В плавучей тюрьме

В марте 1918 года, после демобилизации из старой армии я был направлен в Осинский уезд Пермской губернии для организации Советской власти.

В то время в некоторых селах, да и в уездных городах, буржуазия удерживала власть в своих руках при помощи эсеров и меньшевиков, которые сидели в земских управах. Так было и в Сарапуле и в Осе. Требовалась помощь более сильных пролетарских центров, имевших свои вооруженные силы в лице Красной гвардии и революционных солдат старой армии. Такую помощь мог оказать Камбарский красногвардейский отряд, к которому я и был прикомандирован.

Установление Советской власти в Сарапуле произошло в результате совместных действий камбарских красногвардейцев и рабочих города. Руководили ими Седельников, Ярков, Антонов и другие большевики. Стоявшие в Сарапуле офицерская рота и так называемый «батальон зеленой гвардии» были разоружены, наиболее активные контрреволюционеры арестованы. Большевики /156/ приступили к созданию органов Советской власти и ее вооруженной силы — Красной гвардии.

При прямом участии Кабмарского красногвардейского отряда была распущен земская управа и утверждена Советская власть в Осе.

Революционный подъем нарастал с каждым днем. Советская власть совершала свое триумфальное шествие по стране.

А тем временем против молодой Советской республики затевался гнусный заговор внешней и внутренней контрреволюции. Весной на востоке страны, в районе Поволжья, Урала и Сибири вспыхнул антисоветский мятеж чехословацкого корпуса, подготовленный империалистами Антанты. В тылу Советской власти выступили кулаки, зажиточные казаки и белогвардейские офицеры. Их прямыми пособниками явились соглашательские партии меньшевиков и эсеров, которые сыграли особенно подлую роль в развязывании гражданской войны. Эсеро-меньшевистская агентура контрреволюции шла на любую провокацию, чтобы свалить Советскую власть.

Запомнился один случай, который произошел в начале июля 1918 года, когда я работал военным комиссаром Камбарской волости. Вскоре после провокационного убийства эсерами германского посла Мирбаха, в Москве к нам, в Камбарский волостной ревком, поступила телеграмма, в которой сообщалось, что по Каме из Перми идет пароход общества «Кавказ и Меркурий» с группой немцев. Ревкому предлагалось немедленно задержать эту группу и об исполнении донести. Телеграмма была подписана секретарем Пермского губкома партии и председателем губисполкома.

Мы с председателем ревкома решили идти на пристань. Нас сопровождал отряд из 40 вооруженных красногвардейцев. Пароход долго не пришлось ждать. Мы поднялись по трапу и предложили капитану не отчаливать без нашего разрешения. Пассажиры заволновались. К нам подошел комиссар с полномочиями Советского правительства, сопровождавший немцев, и спросил о причинах задержки парохода.

Прочитав полученную телеграмму, он был сильно возмущен и предупредил нас, что телеграмма определенно провокационная. Затем из рубки вышел представительного вида немец. Он выразил резкий протест против на/157/ших действий, грозил донести о них своему правительству, подчеркнув, что это имело бы для Советской России весьма нежелательные последствия. Мы и сами начали понимать, что поддались на провокацию, и поэтому, извинившись, дали сигнал к отплытию.

Впоследствии наши подозрения полностью оправдались. Телеграмма оказалась фальшивой, изготовленной левыми эсерами с целью создать лишний повод для осложнения наших взаимоотношений с Германией и сорвать Брестский мир.

А вскоре по Уралу прокаталась волна открытых кулацко-эсеровских восстаний. Начались они на Ижевском и Воткинском заводах, потом перекинулись в Сарапул, где засевшие в Совете меньшевики и эсеры арестовали большевиков и свергли Советскую власть. Вскоре контрреволюционная волна докатилась и до Камбарского завода.

Незадолго до этого я проводил в волости очередную мобилизацию призывников. Мобилизовали мы 300 человек. Поступив в распоряжение штаба Второй армии, мобилизованные были сведены в роту и отправлены на фронт в район башкирского села Березовки. Однако они оказались плохими солдатами.

После первых же стычек с белыми рота позорно дезертировала с фронта, сбежав к реке Буй, которая протекала в пяти километрах от Камбарского завода. Вот этих-то неустойчивых и политически незрелых новобранцев и решила использовать контрреволюция для удара по Камбарке.

После падения Сарапула, который был захвачен мятежниками 2 сентября, исполком Камбарского Совета, по предложению председателя Совета Н.И. Манохина, принял постановление об эвакуации. С нашим небольшим отрядом красногвардейцев мы не могли организовать оборону завода. Когда мы обсуждали в Совете создавшееся положение, в комнату вошел незнакомый красноармеец, заявивший о том, что он будто бы бежал из Сарапула. Все увлеклись расспросами о подробностях сдачи города белогвардейцам.

Прошло несколько минут. Взглянув в окно, я увидел, что здание Совета окружено и рота мобилизованных, вооруженная винтовками и двумя пулеметами, рассыпалась в цепь. Нам некого было выставить против /158/ мятежников: все красногвардейцы разошлись по домам, готовясь к эвакуации. В последнюю минуту я пытался разъяснить бойцам злополучной роты, что они спровоцированы врагами, но в ответ — пулеметная очередь. Исполком Камбарского Совета был арестован и власть на заводе перешла в руки белогвардейцев.

Прежде всего мятежники поспешили расправиться с активными деятелями Советской власти. Они создали сход из местных богачей, кустарей, кулаков, торговцев и прочих контрреволюционных элементов и вынесли смертный приговор тридцати арестованным коммунистам, среди которых находился и я. Для приведения приговора в исполнение нас под усиленным конвоем отправили в сарапульскую контрразведку.

В Сарапуле все купеческие лабазы и подвалы были переполнены заключенными. Их скопилось здесь до тысячи человек, пригнанных из разных деревень и городов Прикамья. Среди арестованных были и коммунисты, и красногвардейцы, и беспартийные советские работники, и те, кто просто сочувствовал Советской власти.

В подвале бывшего водочного завода, куда попали я и мои товарищи, сидело не менее ста человек. Камера не отапливалась и не проветривалась. Заключенные лежали вплотную друг к другу на холодном цементном полу в одном белье. Тяжелый спертый воздух стеснял дыхание. Мучительно хотелось есть. По ночам в камеру врывались пьяные белогвардейцы и начинали дикое избиение беззащитных людей. Били прикладами винтовок, нагайками, били всем, что попадалось под руку. Затем выстраивали в ряд. Палачи ходили по ряду, пристально всматривались в лица, выбирая очередные жертвы.

Каждую ночь уводили на расстрел 5-6 наших товарищей. Тягостно и больно было видеть товарищей, идущих на казнь, и сознавать свое бессилие чем-либо облегчить их участь. Каждый знал, что неизбежно наступит и его очередь. Это ожидание конца казалось невыносимым. Но в глубине души теплилась надежда, что Красная Армия еще придет и вырвет нас из лап озверевшей белогвардейщины.

Эта надежда скоро получила подтверждение в сведениях, проникавших к нам с воли. В тюрьму из города начали доходить упорные слухи о том что раненый /159/ Владимир Ильич Ленин выздоравливает, что белочешские войска разгромлены под Казанью, что части Красной Армии под командованием Азина и Чеверева наступают на Ижевск. Говорили о смелых действиях партизанских отрядов Колчина и Деткина в районе Камбарского завода, откуда до Сарапула было совсем близко. А в один из последних дней сентября до нас ясно донеслись звуки артиллерийский канонады. Все сразу оживились и начали было обсуждать планы нападения на тюремную стражу. Но в этот же день двери камер неожиданно распахнулись и нам предложили выходить.

Окруженные многочисленным пешим и конным конвоем белогвардейцев, мы двинулись по городу. Из окон домов и на улицах нас провожали сочувственные взгляды рабочих-кожевенников. Некоторые из них показывали жестами, что белогвардейцам пришел конец и пытались передать нам хлеб и другие продукты. Но конвоиры ревниво смотрели, чтобы к арестованным никто не подходил.

Остановились мы только на берегу Камы. Здесь нас заставили погрузиться в стоявшую на воде большую деревянную баржу. С тяжелым чувством вступили мы в эту новую тюрьму. В барже было холодно и сыро. Однако она оказалась довольно вместительной. К тому же там нашлись рогожи, которые использовали на подстилки и для изготовления «одежды», так как у многих из нас верхней одежды не было. В этих рогожных облачениях мы, вероятно, походили на ряженых. Но нам было не до смеха.

В баржу затолкали свыше 600 человек. Несмотря на тяжелое положение, настроение у нас было возбужденное. Говорили о панике, начавшейся среди белых в городе. Передавали, что наступают на Сарапул не разрозненные отряды Красной гвардии, а регулярные части Красной Армии, вооруженные артиллерией.

Тем временем на палубе баржи шли спешные приготовления к отплытию. Слышался шум шагов и лязг оружия. Лестницы убрали. Люки завалили тяжестями. Наконец баржа, взятая на буксир, заскрипела и двинулась верх по Каме.

Время тянулось в тревожном ожидании. Нервы были взвинчены до предела. Наиболее энергичные товарищи метались, как в клетке, отыскивая хоть какую-нибудь /160/ возможность вырваться на свободу. Они убеждали нас лучше умереть с боем, чем ждать неминуемой смерти от руки палачей. Один пленный красноармеец решился на отчаянный шаг. Он попросил разрешения вынести отбросы и, когда ему разрешили подняться наверх, бросился в Каму. Смельчак доплыл до берега, но так как было очень холодно, он обессилел, и бежать больше не мог. Баржа остановилась, белогвардейцы спустили лодку, привезли беглеца обратно на баржу и, связав по рукам и ногам, утопили в Каме. После этого случая к нам стали подсаживать шпионов. Если кто-либо заговаривал о побеге, его немедленно изолировали.

Наконец, баржа была поставлена на якорь. Оказалось, что мы находимся посредине Камы против села Гольяны, в 40 километрах от Ижевска. В течение 16-17 суток нам выдавали только по фунту хлеба в день и больше ничего, кроме холодной камской воды. Голод, холод, сырость и темнота губительно действовали на организм. Люди слабели, некоторые уже не могли двигаться.

Я не могу забыть картину, когда изнемогающие от голода товарищи протягивали свои исхудалые руки в люку, где торчали любопытные физиономии белогвардейцев из караула. Ради потехи палачи бросали вниз корки хлеба и со злобным смехом наблюдали, как голодные люди собирали в темноте брошенные куски.

Многие мои товарищи тяжело заболели. Мы просили взять их на берег и поместить в лучшие условия. Тюремщики согласились и даже предложили нам выделить для больных сопровождающего. Быть сопровождающим вызвался Анатолий Зылев — крепко сложенный, молодой, энергичный товарищ. Отъезжающих посадили в лодку, а через несколько минут мы услышали отчаянные крики: «Спасите!» Палачи, посадив больных в лодку и отплыв от баржи, добивали больных и бросали трупы в Каму.

Как-то утром вдруг лязгнуло железо, которым был завален люк, и свет яркой полосой ворвался в баржу, осветив землистые лица заключенных. В отверстии появилась фигура фельдфебеля, который зычно прокричал:

— Эй! Кто хочет жить, выдавай комиссаров, коммунистов и матросов. Если будете молчать — взорвем бар/161/жу, погибнете все как мухи. Выходите наверх по пять человек.

Очевидно, воля людей была так ослаблена всем пережитым, что никто не был в состоянии сопротивляться ни морально ни физически. Первые пять человек медленно поднялись на палубу и через несколько минут послышался ружейный залп. Затем — снова окрик фельдфебеля, и еще пять человек ушли на смерть.

Так продолжалось часа два или три.

За это время ушло человек полтораста. Оставшиеся мучительно колебались, стараясь выгадать несколько минут жизни. А фельдфебель все кричал, приказывал выходить. Я больше не смог ожидать и вместе с очередной партией в пять человек вышел на палубу. От свежего воздуха и яркого света закружилась голова. В глаза бросились сваленные на палубе в кучу рубашки, портянки, куски рогожи и другие вещи, принадлежащие заключенным. Я понял, что пришло время умирать.

Один из белогвардейцев (на палубе их было человек сто) подошел ко мне и приказал раздеваться, хотя на мне ничего не было, кроме белья. Затем он указал мне рукой по направлению к борту баржи и крикнул:

— Примите его!

Я медленно пошел, ожидая, что вот-вот за спиной раздастся залп и все будет кончено. Однако белогвардейцы почему-то не стреляли. У борта нашей баржи стояла вторая баржа, значительно меньшего размера, с открытым люком. Последовал удар прикладом в спину, и я свалился в трюм второй баржи, где уже сидели некоторые мои товарищи, оставшиеся в живых. Затем я видел, как в трюм продолжали падать люди, отделавшиеся ударами прикладов.

На этом наши испытания не закончились. Расстреляв около ста наших товарищей (потом мы узнали, что убиты были 96 человек), белые начали снова перегонять нас в старую баржу, отбирая тех, кого они считали коммунистами, комиссарами или матросами или узнавали в лицо. На наших глазах Дмитрия Глебова, Александра Вавилова, Ивана Бабикова, Сентякова и других отобранных белогвардейцами, всего 15-20 человек, поставили к борту. Прогремел залп, и наших товарищей не стало. /162/

Под конец экзекуции палачи пообещали через два-три дня расправиться со всеми остальными узниками. Мы опять вернулись в наш плавучий гроб ждать смерти. Как мы узнали впоследствии, белогвардейцы собирались сжечь баржу вместе с людьми.

К счастью для нас, узников плавучей тюрьмы, им так и не удалось осуществить свой зверский замысел. И вот почему.

16 октября вечером до нашего слуха донесся шум приближающихся судов. Затем мы услышали, как наши охранники закричали кому-то:

— Откуда и кто вы?

— Чехи с реки Белой, идем к вам на помощь, — послышалось в ответ. — Приказано всех эвакуировать. Быстро снимайтесь с якоря!

Заскрипела лебедка, баржа вздрогнула и на буксире двинулась вниз по реке, сопровождаемая подошедшими судами.

Произошло это настолько быстро и неожиданно, что мы долго не могли прийти в себя. К кому мы попали? Если к белочехам, то надеяться на лучшее не приходилось: белогвардейцы повсюду были одинаковы. Хорошо было только одно: мы не стояли, а двигались и двигались вниз по Каме, то есть в сторону Сарапула, который находился в руках Красной Армии. Мы надеялись, что нас попытаются отбить. Со своей стороны мы договорились: на подходе к Сарапулу поджечь баржу и прыгать в воду, авось кому-нибудь удастся спастись.

В небольшое отверстие, имевшееся в борту, нашему наблюдателю удалось заметить, что баржу сопровождают не речные пароходы, а морские канонерки, вооруженные пушками и пулеметами.

Скоро все разъяснилось. Баржа вдруг закачалась, заскрипела, наверху раздалась команда:

— Руки вверх! Ни с места! Сдавайте оружие!

Послышался топот ног и лязг оружия. Кто-то начал быстро разбирать груз, сложенный на люке, и мы увидели в проеме на фоне синего неба краснофлотца в бушлате и бескозырке с ленточками. Всматриваясь в темноту баржи, он кричал:

— Живы ли, товарищи?

А сверху уже спускали лестницы. Потрясенные, мы поднялись на палубу. /163/

Как передать чувства, которые испытывали 400 человек смертников? Для этого никаких слов не хватает. Освобожденные крепко обнимали и целовали своих освободителей — матросов Волжской красной военной флотилии. Те также были взволнованны, пораженные нашим изможденным видом и рогожной одеждой.

Впервые за долгое время мы досыта поели и отдохнули телом и душой. Над нами снова реяло Красное знамя — символ борьбы и свободы.

Избавившись таким образом от угрозы смерти, я возвратился к себе на Камбарский завод и здесь услышал рассказ о трагической судьбе своих товарищей, оставленных белыми в Камбарке в качестве заложников. Под арестом сидело 40-50 человек. Среди них был мой брат Никита Манохин — первый председатель Камбарского волисполкома. Когда под ударами Красной Армии белые побежали из Камбарки, они увели с собой и заложников. Часть арестованных (Н.Землянников, Н.Яковлев, И.Рожков и другие) были расстреляны в пути, а остальные доставлены в башкирское село Карманово, где белогвардейцы попытались закрепиться. Из Карманово немногие из заложников вышли живыми. Здесь погибли Степан Рябов — бывший матрос Черноморского флота, участник революции 1905-1907 годов, его однофамилец шестидесятилетний Климентий Рябов — отец двух сыновей красногвардейцев, двенадцатилетний мальчик А.Бабиков — младший брат большевиков Бабиковых.

Остальные находились в заключении до середины октября 1918 года. Потом белогвардейцы вывели их всех в ближайший лес и, расстреляв, свалили тела расстрелянных в общую могилу. Моего брата перед смертью долго пытали. Палачи добивались, чтобы он отрекся от своих убеждений, обещая сохранить ему жизнь.

Напрасно. Никита Манохин умер коммунистом и не запятнал своей совести предательством.

При занятии Красной Армией села Карманово мы нашли их в общей могиле. Они были связаны друг с другом железной проволокой. Их лица, покрытые засохшей кровью, трудно было узнать. Мы увезли трупы в завод Камбарку, где с участием населения похоронили их в центре поселка в небольшом парке. /164/

В то время почти в каждом селе и деревне были такие могилы людей, беззаветно отдавших свою жизнь в борьбе за лучшую долю народа.

Трагическая смерть товарищей и моего брата сильно отразилась на мне. Я удивлялся, когда видел веселые, смеющиеся лица.

Но предаваться унынию было некогда. Я был назначен в Камбарку председателем ревкома и был обязан заботиться о предоставлении населению работы и хлеба, оказывать помощь частям Красной Армии.

Мы немедленно приступили к организации промышленно-кооперативных артелей на базе конфискованных материалов и мастерских крупных кустарей-заимщиков, пустили кожевенный завод и другие предприятия, поставляли для армии телеги военного образца.