоко избит, став тем самым единственной жертвой митинга и первой жертвой восстания. Одновременно в первые часы восстания начались убийства неугодных в занятой восставшими Заречной части города. Во время и после боёв последовали и самосуды над пленными. Неудивительно, что существует много свидетельств, говорящих о том, что в городе произошёл типичный для многих восстаний погром. Советские очевидцы писали:

«Лихо было у ижевцев на рассвете 9 августа. Рвали флаги, скидывали вывески, кололи штыками портреты (кроме К. Маркса), крушили советские эмблемы, любовно выпиленные из фанеры заводским художником. По всем дворам искали коммунистов. И уж тут обывательское подполье отвело душу. Косяком посыпались в штаб фронтовиков наветы и доносы, часто вызванные просто сведением житейских счётов....По проулкам вели под штыками коммунистов, максималистов, анархистов, активистов Совета, сочувствующих РКП(б), просто оклеветанных соседями. Кого-то выпустили, а большинство рассовали по десятку арестных помещений. Обильно политы кровью были двор военного отдела на Михайловской площади, зал под заводской башней, подвалы исполкома, бывшее волостное управление на Береговой»[4].

По городу организованные отряды повстанцев начали хватать и арестовывать большевиков и сочувствующих им. Повстанцам добровольно помогала буржуазная публика. Внешне облавы имели характер организованных. Вооружённые мятежники врывались в учреждения, больницы и уводили оттуда людей. Был выведен из больницы и расстрелян тяжело раненый в бою с повстанцами заместитель Исполкома большевик В.С. Жечев[5]. «От офицеров исходило приказание расстреливать беспощадно», — писал 11 августа из Ижевска советский подпольщик[6].

Однако расстрелы уцелевших представителей советской власти продолжались и несколько следующих дней. Часть ижевских большевиков, в том числе, И. Пастухов, Бабушкин и пр. успели скрыться, но большинство из них вскоре были пойманы. У схваченного И. Пастухова следственная комиссия долго допытывалась о «похищении» им 12 млн руб. — ижевцам крайне необходимы были эти деньги[7]. После жестоких допросов его решили уничтожить и ночью 17 сентября казнили. Лишь через 11 лет тело Пастухова обнаружили на пустыре между Троицким кладбищем и Русской Карлуткой[8]. Советские источники утверждали, что смерть его была страшна: Пастухова заживо зарыли в землю. Большевик М. Сошников прибавляет: чтобы тело не нашли, повстанцы на следующий день перепрятали труп и уничтожили следы могилы[9].

Согласно свидетельствам, вскоре после первых боёв по улицам города возили труп одного из изуродованных красными повстанцев. Это так разозлило восставших, что они зарубили в больнице 8 раненных большевиков[10].

Вскоре террор был направлен в легализованное русло, для чего были организованы официальные органы. Для наказания сочувствующих советской власти в Ижевске 10 августа была создана следственная комиссия «по расследованию деятельности большевиков», к работе которой привлекли и рабочих. Комиссия должна была рассматривать вину большевиков и выносить им приговоры. Дело попало в руки военных — с одной стороны, и старых дореволюционных юристов — с другой. Несмотря на соблюдение дореволюционных правовых норм, следствие мягким назвать нельзя: при допросах использовались избиения, пытки, лжесвидетельства. Сторонников большевиков повсеместно увольняли с работы[11]. Арестовывались и рабочие-коммунисты, оставшиеся на заводах. Сделать это было не слишком сложно: первоначально большая их часть не думала о сопротивлении.

«…Приход в Воткинск ижевцев-фронтовиков был неожиданным, о какой-нибудь эвакуации… не было ни у кого и мысли, — пишет воткинец П. Луппов. — Рабочие и обыватели… верили, что за одни мысли, за одни убеждения ни от кого ничего не может быть. Поэтому, если кто и был настоящим большевиком-коммунистом, то не думал нимало скрываться, а тем более убегать. Ушел только тот, кто был в рядах Красной армии. Таких в Воткинске была небольшая горстка. Поэтому арестовать, захвативши власть в свои руки, большевиков и им сочувствующих не представляло никакой трудности. В большинстве были арестованы не по подозрению в преступлении, а с целью, как говорили, пресечь шпионство и всякие сношения с большевиками, обещая полную безопасность за жизнь. Этому добросовестно верили, тем более что была составлена… Следственная комиссия, не могущая, думалось, допустить каких-нибудь самосудов и диких расправ с безоружными»[12].

Ещё парадоксальнее получилось в Сарапуле — в отличие от штаба 2-й армии, который имел информацию о положении в Ижевске от своей разведки, сарапульские рабочие, работники профсоюзов, максималисты и пр. очень плохо представляли себе, что творится в Ижевске и, видимо, надеялись, что удастся решить спор миром. В Ижевск была послана делегация для переговоров[13]. Даже 31 августа, всего за день до взятия Сарапула войсками, местная пресса утверждала, что конфликта с Ижевском не будет[14]. Однако надежды не оправдались. Сразу же по приходу повстанцев в Сарапул начались массовые аресты — только в одном штабе повстанцев было пленено 100 человек[15].

Все арестованные «по подозрению в сочувствии к советской власти» были разбиты на три категории: менее преступные, более преступные, опасно преступные. Соответственно арестам подвергались сочувствующие, активисты и члены советских органов[16]. Первые подвергались принудительным работам на производстве, вторые — тюремному заключению, а третьи — наиболее жёстким карам и преследованиям.

При чтении воспоминаний пострадавших создаётся впечатление, что контрразведка, караулы и пр. состояли, как правило, из гимназистов, торговцев, лавочников, офицеров, крестьян, но там почти не было рабочих[17]. В источниках нередко встречаются упоминания, как рабочие отказывались от расправ с большевиками[18]. Так, в самом начале восстания — 10 августа — Ижевский Совет пригласил в следственную комиссию «по расследованию деятельности большевиков» по одному представителю от 30 мастерских. Они должны были удостоверить личность и партийность арестованных. Однако делегаты, по словам большевика М.А. Трубицына, не оправдали надежд. Через 7-10 дней их отпустили в мастерские и больше не приглашали[19].

13 августа Исполком отменил смертную казнь и расстрелы, которые, по их словам, «применялись только царскими сатрапами и большевистскими насильниками народной воли». Это должно было стать шагом на пути к демократии. Однако всё-таки казни последовали и очень скоро.

В первом номере официального органа восставших «Ижевский защитник», вышедшем в середине августа, было опубликовано постановление с требованием расстрела военного комиссара Ижевска Лихвинцева, якобы принятое собранием рабочих Чугунолитейной мастерской. Вскоре стало известно, что постановление сфабриковано Штабом фронтовиков[20]. Пытаясь сгладить ситуацию, Ижевский Совет издал 15 августа резолюцию, в которой заявил:

«Принимая во внимание, что российская демократия всегда стояла за отмену смертной казни, а Совет состоит из сынов этой демократии, Ижевский Совет Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов единогласно постановил, что он не может одобрить постановление Чугунолитейной мастерской о расстреле Лихвинцева».

В ответ выступавший на митинге Солдатов заявил, что «постановление постановлением, а контрразведкой на днях произведён в исполнение смертный приговор над следующими лицами...». Далее следовали фамилии: Лихвинцев, председатель военного отдела Исачёв, захваченный председатель ЧК Бабушкин, председатель ревтрибунала Михайлов, а также члены ревкома Папельмейстер, максималист, член исполкома, Баталов и Екатерина Посаженникова — член бюро максималистов Ижевска (её сестра, Клавдия Посаженникова, занимавшая аналогичный пост в Воткинске, после захвата города тоже была убита). Все казнённые были не расстреляны, а заколоты штыками[21]. Таким образом, расправы над побеждёнными были осуществлены, несмотря на все резолюции. В будущем гласные и негласные казни продолжались, и к концу мятежа их становилось всё больше. Причём, что характерно, именно расправа штыками стала своеобразным отличительным признаком ижевско-воткинских повстанцев, так как именно этот способ убийства они, видимо, из-за недостатка патронов, применяли чаще всего.

Казни захваченных большевиков, распространившиеся в первое время после мятежа в Ижевске, проводились и в Воткинске. Первоначально арестованных здесь держали в здании Штаба, который располагался в доме П.И. Чайковского. Через некоторое время для расстрела их стали увозили на разъезд 16-й версты, где находился гарнизон в 180 человек[22]. Там заключённых расстреливали за железнодорожной насыпью, а тела после казни бросали в Каму.

Для содержания арестантов в Ижевске первоначально использовались здание Совета, заводская башня, мастерские школы оружейников в главном корпусе завода, военкомат и другие учреждения. Вскоре арестованных — как в Ижевске, так и в Воткинске — начали помещать в частных домах и других подходящих зданиях. Похожая практика была и в Сарапуле. Здесь, к примеру, пойманные сажались в здание земского управления. Позже 500 арестованных переместили в неотапливаемое, с цементным полом, здание винного склада, приспособленное под тюрьму ещё при большевиках — старая тюрьма сгорела во время пьяных солдатских погромов в декабре 1917 г.[23] Теперь количество арестованных в нём резко выросло.

В эти импровизированные «камеры» набивали большое количество заключённых. В помещения, в которые могло войти человек 5, набивалось 20[24]. Тюремное положение регулировалось правилами внутреннего распорядка, подписанными Н.И. Евсеевым. Они запрещали разговоры с охраной, ограничивали передачи воскресными и праздничными днями и т.д. Параграф 5 (ссылающийся на циркуляр Министерства юстиции от 3 апреля 1908 года!) предписывал проводить дважды в неделю обыски в любое время, если подозревался побег[25].

В реальности передачи вскоре вообще были отменены, а кормёжка урезана. В Ижевске заключённые получали полфунта хлеба в сутки и кипяток (впрочем, в те времена заключённым редко давали больше)[26]. Правила гигиены не соблюдались: белья заключённым не меняли, не давали мыться, параша выносилась редко. В результате многие из них обовшивели и заболели. Охрана регулярно издевалась над заключёнными и даже расстреливала. Никаких прав за ними не признавалось, какая-либо забота отсутствовала: санитарные, продовольственные условия заключённых были просто убоги.

Измученные заключённые Ижевска в какой-то момент не выдержали и потребовали устроить баню. «Баню» они и получили.

«На следующий день мы получили баню: явившаяся пьяная свора офицеров, гимназистов, торгашей во главе известного палача Иванова и Яковлева со свитой карательного отряда, войдя в камеру они зверски крикнули: — Ну, кто тут просил баню... — Да, мы просим баню, — ответил т. Балуев, сидя на лавке в углу. Озверевшие палачи свирепо повели свою расправу, хватая кого попало, били наганом по зубам, и заходили приклады, гранаты ручные, плети — каждый палач выполнял свою роль. В этой жуткой обстановке метались из угла в угол изнурённые товарищи, не находя спасения. Дикий визг и стон заглушал всякие умаления. Лишь глухо и глухо ложились удары палачей под шум их брани. Они издевались до беснования, с пеной во рту, кидаясь во все стороны к прижавшим{ся} смертникам в разных местах камеры, вытаскивали по одиночке, продолжали избивать, приговаривая: — Вот вам баня, а вот другая. Кровавая баня длилась около двух часов»[27].

В сентябре для нужд Народной армии заключённые были обобраны: тёплые вещи требовались на фронте. Сбор следовал своеобразно... Все арестованные были подвергнуты обыску и избиениям, причём отбиралось всё: сапоги, брюки, бельё, деньги и т.д. Даже один из тюремных комендантов сказал: «Это был не обыск, а грабёж»[28].

Количество заключённых росло. Уже к 27 августа в ведении коменданта Ижевска числилось 767 заключённых, расположенных в семи местах[29]. Это неудивительно: репрессии затронули многих сочувствующих советской власти, родственников арестованных «большевиков». В тюрьмах оказались старики и дети. В том же Сарапуле оказались под арестом отец, сестра и 12-летний брат члена горкома РКП(б) И.С. Седельникова; отец, две сестры и 16-летний брат Пастухова и другие[30]. Сам Седельников был позже расстрелян, а также его отец и зять — В.Т. Анпилов, начальник ЧК Сарапула. Только в 1924 г. их тела вместе с телами матроса Н. Беляева и красноармейцев Г. Иванова и А. Щеголова были найдены в Котовском логе у Старцевой горы. Под угрозой расстрела была и жена Седельникова, но её спасли красные[31]. В Воткинске были арестованы родственники товарища председателя Воткинского Совета К.А. Казёнова: отец, а вскоре и 18-летняя сестра, которая пыталась «передать брату посылку»[32]. К арестам привлекали по самым ничтожным поводам, вплоть за передачу табака[33]. В тюрьмы прибывало немало пленных с фронта и большевиков, захваченных в других волостях. Больше всего арестованных было задержано «по подозрению», а то и вообще без указания вины.

С особенным размахом начался террор повстанцев во взятом Сарапуле. Уже через день только сарапульская контрразведка захватила 600 человек. Всех арестованных вскоре перевели в тюрьму, устроенную в здании бывшего винного склада. Начальником тюрьмы был назначен некий Касьян Владимирович родом из удмуртской деревни Мостовое. Параллельно с арестами постоянно осуществлялись самосуды. После перевода арестованных в тюрьму несколько вооруженных повстанцев увели группу заключенных и закололи их у с. Ярамаски и на мосту у д. Котово. Через два дня офицеры вывели из тюрьмы ещё двух «анархистов» и закололи их в березняке. Газеты повстанцев после этого просили отыскать «виновников самосуда»[34].

В расправах не щадили даже женщин. О бесчинствах повстанцев в Сарапуле рассказывал на 1-м Всероссийском съезде анархистов очевидец:

«Товарищ из Вятской губернии рассказал историю возникновения анархического движения в одном из городов Вятской губернии, затем рассказал, как победили белые на Ижевских заводах и как они захватили город Сарапул. Анархистов и большевиков они расстреливали и издевались над пленными самым ужасным образом, так, например, они искололи штыками сестёр милосердия и пленных мужчин, спрашивая их, признают ли они советскую власть, и нанося неглубокие раны после ответов. Товарищ спасся от расстрела, бросившись в воду с баржи, на которую привели его в числе многих других расстреливать. Товарищ подтверждает сведения о расстреле белыми тов. ГОРБОВА, бывшего секретаря Всероссийской Федерации анархистов-коммунистов»[35].

Расправы повстанцев побудили командующего Сарапульской армией издать 7 сентября приказ о прекращении самосудов — только через неделю после взятия города[36]. Но он, конечно, не исполнялся. Самосуды и убийства продолжились — в тот же день было расстреляно 22 человека[37]. Был схвачен и расстрелян проявлявший сочувствие к большевикам священник Дронин[38].

Характерно это было не только для занятых повстанцами городов. Казни и издевательства были распространены в деревнях, где часто вооружённые повстанцы вымещали месть на ненавистных «комиссарах»[39]. Расстрелы коммунистов и советских работников были распространённым явлением.

Конечно, немало похожих случаев насчитывается и у красных. Жёстокий и свирепый террор был непременным попутчиком гражданской войны. Тем не менее, даже источники повстанцев упоминают случаи относительной мягкости большевиков. Интересен в этом отношении рассказ уфимского общественного деятеля Колесова, бывшего тогда сарапульским заключённым. Он был свидетелем того, как пленных ижевцев большевики уговорили за табак подписать воззвание в пользу советской власти, на что они легкомысленно согласились. Картина, увиденная им, далеко отстояла от бессмысленной жестокости[40].

Правда, некоторые участники восстания утверждали позже, что проявляли благородство к врагу. Так, в уже цитированном фрагменте, главком Федичкин рассказал, как ему сдавались красногвардейцы, но умолчал о том, что был казнён их командир Бабушкин. Еще один командир ижевцев — подполковник Молчанов (правда, подчинявшийся со своей дружиной Ижевску лишь номинально) тоже, по его же словам, регулярно сдерживал тягу к насилию стоявших под его началом вооружённых крестьян. Когда часовой попытался изнасиловать пленную жену комиссара, Молчанов приказал его расстрелять. Потом, однако, простил — взамен на обещание повстанцев беспрекословно ему подчиняться. И достиг желаемого — сход постановил, что

«вся власть в волости, как военная, так и гражданская принадлежит мне, на время войны все выборные должности отменяются, сходы собираются только по-моему приказанию. Я утвердил это постановление, оставив председателя комитета волостным старостой, а комитет упразднил»[41].

Впрочем, для воспоминаний всегда характерна идеализация облика автора. Несмотря на то, что в воспоминаниях Молчанов изобразил себя строгим, но исключительно справедливым командиром, противостоящим крайностям подчинённых, на самом деле к себе самому он был куда снисходительнее. Уже после поражения Ижевского восстания и отхода повстанцев за Каму, пленные белые офицеры рассказывали красному командованию о характере своего командира:

«Командир Прикамского полка подполковник Молчанов расстреливает всех попадающих в плен бывших офицеров — служащих в Красной армии, и также коммунистов и комиссаров. Настроение даже среди офицеров подавленное. Обращение кадровых офицеров с офицерами военного времени самое пренебрежительное, и если бы не боязнь расстрела, то очень многие из них перешли бы на нашу сторону»[42].

Однако многие рядовые участники восстания — такие как Лотков, Наумов и пр. — в своих мемуарах не скрывали случаев расстрелов пленных, видимо, не считая это особым грехом. Да и, конечно, в повстанческой армии не могло быть распространённым гуманное и взвешенное отношение к противнику.

Тем не менее, одними самосудами обойтись было невозможно. Арестованных и захваченных в плен предпочитали отправлять в заточение в Ижевск, Воткинск и Сарапул. Поэтому вскоре все мало-мальски подходящие арестантские помещения были заполнены, и мест для заключения стало не хватать. Дошло до того, что арестованных стали распихивать в частные дома, где им легче было общаться с родными и товарищами на воле. Требовался выход из положения.

«Аресты с течением времени все учащались, — писал воткинец П. Луппов. — Размещение… в домах, охрана и содержание затруднялись, а сношения арестованных с внешним миром почти не прекращались. Чтобы разом избавиться от всего этого, кто-то, вероятно, из опытных моряков, посоветовал поместить арестованных в построенные, но не отправленные заказчикам баржи, стоящие на Вотке ниже пруда. Идея в своем роде была превосходна. Баржи были спущены на завод, поставлены у левого берега против скотобойни и в них помещены все арестованные»[43].

14 сентября воткинских заключённых поместили в четыре баржи, на которых, с характерным для повстанцев юмором, была сделана надпись: «Наследникам Ленина»[44]. Позже на берегу была выстроена и деревянная стена с двумя отверстиями для приёма передач, которые, однако, в октябре были отменены. Аналогично поступили и в Сарапуле. Что творилось на баржах, родственники и друзья заключённых не знали. Желаемая изоляция была достигнута полностью. Лишь в Ижевске арестованные оставались в частных домах вплоть до конца октября.

Таким образом, если при Самарском Комуче появились «поезда смерти», то на Каме в связи с местной спецификой появилась своя модификация — «баржи смерти». Эти баржи, предназначенные для перевозки зерна, стали самым известным олицетворением того террора, что творился в Прикамье.

Больше всего известно о сарапульской барже — её узники оставили подробные воспоминания. Режим сарапульских баржевиков был строгий. На баржу арестанты доставлялись на лодках — «завозях». Баржа из массивного просмолённого дерева была длиной в шестьдесят метров и шириной в двадцать. Трюм глубиной в пять метров вмещал более 500 заключённых. На барже круглосуточно дежурил караул. Для охраны возле двух люков, на носу и у кормы, были установлены пулемёты. Пулемётчики дежурили и на моторных лодках вокруг баржи. На берегу не было ни единого кустика. Сбежать было почти невозможно.

Заключённые болели, страдали от ран, но санитарной помощи им не оказывалось. Отхожее место пришлось сделать в носовой части баржи. Из еды узники получали на всех в день по десять буханок хлеба и два ведра речной воды. Воду приходилось делить баночкой из-под ружейного масла. Чтобы ориентироваться в темноте, они сутками жгли самодельные жгуты из мочалы. С большим трудом уже под самый конец заключения удалось пробить несколько дырок в просмолённом корпусе судна, через которые арестанты получали воду, свежий воздух и информацию извне — не так уж мало в их положении[45].

Как и в «городских» камерах, над арестованными на баржах издевались, их регулярно подвергали избиениям и расстрелам:

«Баржа снаружи (на палубе) охранялась часовыми, которые на просьбу арестованных “дайте хлеба” (арестованным выдавалось на 3-4 дня половинка хлеба и вода из Камы) открывали люк и давали, но за каждый кусок хлеба требовали от арестованного сапоги, пальто и т.д., что случайно осталось неотобранным, и если арестованный не соглашался на такой “товарищеский обмен”, тут же вызывали на палубу, намеченное отбиралось, а самого расстреливали, и такой “работой” часовые гордились. “Мою грудь украшает комиссарская кровь”, стуча по груди, говорили часовые после каждого расстрела»[46].

Особенно тяжёлые дни наступили для прикамских заключённых в конце октября, когда начались массовые расправы, вызванные подходом Красной Армии. Утром 30 октября охрана начала выводить из трюма всех заключённых и перегонять их в другую, подведённую рядом баржу, а потом обратно. Во время «процеживания» несколько десятков узников расстреляли или закололи штыками. Из более 500 заключённых осталось 432[47].

Во время этой расправы погиб П.А. Краснопёров, лидер максималистов Удмуртии и бывший председатель Сарапульского Совета. Его братья были расстреляны, но сам он успел прыгнуть в воду и, как балтийский матрос, справившись с холодом, энергично поплыл к берегу. Караул открыл стрельбу по плывущему, но Краснопёров продолжал плыть, пока не был убит прицельным выстрелом одного из охранников[48].

Баржа

Однако баржевикам повезло — в тот же день в Сарапул вошла флотилия под командованием Ф. Раскольникова. Она узнала о трагическом положении баржевиков, а также о том, что начальник караула на барже отсутствует. В результате большевики решили увести баржу. 17 (30) октября, подняв вместо красных андреевские флаги, большевики подошли к Гольянам, где располагались баржи. Представившись часовым флотилией «под командованием адмирала Старка», они потребовали отдать баржу, чтобы отвезти её в Уфу. Всё прошло благополучно, никто ничего не заподозрил. Сами баржевики пришли в отчаяние, решив, что их готовятся топить. Но на самом деле баржу привели ночью в Сарапул. Радости спасённых не было предела. Завернувшись в рогожи для зерна, оставшиеся в барже, и прочее тряпьё, они дождались рассвета и при помощи красноармейцев и матросов вышли в город, где их встретили звуками оркестра[49].

Однако повезло так не всем. Близость краха восстания породила у повстанцев звериную жестокость. Они начали всё чаще издеваться над заключёнными с помощью самых изощрённых методов. Есть свидетельства, что при экзекуциях отрядами повстанцев стали использоваться плётки с вплетённой на концах картечью[50]. Ряд руководителей восстания, таких как Куракин, Яковлев, Юрьев, Власов и др., лично участвовали в избиениях. Фельдфебель Солдатов тоже не остался в стороне.

«Вечером врывается с десятком белогвардейских опричников Солдатов. — Встать! Смирно! — раздается зычный голос тюремщика. — На первый, второй рассчитайсь!

Пришибленные заключенные торопливо исполняют грозную команду, выстраиваясь в две шеренги, и с замиранием сердца ожидая дальнейших издевательств пьяных палачей. — За что арестован? — грозно обращается к кому-либо из арестованных Солдатов. — А, молчишь, собака! — рычит, не ожидая ответа, озверевший хам, и со всего размаха ударяет несчастного заключенного револьвером по лицу. — Бей его, мерзавца, ребята! — командует пьяный палач и на глазах остальных заключённых начинается зверское истязание несчастной жертвы. Насытившись расправой, палачи удаляются из камеры, а за ними уносится окровавленный, истерзанный товарищ. Выносится на двор, где его и приканчивают»[51].

Однако наиболее одиозной фигурой в истории восстания является Г.Н. Юрьев. Кадровый военный, секретарь заводоуправления, социал-демократ и бывший полицейский, он фактически установил в Воткинске режим военной диктатуры с «демократическим» антуражем. Сразу после назначения он повёл себя круто и решительно. Как с удовлетворением отмечал Гутман, «здесь Штаб не считался с социалистическими организациями». Позже Юрьев повторил свои карательные приёмы на посту главкома. В Ижевске он продолжил расправы из-за «незаконных требований», которые уже практиковал в Воткинске. В конце октября измученные условиями содержания заключённые в Ижевске узнали о приближении Красной Армии, что вызвало волнения в камерах. В ответ охрана... заколола 19 человек[52]. Показательно описание событий, данных в приказе Г. Юрьева № 10 от 28 октября, которое полностью копирует воткинский стиль его объяснений:

«При приближении противника, ведущего наступательный бой, на близкое расстояние от г. Ижевска среди арестованных при военном отделе возникли беспорядки, едва не принявшие форму открытого бунта.

В результате энергичных мер по приказу караульного начальника были приколоты штыками 19 человек. Караульному начальнику и часовым от лица службы объявляю благодарность».

Характерно, что в данном случае Юрьев даже не счёл нужным сослаться на устав. Это, впрочем, понятно, учитывая, что комендант при военном отделе Г.Г. Коневский, арестованный в 1923 г., признавал, что «никакого бунта не было и это со стороны штаба… было провокацией»[53].

Отчаяние накануне разгрома порождало в повстанцах растерянность, злобу и своеволие. 26 октября Юрьев с негодованием отмечает в приказе: «Солдаты Ижевской Народной армии крайне непристойно держат себя на улице и производят впечатление скорее жестоких завоевателей, а не охранителей родного Ижевска».

Однако в том же самом приказе командующий армией и «герой» восстания Г. Юрьев отдал поразительные по изуверству и лицемерию распоряжения:

«Арестованные большевики гор. Ижевска во время переворота занимают, оказывается, чуть ли не лучшие помещения в городе, содержатся не так, как они этого заслуживают. Подобный порядок считаю недопустимым, а потому приказываю: начальнику контрразведки совместно с комендантом города приступить немедленно к оборудованию соответствующего числа барж на заводском пруду и приспособлению таковых под плавучие тюрьмы, так же, как это сделано в гор. Воткинске. Режим для арестованных большевиков и прочего уголовного сброда, продающего Россию и русских граждан немецким варварам, должны соответствовать режиму каторжников, содержащихся в каторжных тюрьмах за тягчайшие виды преступлений.

Никаких свиданий с арестованными, а также прогулок отнюдь не допускать.

Пусть на себе эти изверги испытают всю прелесть декретов “товарищей Ленина, Троцкого и Ко”.

В данном деле товарищи комиссары найдут во мне верноподданного слугу и точного исполнителя их рецептов, изготовленных их адской лабораторией для мирных русских граждан, рабочих и крестьян.

Главнокомандующий армиями Прикамского края Юрьев, Начальник штаба главнокомандующего подполковник Альбокринов, Адъютант штаба главнокомандующего штабс-капитан Александровский»[54].

Нужно отметить, что полковник Юрьев на этом не остановился. Уже 5 ноября, когда красные подходили к Ижевску, он без колебаний отдал следующий приказ:

«Пусть арестованные молят бога, чтобы мы отогнали красных. Если красные приблизятся к городу ближе, чем на 3 версты, то арестантские помещения будут закиданы бомбами. В камерах должно быть полнейшее спокойствие; при малейшей попытке к бегству часовым приказано без всякого предупреждения стрелять. Нарушивших в чём-либо порядок выводить во двор и прикалывать»[55]!

В начале ноября, в преддверии разгрома восстания, в Ижевске и Воткинске состоялись массовые казни арестованных — согласно обычаям гражданской войны заключённых спешно казнили, «чтобы не достались врагу». Расстреливали через окошки, потом закалывали. В одну из таких «партий» было расстреляно более 100 человек из 600[56]. Практически в те же самые дни аналогичные убийства происходили и в Воткинске.

Драматические события разыгрались при взятии Ижевска Красной Армией в ночь с 7 на 8 ноября. Когда ещё шёл бой на окраинах города, в тюрьмах были спешно проведены казни. Очевидцы вспоминали казнь, разыгравшуюся в арестном помещении при военном отделе, где находилось 300 человек в общей камере и по 10 в четырёх одиночных. Под вечер 7-го ноября охрана начала выводить заключённых. Первыми были убиты 7 человек. Но вторая партия оказала сопротивление. Заключённые убили одного из охранников по кличке Косой и завладели его оружием. Трое из них с винтовкой бросились назад, где оставшиеся узники, думая, что пришли красные, встретили их радостными криками. Но радость была преждевременной.

Началась неразбериха — освободившиеся завязали перестрелку, убили нескольких караульных с комендантом и сбежали. Заключённые в камерах начали оказывать стихийное сопротивление охране: бросаться из окон и дверей прямо на штыки, кричать. Вскоре стрельба прекратилась. Жертвами стали пятеро убитых и с десяток раненых, не считая напоровшихся на штыки. Раненым не оказывали помощь, пообещав на следующий день «вылечить всех». В последние минуты своего нахождения в городе повстанцы успели убить 20 человек. А утром пришли красные.

Когда бой шел уже на Нагорной стороне, повстанцы сумели вывести из камер около 150 человек и погнали их полураздетых и босых по грунтовой дороге на Воткинск. Одни из них были убиты по дороге, другие сумели бежать, а третьи уговорили самих конвоиров вернуться обратно[57].

Однако если заключённые Ижевска в массе своей спаслись, то куда более печальной была участь воткинских пленников. В 10-х числах ноября всех их вывели из воткинских барж на берег и беспощадно уничтожили. Убийства следовали планомерно, партия за партией. Расстрелам предпочитали штыки. О расправах над «баржевиками» в последние дни восстания, сохранилось немало сведений[58].

Уже 8 ноября состоялась казнь над большевистским комиссаром юстиции Воткинска И. Юрасовым и несколькими другими «баржевиками». По показаниям выживших, на ней присутствовали лично Юрьев и начальник контрразведки А. Колдыбаев[59]. За этими убитыми последовали новые.

Елена Ивановна Юрасова, дочь И. Юрасова, подробно вспоминала процедуру казни:

«Среди поленниц дров выкапывали глубокие ямы. Через каждую яму-могилу перекидывали доску. На доску вставал узник-баржевик, а по краям ямы-могилы стояли палачи и кололи штыками свою жертву до тех пор, пока баржевик замертво не сваливался в яму на трупы заколотых раньше его. За убитым на доску становился следующий....Потом как-то после гражданской войны мне рассказывал один человек (насильно взятый белыми в 1918 году для охраны барж), что один раз белые нескольких узников-баржевиков уколами штыков прогнали сквозь строй... Были случаи, когда из ям-могил, из-под трупов, лежащих в ямах, вылезали не до смерти убитые баржевики. Помню, называли две фамилии — Феденёв и Шаравьёв. Потом, после ухода белых из Воткинска (в ноябре 1918 г.) Шаравьёв лежал в больнице, и ещё один баржевик (фамилии его не помню) тоже лежал в больнице... Шаравьёв потом умер»[60].

Упомянутому Саше Федёневу, которому тогда было 16 лет, действительно повезло выжить. Позже он сам рассказывал о своём спасении:

«По доносу соседа меня арестовали белые и бросили в плавучую баржу-тюрьму. Арестованных рабочих десятками приводили сюда ежедневно и бросали в трюм. Пьяные белогвардейцы вечером вызывали арестованных, уводили их, избивали кулаками и прикладами. Минут через десять где-то совсем близко раздавалась беспорядочная стрельба и все смолкало...

9 ноября вызвали меня... Остановились у свежевырытой ямы, почти доверху заваленной трупами. Свистящие хрипы и слабые стоны, вздрагивающие руки и ноги лежащих в яме свидетельствовали, что в ней находились и живые. Палачи поставили меня в четырехугольник между солдатами и четыре штыка вонзились в меня. Без звука я упал вниз лицом. И снова несколько штыковых уколов в спину. Голос произнес: “Готов!”...Очнулся. Кто-то выбрался из груды мертвых и бросился бежать. Я побежал вслед за ним... Точнее, мы шли, едва передвигая ноги. Это был матрос Шаровьёв, которого вместе со мной вывели на казнь»[61].

8 ноября Красная Армия пришла в Ижевск, а 12-го — в Воткинск. Ею были извлечены из ям тела убитых и зверски замученных баржевиков. Известный революционер Г.Я. Сокольников, член РВС 2-й армии, позже свидетельствовал о том, что довелось увидеть красным в Ижевске:

«В тюрьмах и баржах Ижевска томились сотни товарищей коммунистов, рабочих и советских сотрудников. Заключенные содержались в темных тюрьмах и получали по полфунта хлеба в день. Из 800 заключенных спаслось 500 чел., 300 было убито. Я... видел эти трупы. Ни на одном из них не было огнестрельной раны. На многих трупах можно было насчитать от 30 до 40 штыковых ран. Многие трупы без единой раны были закопаны в землю. Весьма понятно, что население этого округа встретило Красную армию как своих избавителей, и что зверства белогвардейцев послужили лучшей агитацией в пользу советской власти»[62].

Около 30 из первоначально найденных тел убитых в Ижевске имели штыковые ранения. Было также обнаружено два обнажённых женских трупа[63]. Не меньшие зверства творились в Воткинске. Страшная правда, открывшаяся после извлечения останков возле поленниц, поразила многих. Очевидец Луппов так описывал свои впечатления:

«Когда появились слухи о чинимых расстрелах и убийствах, я положительно не верил и принимал это за политическую некрасивую клевету, но когда на третий день после вступления Красной армии, чтобы увериться в слухах, пошел и своими глазами увидел картины этих расправ, просто пришел в ужас… Вот тупик между тремя поленницами, вырыта небольшая яма и около нее груды скорчившихся трупов со штыковыми и резаными ранами. Очевидно, их уже не расстреливали, а просто прикалывали, даже не до смерти, оставляя возможность мучиться и страдать. Большинство убитых лежат со скрученными назад руками, перевязанными в локтях.

Другой тупик, другая груда таких же скорчившихся трупов… Новый тупик, лежит полураздетая женщина. Таких закоулков, таких тупиков я осмотрел до десятка и везде одна и та же картина жестокости и бесчеловечности… Зверское озлобление — и больше ничего, но оно, однако, навсегда останется самым темным, мрачным пятном на руководителях Воткинского белогвардейского восстания…»[64].

В первые дни после прихода красных в город состоялся митинг женщин-работниц, на котором присутствовало 500 человек. Очевидцы рассказывали, что на берегах Вотки «происходили постоянные казни коммунистов и сочувствующих им», жертв «закалывали прямо штыками», причём известны случаи, когда на телах убитых насчитывалось до 80 колотых ран[65].

Е.И. Юрасова, ухаживавшая за выжившими баржевиками, узнала об участи своего отца: «Рассказывали, — пишет она, — что во время казни Юрьев бил моего отца по лицу, ударял прикладом по уху, а папа в последнюю минуту своей жизни плюнул Юрьеву в лицо». После эксгумации тела Юрасова на нем было обнаружено 52 штыковые раны, ухо покойного было разбито. Тело, кстати, было запечатлено на фотоплёнку[66].

Всего в Воткинске было убито около 300 человек[67]. Таков был печальный итог установления демократии в Прикамье.

О широте репрессий, проводимых повстанцами, трудно судить со всей определённостью — слишком разбросаны данные, слишком широк и неоднозначен был характер восстания и примкнувших к нему. Во всяком случае, историк И.С. Ратьковский в своей известной книге «Красный террор и деятельность ВЧК в 1918 г.», из которой взята часть приведённых данных, оценивает число погибших в результате деятельности ижевско-воткинских повстанцев с сильным разбросом: от 500 до 1000 человек[68]. Цифра не покажется слишком малой, если учесть, что число жертв на гораздо большей территории, находившейся под властью Самарского Комуча он же оценивает примерно в 5000 человек.

Разумеется, правомерен вопрос — каковы же тогда были жертвы «красного террора» в Ижевске и Воткинске? Вопрос имеет значение не только в целях сравнения его с масштабом «белоповстанческого» террора Прикамья, но ещё и потому, что сами ижевцы постарались позднее всемерно преувеличить число жертв большевиков. Так, в литературе и публицистике неоднократно цитировались строки за авторством все того же Гана-Гутмана, который продолжил войну «за Ижевск» на идеологическом поле.

«Очевидцы захвата красными Ижевска передают следующие подробности кровавой расправы с мирным населением. 7 ноября красные стремительно ворвались в Ижевск. Часть армии не успела спастись; солдаты побросали винтовки и побежали на завод. Красные окружили завод и произвели проверку рабочих. У кого оказался рабочий билет, того отпустили, а остальных вывели, собрали на церковной площади, всех расстреляли из пулемётов. Всего было убито в день захвата города около 800 человек. Тела убитых возили на подводах несколько дней и зарывали в огромных ямах в лесу близ заводского озера. На следующий день начала действовать Чрезвычайная комиссия. Ловили всех, на кого указывали местные коммунисты. Через несколько дней тюрьмы и все арестные помещения оказались переполненными. Арестованные валялись в погребах и сараях.

Главный контингент арестованных: рабочие и служащие завода. Расстрелы продолжались более месяца. Главное участие в расстрелах принимали китайцы, мадьяры и латыши. Квартиры рабочих семей, члены которых служили в Народной армии, совершенно разграбили. Семьи ушедших рабочих убивались»[69].

Уже позднее, благодаря стараниям белой прессы, число жертв красного террора выросло до невероятного числа — А.Г. Ефимов ничтоже сумняшеся пишет о 7 983 расстрелянных, а другой современник — о 9 993 казнённых «за три дня»! Цифры совершенно невероятные.

В действительности же расстрелов людей прямо на улицах не было — наоборот, командованию 2-й армии пришлось организовать Экспедиционный отряд при ЧК, который занялся поиском сбежавших повстанцев. Рассмотрение дел арестованных повстанцев и сочувствующих свергнутой власти ПРИКОМУЧа началось ещё через несколько дней. Всего, как свидетельствуют документы, через Ижевскую ЧК прошло 289 человек — из них расстреляно 238[70]. При этом абсолютное большинство привлечённых обвинялось в помощи повстанцам — хотя были расстрелянные и по более мелким поводам, к примеру, за самогоноварение. Число расстрелянных в Ижевске, конечно, велико — но не более масштабно, чем в любом другом крупном городе. К тому же, не стоит полагать, будто террор был необоснован и все участники мятежа скрылись. Наоборот, значительная часть мятежников разошлась по всему уезду для формирования многочисленных банд[71]. Много подпольщиков осталось и в самом Ижевске, где они начали готовиться к новому восстанию. Уже в начале 1919 г. Чрезвычайная комиссия Ижевска раскрыла и предупредила ряд диверсий, в частности в чугунолитейной мастерской и на бывшей фабрике Петрова. В конце декабря на заводе произошёл пожар «с несомненными признаками поджога». Одновременно была обнаружена подпольная организация, которая сосредоточила в подвалах собора Александра Невского и других местах оружие, обмундирование, продовольствие. В конце февраля был найден ещё один тайный оружейный склад[72].

Что до Воткинска, то масштаб репрессий в нём раскрывает рапорт начальника Воткинской милиции министру внутренних дел правительства Колчака о количестве жертв красного террора с ноября 1918 г. по февраль 1919 г. Согласно рапорту, всего было расстреляно 126 человек. Процедура была быстрой — человека арестовывали, допрашивали и через два-три дня расстреливали. Большая часть расстрелянных обвинялась в помощи белой гвардии, выдаче коммунистов, агитации против Советской власти и т.д. Были и другие расстрелянные из числа «своих», например, некий Кузьма Романов, расстрелянный через неделю после ареста за «пьянство и наложение контрибуции». На 1 февраля приходится расстрел 13 участников контрреволюционного заговора[73].

«Белый» террор власти «комитета членов Учредительного Собрания» стал, пожалуй, наиболее ярким доказательством бесплодности «провозглашения» демократии. Ныне пропагандисты «белого движения» предпочитают рассматривать красный террор как первопричину Гражданской войны и как главный стержень всей советской политики, не замечая, что террор был неизбежным инструментом в ходе внутригосударственного противостояния, и от широкого разгула зверств и преступлений не застрахована была ни одна сторона. Несмотря на все жестокости, красный террор имел гораздо менее деструктивный характер. Террор повстанцев же носил печать нерегулируемой расправы, разгула зверств, бессмысленных, а потому и бесплодных.


Примечания

1. Исторический архив. 1993 г. № 3. с.134.

2. См., например: Кругов Г. Памяти погибших борцов в дни Ижевского восстания // К пятой годовщине пролетарской революции в Прикамье. Ижевск. 1922; В.Владимирова. Указ.соч.; Максимов В.А. Кулацкая контрреволюция и Ижевское восстание. Ижевск. 1932.

3. См., например: Куликов К.И., Дмитриев П.Н. Ижевско-Воткинское восстание. Ижевск, 1992. с.110-115.

4. «Известия Вятского губернского Совета», 23 августа 1918 г.

5. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.3: Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с. 74.

6. ЦГАСА. Ф.169. Оп.1. Д.830. Л.26: Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. с.114.

7. Сергеева А. Семья рабочего. Ижевск, 1967. с.142.

8. ЦГА УР. Ф.Р-1061. Оп.1. Д.16. Л.26, 27; Удмуртская история. Энциклопедия. Ижевск, 2000. с. 543; Е.Ф.Шумилов. «Город на Иже». Ижевск, 1998 г. с.206

9. ЦДНИ УР. Ф. 350. Оп. 3. Д. 14: С. Жилин. Звезда и крест Пастухова// «МК в Ижевске», номер за 2-9 июля 2008 г.

10. ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1. Д.53. Л.38: В.П. Булдаков. Революция, насилие и архаизация массового сознания в Гражданской войне: провинциальная специфика // «Белая гвардия». № 6. Антибольшевистское повстанческое движение. М., «Посев». 2002. С.5-6.

11. ЦГА УР. Ф.Р-489. Оп.1. Д.10. Л.15-15об.: Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. с.115.

12. С. Жилин, «В тупике эпохи» // «МК в Ижевске», 1-8 октября 2008 г.

13. ЦГАСА. Ф.169. Оп.1. Д.104. Л.43-44: Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. Ижевск, 1988. с. 97.

14. «Труженик». 31 августа 1918 г.: Там же.

15. Чураков Д.О. Бунтующие пролетарии. с. 333.

16. Александров А.А. В борьбе и труде. Ижевск, 1972. с. 39.

17. К примеру: «охрана, состоящая из большинства торгашей, кулаков», «пьяная свора офицеров, гимназистов, торгашей» (М.Сошников. «Минувший кошмар» // ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.3. Д.14. Цитата по: Чураков Д.М. «Белый террор под красными стягами». с.81). Также: «Начальник контрразведки... пришедшему конвою, среди которых был Сарапульский торговец Леденцев» (Цитата по: Невлер, «Люди в рогожах» // Чураков Д.О. Бунтующие пролетарии. c.333).

18. «Большевицкие мемуаристы, отнюдь не заинтересованные в приукрашивании контрреволюции, неоднократно отмечали отказы вооруженных рабочих от расправ с красными». (ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1 Д.76. Лл.12, 174; Д.77. Лл.57 об., 166-167: В.П.Булдаков. Указ.соч. с.9-10).

19. ЦГА УР. Ф.Р-543. Оп.13. Д.113. Л.29 об: Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. с.111.

20. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.2: Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с.75.

21. ЦГА УР. Ф.Р-1061. Оп.1. Д.17. Л.24: Там же.

22. Там же. с.83.

23. Манохин У.И. Разные годы // В пороховом дыму. Воспоминания участников гражданской войны. Пермь, 1961. с.158. В декабре 1917 г. в Сарапуле, как и по всей стране, прокатились пьяные погромы солдатских гарнизонов. В результате завязались грабежи и погромы. Население спешно сформировало самоохрану, которая вступила в бой с погромщиками. Это дестабилизировало обстановку в городе, и в январе 1918 г. в нём произвёл переворот начальник милиции Сморкалов. На подавление мятежа срочно были направлены красногвардейские отряды со всей округи. Видимо, именно тогда под тюрьму и было спешно подготовлено цементное здание винного завода.

24. Сапожников Н. Указ. соч. № 8-9; Чураков Д.О. Третья сила у власти. с.80.

25. ЦГА УР. Ф.Р-343. Оп.2. Д.33. Л.113: Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. с.117-118.

26. Сарапульская трудовая коммуна. 13 декабря 1918 г.

27. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.3. Д.14: Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с.81.

28. Чураков Д.О. Бунтующие пролетарии. с.334-335.

29. ЦГАОР. Ф.700. Оп.1. Ед.хр.3. Л.8: Спирин Л.М. Классы и партии в Гражданской войне в России. М., Наука, 1968. с.264.

30. ЦГА УР. Ф.489 Оп.1 Д.10 Л.24об.: Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с.75.

31. Куликов К.И. В боях за Советскую Удмуртию. с.62. В.Т. Анпилов – родился в Риге в семье рабочего, в революционном движении с 1904. В 1907 избит охранкой, осуждён на 21 год тюрьмы. Участник подавления сморкаловского мятежа, член следственной комиссии, секретарь ревкома.

32. ЦГА УР. Ф.Р-1061 Оп.1 Д.37 Л.5-5об.: Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с.75.

33. ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1. Д.7. Св.2. Л.2: Там же.

34. Вспоминая былые походы. Горький, 1968. с.96-97.

35. Протоколы 1-го Всероссийского съезда анархо-коммунистов. Москва, заседание от 25 декабря 1918 г. // Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века. 1917–1935 гг. Документы и материалы. Том 2. Анархисты. М., РОССПЭН. 1999 г. с.132-133.

36. ЦГА УР. Ф.Р-223. Оп.1. Д.3. Л.26: В.П. Булдаков. Указ.соч.

37. Куликов К.И. В боях за Советскую Удмуртию. с.63.

38. Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. Ижевск, 1992. с.109.

39. Например, председателю волисполкома Сайгатской волости Осинского уезда И.А. Мусцинкину кулаки надели камень на шею и утопили. В Бабкинской волости в с. Степаново кулаки зарубили топорами бедняка-активиста И.В. Бердышева. В с. Бердышево была заколота штыками М.И. Томилова, жена коммуниста (Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. Ижевск, 1988. с. 114). Кстати, обе эти волости дали много повстанцев в Воткинскую армию – в частности, уроженцы Сайгатской волости составили Сайгатский полк.

40. Балмасов С.С. Указ. соч. с.223-224. В тюрьме Колесов стал свидетелем отношений большевиков с двумя партиями пленных ижевских рабочих. Как заявили рабочие из доставленной первой партии, над ними издевались: «Молодой рабочий, с которым я вступил в разговор через решётку, рассказал мне о самом восстании. В живых красках изобразил он, как их захватили на фронте и везли до Сарапула в трюме баржи, как и нас, как над ними по дороге издевались, пинали ногами, называли «собаками», «изменниками», «продавшейся буржуям сволочью» и так далее». В тюрьме им угрожали, но не били, и пленные сами осмелели: «Всё время, – говорил он, – грозили расстрелом и ругали всяческими непотребными словами. В конце концов мы сами стали ругаться, всё равно расстреляют: Да что вы, разэдакие, говорю я, пугаете револьверами-то! Хотите расстрелять, так расстреливайте, а не издевайтесь, мы не собаки, а такие же люди, как и вы, да и расстрела вашего мы не боимся». Тем не менее, расстрела не произошло. Пришедший к ижевцам «какой-то советский сановник» обратился к ним со строгой, но корректной вразумляющей речью и начал предлагать раскаяться в содеянном. Он также предложил ижевцам написать покаянное письмо оставшимся восставшим и пообещал дать за это по три фунта табака и десять фунтов сахара. Пленные согласились на уговор, хотя Колесов это объясняет по-своему: «Ижевцы спорили и решили, что у рабочих такому письму не поверят, – и решили получить от большевиков продукты и не быть расстрелянными. В это время табак и сахар тогда ценились в Сарапуле чуть ли не на вес золота». Примечательно, что со второй партией пленных произошла точно такая же история, и здесь Колесов уже не может сдержать стона разочарования: «И жалко было смотреть на этих людей, не искушенных в делах политики, которых угрозой и подкупом заставили делать противное их совести дело. Эти заявления пленных рабочих-ижевцев сразу опубликовали в местной газете».

41. Гражданская война в России: Борьба за Поволжье. с. 221-222. Похоже, такая тактика вообще была свойственна Молчанову. Ещё в 1906 г. в Тифлисе он, будучи подпоручиком, арестовал солдата, посмевшего развязно заявить ему о своём неподчинении, а батальон, намеревавшийся освободить арестованных революционеров, разоружил. В то же время солдата своей роты, который напился и в пьяном виде ограбил дом, он простил, заплатил за ущерб и только приказал так больше не делать, «потому что у меня не бесконечное количество денег» (Последний белый генерал. М., Айрис-Пресс, 2009. с. 28-29). Молчанов отлично понимал, что бытовые преступления солдат не угрожают ни его командованию, ни самодержавию в целом.

42. ЦГАСА. Ф.185. Оп.3. Д.946. Л.107: Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. с. 132-133. Заметим, что Молчанов в интервью, данном Борису Рэймонду в 1970 г., солгал, что якобы «никого не расстреливал, особенно бывших офицеров», хотя расстрелы комиссаров и командиров в белых армиях были обыденностью (Последний белый генерал. М., Айрис-Пресс, 2009. с. 124). Также он в своих воспоминаниях даёт другую версию своих взаимоотношений с офицерами Прикамского полка. Характеризуя большинство их как безусловных героев, он с неодобрением высказывается о тех офицерах военного времени, которые пытались уклониться от боя, сбежав под разными предлогами в тыл, и обвинял многих из них в скрытом саботаже. Причиной он называл несколоченность офицерской роты из-за слабости её командира, штабс-капитана Новицкого (Там же. с. 225-226).

43. С. Жилин, «В тупике эпохи» // «МК в Ижевске», 1-8 октября 2008 г. Догадка относительно «опытных моряков» – не описка. На сторону воткинцев удалось перебраться нескольким бывшим офицерам, в том числе морским. Известно, что 2 ноября в воткинскую контрразведку поступил мичман Жемчужин, который участвовал в расправах над «баржевиками».

44. Воткинск: Летопись событий и фактов. Устинов, 1985. с.78.

45. Малюганов Е.Е. В плавучей могиле // «Юность боевая». Сборник воспоминаний участников гражданской войны. Лениздат, 1961. с. 68-101.

46. Чураков Д.О. Бунтующие пролетарии. с. 337.

47. Там же. с. 338.

48. Куликов К.И. В боях за Советскую Удмуртию. с. 148.

49. Вспоминая былые походы. Горький. с. 118-121.

50. ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1 Д.53. Л.47; Д.66. Л.4; Д.76. Л.98: В.П. Булдаков. Указ.соч. Наиболее впечатляющей в этом отношении является история крестьян Банниковых. 23 октября в с. Болгуры Июльской волости прибыл конный разъезд, которому требовался некий местный уроженец Банников. Нужного Банникова отряд не нашёл и в итоге арестовал всех Банниковых деревни вплоть до стариков и подростков. Всего было арестовано 22 человека. Их посадили под арест при Ижевском военном отделе, где уже находилось 450 арестованных. Далее, по словам очевидца Семёна Ларинцева, Банниковых выстроили в ряд, продели через руки верёвку и начали сечь плётками с картечью. Семь человек вскоре свались замертво. Остальных увели в камеры, где продолжили истязания, а чтобы арестованные не падали, их «угощали» штыками. К утру оставшиеся в живых были прикончены. (Ижевск в огне гражданской войны. Ижевск, 1927. с. 81-82). Неудивительно, что закрадываются обоснованные сомнения в такой бессмысленной жестокости. Однако достаточно и примеров, чья достоверность установлена неопровержимо.

51. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.4: Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с. 77.

52. ЦДНИ УР. Ф.350. Оп.49. Д.6. Л.6: Там же. с.78.

53. Сб. Гражданская война в Удмуртии 1918-1919 гг. с.119.

54. «Народовластие». 27 октября 1918 г.; Ижевск в огне гражданской войны. Ижевск, 1927. с. 81-82. Текст приказа также цитируется в публикации: С. Жилин, «Юрьев день» // «МК в Ижевске», 20-27 августа 2008 г. Характерно, что известный ижевский краевед и автор книги о ижевцах С. Жилин, несмотря на свои заявления, что «в гражданской войне нет правых», глумливо одобряет этот приведённый им же приказ. Это отражает достаточно распространенные сегодня симпатии к повстанцам.

55. Документ цитируется по: Сапожников Н. Указ. соч. с. 37.

56. ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1. Д.76. Лл.99-101; Д.77. Л.35: В.П. Булдаков. Указ.соч.; ЦГА УР. Ф.Р-1061. Оп.1. Д.21. Л.136 об: Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с. 78.

57. Ижевск в огне гражданской войны. Ижевск, 1927. с. 85-88; Сапожников Н. Указ. соч. с. 39.

58. ЦДНИ УР. Ф.352. Оп.1. Д.66. Л.4; Д.76. Лл.12, 123, 172; Д.77. Лл.57, 376; ЦГАУР. Ф.Р-1061. Оп.1. Д.13. Лл. 8-10: В.П. Булдаков. Там же.

59. Верзилов Н. Приговор окончательный. Ижевск, 1974. с. 102-103. Там же см. выдержки из показания Феденева и Шаровьева.

60. Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с. 84.

61. Дмитриев Н.П., Куликов К.И. Мятеж в Ижевско-Воткинском районе. с. 113-114. Об этом же случае упоминает в своём дневнике и Н.К. Крупская, побывавшая в Воткинске в июле 1919 г.: «Бросали в вырытые могилы, которые зарывали не тотчас, а набросав туда приколотых на другой день. Двое ушли из этих раскрытых могил: у одного было 8 штыковых ран, у другого – 6» («Новый мир», № 11, 1960. с. 125).

62. В. Владимирова. Указ. соч. с. 326.

63. И.С. Ратьковский. Указ. соч. с. 109.

64. С. Жилин, «В тупике эпохи» // «МК в Ижевске», 1-8 октября 2008 г.

65. Октябрь и гражданская война в Вятской губернии. Вятка, 1927. с. 45.

66. Чураков Д.О. Белый террор под красными стягами. с. 84.

67. Переписка секретариата ЦК РКП (б) с местными партийными организациями. М., 1970. Т.5. с. 342.

68. И. Ратьковский. Указ. соч. с.109.

69. Гутман-Ган А.Я. Ижевское восстание // Белое дело. Летопись Белой борьбы. Берлин, 1927, Т. 3. c. 159-160. Отметим, что это не единственный случай преувеличений Гутмана. В 1921 году он в своей книге сообщил, что на барже с уфимскими заложниками, которых в июле 1918 г. конвоировали в Сарапул, матросы расстреляли 40 человек (А. Ган. Россия и большевизм. Шанхай, 1921. с. 263). Позднее им были написаны воспоминания «Сибирь и Дальний Восток. Воспоминания о Гражданской войне на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке», где число жертв выросло до 80, причем их уже забили молотками, топорами и ружьями (С.С. Балмасов. Указ. соч. с. 203). Через четыре года это число у него выросло до 200 жертв (Белое дело. Летопись белой борьбы. Кн. 3. Берлин, 1927. с. 140). На самом же деле по дороге матросами было выведено 10 человек, из них убиты девять — десятый, чешский офицер, сумел спастись. Остальные заложники без приключений добрались до Сарапула (С.С. Балмасов. Указ. соч. с. 211). Характерно, что при этом Гутман все это время ссылался на одну и ту же газету «Прикамье», в которой был опубликован рассказ одного из заложников, который четко указывал, что жертв было именно 10 (Уфим. заложник С.-Р. От Уфы до Сарапула // «Прикамье». 13 сентября 1918 г.). За помощь при подготовке этих сведений благодарю Е. Шацкого.

70. Удмуртская правда. № 121. 1 ноября 2005. стр. 59.

71. Характерным является в этой связи следующий пример, касающийся ещё времени до разгрома восстания – Совет крестьянских депутатов Завьяловской волости в октябре 1918 года обратился в Сарапульский уездной исполком с просьбой выдать ему 200 винтовок и 50 револьверов для раздачи населению и борьбы с шайками бандитов («Труженик». 24 октября 1918 г.)

72. Александров А.А. В борьбе и труде. Ижевск, 1972. с. 54-55

73. ГА РФ. Ф.147. Оп.2. Д.153. Л.1: С.С.Балмасов. Указ. соч. с. 191-199.

Предыдущая | Содержание | Следующая

Спецпроекты
Варлам Шаламов
Хиросима
 
 
«Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем. История Чернобыльской катастрофы в записях академика Легасова и современной интерпретации» (М.: АСТ, 2020)
Александр Воронский
«За живой и мёртвой водой»
«“Закон сопротивления распаду”». Сборник шаламовской конференции — 2017