Утром, 28 ноября, полк. Забелло разослал офи-циальные донесения о смерти Сазонова. Желая доказать свою непричастность к этому преступлению, Забелло обратился к бывшему начальнику Чемоданову с просьбой переговорить наедине с Куликовским и изложить ему поведение начальника каторги в эти дни. Свидание Куликовского с Чемодановым состоялось в землянке вольнокомандца Ганзеля. Вечером, когда стемнело, на свиданье к Куликовскому пришел и сам Забелло, всячески обелявший себя в глазах политических каторжан.

30 ноября начальник Иркутского жандармского управления полковник Познанский телеграфно донес в департамент полиции о смерти Сазонова. Департамент вначале даже не поверил полк. Познанскому, а послал срочный запрос в Горный Зерентуй, Забелло: /52/

«Благоволите телеграфировать для доклада министру, действительно ли умер каторжный Е. Сазонов. Утвердительном случае когда, от чего?»

Лишь после утвердительной телеграммы Забелло, департамент полиции обрадовал Столыпина радостной вестью.

К этому времени сообщение о гибели Сазонова уже облетело не одну только Россию.

Узнав о гибели сына, отец Егора обратился к Столыпину и Щегловитому со следующими телеграммами:

«28 ноября в каторжной тюрьме в Горном Зерентуе умер сын мой, Егор Сазонов. Почтительнейше ходатайствую перед вашим высокопревосходительством о разрешении мне перевести его тело для погребения по христианскому обряду в г. Уфу и не отказать мне в ответе по адресу: Б. Успенская, собственный дом. Разрешение ваше похоронить на родине прах моего сына по старообрядческому об-ряду, религии предков наших, одно может спасти убитых горем родителей.

С.Л. Сазонов».

Ответ Столыпина был краток:

«От департамента полиции объявляется, что министр внутренних дел не признал возможным удовлетворить ходатайство, изложенное в телеграмме от 5 декабря.

За директора департамента полиции Виссарионов».

Правительство поступило наоборот. Были приняты все меры к сокрытию могилы Егора. В темную ночь, воровски отнесли его труп в степь, за сопки, зарыли в землю и сравняли могилу.

Страшен он был своим врагам даже мертвый.

***

Оба лагеря русской общественной жизни по-своему реагировали на эту смерть.

Правящая бюрократия и стоявшие за ее спиной правые круги открыто, во всеуслышание выражали свою радость.

Правительство откликнулось на Зерентуйскую трагедию официальным сообщением.

«В течение второй половины настоящего года, — говорилось там, — были получены указания, что революционные организации, собирая большие суммы денег, подготовляют массовые побеги политических арестантов, в особенности из тюрем Нерчинской каторги. Эти данные нашли себе подтверждение в факте обнаружения яда тиокол, отправленного в большом количестве в посылке из Иркутска в Зерентуй каторжному внетюремного разряда. Яд этот, по-видимому, предназначался для отравления местного надзора и конвойной команды в целях устройства побега». А дальше уж совсем неожиданно следовало:

«27 ноября начальник Зерентуйской тюрьмы на основании ст. 275 устава о ссыльных признал необходимым подвергнуть телесному наказанию Сломянского и Петрова, после чего, в виде протеста каторжные же арестанты Малов, Пухальский и Одинцов порезали себе вены на руках, арестанты же Михайлов, Кунени и Сазонов отравились морфием, отчего последний и скончался».

Таким образом, была сделана попытка — смерть Сазонова связать с неудачным покушением на побег и отравлением чинов надзора. Но уже этим одним официальным сообщением заговорщики и убийцы Сазонова выдали себя с головой. Мы не будем здесь говорить о бессмысленности, говорить о покушении на побег со стороны Сазонова, который в январе выходил на волю. Главное в другом, Правительство объявило невиннейшее средство против туберкулеза легких — тиокол — ядом. Это лекарство, употребляемое для дезинфекции легких, как абсолютно безвредное, даже по старому законодательству можно было получать в аптекарских магазинах без разрешения, без рецепта врача. Известно, что в тюрьмах заключенные больше всего погибали от чахотки. Понятно, что они всячески боролись с этим бичем, и, в частности, употребляли тиокол.

Подобный подлог вызвал взрыв негодования. «Яд-тиокол» сделался сенсацией. По Петербургу ходило трехстишие:

Об ужасном тиоколе
Не слыхали мы дотоле
Ровно ничего.

Видя себя пойманным с поличным на месте преступления, правительство по телеграфу предложило своим заграничным агентам немедленно удалить фразу о «яде-тиоколе» из посланного туда, но еще не напечатанного сообщения.

Ныне мы можем установить, кому принадлежит честь открытая «яда-тиокол». Это все тот же жандармский полковник Познанский, в течение ряда лет внимательно наблюдавший за Сазоновым.

В «личном, совершенно доверительном» письме от 29 ноября (значит еще до получения телеграммы о смерти Сазонова!) директор департамента полиции Нил Петрович Зуев писал начальнику главного тюремного управления С.С. Хрулеву:

«М.Г. Степан Степанович! Из письма моего от 19 минувшего октября за № 116799, вашему превосходительству известно, что из Иркутска имела быть отравлена посылка, заключающая в себе значительное количество яда. В настоящее время начальник Иркутского жандармского управления донес по телеграфу о том, что 16 октября с.г. из аптеки Жарнишюва в Иркутске действительно была отправлена в Горный Зерентуй на имя вольнокомандца Петра Сошникова посылка, в коей по вскрытии на месте получения оказалось сто грамм тиокола, доза по мнению местных властей безусловно достаточная для отравления.

Н. Зуев.»

На основании этого донесения правительство и объявило тиокол ядом.

Были ли разговоры в Горном Зерентуе о необходимости достать яд? Да, были. Но речь шла о яде /56/ для самоубийств на случай применения Высоцким розог и это было известно полк. Познанскому из донесений той же Серовой. Но никаких разговоров о побегах не было.

Видя свою неудачу, департамент полиции обратился с укоризненным письмом к полковнику Познанскому, где писал, что «тиокол оказывается вовсе не яд».

В своем путанном ответе Познанский смущенно признает, что тиокол сам по себе может быть и не яд, но если его смешать с каким-нибудь ядовитым веществом, то он может быть очень опасен!

Читая ныне правительственные декларации о смерти Сазонова, ясно видишь, что бюрократия не особенно заботилась об оправдании деяний своих агентов. Да и к чему это было, когда радость по случаю гибели Сазонова высказывалась открыто правящим классом.

Когда социал-демократы (меньшевики и большевики) и трудовики внесли в государственную думу запрос о преступных деяниях Высоцкого, правительственные партии устроили в его честь сочувственную манифестацию. В их глазах Высоцкий был не палач, а герой.

Особенно рельефно выразил тогдашние настроения власть имущих Марков II.

— Тут сообщают, — говорил он с трибуны, — неизвестно зачем о смерти Егора Сазонова. Кто такой Сазонов? Убийца Плеве. Я весьма сожалею и скорблю, что убийца достойнейшего государственного деятеля в свое время не был повешен. И если он /57/ умер теперь, этому я только радуюсь. Слава богу, что убийца умер, и, жаль, что он вообще жил на свете.

Партия октябристов во всем солидаризировалась с правыми и правительством. Палач Высоцкий официально был увенчан лаврами.

***

Была другая Россия. Там были другие настроения. Там господствовала великая скорбь и яростное возмущение. Все революционные и социалистические партии почувствовали тяжесть утраты. К протестующим голосам в России присоединились протесты международного пролетариата.

Смерть Сазонова лишний раз напоминала о необходимости активной борьбы с монархией. Во мгле столыпинской реакции эта смерть была призывом к борьбе.