Поражение войск Колчака и уход на Дальний Восток изменило настроение ижевцев. Часть из них приняла решение вернуться домой. Первые группы стали возвращаться уже в 1920 г., когда большая часть ижевцев попала в плен к красным в Сибири. Их численность составила около 3 тыс. человек[1]. Возвращения происходили и позже. Особенно этому способствовала амнистия 1924 г., по которой рядовые участники восстания не подлежали наказанию. К тому же благодаря своей квалификации ижевские рабочие всегда могли рассчитывать на улучшенные условия работы. Всего в конце 1928 г. на одних только Ижевских заводах из 19 тыс. рабочих насчитывалось 4243 человека, служивших в белой армии[2] (для сравнения — у красных служило около 4 тыс. рабочих[3]). Единичные возвращения происходили и позже, даже после 1945 года.
Тем не менее, возвращающиеся ижевцы и воткинцы сохраняли негативное отношение к советской власти. Оперативные сводки ОГПУ до середины 1920-х рисуют весьма настораживающую власти картину: на заводах реально существовала организованная оппозиция[4]. Неоднократно фиксируется, что, несмотря на своё привилегированное положение по сравнению с другими рабочими, вернувшиеся ижевцы недовольны своим положением и крайне отрицательно относятся к советской власти. Блокируясь с местными антисоветски настроенными специалистами и служащими, бывшие повстанцы представляли угрозу для властей. Вдобавок они не прерывали связи со своими белоэмигрантскими объединениями.
«Поступали данные, что член руководства ВИС {Воткинско-ижевского союза} Николай Анкудинов уже выехал в Ижевск для организации восстания. А в городе оружия было с избытком. Ижевские же харбинцы, по оперсводке ОГПУ, вели оживлённую переписку, активно восстанавливали старые связи… Вернувшись из Харбина на родину… участники восстания явно были недовольны уровнем жизни, хотя он был намного выше, чем у рабочих Ижевска»[5].
По данным ОГПУ от 1922 г. на Воткинском заводе 35% рабочих «имеют плохое прошлое и смотрят на всё проводимое с критической стороны»[6]. Эти настроения побудили центральное руководство страны к довольно жёсткому контролю над Вотской автономной областью.
В целом же ижевские и воткинские рабочие в основном сохраняли дореволюционный уклад жизни, что сильно влияло на их оппозиционность советской власти. Процесс изменения прикамского рабочего класса был долгим и завершился только в 30-е годы, когда по Удмуртии прокатился Большой террор, коснувшийся и участников восстания, и тех, кто его подавлял.
Постепенно память о восстании уходила в прошлое. Тем не менее, полностью оно не забывалось никогда. В Ижевске всегда помнили сам факт восстания и имена противостоящих ему ижевских большевиков, в том числе Азина, Чеверева, Журавлёва. Упоминания о восстании содержались и в советских изданиях. Стало Ижевское восстание и составной частью советской культуры. Уже в 70-е вышла книга А.И. Алдана-Семёнова «Красные и белые», в которой восстанию уделялось немало страниц. На этой волне и в самом Ижевске появилось несколько художественно-документальных произведений по теме восстания. После этого странно звучат слова современных апологетов восстания, что мятеж якобы «скрывали». Сам факт восстания был настолько серьёзен и имел такие масштабные последствия, что скрыть его полностью было бы просто невозможно. Однако оно обычно преподносилось очень упрощённо, как восстание, возникшее исключительно под действием эсеров и офицерского подполья, и на этом рассмотрение его обычно заканчивалось. Внутренняя политика повстанцев, их действия, причины мятежа при этом почти не рассматривались, лишь иногда возникая в документальных повестях. Эти темы стали изучаться ижевскими историками только в 80-е. К сожалению, и сегодня Ижевско-воткинское восстание продолжает оставаться предметом изучения преимущественно региональных исследователей.
А тем временем в белой эмиграции сформировалась своя мифология произошедшего. Остатки Ижевской и Воткинской дивизии тщательно чтили память о «восстании рабочих против большевистской диктатуры», считая себя её преемниками.
Основным центром белой эмиграции Дальнего Востока стал китайский город Харбин. В 1920-е гг. в нём при Комитете помощи русским беженцам были организованы Ижевское и Воткинское землячества. Однако из-за малочисленности первого его члены вскоре слились с Воткинским. Организация не вела политической деятельности и занималась лишь оказанием экономической помощи членам и культурной работой. Тем не менее, при вступлении в организацию кандидаты заполняли анкеты, в которых была графа «Политические убеждения». Как можно узнать из этих документов, из более чем 70 членов землячества большинство указало: «монархист». Значительная часть из них принадлежала к офицерству[7]. Тем не менее, землячество продолжало стоять на позициях аполитизма[8].
В городе Сан-Франциско так же было сформировано крупное «Объединение ижевцев и воткинцев», основателем и почетным членом объединения которого стал генерал-лейтенант Виктор Михайлович Молчанов. В 1975 году председателем стал подполковник Геннадий Блинов, ближайший соратник Молчанова по повстанческой борьбе, выпускник 4-й Московской школы прапорщиков 1917 года, потомственный казанский дворянин и сын управляющего Сюгинского стекольного завода[9].
Также в Шанхае существовал Ижевско-Воткинский союз, одним из организаторов которого был полковник А.Г. Ефимов — соратник Молчанова. В Харбине длительное время отделением руководил одних из самых первых организаторов повстанческой армии полковник Г.И. Мудрынин. Союз был непримиримым противником советской власти, сторонником продолжения борьбы с коммунизмом, участвовал в партизанской борьбе и диверсиях на территории СССР. В 1932 г. многие его члены вошли в промонархическую Российскую фашистскую партию. Само же объединение в составе более 200 человек вошло в Дальневосточный союз военных Маньчжурской империи при РОВС[10].
Неудивительно, что точка зрения на Ижевское восстание со стороны «правопреемников» правого толка отличается от реальной. Белоэмигрантские офицеры приукрашивали дореволюционную жизнь рабочих, отрицали сам факт симпатий рабочий к идее Советов и Учредительному собранию, преувеличивали масштабы красного террора, извращали политические причины мятежа и т.д. Они же продвигали тезис о том, что сражения ижевцев и воткинцев были борьбой идейных добровольцев за национально-патриотические цели белого движения. Ныне эта точка зрения всемерно пропагандируется симпатизирующими восстанию исследователями, в том числе и с помощью сочинений вышеперечисленных белоэмигрантских публицистов. Параллельно с ней сформировался другой миф о том, что Ижевское восстание представляло собой реальный и даже успешный опыт воплощения «третьего пути» в русской революции, чуждого как белогвардейского террора, так и большевистской нетерпимости.
Внимательное изучение истории восстания и последующих событий не подтверждает этих суждений. Ижевское восстание стало следствием кризиса большевистской власти весной — летом 1918 г., что привело к колебаниям внутри рабочего класса и целому ряду рабочих восстаний и бунтов, прокатившихся по Уралу. Однако все они были вызваны бытовыми неурядицами и голодом, организация этих восстаний практически отсутствовала, что позволило быстро их ликвидировать. Ижевское восстание смогло победить и даже продержаться три месяца только потому, что здесь недовольство части рабочих совпало с субъективными факторами — наличием организованного антисоветского подполья и отсутствием реальной силы у местных большевиков. Тем не менее, победившее восстание быстро эволюционировало от «демократического пути русской революции» в сторону авторитаризма гражданской войны. Действия военных властей и армии в целом, военный террор, невозможность для представителей правых социалистов создать реально действующие демократические институты и прекратить произвол, отсутствие подлинного функционирования законов, которые заменялись методами военной «чрезвычайности», при формальном сохранении демократических начал и легализации рабоче-крестьянских организаций — всё это полностью, во всех чертах повторяет Самарский Комуч. Таким образом, если признавать Ижевское восстание «третьим путём», то это не более чем разновидность «третьего пути» режима «революционной демократии», выраженный в политике Комитета Учредительного собрания. Поэтому даже в случае большего везения Прикамский Комуч не смог бы стать устойчивой демократической системой.
Даже сам факт успешного рабочего восстания против большевиков за власть Советов не уникален — в июле 1918 г. аналогичное восстание произошло в Туркестане. Эсеровски настроенные железнодорожные рабочие в Ашхабаде и Кизыл-Арвате попытались под руководством подпольного «Союза фронтовиков» свергнуть своих большевиков, а когда не получилось — призвали на помощь английских интервентов. Судьба восстания была аналогична ижевскому — эволюция в сторону сотрудничества с буржуазными элементами, провозглашение власти Учредительного собрания, а после ухода интервентов — союз с Деникиным. К сожалению, этот эпизод Гражданской войны малоизучен — тем не менее, он, как и Ижевское восстание, лишь ещё раз подтвердил невозможность «третьего пути» в русской революции даже при опоре на часть рабочих и крестьянских масс.
Печальный итог поражения восстания сделал очевидным провал политики третьего пути, что побудило большинство добровольцев-повстанцев примкнуть к колчаковской диктатуре, которую, однако, ждал тот же итог. В споре трёх альтернатив — «красной», «белой» и «демократической» по объективным причинам победила первая, и именно она позволила заложить фундамент нового общества, который позволил модернизировать страну и превратил российский рабочий класс в качественно новую сущность. Однако спустя 100 лет дискуссии о восстании вспыхнули вновь в связи со сменой правящего идеологического курса. Остается надеяться, что когда-нибудь Ижевское восстание станет полноценным объектом исторического изучения, а не политической полемики.
Примечания
Предыдущая |
Содержание |
Следующая
