1. «Дело 22-х». «Триумвират» и назначение И.В. Сталина на пост генсека

В конце октября 1921 г. Ленин пишет записку по одному из бесконечного множества вопросов. В ней он мимоходом признается в том, что «не знаком с размерами “распределительной” работы Оргбюро»[1].

Естественно, что информацию по указанному направлению деятельности ЦК Ленин мог затребовать в любой момент. Однако причина указанного незнания так и осталась неназванной. При этом о недооценке значения работы с кадрами говорить не приходится, ибо этому противоречит весь путь Ленина-политика. К тому же имеется достаточное количество вполне определенных высказываний, относящихся непосредственно к рассматриваемому периоду. К примеру, 20 февраля 1922 г. в письме А.Д. Цюрупе Ленин требовал: «Изучать людей, искать умелых работников. В этом суть теперь; все приказы и постановления — грязные бумажки без этого»[2].

Заметим, что в своей октябрьской записке Ленин по сути повторил однажды сказанное. Выступая через несколько дней после смерти Я.М. Свердлова на VIII съезде РКП(б), он признал: «Я не в состоянии даже на сотую долю заменить его, потому что в этой работе мы были вынуждены всецело полагаться на тов. Свердлова, который сплошь и рядом единолично выносил решения»[3].

Теперь адресат изменился — октябрьская записка предназначалась Сталину. Однако почему ему, ведь Секретариат ЦК возглавлял В.М. Молотов?

Л.Д. Троцкий в книге «Сталин» признал:

«Я заметил вскоре (после революции — О.Н.), что Ленин “выдвигает” Сталина... Ленин, несомненно, высоко ценил в Сталине некоторые черты: твердость, цепкость, настойчивость, упорство, хитрость и даже беспощадность, как необходимые качества в борьбе. Но Ленин вовсе не считал, что эти данные, хотя бы и в исключительном масштабе, достаточны для руководства партией и государством... Ценность Сталина в глазах Ленина почти исчерпывалась в области администрирования и аппаратного маневрирования»[4].

Итак, наличия у Сталина таланта администратора не отрицал ни Ленин, ни Троцкий.

Назначение Сталина на пост генсека имело столь масштабные последствия для судеб большевистской партии и Советского государства, что на этом стоит остановиться подробнее. А начать имеет смысл с событий второй половины 1921 г.

В данной связи уместно привести письмо Сталина Ленину от 26 ноября 1921 г. В нем речь шла о штатах агитпропотдела и о его столкновении по этому поводу с Н.К. Крупской и А.В. Луначарским. Вчитаемся в то, что пишет Сталин: «Неверно, что “партия в лице агитотдела создает орган в 185 чел.” По штатам, мною просмотренным и подлежащим утверждению Оргбюро, должно быть не 185, а 106 человек...». При этом он подчеркивает, что лично «сократил нацмен ровно вдвое». Заканчивается же письмо следующим:

«Сегодняшнюю записку вашу на мое имя (в П. Бюро) я понял так, что вы ставите вопрос о моем уходе из агитпропа. Вы помните, что работу в агитпропе мне навязали (я сам не стремился к ней). Из этого следует, что я не должен возражать против ухода. Но если вы поставите вопрос именно теперь..., то вы поставите в неловкое положение и себя, и меня (Троцкий и другие подумают, что вы делаете это “из-за Крупской”, что вы требуете “жертву”, что я согласен быть “жертвой” и пр.), что нежелательно»[5].

Документ интересен во многих отношениях. Во-первых, в нем Сталин жестко отзывается о несогласных с ним Луначарском и Крупской. Во-вторых, явно пытается играть на противоречиях между Троцким и Лениным. В-третьих, упоминание в письме Троцкого лишний раз подтверждает тесную взаимосвязь борьбы за лидерство в РКП(б) с организационно-кадровыми проблемами. И, наконец, хотя у Ленина со Сталиным, обсуждавших штаты одного из ключевых отделов Секретариата ЦК, не оказалось полного единства в подходе, для нас важнее другое, а именно то, что роль Сталина в конструировании отдела ЦК не только не оспаривалась Лениным, а напротив, воспринималась как нечто само собой разумеющееся.

В.П. Наумов сделал следующее, крайне ценное замечание:

«Со второй половины 1921 г. Политбюро поручает ему (Сталину — О.Н.) вести организационную работу в Центральном Комитете. Ему вменялась подготовка пленумов ЦК, сессий ЦИК и другое, то есть, по существу, он исполняет обязанности секретаря ЦК»[6].

Приняв во внимание приведенное замечание, обратимся к ленинскому «Письму к съезду». Анализируя события 1922 года, вождь ясно указал на то, что Сталин, «сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть»[7]. Известно, что генсеком Сталин стал в апреле 1922 г., и если точно следовать смыслу и букве документа, то власть Сталин сосредоточил в течение оставшихся после назначения месяцев того же 1922 г.

Эту же хронологию подтверждают и другие исторические факты. На X съезде партии Д.Б. Рязанов еще мог сделать, например, такое заявление: «Мы видим, что в ЦК нет специалистов по организационному делу, что место, оставленное т. Свердловым, до сих пор продолжает быть не занятым»[8]. Но уже летом 1922 г. А.М. Назаретян в письме к Г.К. Орджоникидзе констатирует появление в московских политических кругах выражения «ходить под Сталиным»[9]. Указанное выражение было новым, так как раньше партийные функционеры обычно пользовались выражением «ходить под ЦК»[10].

Отметим и еще одну показательную деталь. В 1947 г. вышел пятый том собрания сочинений Сталина. В него были включены статьи, доклады и речи за 1921–1923 гг. При этом материалы за 1922 г. свободно уместились на тридцати двух страницах[11]. Для сравнения укажем, что отдельные работы Сталина, помещенные в шестом томе, занимали больше места. Чем же был занят Сталин в течение года?

Все изложенное выше позволяет сделать следующий вывод: даже в 1947 г., когда основные противники генсека во внутрипартийной борьбе давно уже были уничтожены не только политически, но и физически, многое из того, что имело место в 1922 г., Сталин стремился скрыть. Стало быть, скрывать было что. А раз «необъятную власть» он сосредоточил, «сделавшись генсеком», то и говорить необходимо об основных направлениях деятельности Секретариата ЦК РКП(б) за период между XI и XII съездами партии. Начнем с двух предваряющих сюжетов — «Заявления 22-х» и выборов руководящих органов партии на XI съезде РКП(б).

Заявление членов бывшей «рабочей оппозиции» было подано в Коминтерн накануне XI съезда РКП(б). В нем утверждалось, что в РКП(б) проникает буржуазная стихия, а рабочие в ее рядах составляют лишь 40%.

«Руководящие центры ведут непримиримую борьбу против всех, особенно пролетариев, позволяющих себе иметь свое суждение... Силы партийной бюрократии, пользуясь своим положением и властью, игнорируют решения съездов о проведении в жизнь начал рабочей демократии»[12].

На столь жесткие обвинения требовалось как-то отреагировать. Коминтерном была создана комиссия в составе Коларова (председатель), Кашена, Крейбиха, Террачини, Фриса, Мак-Мануса и Цеткин. С защитой линии ЦК вместе с Зиновьевым выступал не кто иной, как Троцкий[13]. Данный факт стоит отметить. Впоследствии на XV партконференции (октябрь 1926 г.) Каганович напомнит Троцкому об этом событии:

«Что говорил тот же т. Троцкий Медведеву и Шляпникову на XI съезде нашей партии? Он говорил прямо: “...Поставьте себя в положение “мы” и “они”, с одной стороны, дескать, Центральный Комитет, а с другой стороны — вот какие факты происходят. Это уже будет значить бедственное положение страны эксплуатировать для знамени, которое может стать знаменем Кронштадта”... Почему же вы, т. Троцкий, имели право сказать так Медведеву и Шляпникову тогда, когда они ошибались (а эти товарищи являются старыми большевиками), почему же вы могли им это сказать, а мы не можем вам сказать, что вы идете по пути Кронштадта, что вы эксплуатируете трудности»[14].

Вразумительно ответить на подобного рода обвинения Троцкому было крайне сложно. Повод же для собственной критики он дал именно в 1922 г. Сталин предусмотрительно взял это на карандаш и в 1926 г. посчитал политически целесообразным напомнить устами Кагановича.

4 марта расширенный Пленум Исполкома Коминтерна, «заслушав отчет комиссии по проверке “Заявления 22-х”, принял решение, содержавшее отказ “признать жалобы 22-х товарищей правильными”»[15]. На XI съезде РКП(б) по факту «заявления 22-х» также была создана специальная комиссия.

Вот как подавался интересующий нас сюжет в доперестроечной историографии: «XI съезд РКП(б) был первым съездом партии после Октября, на котором оппозиционеры не смогли выставить какой-либо сплоченной группы...»[16]. По достоинству оценить приведенное утверждение можно, лишь несколько подробнее рассмотрев события на съезде. Указанная комиссия из 19 делегатов единогласно проголосовала за исключение из партии Коллонтай, Митина, Медведева, Кузнецова и Шляпникова. Комиссия для редактирования принятого решения была избрана в составе Лебедя, Кагановича, Ярославского, Дзержинского и Сталина[17]. Можно предположить, что именно последний был душой всего дела. «Делу 22-х» было также посвящено специальное закрытое заседание съезда. С докладом комиссии по данному вопросу выступил Д.З. Лебедь.

Отметим, что впоследствии в историографии сюжет с закрытым заседанием разрабатываться не будет. Причем начало такому подходу положил сам Лебедь, во второй половине 20-х выпустивший брошюру об XI съезде РКП(б). Закрытое заседание в ней даже не упоминается[18].

Что же пытались скрыть?

На съезде Лебедь заявил, что наиболее активная группа состояла «примерно» из 12 человек, связанных между собой «по старой революционной подпольной работе». Он попытался доказать, что имело место не единичное собрание с целью подачи заявления в Коминтерн, а систематическая организационная фракционная работа с попытками установить связь с местами[19].

Затем слово предоставили «обвиняемым». A.M. Коллонтай отвела все обвинения во фракционности как несоответствующие действительности: «Дело в том, что когда собираются близкие товарищи, то и то говорят между собой с опаской... Я нахожу, что страшного не было бы, если бы в партии была большая возможность обмена мнений»[20]. Коллонтай призвала:

«Нам прежде всего необходимо оздоровить режим партии. Это главное и основное для того, чтобы исчезло наконец то, что имеется сейчас, чтобы исчезла маленькая группировка небольших верхов, которая по существу решает... Мы указывали, что резолюции X съезда о рабочей демократии необходимо проводить в жизнь»[21].

А.Г. Шляпников в своей речи заявил:

«Нам надо от этих путей, на которые мы становимся в разрешении вопроса о единстве, отказаться. Мы со своей стороны, я в частности, не дал никакого абсолютно повода за все время говорить о том, что я организую внутри партии ядро в целях ее раскола. Таких документов нет...»[22].

Из других выступлений отметим речь Д.З. Мануильского. Признав, что каждому члену партии тяжело, когда съезду «приходится судить фактически выдающихся заслуженных деятелей рабочего движения», он перешел в атаку:

«Когда радио принесло известие о выступлении 22-х, газета меньшевиков в Харькове стала проводить это как начало раскола партии Монолита (Шум.). Я хотел бы видеть, как будут реагировать товарищи, которые рассчитывали своими выступлениями оздоровить нравы нашей партии, как они будут реагировать на то, что сейчас меньшевики используют их слова, чтобы дискредитировать нашу партию»[23].

Этот аргумент окажется очень живучим. Всякий раз, когда меньшинство в партии будет пытаться поднять вопрос о необходимости проведения в жизнь норм внутрипартийной демократии, ему неизменно будут напоминать о врагах.

Страсти на закрытом заседании партсъезда бушевали нешуточные. С места раздалась, к примеру, такая реплика: «Вопрос очень важный, пахнет расколом, поэтому я предлагаю провести поименное голосование»[24].

Расколом действительно «пахло». И результаты голосования это недвусмысленно подтвердили. За решение, осуждающее представителей бывшей «рабочей оппозиции», проголосовало 227 делегатов. За резолюцию В. Антонова-Овсеенко, оправдывающую обвиняемых и предлагающую в корне изменить отношение к инакомыслящим, было поднято 215 голосов. Антонов-Овсеенко заявил:

«По отношению к нашей партии мы в праве требовать, чтобы было иное отношение к инакомыслящим. Это отношение должно быть иное, чем то, которое было необходимо, когда непримиримость оправдывалась обостренностью фракционной борьбы. Мы сейчас вышли из этого периода и можем решать вопросы с гораздо большей терпимостью»[25].

В итоге XI съезд принял решение предупредить Шляпникова, Медведева и Коллонтай. Митин и Кузнецов были исключены из рядов РКП(б). Сторонники Сталина могли праздновать успех. Не случайно в 1926 г. в одном из писем Молотову Сталин упомянет о том, что в свое время партия сделала Шляпникова отщепенцем[26]. Излишне напоминать, что генсек всегда выступал от имени партии, выдавая свои интересы за интересы организации.

Судя по всему, между «делом 22-х» и последующим избранием Сталина на пост генсека связь была весьма тесная. В «деле 22-х» он принял самое непосредственное участие. А к организационной работе ЦК он имел отношение и до апреля 1922 г. В этой связи представляется уместным привести точку зрения Адама Б. Улама. По его мнению, на союз с генсеком Каменева и Зиновьева толкнула в первую очередь отнюдь не проблема Троцкого: «Они искали в нем (Сталине — О.Н.) спасения от партийных “масс”, лишь отброшенных на XI съезде... И казалось, что только Сталин стоит между ними и этой олигархической толпой»[27]. Думается, что поднятый американским ученым вопрос нуждается в дальнейшей разработке.

В отечественной историографии в качестве важнейшего события обычно упоминается Пленум ЦК, заседавший после окончания XI партсъезда 3 апреля 1922 г. На нем Каменев предложил кандидатуру Сталина на пост генсека. Кандидатура без возражений и колебаний была принята.

На наш взгляд, данной формальности уделяется незаслуженно много внимания. По сути все было решено отнюдь не 3 апреля. И об этом стоит сказать подробнее. Разобраться нам помогут протоколы выборов в ЦК и карточки проголосовавших. Анализируя итоги выборов, обратим внимание на то, что делегатам был предложен проект состава членов ЦК из 27 человек.

Каждый делегат мог вычеркнуть неугодных ему кандидатов и вписать более подходящих. Но воля вождей была выражена вполне доходчиво. В итоге большинство голосов получили именно те 27 человек, которые фигурировали в проекте. Стоит указать и на то, с каким отрывом финишировал набравший меньше всех голосов из прошедших в ЦК от своего непосредственного преследователя. Двадцать седьмой показатель был у И.А. Зеленского — 345 голосов. Двадцать восьмой у Г.Л. Пятакова — 157 голосов[28]. Больше всех голосов при выборах в ЦК получили Ленин и Троцкий — по 477. Лишь один голос уступили им Н.И. Бухарин и М.И. Калинин. Пятый показатель был у Ф.Э. Дзержинского — 473 голоса. На голос меньше оказалось у К.Б. Радека и М.П. Томского. А.И. Рыков набрал 470 голосов, а Х.Г. Раковский — 468. Лишь десятым финишировал И.В. Сталин. Он набрал 463 голоса. Следом с 462 голосами шел А.А. Андреев. Стоит сказать, что показатели двух других членов «триумвирата» были еще менее впечатляющими. Л.Б. Каменев с 454 голосами делил 16–17 места с М.В. Фрунзе, а Г.Е. Зиновьев остановился на девятнадцатой позиции с 448 голосами[29].

Эти результаты помогают лучше понять многое из того, что будет происходить в 1922–1924 гг. Прежде всего подтверждается то, что в начале 1922 г. Троцкий по-прежнему уверенно занимал место после Ленина. Во всех карточках делегаты неизменно писали фамилию Ленина первой, а фамилию Троцкого — второй. Полученные же «триумвирами» голоса свидетельствовали об относительной шаткости позиций и недостаточности авторитета любого из них. Логично, что в дальнейшем выход они принялись искать в блокировании сил.

Достойна упоминания и еще одна деталь. В проекте состава ЦК в скобках после фамилии Сталина значилось «генеральный секретарь». А после фамилий Молотова и Куйбышева — «секретарь». Таким образом, голосуя за данное трио, делегаты заранее знали, чем будут заняты Сталин, Молотов и Куйбышев после съезда. По сути дела, Сталин был избран в генсеки уже на съезде голосами подавляющего большинства делегатов. Данный факт подтверждается еще тем, что сохранилась карточка, автор которой, вписав Сталина в 1 состав ЦК, далее сделал запись: «только не секретарем»[30]. И если принять во внимание все выше изложенное, то многое ли решалось на апрельском Пленуме ЦК?

То, что выдвижение Сталина на пост генсека готовилось заранее, подтверждают и более конкретные примеры. Так, из личного дела И.П. Товстухи мы узнаем, что он в 1921 г. «вел небольшую работу при коллегии Н.К. Наца», а с декабря 1921 г. по апрель 1922 г. «заведовал Личным Секретариатом т. Сталина». А сразу же после избрания Сталина на должность генсека Товстуха переводится на должность заместителя заведующего Бюро Секретариата[31]. Очевидно, что не позднее декабря 1921 г. Сталин начал активно готовить Товстуху к предстоящей работе.

Одновременно с ним назначение на должность заведующего Оргинструкторского отдела ЦК получает другой верный сталинец — Л.М. Каганович. Последний в мемуарах описал обстоятельства своего назначения. Оно проходило при непосредственном участии генсека. Обрисованное же Кагановичем поведение генсека также наводит на мысль, что Сталин, по сути дела, лишь оформлял заранее решенный вопрос. Вёл он себя спокойно, уверенно и деловито[32]. Добавим, что Сталин вообще любил готовить сани летом, притом максимально перестраховываясь. И это вполне созвучно следующему его утверждению: «Чтобы руководить, надо предвидеть»[33].

Что же касается других обстоятельств, предшествовавших назначению Сталина генсеком, то бросается в глаза их взаимосвязь. Уже в 1921 г. Сталин играет важнейшую роль в определении штатов структурных единиц Секретариата. К моменту своего избрания он знает, кто займет ключевые посты. Разработанную же в 1921 г. базу нормативных внутрипартийных документов он не пересматривает, а, напротив, сразу переходит к «проверке исполнения»[34]. Стало быть, принятые документы генсека устраивали. Возможно потому, что готовились не без его участия. Можно ли считать совпадение этих обстоятельств случайным? Поверить в такое невозможно.

Думается, что пора отказаться от назойливого выпячивания факта голосования за Сталина на апрельском Пленуме ЦК. По вопросу о «заявлении 22-х» XI съезд партии стоял на пороге раскола. Назначение Сталина было вызвано в том числе и этим событием. Для борьбы с подобного рода явлениями партийной верхушке требовался боец с железной волей, ясным умом и мертвой хваткой. Не случайно уже в проекте нового состава ЦК именно после фамилии Сталина значилась его предполагаемая должность. Кроме того, такой список не мог быть составлен против воли Ленина. В итоге 463 делегата, выбирая Генерального секретаря, отдали свой голос будущему палачу большевистской партии.

2. Деятельность секретариата ЦК РКП(б) после назначения И.В. Сталина на пост генсека

Выступая на XIII съезде РКП(б) В.В. Куйбышев мимоходом бросил следующую фразу: «Ведь недаром же в продолжение пары лет Центральный Комитет был специально занят организацией мощного Учраспреда»[35]. Это произошло 27 мая 1924 г. Приведенное же выше заявление Молотова о большом объеме проделанной подготовительной работы было сделано на два с лишним года раньше. Но одно, на наш взгляд, другому не противоречит. Просто Молотов говорил о подготовительной работе, а Куйбышев — обо всей последующей. И момент такой преемственности представляется важным. Тем более что именно Молотов и Куйбышев после XI съезда РКП(б) стали секретарями ЦК.

Однако имеющее место некоторое расхождение в заявлениях двух ближайших соратников Сталина высвечивает типичную черту характера последнего. Речь о том, что Сталин всегда стремился всю подготовительную работу делать заблаговременно. Думается, что когда Куйбышев в качестве стартовой даты активных действий по созданию «мощного Учраспреда» называет весну 1922 г., то он прав. Но точно также прав и Молотов. В обоих заявлениях речь шла о разных стадиях единого процесса.

Небезынтересен, на наш взгляд, и еще один момент. Заведующим Бюро Секретариата был назначен сталинец А.М. Назаретян. О своих первых месяцах работы «под Сталиным» в конфиденциальном письме Г.К. Орджоникидзе он писал:

«Коба меня здорово дрессирует. Прохожу большую, но скучную школу. Пока из меня вырабатывает совершеннейшего канцеляриста и контролера над исполнением решений: Полит. Бюро, Оргбюро и Секретариата. Отношения как будто не дурные. Он очень хитер. Тверд, как орех, его сразу не раскусишь»[36].

Сталинскую «школу» пришлось проходить в этот момент не одному Назаретяну, а практически всем из числа людей, получивших после партсъезда серьезные рычаги влияния в партаппарате.

Троцкий позднее взглянул на проблему шире:

«Сталин в этот период выступает все больше как организатор и воспитатель бюрократии, главное: как распределитель земных благ. Он подбирает людей по признаку их враждебности по отношению к противникам. Он учит своих ставленников на местах, как организовать власть, как подбирать сотрудников, как пользоваться их слабостями, как противопоставлять их друг другу.

Более оседлая и уравновешенная жизнь бюрократии порождает потребность к комфорту. Сталин, сам продолжающий жить сравнительно скромно, по крайней мере, внешне, овладевает этим движением к комфорту... Каждый вопрос интересует его прежде всего с точки зрения подбора кадров, одушевления аппарата, обеспечения своего личного руководства. Так, не порывая формально с прошлым, он из революционера рабочей партии становится вождем нового привилегированного слоя»[37].

Троцкий указал на серьезнейший процесс. Однако дать оценку справедливости его слов можно лишь после рассмотрения работы партийного аппарата тех лет. Кроме того, такой анализ дает важный материал для того, чтобы глубже понять причину сталинской «неснимаемости» с поста генсека.

Одним из первых вопросов, которому Сталину пришлось уделить внимание, явился конфликт между Сиббюро ЦК и Омским губкомом, длившийся к тому времени уже не первый месяц. Структура партийно-государственного аппарата к весне 1922 г. еще не была сформирована в полной мере, и потому неудивительно, что регулярно вспыхивали конфликты по поводу распределения полномочий. Парткомы разных уровней стремились не только отстоять собственные полномочия, но и получить дополнительные. При этом борясь с нижестоящими структурами, вышестоящие неизменно напоминали им о партийной дисциплине. В конфликтах же с вышестоящими моментально вспоминали о необходимости соблюдения норм партийной демократии. Приведенный ниже пример во многом типичен. К тому же Сталину пришлось заняться этим вопросом в полном смысле слова на второй день после назначения на пост генсека.

В начале 1922 г. давнишний конфликт между Сиббюро ЦК и Омским губкомом вспыхнул с новой силой. На проходившей с 8 по 13 марта 1922 г. V Сибирской областной партконференции омские делегаты обвинили областное руководство в игнорировании «рабочей демократии», неправильных перебросках работников и во вмешательстве в дела местных партийных и советских органов. Более того, омичей поддержали иркутские коммунисты, вообще поставившие вопрос о целесообразности существования Сибпартцентра. С критикой выступили и красноярцы[38].

Уже в день закрытия партконференции в Москве с участием Сталина состоялось заседание Оргбюро ЦК, первым (!) вопросом на котором был вопрос «О положении в Омском Губкоме РКП». Оргбюро постановило:

«Считать позицию Сиббюро ЦК по отношению к Омскому Губкому правильной, но во избежание углубления конфликта, признать целесообразным отложить решение вопроса до партсъезда, во время которого созвать совещание по данному вопросу из местных работников Омска и представителей Сиббюро ЦК»[39].

При этом свой выбор Оргбюро определенно сделало в пользу Сиббюро ЦК. Омичам, по сути, предлагалось тихо капитулировать.

Но и после окончания Сибпартконференции члены Президиума Омского губкома не думали успокаиваться и под флагом защиты «попранной демократии» перешли к открытой вербовке сторонников среди рядовых членов РКП(б). Тогда по настоянию Сиббюро ЦК 5 апреля прошло заседание специальной комиссии в составе вновь избранного секретаря ЦК В.В. Куйбышева, кандидата в члены ЦК В.М. Михайлова (входившего в прежний состав секретариата ЦК) и члена ЦКК А.А. Сольца, детально рассмотревшей омскую «склоку». Поставив в вину членам президиума омского губкома невыполнение директив высших парторганов, комиссия единогласно согласилась с предложением Сиббюро об отзыве провинившихся из Омска.

Однако данное решение комиссии ЦК вызвало всплеск открытого недовольства омских большевиков. Несколько секретарей местных райкомов отправили в ЦК телеграммы, в которых прямо предупреждали о том, что проведение принятого решения в жизнь приведет к выходу из партии сотен коммунистов. И как показали уже ближайшие события, слова нашли подтверждение в делах: исход из партии действительно принял массовый характер.

Самое же интересное заключалось, пожалуй, в том, что 19 апреля воодушевленные ими же инспирированной поддержкой партийных масс, члены губернского руководства во главе с А. Потемкиным провели объединенный Пленум губкома совместно с членами контрольной и ревизионной комиссий. В решении Пленума прямо указывалось, что по Уставу партии лишь губернская партконференция вправе изменить состав президиума губкома. Вместе с тем, дабы не перегибать палку, Пленум постановил с целью ликвидации возникшего кризиса обратиться с просьбой к ЦК РКП(б) и Сиббюро о созыве экстренной губернской партийной конференции. Таким образом, ненормальность создавшегося положения вполне осознавалось и руководителями Омской парторганизации, но решение вопроса они всячески пытались перевести поближе к месту действия.

Но палку омичи все-таки перегнули: 23 апреля 1922 г. к наведению порядка приступил лично Сталин. Именно в этот день генсек отправил Омскому губкому телеграмму, в которой подтверждал постановление ЦК об отзыве группы Потемкина, а Сиббюро поручал произвести перерегистрацию губернской организации «в целях очищения партии от элементов фракционности и разложения», не останавливаясь перед исключением из РКП(б). И последствия не заставили себя ждать. На совместном заседании нового президиума Омского губкома и группы отзываемых прежних руководителей было принято открытое письмо, призывавшее членов партий воздержаться от выхода из РКП(б) и обсуждения действий ЦК Сиббюро. Затем секретари ячеек, подавшие заявления о выходе из партии, забрали их обратно, пояснив, что были введены заблуждение неверной информацией. Районные партсобрания беспрекословно повиновались воле ЦК. В мае комиссия Сиббюро подвергла перерегистрации 180 коммунистов, в итоге исключив троих. Точка же во всей этой истории была поставлена 2 июня, когда на заседании ЦКК А. Потемкин и Ф. Шемис были исключены из партии «как склочный элемент»[40].

Таким образом, тяжесть своей руки нижестоящим партаппаратчикам генсек продемонстрировал незамедлительно. И на местах это поняли. Неустанно реагируя на склоки в партаппарате, Сталин и ведомые им Оргбюро и Секретариат выполняли функцию суперарбитра. Благодаря этому стремительно рос и личный авторитет генсека, и его властный потенциал.

То и другое укреплялось и по иным линиям. Но чтобы отчетливее это увидеть, необходимо с головой окунуться в рутинный труд аппарата Секретариата ЦК. В написанных сухим канцелярским языком документах нашли отражение этапы глобального процесса по наращиванию генсеком собственного властного потенциала.

Центральное место в деятельности Секретариата ЦК и после XI съезда партии по-прежнему занимала проблема учета кадров. Общее состояние дел в этой сфере отчасти можно увидеть, ознакомившись с материалами Совещания Завучстатов краевых Объединений РКП(б), состоявшемся 17 мая 1922 г.

Указанное мероприятие было одним из первых серьезных деяний Сталина с момента его избрания на пост генсека. Доклады с мест в итоге дали весьма пеструю картину. Представлявший Украину Вольфсон отметил следующее:

«Состояние учета в четырех губерниях Одесской, Киевской, Николаевской и Черниговской удовлетворительно. В остальных 8-ми губерниях общее состояние учета неудовлетворительно. Связь с ними не налажена. Поступление материалов с мест ограниченное в виду неналаженности губернских Учстатаппаратов. Краевых Совещаний Завучстатов не было... Перепись ответственных работников проведена полностью по 8-ми губерниям, приводится в настоящее время в порядок, от 4-х губерний материалов не получено. Прикрепление ответственных работников к группам не получено... Выдвижение рядовых работников на ответственную работу носило случайный характер»[41].

Схожую по разнообразию картину нарисовал в своем выступлении представлявший Юго-Восточное Бюро ЦК Бочарников:

«Состояние учета в Донобласти, Ставропольской губернии удовлетворительно. В других областях — плохое, в Кубано-Черноморской очень слабое, в Кабардинской и Карачаевской областях учета совершенно нет... 25 мая предполагается закончить прикрепление к группам и выслать в ЦК»[42].

Шорин (Кавкрайком) признал налаженным учет в Кавкрайкоме, ЦК Грузии и Азербайджана, но не в ЦК Армении. А представлявшая Северо-Западное Бюро ЦК Семенова признала, что до сих пор не налажена связь с Мурманским Губкомом[43]. Вопрос разделения функций учета и распределения также был решен далеко не повсеместно. Отсутствие системы в работе по учету признавалось в сообщениях из Астрахани, Брянска, Вологды, Пензы, Самары, Ярославля[44].

Заслушав сообщения с мест, совещание перешло ко второму пункту повестки дня. С докладом о вопросах учета выступил завучраспредом ЦК С.И. Сырцов. Небезынтересно отметить такой факт: за год до этого Ленин запрашивал у Г.И. Петровского и М.В. Фрунзе сведения о Сырцове, которого не знал[45]. Оценивая постановку учета на местах, докладчик отозвался о ней как о далеко неудовлетворительной. В работе учраспредов Краевых Объединений РКП(б) по причине их перегруженности вопросами распределения и по причине низкой квалификации учетников на местах отсутствовала система. Конкретно по регионам Сырцов отметил, в частности, следующее:

«До последнего времени невозможно точно установить, как прошла перепись ответственных работников на Украине и прошла ли она... Перепись ответственных работников на Кавказе, Сибири и Юго-Востоке была проведена неудовлетворительно: отсутствовали характеристики ответственных работников, взятых на учет, личные листки составлены небрежно, в перепись вошли нередко рядовые»[46].

Сырцов ориентировал:

«Система учета должна быть строго единой, подчиненной единообразным формам, установленным ЦК. Все существующие на местах формы учета должны быть немедленно упразднены как тормозящие дело установления единой программы учета».

Из конкретных шагов, намеченных совещанием, выделим следующие. Во-первых, было решено немедленно приступить к составлению с последующим опубликованием списков исключенных из партии. Во-вторых, признано необходимым издание циркулярного письма о недопустимости распределения партсил кем-либо помимо парткомов, что свидетельствовало о наличии такой проблемы. В-третьих, было решено усилить разъездной инструкторский аппарат. В-четвертых, признано верным все сношения с Учраспредом ЦК адресовать непосредственно в Учраспред ЦК[47].

Секретариат ЦК продолжил борьбу за получение информации с мест. Стоит вновь подчеркнуть, что данная проблема касалась не одного Учраспредотдела. За тот же месяц май информационно-инструкторский подотдел организационно-инструкторского отдела не получил отчетов из 31 губернской и областной парторганизации[48].

В первую очередь требовалось окончательно разрешить кадровый вопрос. В одном из циркулярных писем губкомам, обкомам и бюро ЦК говорилось:

«Губкомы, Обкомы должны немедленно пересмотреть состав Заведующих Учраспредом и Заведующих Учетными подотделами Губкомов, Обкомов, Укомов и Райкомов, заменив несоответствующих — работниками с достаточным личным авторитетом и партийным опытом»[49].

ЦК потребовал от местных партийных функционеров в срочном порядке принять меры «к обеспечению динамики учетных материалов и своевременной высылки ЦК данных о всех перемещениях и изменениях в составе учтенных ответработников». О предпринятых «по существу настоящего письма мероприятиях и данных местам директивам» требовалось особо сообщить в ЦК в течение месяца[50].

Таким образом, разговор с губкомами и обкомами пошел очень конкретный. Вполне естественно, что стали широко применяться в той или иной форме обращения к различным местным партийным организациям. Например, телеграмма ЦК РКП(б) от 27 июля 1922 г. за подписями Молотова и Зам. Зав. Учраспредом ЦК Кнорина предлагала семи Обл. Бюро и ЦК КП(б)У прислать «не позднее 10 августа материалы прикрепления ответработников краевого и областного масштаба вместе с характеристиками и личными листками»[51].

Переписка между ответственными работниками учетных органов центра и мест проясняла истинный смысл предложений, делавшихся Секретариатом ЦК. Например, 7 июня 1922 г., т.е. за полтора месяца до телеграммы ЦК от 27 июля, работавший в подотделе учета Учраспреда ЦК Евгеньев так начинает свой ответ Зав. Учраспреду ЦК КП(б)У Вольфсону:

«Товарищ Вольфсон, получил присланные Вами “материалы”. Ставлю “материалы” в кавычки, т.к. это только тень материалов, которые нам нужны. Ведь нетрудно понять, что мы, разработав основной материал (анкеты и т.п.), извлекаем из него самое существенное и им пользуемся, а Вы решили, видно, сделать эту работу за нас и прислали нам куцые карточки с куцыми сведениями. Разрешите уж, т. Вольфсон, нам самим знать, что нам нужно извлечь из основного материала»[52].

Далее события, связанные с Учраспредом ЦК КП(б)У, развивались следующим образом. 7 августа работник Учраспредотдела ЦК РКП(б) В. Маркович сообщает своему руководству:

«Во время майского совещания Завучраспредов были получены личные карточки по всем губкомам за исключением Донецкого. По этим карточкам, как видно, ведется учет в ЦК КПУ. Это намного сокращенная наша анкета ответственного работника и за недостатком сведений разработана быть у нас не может...

Принимая во внимание вышеизложенное, следует сделать вывод, что учет по Украине ведется не по инструкциям ЦК».

Подобное положение дел прямо противоречило линии ЦК РКП(б) на унификацию и централизацию учетно-распределительной деятельности. Поэтому не стоит удивляться тому, что ответной реакции Секретариата ЦК РКП(б) долго ждать не пришлось. Для обследования Учраспредотдела ЦК КП(б)У была создана специальная комиссия. На основании ее доклада, а также объяснительной записки Вольфсона и сообщения Барского, Молотов и Сырцов от имени ЦК указали:

«1. — Учраспредом ЦК КПУ в области учета работников Областного масштаба (Всеукраинского), не говоря уже об изучении их, в общем итоге ничего не сделано...

3. — В своей работе во всех отдельных ее областях Учраспред обнаруживал явные уклоны от общей системы партийного учета, вводя новые тяжелые учетные формы, шифр и т.д.».

Молотов и Сырцов, потребовав вести всю учетную работу «исключительно по формам, предусмотренным “Сборником инструкций ЦК по учету”», указали: «В целях наиболее рационального и быстрого использования учетных материалов предложить всем Губкомам копии ежемесячной учетной отчетности направлять непосредственно в Учраспред ЦК РКП»[54].

На наш взгляд, Молотов и Сырцов назвали лишь один из мотивов последнего нововведения. Другой причиной являлось использование указания на некомпетентность руководства Учраспреда ЦК КП(б)У в целях усиления контроля со стороны ЦК РКП(б) над деятельностью как украинских губкомов, так и Учраспреда ЦК КП(б)У.

Но теперь своими губкомами всерьез обеспокоилось и украинское руководство. 20 октября 1922 г. оно в лице Секретаря ЦК КП(б)У Лебедя, Завучраспредом Барского и Зав. Учетным подотделом Фарбера обратилось к пяти украинским губкомам:

«ЦК отмечено, что Вами игнорируется работа по учету. Также систематически не выполняются все предписания ЦК в отношении сведений, касающихся учета членов партии. Так, категорическое требование ЦК о присылке в ЦК, согласно присланной форме, списков на ответственных работников Губернского и Уездного масштабов, было Вами обойдено полнейшим молчанием.

Такого же рода молчание было ответом ЦК на вызов Завучстата Губкома».

Затем, констатировав ненормальность подобного рода отношения к своим обязанностям, украинские руководители за ответственностью Секретарей и Зав. Оргинстров губкомов потребовали, чтобы бюро губкомов были выделены комиссии для обследования работы Учстат. подотделов немедленно; в 10-дневный срок были представлены материалы по учету ответственных работников губернского масштаба и в 15-дневный срок — уездного масштаба; в двухдневный срок в ЦК КП(б)У был предоставлен список на ответственных работников согласно новой форме и т.д.[55]

Здесь стоит напомнить, что по структуре своей деятельности местные парткомы, по сути, воспроизводили в миниатюре работу аппарата ЦК партии. Основными формами работы являлись: распределение работников; рассылка циркуляров, указаний, запросов и писем; сбор и обработка информации с мест; пересылка отчетного материала в вышестоящую инстанцию.

В итоге проведенных мероприятий затронутыми оказались все уровни партийной организации республики. Это быстро дало первые результаты. В материалах проводившейся накануне XII съезда партии VII Всеукраинской конференции КП(б)У отмечалось, что

«если раньше информация не получалась по три-четыре месяца, то мы сейчас имеем редкие опоздания на одну неделю... Информация в отчетный период налажена, устранены разновидности в системе, налажены информ. подотд. Губкомов»[56].

Для полноты картины отметим, что положением дел на Украине заинтересовался и Организационно-инструкторский отдел ЦК. Уже в июне и июле 1922 г. два ответственных секретаря ЦК Сергушев и Кубяк впервые с целью обследования посетили Екатеринославскую, Одесскую, Полтавскую, Волынскую и Киевскую губернии[57]. В летние же месяцы в Орготделе и на Секретариате ЦК были заслушаны секретари Екатеринославской, Харьковской и Одесской парторганизаций[58].

На примере Украины хорошо видна общая линия Секретариата ЦК РКП(б) по отношению к местным парторганизациям, которая была направлена на достижение максимальной оперативности в передаче интересующей центр информации и на воплощение в жизнь принятой схемы учета кадров. Само же движение кадров в итоге должно было принять разрешительный характер и максимально контролироваться сверху. По этому направлению стремительно росло влияние Секретариата ЦК и его руководителя.

Указанную тенденцию на оперативное получение информации иллюстрирует Табель срочных донесений, представляемых учстатами губкомов и обкомов в Учраспред ЦК.

Информацию о перемещении ответработников и о прибывших в губком работниках, направленных на работу не по группе прикрепления, согласно Инструкции по учету ответработников, требовалось передавать в Учраспред ЦК немедленно. С информационным отчетом, согласно циркуляру ЦК № 31, к 10 числу для центральных губкомов и к 20 числу для дальних, должны были быть переданы сведения об изменениях в составе работников уездмасштаба, о постановлениях губернских КК о налагаемых взысканиях на ответработников губернского и уездного масштабов, о выполнении ими специальных заданий (например, участии в ударных мобилизациях), обо всем, подлежащем занесению в личные дела ответработников, а также данные об исключенных, умерших и выбывших из РКП[59].

Для облегчения работы по упорядочению и систематизации получаемой с мест информации по кадрам в 1922 г. Учраспред отдел ЦК активно разрабатывал типовые характеристики. Прежде, во время Гражданской войны, местные органы власти требовали от вновь прибывавших членов партии заполнения различных анкет, коих в итоге развелось бесчисленное множество[60]. Теперь некоторые из характеристик стали составляться по следующему принципу: интересующий вопрос допускал несколько вариантов ответа, один из которых требовалось выбрать. Чтобы простимулировать добросовестность лица, заполняющего характеристику, Секретариат ЦК делал следующую просьбу-предупреждение:

«При заполнении данной характеристики ЦК РКП просит отнестись к запросу самым серьезным образом, используя объективные... факты, не прикрашивая своей оценки ни обстоятельствами дружбы, ни личной неприязнью, памятуя, что данная Вами оценка может быть впоследствии оценкой Вас же самих и Вашего умения разбираться в людях»[61].

Кроме того, от лиц, составлявших характеристики в Учраспреде ЦК, в случаях, когда из изучаемого материала вытекало, что отзывы об изучаемом могли быть даны знающими его авторитетными товарищами, находящимися в Москве, требовали практиковать метод опроса этих членов РКП(б)[62].

Приветствовалось и составление нескольких характеристик на одно лицо[63].

Приведем примеры типовых характеристик. Одна из них состояла из 17 статей, каждая из которых допускала 5 вариантов ответа. Статья «Скрытые мотивы участия в движении РКП» допускала следующие варианты ответа: идейный классовый представитель; удовлетворение работой; тщеславие; мелкие личные выгоды; личное благополучие. Статья об отношении к директивам и дисциплинированности предполагала следующие варианты: подчиняется с улыбкой; подчиняется скрепя сердце; волынит, но подчиняется; саботирует; не подчиняется. Статья об умении отстаивать свои убеждения допускала такие варианты: настойчивый; твердый; легко уступает; слабохарактерный; безличный. Ум человека мог быть оценен таким образом: быстрый и изобретательный; находчивый; угловат и тяжеловат; неповоротлив; тупой. Восприимчивость к знаниям предполагалось оценить по следующей схеме: не знает, что знает; знает, что знает; знает, что не знает; не знает, что не знает; не хочет знать, что не знает (невежда). Статья об умении руководить работой и людьми допускала следующие варианты ответа: вождь; хороший руководитель; слабый руководитель; шляпа; люди управляют. Кроме перечисленного, данная характеристика предполагала статьи для оценки устойчивости партубеждений, интереса к марксизму, подхода к людям, критического отношения к самому себе, образа жизни, способности увязывать свою работу с другими задачами, способности планировать и систематизировать работу и т.д.[64]

Другой вид анкеты-характеристики предполагал ответы на конкретные вопросы, среди которых были такие:

«Проявляет ли умение подбирать подходящих работников и руководить ими, группировать их в процессе работы, распределять между ними функции, наблюдать за исполнением поручений. Не занимается ли сам мелочами за счет соответств. сотрудников».

При помощи этой анкеты-характеристики ее авторы рассчитывали получить оценку личных качеств, деловых, коммерческих, технических, административных и прочих способностей человека[65].

На XII съезде партии Сталин укажет на необходимость «каждого работника изучать по косточкам»[66]. Работавший же на Украине Э.И. Квиринг этим выражением пользовался и до съезда[67]. Приведенные выше анкеты-характеристики такого рода изучению должны были способствовать.

Руководимый Сталиным Секретариат ЦК побеспокоился и о ближайшем резерве. За подписями секретаря ЦК Куйбышева и замзавучраспреда ЦК Кнорина на места был разослан циркуляр № 67 «Об установлении особого резерва ответработников». Циркуляр констатировал, что «только единичные губкомы учли необходимость учета резерва по различным отраслям советской, профессиональной и партийной работы»[68].

Работа пошла и в этом направлении. Так, к февралю 1923 г. учетно-распределительный подотдел Уральского бюро ЦК включил в резерв 67 ответработников губернского и 165 уездного масштаба[69].

После XI съезда партии продолжилась и борьба, начатая еще циркулярным письмом № 239. Напомним, что речь в нем шла о необходимости соблюдения порядка перемещения рядовых коммунистов не через ЦК, а путем договоренности между губкомами. Добиться же этого оказалось совсем не просто, так как далеко не все губкомы стремились соблюдать установленный ЦК порядок. Например, в отчете учетно-распределительного подотдела МК за сентябрь 1922 г. говорится: «Несмотря на неоднократные циркулярные обращения в Губкомы о прекращении присылок в Москву, количество самовольно прибывающих из провинции без предварительного согласия МК, возрастает»[70].

ЦК РКП(б) неоднократно пытался влиять на ситуацию. Например, 21 сентября циркулярным письмом за подписью Секретаря ЦК Куйбышева было обращено внимание ЦК КП(б)У на то, что Екатеринославский губком отправил в Смоленский без согласования с последним С.Ф. Доброшина. Куйбышев указал на недопустимость таких командировок[71]. Вообще же ЦК РКП(б) предлагал «обо всех таких случаях немедленно сообщать ему для принятия мер к устранению таких явлений, дезорганизующих единую систему учета партии»[72].

И все-таки именно в 1922 г. ЦК РКП(б) удалось переломить тенденцию. Если за период с 15 августа по 15 сентября из 1804 распределенных ЦК 1179 были рядовыми членами партии, а за период с 15 октября по 15 ноября из 1295 — 822, то за период с 15 ноября по 15 декабря из 606 таковых оказалось лишь 197[73].

Приведем данные для иллюстрации хода распределительной работы после XI съезда на местах. Например, учстат. подотдел Екатеринославского губкома в октябре, ноябре и декабре 1922 г. произвел соответственно 105, 86 и 161 перемещение[74]. Харьковский губком в январе, феврале и марте 1923 г. распределил соответственно 363, 317 и 320 человек[75]. А через учраспред Петроградского губкома за эти же месяцы прошло 510, 526 и 505 коммунистов соответственно[76]. Крымским областным комитетом в апреле 1923 г. было перемещено 76 большевиков, из которых 6 были ответственными работниками губернского масштаба[77]. В том же месяце Челябинский губком переместил 44 человека[78]. Многострадальный Учраспред ЦК КП(б)У за 13 месяцев с января 1922 г. по январь 1923 г. включительно распределил 5883 партработника, из которых 39 были областного, 964 губернского и 1558 уездного масштаба[79].

От ответработников Учраспреда ЦК требовалось, чтобы намечаемый на ответработу был «всесторонне изучен с точки зрения деловой квалификации, политической выдержанности и моральной устойчивости». Необходимо было давать партработникам такие назначения, где бы их «недостатки не вредили, а хорошие стороны принесли бы пользу». Более того, необходимо было учитывать качества ближайших ответственных сотрудников по работе с тем, чтобы один работник дополнял другого. И, наконец, от Учраспреда требовалось при представлении на утверждение Секретариата ЦК «иметь кроме того еще добавочных 2–3 кандидатов на случай неутверждения по каким-либо причинам первой кандидатуры»[80].

Отметим, что и сам Сталин руководствовался этими принципами. И не только в начале двадцатых. Например, в его письме от 6 сентября 1929 г. Молотову говорится:

«Я думаю, что было бы недурно назначить Мирзояна секретарем Пермского (Урал) окружкома, дав ему боевое задание — двинуть вперед дело нефти на Урале. Он хорошо знает дело нефти, и он совместно с Румянцевым (я предлагаю назначить Румянцева начальником Уралнефти) смогли бы развернуть уральскую нефть»[81].

Об этом же свидетельствуют и следующие размышления генсека в письме от 28 июля 1925 г. тому же адресату:

«Надо подумать об орграспреде. Гей, кажется, не подойдет. Молод, мало известен, стаж не большой, не будет авторитетным. Так говорят все, кого не спрашиваешь. Не подойдет и Криницкий, или — вернее — он еще меньше подойдет, чем Гей (по тем же причинам). Не пора ли взять Косиора, а Гея направить в Сибирь? Может быть, можно было бы взять Шверника, или Янсона? А Бауман как, не будет ли мал? Кажется, он будет мал»[82].

Конечно, Сталин в случае необходимости и в подбор кадров вносил принцип «разделяй и властвуй», ставя во главе какого-либо органа людей, недолюбливавших друг друга. Сам же предпочитал играть роль суперарбитра, находящегося над схваткой.

В решениях руководящих органов партии того времени достаточно ясно просматривается и курс на специализацию. Так, XI съезд РКП(б) постановил: «Лучшее изучение дела, более серьезная, деловая специализация — одна из важнейших задач, стоящих теперь перед партией. Съезд поручает ЦК сделать разрешение этой задачи предметом особых забот»[83].

Все вышеизложенное позволяет дополнить несколько односторонний взгляд М.С. Восленского на сталинские критерии подбора кадров. Да, приоритет, безусловно, был за «политическими признаками». Но крайне сложно согласиться со следующим обобщением М.С. Восленского:

«Торжество “политических признаков” объяснялось следующей закономерностью... назначать на посты людей, которые для работы на этих постах не очень подходят, а в ряде случаев совсем не подходят.

Это на первый взгляд нелогичное явление имеет вполне рациональное объяснение. Каждый должен чувствовать, что он занимает место не по какому-то праву, а по милости руководства, и если эта милость прекратится, он легко может быть заменен другим. На этом основывается известный сталинский тезис: “У нас незаменимых людей нет”»[84].

Но как увязать указанный сталинский тезис с его же установкой на необходимость «каждого работника изучить по косточкам»? М.С. Восленский приводит два тезиса буквально на соседних страницах[85], но не анализирует их в тесной увязке. Это и позволяет ему заявлять о том, что Сталиным умышленно проводилась линия на подбор на руководящие должности не в полной мере пригодных исполнителей, которые в результате чувствовали себя неуверенно.

Выскажем свой взгляд на рассматриваемую проблему. Прежде всего отметим то, что Сталин был гениальным аппаратным политиком. Данное обстоятельство как факт приходится признавать независимо от отношения к этому государственному деятелю. Приведенные же выше документы Оргбюро и Секретариата ЦК, на наш взгляд, убедительно свидетельствуют о серьезности проводившегося курса на специализацию в подборе и расстановке кадров. Для этого разрабатывались и активно внедрялись в жизнь анкеты и характеристики. Вспомним хотя бы заявления Сырцова или гневную тираду Евгеньева в адрес Вольфсона по поводу неприсылки последним затребованных Учраспредом ЦК анкет. Сам же Сталин шел еще дальше: «Людей нужно распознавать на практике, в повседневной работе, в “мелких” делах»[86]. Это его слова.

И, наконец, еще одно соображение. В декабре 1926 г. на рабочем совещании в Орграспредотделе ЦК некоторые местные работники настойчиво поднимали вопрос о том, что делать с теми членами партии, которые в Гражданскую войну доказали свою преданность партии, но, не имея никакой специальности, все годы НЭПа по сути были обузой для работников местных партийных органов[87]. И эта проблема не была ими придумана. По логике же М.С. Восленского такой проблемы просто и быть не могло.

Что же касается внедрения в сознание ответственных работников понимания их зависимости от расположения руководства, то это мироощущение генсек мог привить любому вне зависимости от степени соответствия человека занимаемой им должности. Со временем право на жизнь стало сталинской милостью, а не только та или иная занимаемая должность. Так что оба принципа сама практика сталинского руководства тесно увязала. От людей требовалась как максимальная лояльность, так и максимальная отдача.

Укажем и некоторые другие направления деятельности Секретариата ЦК. Стиль сталинского руководства определенно сказался в деятельности всех его структурных единиц. Прежде всего, было утверждено «Положение об Организационно-инструкторском отделе ЦК». Отметим, что в документе его основные задачи были определены не как задачи отдела, а как задачи Секретариата ЦК, осуществляемые через служебный аппарат — Оргинструкторский отдел ЦК.

Оргинструкторский отдел занимался подготовкой для Секретариата ЦК проектов инструктивных писем, вызывал в ЦК секретарей и заведующих орготделами губкомов, командировал на места ответственных инструкторов ЦК, проводил совещания по вопросам организационного характера, наблюдал за правильностью построения партаппаратов на местах, разрабатывал циркуляры, инструкции и положения, наблюдал за своевременностью снабжения мест инструктивными материалами и руководящей литературой[88].

Вскоре после XI съезда партии на места было разослано написанное Молотовым и утвержденное Секретариатом и Оргбюро «Положение об ответственных инструкторах ЦК РКП(б)», по которому инструкторы наделялись широкими правами в отношении выборных органов партии на местах, оставаясь подотчетными Орготделу ЦК. По «Положению», «инструктор обследует, инструктирует и направляет работу парткомов, помогает им твердо и неуклонно проводить директивы центральных партийных органов». Он же в случае неправильных действий или распоряжений того или иного парторгана был обязан ставить в Бюро губкома вопрос об отмене этих неправильных постановлений. В случае несогласия губкома с предложениями ответственного инструктора, вопрос переносился на рассмотрение ЦК. При этом руководители хозяйственных, профессиональных, кооперативных и государственных учреждений (в том числе и отделов ГПУ) были «обязаны представлять все материалы по требованию ответственных инструкторов ЦК»[89].

Ясно, что для выполнения подобного рода функций ответственный инструктор ЦК должен был обладать и личным авторитетом. В 1922 г. ответственными инструкторами были Кубяк, Сергушев, Леонов, Шаблыгин, Асаткин, Рябинин, Авдеев, Эпштейн, Гончаров, Володин, Шорохов, Струппе, Гамбаров, Рябов, Егоров, Райтер, Кривое[90]. Накануне XII съезда РКП(б) работавшие на тот момент ответственными инструкторами 15 большевиков имели стаж: 6 — 1904–1905 гг.; 6 — 1906–1909 гг.; 3 — 1917–1918 гг.[91]. Прежде всего в результате их деятельности в отчетных документах к XII партсъезду Секретариат ЦК с нескрываемым удовлетворением смог записать: «В прошлом году члены ЦК и его представители посетили 15 организаций, в настоящем же году посетили 66 организаций и присутствовали на 98 конференциях...»[92].

Указанная активность имела и другую причину, свидетельствующую в пользу тезиса о тесной связи организационной работы Секретариата ЦК с борьбой за лидерство в большевистских верхах. И.В. Павлова сделала крайне любопытное наблюдение:

«Узнав о письме Ленина Троцкому, Сталин в тот же день, 5 марта, направил во все местные партийные комитеты шифротелеграмму о переносе съезда с 30 марта на 15 апреля; кроме того, им “рекомендовалось” не изменять сроков созыва партконференций, на каковые своевременно выедут члены и представители ЦК. Цель этих эмиссаров понятна — они должны были сформировать надежный состав съезда...»[93].

С последним доводом Павловой спорить явно не приходится.

Однако вернемся к статистике. Вот другие показатели изменений в работе партаппарата, приведенные в отчетных документах к XII партсъезду: «Всего с апреля по январь послано было 123 инструктивных писем (так в тексте — О.Н.), 110 запросов и 659 различных разъяснений, отчетов и проч.». При этом «получено отчетного материала 26 704 (протоколов, сводок, отчетов), не считая газет. Из них Закрытых писем 433 от 102 организаций»[94].

Последний показатель стоит выделить особо: от секретарей губкомов требовалась регулярная (периодичность впоследствии менялась!) присылка закрытых писем. Каганович вспоминал, что

«некоторые руководители областных объединений сопротивлялись этому, считая, что, мол, достаточно письма и отчетности областного объединения. ЦК же считал это неправильным отрывом объединяемых ими губкомов от ЦК»[95].

Секретариат во главе со Сталиным жестко и последовательно настаивал на своем. К 1923 г. это упорство начало давать результаты.

Подчеркнем одно важное обстоятельство: если в период с X по XI партсъезд было издано 259 циркуляров, то после XI съезда и по 1 марта 1923 г. ЦК издал всего 150 циркуляров[96]. Этот факт отчасти подтверждает вывод о том, что с апреля 1922 г. именно проверка исполнения уже принятых решений стала главной задачей Секретариата ЦК РКП(б). Имелось и еще одно обстоятельство, на которое указали работники Секретариата:

«В связи с общим перемещением центра тяжести работы на работу внутрипартийную соответственно повысилось число циркуляров, направляющих партийно-организационную работу: с 11% в 1921 г. до 32,4% в 1922 г. (с 26 до 48); и несколько повысилось число циркуляров, направляющих агитпропработу: с 22% до 29,1%...»[97]

Таким образом, контроль Секретариата ЦК за деятельностью губкомов резко возрастал. Но и от самих губкомов требовалось усилить опеку за деятельностью уездных комитетов, выделив на каждые три уезда по одному инструктору[98]. Развивая эту линию, 6 ноября 1922 г. обкомам, облбюро, ЦК нац. партий, губкомам и укомам Секретариат ЦК разослал циркуляр № 100, в котором напоминалось о принятом на съезде решении об установлении «постоянного кадра ответственных инструкторов при губкомах (обкомах) и укомах». При этом инструктора губкомов и ЦК нац. партий должны были быть работниками губернского масштаба (не ниже секретаря укома), с трехлетним партийным стажем и опытом оргработы не менее года. От инструкторов укома требовалось «быть работниками уездного масштаба, желательно с двухгодичным партийным стажем, имеющими опыт по организационной работе не менее года». Правами и обязанностями указанные инструкторы наделялись теми же, что и ответственный инструктор ЦК, но с учетом масштаба работы. Циркуляр требовал от местных руководителей в «ежемесячных отчетах давать сведения об изменениях в инструкторском аппарате и произведенной им работе»[99].

В материалах, специально подготовленных Орготделом ЦК для организационной секции XII съезда, об инструкторах говорилось как о связующем звене между руководящими парторганами и нижестоящими организациями. При этом добавлялось, что инструктор не должен был играть роль ревизора[100]. Верилось в это, однако, с большим трудом. Тем более что в указанном документе вопрос организации контроля был поставлен на центральное место:

«Входящий в практику вызов секретарей Губкомов, Укомов и ячеек для доклада на заседании вышестоящего парткомитета необходимо сделать общим правилом для всех парткомов... Необходимо заранее выработать план вызова... причем доклады секретарей желательно согласовать с докладами инструктора, обследовавшего данную организацию...

Признавая совещание секретарей укомов и райкомов, а также совещания завотделами желательной формой связи и руководства, следует ввести твердый порядок в организацию подобных совещаний и не злоупотреблять им...

“Живое” инструктирование должно дополняться письменным инструктированием: циркулярами, инструкциями и т.д.»[101].

Этапы постановки плановой работы в Оргинструкторском отделе ЦК также отражены в отчетах отдела. Так, в отчете Организационно-инструкторского отдела за период с 15 июня по 15 сентября 1922 г. признавалось, что особое внимание за отчетный период было обращено «на урегулирование инструктирования, информации и связи с местами». В отчете говорилось:

«Из новых внутриорганизационных мероприятий следует отметить введение плановой системы в работе всех п/отделов и переход к учету и использованию поступающего материала исключительно по карточной системе»[102].

В декабре 1922 г. по инициативе заведующего организационно-инструкторским отделом ЦК Л.М. Кагановича в дополнении к ранее издававшимся «циркулярам ЦК» был введен новый вид директив — «циркулярные письма ЦК». О последней разновидности документов ЦК РКП(б) писал следующее:

«Эти циркулярные указания, объединяя директивы по различным вопросам, не требующим издания специальных циркуляров, подлежат такому же строгому и неуклонному исполнению, как и циркуляры ЦК»[103].

Таким образом, и в Оргинструкторском отделе ЦК РКП(б) шла напряженная и целеустремленная работа по упорядочению и централизации деятельности. Постепенно ужесточался и режим секретности. Например, уже 20 ноября 1922 г. Оргбюро ЦК ограничило круг лиц, имевших доступ к выпискам из протоколов ЦК[104]. И в дальнейшем Секретариат ЦК продолжал завязывать на себя регламентацию жизни партии. Так как количество требующих решения вопросов росло день ото дня, то многие вопросы рассматривались далеко не первыми лицами Секретариата.

Ряд изменений был внесен в принятый на XII партконференции (4–7 августа 1922 г.) Устав партии. В конечном итоге все они были направлены на усиление позиций исполнительных органов партии. Если в Уставе 1919 г. предусматривался созыв партконференций в губерниях и уездах не реже чем раз в три месяца[105], то теперь устанавливался шестимесячный срок созыва. Обосновывая данное нововведение, Молотов специально подчеркнул, что прежнее «применение парламентаризма фактически в нашей партии не проводилось», а вот норма созыва раз в полгода соответствует практике последних лет[106]. Аналогично вместо принятых X съездом РКП(б) двух конференций в год теперь решили ограничиться одной. Вместо ежемесячной отчетности ЦК перед местными парторганизациями вводилась двухмесячная[107]. В Уставе 1922 г. появился раздел о Контрольных Комиссиях. Забегая вперед, скажем, что их образование не увенчалось созданием по-настоящему мощной и самостоятельной ветви власти.

С.В. Цакунов заметил:

«Быстрое подавление элементов внутрипартийной демократии происходило и по другим направлениям. К примеру, по новому Уставу параллельно областным конференциям создавались облбюро ЦК, назначаемые и подотчетные только ЦК»[108].

Последнее утверждение нуждается в уточнении. Молотов, обосновывая на XII конференции РКП(б) это положение нового Устава, заявил: «Это правило проводится уже в течение ряда лет после решения IX партийного съезда...»[109].

Действительно, в апреле — июле 1920 г. были организованы Кавказское, Уральское, Туркестанское, Сибирское и Дальневосточное бюро ЦК РКП(б). Затем, в 1921–1922 гг. акция завершилась созданием Юго-Восточного, Северо-Западного и Киргизского (Казахского) бюро ЦК[110].

Еще одной серьезной проблемой, на которую пришлось обратить внимание Секретариату ЦК после XI съезда партии, оказалось тяжелое материальное положение многих коммунистов и возникающее отчасти на этой почве сильное тяготение некоторых из них к НЭПу. Еще до XI съезда Оргбюро ЦК РКП(б) 9 сентября 1921 г. приняло постановление о недопустимости участия коммунистов в организации и деятельности артелей на правах владельцев или арендаторов средств производства, и совершенно категорически отказывалось в праве участия «в каких бы то ни было частнохозяйственных организациях, носящих явно выраженный профессионально-торговый характер»[111].

На XII партконференции Молотов сказал:

«Мы знаем, что члены РКП прошли за эти годы очень много таких моментов, пережили столько событий, потерпели такую массу лишений, которые не выпали на долю ни одного гражданина Республики»[112].

Но в решениях XII партконференции проявилось прежде всего беспокойство за активных партработников. Было решено «немедленно принять меры» к повышению их окладов, по обеспечению «в жилищном отношении», «медицинской помощи», «в отношении воспитания и образования детей». Кроме того, конференция постановила:

«Положить в основу новое постановление Народного Комиссариата Труда ВЦСПС... о ставках для ответственных политических, советских, профессиональных, кооперативных и хозяйственных работников и применить соответствующую тарифную сетку».

К наивысшему 17-му разряду были отнесены члены ЦК и ЦКК, завотделами ЦК, члены облбюро ЦК и секретари областкомов и губкомов; к 16-му — зам. зав. отделам и ЦК и ответственные инструкторы; к 15-му — зав. подотделами ЦК, секретари уездкомов и райкомов крупных промышленных центров, зав. отделами губкомов, Окр. и Облбюро и т.д.[113]

Принятая тогда же резолюция «Об улучшении материального положения членов РКП» предостерегала коммунистов «от иллюзий о возможности улучшения материального положения всей партийной массы за счет ресурсов партии». Конкретные предложения в резолюции сводились к разработке положения о фонде взаимопомощи, источником для которого должны были быть членские взносы, специальные обложения членов партии и отчисления, образуемые от сверхставок[114].

В целом же можно согласиться с точкой зрения Квиринга, который признал, что в период между XI и XII съездами партия «больше, чем когда бы то ни было, занималась внутрипартийной работой»[115]. Другой же единомышленник генсека позднее хвастал, что в течение года после XI партсъезда

«в ЦК была проведена полная обработка материалов, поступивших с мест по всем организациям, — к XII съезду были составлены обзоры партийной работы по 100 губерниям и областям, тогда как к XI съезду — лишь 45, а к X — всего 22, — и то главным образом по центральным губерниям»[116].

На XII съезде РКП(б) с организационным отчетом ЦК, в котором и подводились итоги проделанной между съездами работы, выступал Сталин. Положения его доклада широко известны. В силу этого обстоятельства мы не будем подробно останавливаться на анализе этого выступления генсека, а подчеркнем лишь отдельные его положения. Прежде всего, докладчик весьма откровенно изложил собственный, не лишенный прагматизма подход к склокам в губкомах.

«Я должен сказать, — констатировал он, — что склоки и трения, кроме отрицательных сторон, имеют и хорошие стороны. Основным источником склок и дрязг является стремление губкомов создать вокруг себя спаянное ядро, сплоченное ядро...».

По-видимому, генсек был ориентирован на привнесение в процесс «создания ядер» собственного политического интереса[117].

Раскрыл он и ключевой принцип подбора кадров. Люди требовались «умеющие осуществить директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь». Сталин предупреждал: «В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками»[118].

И это не были пустые слова. Достаточно упомянуть, что к XII съезду РКП(б) из 74 губерний секретари губкомов были сменены в 47, а заведующие орготделами — в 40. При этом процент секретарей со стажем до февраля 1917 г. увеличился более чем на 14%. И если к марту 1922 г. таковых было 48,3%, то к марту 1923 г. показатель возрос до 62,5%[119]. В то же время качественный состав секретарей более низкого уровня по-прежнему не удовлетворял ЦК РКП(б). Не удовлетворял как по стажу и своему социальному происхождению, так и по уровню общеобразовательной подготовки. В документах Секретариата ЦК прямо признавалось, что даже в Москве секретари не имели ячеек, не имели соответствующего стажа и обычно избирались из умеющих писать[120].

На съезде генсек поставил перед Учраспредом ЦК поистине глобальную задачу:

«Раньше... учраспред ограничивался рамками губкомов и укомов, теперь, когда работа ушла вглубь, когда строительная работа развернулась повсюду, замыкаться в рамки губкомов и укомов нельзя. Необходимо охватить все без исключения отрасли управления и весь промышленный комсостав, при помощи которого партия держит в руках наш хозаппарат и осуществляет свое руководство. В этом смысле и было решено Центральным Комитетом расширить аппарат учраспреда как в центре, так и на местах...»[121].

Эта же точка зрения нашла отражение в принятой съездом резолюции «По организационному вопросу»[122].

То, что положения сталинского доклада даже в партии устраивали далеко не всех, хорошо видно из тайно распространявшегося накануне XII съезда документа под названием «Современное положение РКП и задачи пролетарского коммунистического авангарда». Его анонимные авторы, в частности, требовали «открыть действительно широкий беспрепятственный доступ беспартийных на все советские должности, в том числе выборные», а также «уничтожить монополию коммунистов на ответственные места, лишить партбилет значения патента»[123].

Но выбор руководством партии был сделан принципиально иной. Кроме того, сразу же после XII съезда РКП(б) ЦК усилил не только организационное, но и идеологическое воздействие на партию. Примером последнего вполне может служить брошюра В. Ледовского, выпущенная и рекомендованная МК для занятий по изучению Устава партии со вновь поступающими кандидатами.

С точки зрения характеристики ситуации 1923 г. брошюра представляет несомненный интерес. Работа В. Ледовского раскрывала организационные принципы партии, причем в том их понимании, которое было присуще в тот момент правящей «тройке» в составе Зиновьева, Каменева и Сталина. Кроме того, выполнение предписаний партийного центра требовало от молодых коммунистов проявления определенных качеств. Поэтому брошюра интересна еще и с этой точки зрения.

Автор поставил вопрос о руководящей роли партии. С его точки зрения, борьба разнородного по составу и в культурном отношении стоящего ниже буржуазии пролетариата должна подчиняться одной воле и одной цели. Ледовской заявляет: «Партия это — не класс, а голова, мозг класса... Являясь частью класса, партия представляет весь класс, им руководит, воспитывает и убеждает». Для выполнения этого сама партия «должна быть хорошо организована». Отсюда вытекал общий взгляд Ледовского на Устав:

«Устав — это архитектурный план строительства партии, поэтому о важности устава говорить не приходится. Достаточно указать, что история нашей партии есть в значительной степени история выработки организационных форм строения партии»[124].

С последней мыслью автора нельзя не согласиться. Хотя сам Ледовской в то время вряд ли мог предугадать, насколько далека от завершения история этого документа. И все же отдадим автору должное: в ряде мест он действительно говорил о главных тенденциях в развитии партии. Так, сравнивая действующий Устав с принятым в 1903 г., Ледовской отмечал, что в том Уставе не было «главы об ячейках, которых тогда не было, и понятно почему: партия не имела тогда возможности так глубоко пустить свои организационные щупальца в самую толщу рабочей и крестьянской массы». Добавим, что сравнение ячеек с щупальцами встречается в брошюре неоднократно[125].

Появление столь яркого образа на страницах отнюдь не детективного произведения вряд ли было случайным. Тем более что этим же сравнением на XII съезде неоднократно пользовался и Сталин. Например, он отметил то, что

«в политической области для того, чтобы осуществить руководство авангарда класса, т.е. партии, необходимо, чтобы партия облегалась широкой сетью беспартийных массовых аппаратов, являющихся щупальцами в руках партии, при помощи которых она передает свою волю рабочему классу, а рабочий класс из распыленной массы превращается в армию партии»[126].

И хотя здесь речь шла о «беспартийных щупальцах», это различие лишь ярче высвечивает общую тенденцию: количество самых разных «щупальцев» стремительно возрастало. Эти «щупальца» и, по словам Сталина, передавали волю партии пролетариату, превращая его «в армию партии».

На легкость, с которой Сталин «переходил из политической в военную сферу и обратно», обратил внимание еще Р. Такер[127]. Но живучести военной терминологии в лексиконе деятелей партии удивляться не приходится. Например, А.С. Бубнов в декабре 1921 г. признавал, что «в партии наблюдается чрезвычайно большая любовь к военной терминологии»[128].

Ледовской в своей брошюре в целом преподносил партийную дисциплину так, что она в его трактовке не сильно отличалась от военной:

«Все решения высшей инстанции абсолютно обязательны для низших. Каждое постановление должно быть прежде всего выполнено, и лишь после того допустима апелляция к соответствующему партийному органу»[129].

Неисполнение постановлений вышестоящих парторганов грозило рядовому коммунисту санкциями от партийного порицания и до исключения из партии «с сообщением о проступке административным и судебным властям»[130]. Заметим, что Сталин пользовался военной терминологией даже в разгар НЭПа. Например, 13 апреля 1926 г. о кадрах хозяйственников генсек говорил:

«Теперь мы перешли от фронтов гражданской войны к фронту индустрии. Сообразно с этим нам нужны теперь новые командные кадры по индустрии... Теперь нам нужно выковать новых комполков и комбригов, начдивов и комкоров по хозяйству, по промышленности»[131].

Однако вновь обратимся к деятельности Секретариата ЦК РКП(б). Кто же конкретно выполнял учетно-распределительную работу? И какие изменения она претерпела после XII партсъезда?

В июле 1923 г. изучающий и распределяющий партработников аппарат состоял из Зав. Учраспредом, трех заместителей Кнорина, Рошаля и Лукьянова и 11 помощников (Доненко, Ибрагимова, Кучмина, Заварыкина, Бисярина, Позднышева, Сорокина, Гордон, Сергеева, Борисова и Афонина). Место помощника по группе НКПС и НКП на тот момент оставалось вакантным[132]. К осени 1923 г. аппарат почти полностью был укомплектован работниками областного и губернского масштабов[133]. Они-то и имели самое непосредственное отношение к составлению номенклатур.

Н.С. Симонов безусловно прав, подчеркивая идею постепенности превращения номенклатур из сугубо канцелярского изобретения чиновников Секретариата ЦК «в социальный институт»[134]. В историографических же исследованиях последних лет указывается, что термин «номенклатура» впервые появился в партийных документах именно осенью 1923 г.[135] Это не в полной мере так, поскольку его можно встретить, например, в документах, датированных серединой 1921 г.[136] Правда, тогда он имел несколько иное назначение. Но в пропагандистской литературе 20-х гг. номенклатура понималась как твердый перечень должностей, назначения и перемещения по которым производилось с санкции ЦК[137].

Термин быстро вошел в обиход. Однако сущность явления значительно важнее, нежели термин. И здесь можно согласиться с Е.Г. Гимпельсоном, который считает, что «зарождение номенклатуры началось вскоре после прихода большевиков к власти», поскольку уже на начальном этапе их власти назначения и перемещения руководящих работников производились решениями ЦК, а в губерниях — обкомами партии[138].

Но на пути создания номенклатурной организационно-кадровой структуры действительно имелись свои рубежи. 12 июня 1923 г. Оргбюро ЦК РКП(б) приняло постановление «О назначениях». Т.П. Коржихина и Ю.Ю. Фигатнер отмечают:

«При подготовке решения 1923 г. о введении номенклатуры некоторые руководители госорганов выразили несогласие с отдельными положениями, касающимися порядка назначения. Председатель ВСНХ РСФСР П.А. Богданов писал Молотову 22 октября 1923 г. о том, что он “не согласен со списком должностей, которые подлежат утверждению ЦК...” Протестовал и заместитель председателя ВСНХ СССР Г.Л. Пятаков, прося в дальнейшем кандидатуры назначаемых работников “согласовывать с нами”. Однако сам принцип партийных назначений ни у кого возражений не вызывал»[139].

Последнее обстоятельство нам представляется крайне важным, ибо принятое постановление напрямую способствовало концентрации властных полномочий в руках генсека. Как мы увидим ниже, факт этот в Политбюро хорошо осознавался не одним Сталиным.

Важной датой в истории становления номенклатурной организационно-кадровой системы стало 8 ноября 1923 г., когда было принято постановление, определявшее задачи подбора руководящих работников на важнейшие должности. А.К. Соколов вообще склонен считать именно это событие датой рождения номенклатуры[140].

На наш взгляд, историк напрасно абсолютизирует конкретную дату. Система устанавливалась не слишком быстро, но неотвратимо. Сталин был ориентирован на достижение тотальной регламентации и централизации в функционировании выстраиваемой им монолитной партийно-государственной системы. А столь масштабная задача требовала предварительного сбора информации, принятия многих документов и огромных усилий значительного числа лиц.

Постановление ЦК от 8 ноября 1923 г. утвердило различные номенклатурные списки. В номенклатуру № 1 входило около 3500 наиболее важных постов, причем для утверждения 1590 из них (СНК, ЦИК СССР, членов президиумов и коллегий наркоматов, руководства ВЦСПС и кооперативных органов) должны были создаваться специальные комиссии ЦК. Общая же потребность в руководящих кадрах была определена сталинским аппаратом ЦК на начало 1924 г. в 13 163 человека[141].

Таким образом, можно заключить, что за полтора года в результате поистине титанической работы Сталину и его ближайшим единомышленникам удалось закончить создание стержневых элементов единой организационно-кадровой системы, которую впоследствии станут именовать номенклатурной. Конечно, свое детище генсек и в дальнейшем не перестанет холить и лелеять, постоянно его модернизируя.

Не случайно партаппаратчик А.П. Балашов впоследствии вспоминал, что работа над Уставом партии «шла постоянно во всех крупных организациях»[142]. Но это уже была работа по улучшению сделанного.

Одним из важнейших качеств, которым стала обладать созданная система номенклатур, являлась ее способность к саморегуляции, т.е. приспособляемость ко всем меняющимся внутренним и внешним условиям (например, целям, задачам, определяемыми властными органами), самопроизвольному упорядочению, единообразному воспроизводству утраченных элементов, связей, сохранению целостности. Способность к саморегуляции обеспечивалась прежде всего тотальной регламентацией и тотальным контролем за использованием нормативных документов, разработанных партийным аппаратом в период становления системы[143].

Претворяя в жизнь предначертания XII партсъезда, в декабре 1923 г. к работе приступили 7 комиссий по пересмотру состава работников основных государственных и хозяйственных органов[144]. Все опять-таки начиналось с постановки учета. В наиболее крупных наркоматах организовывались Учраспреды, a в остальных — Учетные Подотделы. Рошаль, делая доклад на семинаре с работниками Учраспредов ведомств, сказал:

«Создавая Учраспреды, мы как бы постановили ведомствам условия: органы эти ваши, но нужно поставить работу так, чтобы в подборе людей дело ЦК и было делом ведомств... Какими организационными путями охватываем мы госаппарат. Вы знаете, что этот охват идет через комиссии по изучению и пересмотру состава работников органов. Эта организационная форма вполне себя оправдывает, ибо через нее мы и ведомства приходим к единому решению, достигаем согласованности в пересмотре и изучении работников, не как стороны, а как единый коллектив»[145].

В том же докладе Рошаль коротко обрисовал и объем стоящих задач, указав что

«для того чтобы везде заполнить все основные командные должности, нужно иметь примерно до 500 тысяч человек. Если мы возьмем основные командные должности, то, чтобы во все командные пункты дать своих людей, из этих 500 тысяч человек нужно иметь, примерно до 150 тысяч коммунистов. В учреждениях мы имеем 150 тысяч, но на нужных нам командных должностях их только одна треть. Следовательно, около 90 тысяч членов партии сидит на такой работе, на которой они партии не нужны... В связи с этим перед Учраспредами и учетными частями ведомств стоит определенная задача урегулировать проверку того, как используются в госорганах работники и в первую голову — коммунисты...

Эта проблема 2–4 лет работы, но уже и сейчас она становится перед нами во всю ширь»[146].

В отчете Учраспреда ЦК за январь — февраль 1924 г. показан дальнейший ход событий:

«Некоторые (ведомства — О.Н.) были против организации этих аппаратов. Но работа Комиссий по пересмотру госорганов, втянувшая активно в пересмотр сами ведомства, заставила их приступить к организации Учраспредов. Результаты их работы сказались прежде всего в том, что Отделу удалось установить в каждом Наркомате связь с единым лицом, членом Коллегии или Начальником Управления, уполномоченным по распределению и руководящим работой Учраспреда. Случаи нарушения установленного ЦК порядка назначений и смещений работников в настоящее время почти исключены»[147].

Уже к середине 1924 г. только по 70 губерниям одними местными парторганами было учтено 52 118 ответработников[148].

Заметим, что в результате всех нововведений даже А.И. Рыков в апреле 1925 г. был вынужден обращаться в отдел ЦК по вопросу о назначении в Госплан РСФСР Н.И. Муралова[149]. А ведь Рыков был членом Политбюро и преемником Ленина на посту главы Советского правительства.

Подводя итог сказанному, стоит начать с того, что, несмотря на ряд появившихся в последнее время серьезных исследований по проблеме номенклатуры, все-таки во многом по-прежнему справедливой остается точка зрения М. Левина, заявившего, что история составления номенклатур «еще ждет своих исследователей»[150].

Тем не менее в конце 1925 г. произошли два достойных упоминания события, по-разному свидетельствовавших об одном и том же. Одним из двух событий стало принятие 16 ноября 1925 г. Оргбюро ЦК нового положения «О порядке подбора и назначения работников». Другим событием явился выход в свет четвертого выпуска сборника Статистического отдела ЦК «РКП(б) в цифрах». 93 страницы этого издания были заполнены таблицами, а таблицы — цифрами. В таблицах была представлена динамика по месяцам численного состава партии, принятых, выбывших и исключенных по возрасту, областям работы, социальному составу и т.д. Подробно, в цифрах и процентах, рассмотрены причины исключения из партии. Приведены данные о подавших заявления о вступлении в партию по районам и социальному положению, а также о численности женщин-коммунисток в различных ячейках. Состав коммунистов армии и флота был дан по войсковым объединениям, по должностям, по военному стажу, по службе в старой армии и т.д.[151] Имелось и много другой, полезной и разнообразной информации.

И вот теперь самое время вспомнить сказанное в декабре 1921 г. Залуцким о выявленном в ходе чистки партии обстоятельстве, когда «ни один партийный комитет... не знал точно, сколько у него имеется членов партии». Появление нового положения «О порядке подбора и назначения работников» и сборника «РКП(б) в цифрах», а также завершение работы над проектом нового Устава неопровержимо свидетельствовали об одном: к XIV съезду партии Сталин, не объединив большевистский штаб (на что прямо укажет Каменев на XIV партсъезде), фактически поставил под свой личный контроль всю единолично правящую партию.

3. Внутрипартийная борьба в большевистском руководстве в начале 1923 г.

Несмотря на тяжелую болезнь, В.И. Ленин на протяжении первых недель 1923 г. еще продолжал активно влиять на выработку политики посредством своих писем. Оставшиеся у руля правления лидеры партии, уже осознавшие факт окончательного ухода Ленина, но еще не до конца освоившиеся в создавшемся положении, были вынуждены реагировать на эти послания.

Правда, в 1922 г. среди лидеров большевистской партии не было таких, которые были готовы фанатично выполнять любое указание создателя партии. А наибольшей самостоятельностью и силой характера, на что впоследствии фактически укажет и сам Ленин, обладали два «выдающихся вождя» — Троцкий и Сталин.

Факт самостоятельности Л.Д. Троцкого был более очевиден. И это неудивительно, ведь он по праву считался вторым человеком в русской революции. Свою самостоятельность Троцкий проявил задолго до революции, неоднократно вступая в яростные схватки как с самим Лениным, так и с другими признанными авторитетами российской социал-демократии. В то же время придя к большевикам, Троцкий вынужден был признать первенство Ленина, смирившись с положением второго лица в партии.

Важно и другое. Первые годы новой экономической политики были по-своему неповторимыми, ибо в политике большевиков все еще состязались начала мирного хозяйственного и государственного строительства с непосредственным ориентиром на революцию в Германии. Авторитет Троцкого по-прежнему основывался прежде всего на его вкладе в победу в Гражданской войне. Насколько в 1921–1923 гг. партия жила ее переживаниями, настолько же был высок авторитет революционера.

1923 год прошел под знаком последней болезни Ленина. Этот факт накладывал свой отпечаток на внутрипартийную жизнь. В рамках борьбы с опасностью раскола в критические дни 1921 г. на X съезде партии по инициативе вождя было принято крайне важное решение о запрете фракций. Однако некоторый минимум внутрипартийной демократии для партийной олигархии обеспечивался прежде всего наличием в среде высшего большевистского руководства признанного всеми харизматического лидера. Опять-таки подчеркнем, что Ленин сам подобрал свое окружение и имел подход к любому из соратников. С уходом же Ленина принципиально менялась и сама ситуация: расстановка сил становилась иной, а борьба за лидерство становилась практически неизбежной.

В июле 1922 г. Сталин и Каменев сделали попытку ограничить встречи серьезно болевшего Ленина с интересующими того людьми. 20 июля 1922 г. Политбюро, на котором присутствовали Троцкий, Каменев, Зиновьев, Томский, Сталин, Рыков, Молотов, Бухарин, Радек и Чубарь решило, что свидания с Лениным «должны допускаться лишь с разрешения Политбюро, без всяких исключений, осуществляться же через т. Енукидзе»[152]. Итак, в принятии решения Политбюро оказалось едино. Что же касается персонально Каменева, Зиновьева и Сталина, то они уже в 1922 г., пока что подспудно, принялись концентрировать властные полномочия в своих руках.

Но 2 октября 1922 г. Ленин вернулся в Москву и приступил к работе. Правда, окончательного выздоровления так и не наступило. И это в партийных верхах было хорошо известно. В целом же тактика выступавшей сплоченно «тройки» по отношению к Ленину сводилась к тому, чтобы, не вступая с вождем в открытый конфликт, по возможности отстранить его от принятия решений. По ряду крупных проблем внутренней и внешней политики уже в конце 1922 г. решения принимались без участия Ленина, которого неоднократно ставили перед свершившимся фактом. Политбюро часто принимало решения после того, как Ленин по состоянию здоровья вынужден был покидать заседания, так как врачи разрешили ему бывать на ответственных заседаниях строго ограниченное время. При этом «тройка» старалась затягивать заседания, и нередко именно после ухода Ленина выносились важнейшие решения. Ленин, разгадав этот маневр, прикрытый разговорами о заботе о состоянии его здоровья, был возмущен и продиктовал предложение Пленуму, касающееся регламента Политбюро, который бы исключал игнорирование мнения любого члена Политбюро. В нем, в частности отмечалось, что Политбюро заседает по четвергам с 11-ти и не позже 2-х[153].

Одновременно Сталин, Зиновьев и Каменев все еще рассчитывали на помощь Ленина в их попытках отсечь Троцкого от руководства. Их столкновения с Троцким имели место и раньше. Так, 26 февраля 1922 г. Троцкий был вынужден отправить в Политбюро документ, в котором критиковал принимаемые этим органом решения, касающиеся военного ведомства, и прошедшие без участия самого наркомвоенмора[154].

В.П. Наумов по поводу планов «триумвиров» заметил следующее:

«Однако Ленин резко этому воспротивился. В архиве сохранилась его записка — ответ на соответствующее предложение Каменева (судя по всему, она была написана после возвращения Ленина в Москву 2 октября 1922 года): “Я думаю преувеличения удастся избегнуть. Выкидывает (ЦК) или готов выкинуть здоровую пушку за борт”, — Вы пишите. Разве это не безмерное преувеличение? выкидывать за борт Троцкого — ведь на это же вы намекаете. Иначе нельзя толковать — верх нелепости. Если вы не считаете меня оглупевшим до безнадежности, то как вы можете это думать!!! Мальчики кровавые в глазах»[155].

Более того, жестко высказав свое неприятие, Ленин внес в Политбюро предложение о назначении Троцкого своим основным заместителем по Совнаркому. По мнению С.А. Павлюченкова, это

«могло дать в руки Троцкого сильное оружие против Сталина, но он без всякой мотивировки категорически отказался. Возможно, Троцкий еще остро переживал свое унижение в период дискуссии о профсоюзах в 1921 году и был согласен пойти на мировую только при полном и безоговорочном признании его преемником вождя»[156].

Думается, что приведенная точка зрения заслуживает пристального внимания. В то же время в этой связи следует напомнить, что, несмотря на все прежние обиды, Ленин и Троцкий в конце 1922 г. по некоторым вопросам весьма тесно и плодотворно контактировали. Так, например, было при решении вопроса о монополии внешней торговли.

И вот наступил декабрь 1922 г. Как указывалось выше, письма Ленина большевистскому руководству так или иначе влияли на выработку и принятие политических решений. Одним из таких документов явилась ленинская статья «Как нам реорганизовать Рабкрин (Предложения XII съезду партии)». Основной политический смысл статьи заключается в следующем. Понимая лучше других, что с его уходом с политической арены опасность раскола в партии увеличивается, Ленин с целью предотвращения нависшей угрозы попытался провести реорганизацию в партийном аппарате. Одновременно при помощи реорганизованного Рабкрина он надеялся активизировать борьбу с бюрократизмом. Для решения этих задач Ленин предложил превратить Рабкрин в орган совместного партийно-государственного контроля.

Реакция руководителей партии на ленинскую статью показательна. Она характеризует как отношение к Ленину со стороны его ближайших соратников, так и показывает, что делить власть правящая группа ни с кем явно не собиралась.

Произошло же следующее. Ленин окончил диктовку этой статьи 23 января 1923 г. Затем она была направлена в редакцию «Правды», ибо Ленин настаивал на ее немедленном помещении[157]. Бухарин, однако, не решился самостоятельно принять решение о том, чтобы ее напечатать, и немедленно примчался в Политбюро, заседание которого было созвано 24 января. Постепенно стали приходить члены Политбюро. Одним из первых, по-видимому, пришел секретарь ЦК Куйбышев, имевший право совещательного голоса. Пока ждали остальных, статья ходила по рукам, вызывая ту или иную реакцию. Затем заседание началось и Каменев, опоздавший почти на час, огласил текст статьи всем собравшимся, после чего перешли к ее обсуждению. Куйбышев внес предложение напечатать специальный номер «Правды» в единственном экземпляре. В нем он предлагал поместить статью и затем показать этот номер Ленину. Для успокоения последнего. И хотя не ясно, когда это предложение было сделано — до начала заседания или уже в ходе его, — оно было сделано, чего не отрицал и сам Куйбышев[158]. А это главное.

После жарких споров было принято единогласное решение опубликовать статью, и 25 января она появилась в «Правде». По свидетельству Троцкого, главным аргументом, склонившим к напечатанию, был довод о том, что «ленинской статьи от партии все равно не скроешь»[159]. А скрыть, вероятно, хотелось.

На том же заседании члены Политбюро и Оргбюро ЦК также единогласно приняли решение обратиться со специальным письмом к партийным организациям по поводу ленинской статьи. Отметим, что текст письма был написан ни кем иным, как Троцким. 27 января документ подписали все наличные члены Политбюро и Оргбюро ЦК, и затем он срочно был разослан в партийные организации. В письме говорилось, что в печати появляются части дневника Ленина, который болен и недостаточно хорошо информирован. Опасения Ленина в отношении возможности раскола ЦК совершенно не имеют каких бы то ни было оснований[160]. Это и разъяснял провинциальным функционерам Троцкий, принявший активное участие в «обезвреживании» ленинского письма. Таким своеобразным способом соратники Ленина продемонстрировали способность к «коллективному руководству» партией.

Однако главной задачей Сталина, Зиновьева и Каменева в начале 1923 г. была борьба с Троцким. «Тройка» одновременно старалась как ослабить позиции Троцкого в военном ведомстве, так и по возможности изолировать его от участия в принятии решений по другим вопросам. При этом в первые месяцы 1923 г. центр тяжести споров приходился на вопросы распределения партийных, государственных и хозяйственных функций между членами Политбюро. В тот момент Сталин выдвинул проект о назначении Троцкого замом председателя СНК, предлагая отдать под его специальную заботу ВСНХ. Троцкий был против, мотивируя свой отказ в заявлении в Политбюро от 15 января следующим образом:

«Под специальной заботой ВСНХ должно находиться у председателя ВСНХ. Роль специального “попечителя” только раздваивает ответственность и вносит неопределенность и путаницу в ту область, где важнее и ценнее всего определенность и ясность»[161].

Проблема оказалась столь серьезной, что споры по отдельным ее аспектам прерывались спорами по другим вопросам. 15 февраля Троцкий выступил против предложения Зиновьева о разделении труда среди членов Политбюро по «заведыванию» ими определенными ведомствами[162]. 25 января 1923 г. на заседании Политбюро именно Троцкий добился принятия решения о необходимости установления более точного распределения функций между пленумом ЦК, Оргбюро, Политбюро и Секретариатом[163]. Поиск решения продолжался до февральского Пленума ЦК 1923 г., на котором Троцкий обвинил своих оппонентов в том, что их позиция продиктована задними мыслями и политическими ходами[164]

Заявлению предшествовали следующие события. 13 февраля 1923 г. Троцкий отправил членам Политбюро письмо, в котором, отметив, что расширение ЦК лишит его «необходимой оформленности и устойчивости», предложил создать Совет партии. По мысли Троцкого, в его состав должны были войти члены и кандидаты в члены ЦК, члены ЦКК и два-три десятка представителей мест. Совет должен был выбираться съездом и предназначался для выработки директив ЦК и проверки его работы. Но Пленум ЦК, состоявшийся 21–24 февраля, отверг план Троцкого. Затем было принято решение об увеличение числа членов ЦК. Тогда-то и прозвучали слова Троцкого о том, что позиция его оппонентов продиктована задними мыслями и политическими ходами[165]. Однако эмоциональный выпад не мог отменить факта политического поражения. Правда, пока по конкретному вопросу.

Борьба между «тройкой» и Троцким в первые месяцы 1923 г. шла и по другим вопросам. Так, в это время готовился очередной съезд партии. Его принципиальная особенность заключалась в том, что в отсутствие бессменного лидера встал вопрос о распределении докладов. То, кто из соратников Ленина удостоится права читать политический отчет ЦК, в глазах многих коммунистов имело большое символическое значение. Позднее Троцкий писал, что первоначально выступить с политическим докладом Сталин предложил ему. Троцкий отказался, так как считал, что партии будет не по себе, если кто-нибудь из членов Политбюро «попытался персонально заменить больного Ленина». Поэтому он предложил вообще обойтись без вводного политического доклада[166]. В итоге политический доклад достался Зиновьеву.

Троцкий же взял себе доклад по промышленности. Именно при обсуждении тезисов Троцкого к этому докладу, а также тезисов Сталина к его докладу по национальному вопросу и развернулась наиболее острая борьба накануне съезда. Остановимся на рассмотрении первого из указанных вопросов.

8 марта 1923 г. на утреннем заседании Политбюро по вопросу о тезисах Троцкого по госпромышленности было решено: «Поручить Секретариату ЦК разослать все поправки к тезисам по госпромышленности всем членам Политбюро и членам комиссии»[167].

22 марта на заседании Политбюро было предложено Троцкому внести в его тезисы поправки Каменева: одна была принята шестью голосами против одного, а другая четырьмя против трех[168]. 28 марта на заседании Политбюро с участием всех его членов (кроме Ленина), кандидатов в члены Политбюро Бухарина, Молотова и Калинина поправки к тезисам Троцкого о госпромышленности были утверждены[169]. 29 марта члены и кандидаты Политбюро написали письмо участникам Пленума ЦК с критикой позиции Троцкого[170].

За сухим перечислением фактов скрывались нешуточные страсти. Сам Троцкий позднее так отобразит произошедшее:

«Мои тезисы о промышленности были сперва приняты без прений. Но когда выяснилось, что на возвращение Ленина к работе надежд нет, “тройка” сделала крутой поворот, испугавшись слишком мирной подготовки партийного съезда... Нет смысла останавливаться здесь на существе поправки, которая имела не теоретический, не политический, а провокационный характер... Спустя три года после своего разрыва со Сталиным Каменев со свойственным ему добродушным цинизмом поведал мне, как готовилось на кухне это обвинение, которого никто из авторов, разумеется, не брал всерьез»[171].

Однако существо поправки не так уж бессодержательно, как это пытался изобразить Троцкий. Речь шла о значении крестьянства для развития госпромышленности в крестьянской стране. Поэтому вряд ли для всех оппонентов Троцкого эта поправка носила лишь провокационный характер. Стоит иметь в виду, что письмо Пленуму ЦК подписали не только Сталин, Зиновьев, Каменев и Молотов, но и Бухарин, Калинин, Рыков и Томский, т.е. люди, которые в тот момент не вели активной борьбы против Троцкого.

Подхлестнуло борьбу в Политбюро и еще одно событие. В марте в «Правде» была опубликована статья К.Б. Радека «Лев Троцкий». В ней говорилось:

«Государственная машина наша скрипит и спотыкается. А что у нас вышло действительно хорошо, — это Красная Армия. Создатель ее, волевой центр ее, это — РКП в лице товарища Л.Д. Троцкого... Троцкий — один из лучших писателей мирового социализма, и ему эти литературные качества не помешали быть первым вождем, первым организатором первой армии пролетариата. Перо лучшего своего публициста революция перековала в меч»[172].

Интересно то, как восприняли статью современники. Один из них позднее вспоминал:

«В специальном номере “Правды”, посвященном 25-летию партии, о Ленине говорится немного, зато Троцкий, статья которого помещена в том же номере, поставлен на высочайший пьедестал. Радек как будто хочет показать, — так его и поняли многие, — насколько Троцкий возвышается над всеми другими руководителями партии»[173].

В результате страсти на Пленуме ЦК, состоявшемся в конце марта 1923 г., были накалены. Тезисы Троцкого о госпромышленности обсуждались первым же вопросом. Пленум принял решение поручить Троцкому «перередактировать тезисы на основе принятых Пленумом поправок, внести на утверждение Политбюро и опубликовать, как одобренные ЦК РКП»[174].

Троцкий после Пленума отправился на Украину. Настойчивый генсек нашел его и там. 4 апреля в телеграмме Троцкому в Харьков Сталин обвинил его в том, что тот в своей редакции поправок по тезисам о промышленности не выполнил постановления Пленума о поправке по крестьянскому вопросу. Сталин отметил, что вынужден внести в Политбюро предложение о том, чтобы поправки Политбюро были включены в тезисы Троцкого целиком[175]. Это и было сделано опросом членов Политбюро от 6 апреля[176]. Нам же вновь приходится отметить, что и после этого пока что нет данных о том, что Троцкий как-то воспротивился принятому против него решению. Тем временем генсек и его союзники получили повод отпраздновать очередной успех.

5 апреля Троцкий сделал доклад на заседании VII партконференции КП(б)У. На наш взгляд, это было одно из наиболее блистательных публичных выступлений наркомвоенмора. Доклад был логичен, затрагивал много вопросов и слушался с интересом. Троцкий неоднократно удачно шутил, что вызывало живой отклик аудитории. Признавая, что «начало европейской революции может явиться раньше, чем многие из нас теперь думают»[177], он в то же время ориентировал партию на восстановление разрушенного. По спорному вопросу о крестьянстве он сказал следующее:

«Вне государства, как потребителя... остается опять-таки, главным образом, крестьянский рынок. Стало быть, от количества крестьянских избытков... зависит количество тех средств, которые могут быть в распоряжении нашей промышленности. Это основная мысль, от нее не уйдешь и через нее не перепрыгнешь»[178].

Вопрос о налогообложении крестьянства Троцкий назвал вопросом компромисса: «Нужно, чтобы крестьянин дал не меньше того, что он может дать, но и не больше. Нужно поставить себе условием: взять с крестьянина столько, чтобы он в будущем году был богаче, чем в этом год у»[179].

Думается, что расхождения Троцкого с его противниками даже по крестьянскому вопросу не были в тот момент непреодолимыми.

XII съезд РКП(б) работал с 17 по 25 апреля 1923 г. Объясняя причины столь позднего его созыва, Каганович в мемуарах писал, что

«ЦК до последнего момента все еще надеялся, даже отсрочил открытие съезда на месяц в надежде на выздоровление нашего дорогого Ильича, но в апреле выяснилось, что болезнь Ленина затягивается и что он на съезде не сможет быть»[180].

Едва ли надо доказывать, что данное обстоятельство «выяснилось» никак не позднее начала марта. Поэтому откладывать созыв съезда «в надежде на выздоровление нашего дорогого Ильича» было бессмысленно.

Съезд выявил растущее влияние Каменева, Зиновьева и Сталина. Они были постоянно на виду у делегатов. Зиновьев выступил с Политическим отчетом ЦК, Сталин — с Организационным докладом и докладом по национальному вопросу, Каменев с докладом о налоговой политике в деревне. Попытка Мдивани цитировать ленинское письмо по национальному вопросу была решительно прервана председательствующим Каменевым[181]. Заметим, что подобное творилось еще при жизни основателя партии. В итоге упомянутое ленинское письмо обсуждалось по делегациям, что способствовало разрешению «грузинского инцидента» в угодном «триумвирату» варианте. Кроме того, был создан прецедент, который будет вновь востребован уже на следующем съезде РКП(б) при обсуждении «Письма к съезду».

Правда, критика в адрес «триумвиров» все-таки прозвучала. «Резолюция X съезда РКП(б) о единстве, — прямо заявил В. Косиор, — превратилась чуть ли не в систему управления партией». Ему вторил Лутовинов, констатировавший, что в партии «не существует возможности нормальным путем высказать своих соображений»[182].

Затем с персональной критикой в адрес Зиновьева выступили Красин и Осинский. Красин сказал крайне важную вещь:

«Когда нам говорят: все оставим по-старому, то я говорю, что оставить по-старому вы не можете, потому что важнейший фокус, который сосредотачивал весь опыт партии и перед которым каждый готов был преклониться и оставить за ним право безапелляционно решать вопросы, т. Ленин, на долгое время выбыл из строя. Мы знаем, что даже и ошибки Ленина, при наличии такого его значения, когда он мог авторитарно говорить и выступать за всю партию, были приемлемы... Но когда мне говорят, что какая бы то ни было тройка или пятерка заменят Ленина и что мы “все оставляем по-старому”, то я говорю: нет, товарищи, по-старому мы оставить не можем»[183].

То есть один из старых большевиков поставил под сомнение продуктивность и жизнеспособность той модели «коллективного руководства», которую на деле отстаивали «триумвиры». Слышавшие Красина делегаты партсъезда еще могли призадуматься.

И здесь зубы показал Сталин. Он не был расположен церемониться. Так, критиковавшему Зиновьева Осинскому в заключительном слове Сталин откровенно пригрозил:

«...если т. Осинский серьезно думает предпринять такие атаки против того или иного члена ядра нашего ЦК, я должен его предупредить, что он наткнется на сплошную стену, о которую, я боюсь, он расшибет себе голову»[184].

Генсеку вторил В.И. Иванов. Он с неподдельным возмущением заявил:

«На съезде устраиваются дискуссии!.. Надо вожжи натянуть и заставить товарищей отвечать перед партией... Такого рода дискуссии, которые называют парламентским способом борьбы, вводят публику в заблуждение».

Закончил же свою речь Иванов просто символично. Намекая на оппонентов большинства партии, он сказал, что, несмотря на свое знание произведений Маркса, меньшевики меньшевиками и остались: «А я, мало читавший “Капитал” Маркса, большевиком остался»[185]. Откровения Иванова неоднократно прерывались одобрительными возгласами из зала.

Троцкий на съезде выступал с докладом о промышленности, высоко оцененным Н.А. Васецким:

«Доклад выслушали с громадным интересом. И не только потому, что он был необычен по форме. Слушатели могли наглядно представить состояние дел, обратившись к многочисленным таблицам, графикам, схемам... Троцкий на сто процентов извлек преимущества из положения докладчика. Он построил выступление так, чтобы даже рядовому партийцу, не посвященному в тонкости взаимоотношений в руководящем ядре партии, стало ясно: на трибуне — преемник Ленина»[186].

Не оспаривая не только внешней эффектности, но и теоретической глубины доклада, все-таки зададимся вопросом о том, что же реально остается от всех этих «преимуществ», когда доклад закончен? Выборы нового состава ЦК показали, что не так уж много.

О том, как это происходило, стоит сказать отдельно. «Тройка» провела увеличение числа членов ЦК до 40 человек. Но туда из новых членов попали лишь сторонники «тройки». По предложению делегатов, представлявших Петроградскую, Московскую, Украинскую, Уральскую, Закавказскую, Туркестанскую, Сибирскую, Юго-Восточную и Киргизскую парторганизации, а также парторганизации Северных губерний, Центральных районов, Западной области, земледельческих губерний и Поволжья (а это практически весь съезд!) был выдвинут единый, заранее согласованный список кандидатов в члены и кандидаты ЦК.

В Примечаниях к документу говорилось:

«а) В случае замены кого-либо из указанных в списке имя его зачеркивается и против него вписывается фамилия предлагаемого кандидата;

б) Вписывание сверх указанного числа членов и кандидатов — не допускается;

в) Голосование производится только настоящими бланками, все изменения в списке делегаты должны производить на этом бланке»[187].

Понятно, что никто не думал собирать для выработки единых предложений столь внушительную кампанию делегатов. Кроме того, отметим и момент откровенной узурпации власти, когда организаторы партсъезда предрешают количественный состав верховного органа партии. В то же время формально делегаты могли вычеркнуть хоть всех кандидатов в члены ЦК и вписать другие фамилии. Они могли это сделать, но в итоге были избраны именно те сорок человек, которые и планировались заранее.

Из 408 делегатов, имевших право решающего голоса, в выборах приняли участие 386 человек. Все единогласно проголосовали за Ленина. На голос меньше получили Калинин и Дзержинский. Бухарин, Сталин, Кубяк, Петровский и Рудзутак собрали по 384 голоса, а Чубарь — 383. Места с 10 по 13 с 382 голосами разделили Андреев, Томский, Рыков и Киров. За Зеленского проголосовали 380 депутатов. Каменев с 372 голосами был лишь двадцать четвертым, а Зиновьев с 359 — тридцать вторым. Наихудший показатель — 264 голоса — оказался у Харитонова. Но и он намного опередил члена ЦК прежнего состава троцкиста И.Н. Смирнова, который заручился поддержкой лишь 191 делегата. Далее шли Сапронов, Бубнов и Догадов, собравшие 135, 41 и 24 голоса соответственно. Еще 66 делегатов были упомянуты от 1 до 20 раз[188]. Приведем показатели некоторых авторитетных оппозиционно настроенных большевиков: Крестинский — 13, Преображенский — 19, Серебряков — 11, Смилга — 4, Махарадзе — 4, В.М. Смирнов — 2, Сосновский — 2, Шляпников — 1, Лутовинов — 1[189]. По данному показателю в несколько утрированном виде воспроизводилась ситуация предыдущего партсъезда.

Но произошло и новое событие, резко отличившее выборы на XI и XII съездах РКП(б). Если в 1922 г. Троцкий вместе с Лениным безоговорочно делил первое место, то теперь он финишировал тридцать пятым! Он отстал от шедшего непосредственно перед ним Михайлова на 13 голосов. Меньше Троцкого из избранных в ЦК набрали только Раковский, Орджоникидзе, Уханов, Залуцкий и уже упомянутый Харитонов[190]. Если бы численность ЦК не была увеличена столь радикально, то Троцкий не прошел бы даже в состав ЦК! А произошло все это вскоре после триумфального доклада наркомвоенмора о промышленности. С незначительной корректировкой, но в принципе по той же схеме были выбраны все руководящие органы РКП(б). «Домашняя заготовка» аппарата ЦК сработала почти безукоризненно.

Из прежнего состава ЦК переизбраны не были сторонник Троцкого И.Н. Смирнов и Сапронов, а также избранные в ЦКК Куйбышев и Ярославский. По сравнению со старым составом ЦК на XII съезде новыми членами ЦК стали 17 человек: Евдокимов, Залуцкий, Кубяк, Киров, Комаров, Квиринг, Лашевич, Мануильский, Микоян, Михайлов, Пятаков, А.П. Смирнов, Сулимов, Угланов, Уханов, Харитонов и Цюрупа[191]. В итоге из 40 членов ЦК, кроме Раковского, Радека и Пятакова, иных сторонников у Троцкого не было.

Наконец, приведем и справедливое замечание французского историка П. Бруэ:

«Троцкий отказался от выполнения требуемых Лениным санкций и предлагал придерживаться статус кво, не пересматривать состав руководящих органов и сохранить Сталина на должности Генерального секретаря, что позволило тройке, вопреки Ленину, навязать свою линию»[192].

Именно этот-то итог «весенней кампании» 1923 г. стоит выделить в качестве важнейшего.

Отметитим, что сразу же после съезда борьба против Троцкого была продолжена. Н.В. Валентинов вспоминал:

«В мае один из моих коллег-сотрудников “Торгово-промышленной газеты” показал мне листок, напечатанный с помощью чего-то вроде гектографа, с текстом из четко сделанных букв. На листке было заявление: “Маленькая биография большого человека” и дальше в насмешливом тоне шла речь о Троцком... Когда, спрашивал листок, Троцкий стал большевиком? — Только в 1917 г. накануне Октябрьской Революции, то есть, многозначительно прибавлял листок, когда никто уже не мог сомневаться, что она будет победоносной. Кем до этого был Троцкий? — В течение 17 лет он был меньшевиком и постоянно сражался с большевиками... Что делал Троцкий, вступив в большевистскую партию? — Листок в язвительных выражениях указывал, что Троцкий много раз выступал против Ленина... Оказалось, что подпольная литература против Троцкого одним указанным листком не ограничивалась»[193].

Общим итогом внутрипартийной борьбы первых месяцев 1923 г. стало заметное усиление позиций «триумвирата». Во-первых, совместными усилиями им удалось отбить атаку «грузинских уклонистов» и иных большевиков, чем-либо недовольных (В. Косиор, Лутовинов, Раковский, Красин, Скрыпник, Осинский). Во-вторых, и это главное, «триумвиры» продемонстрировали, что в состоянии не только удерживать ситуацию под контролем, но и укреплять собственные позиции. Последнее стало достигаться как при помощи продвижения сторонников «тройки» в высшие эшелоны власти с параллельным выдавливанием оттуда всех неугодных, так и при помощи едва прикрытого давления административно-карательных органов. Пример такого давления был публично продемонстрирован уже в мае-июне 1923 г., когда Сталин учинил расправу над одним из крупнейших партийных работников национальных республик М. Султан-Галиевым.

Столь бурно прошедшая весна не сулила спокойствия и в дальнейшем, ибо вопрос о власти окончательно все еще не был разрешен.

4. XIII съезд РКП(б) и «конституция» «семерки». «Литературная дискуссия»

Ограниченный объем книги лишает нас возможности подробно осветить все основные сюжеты, имеющие отношение к борьбе за лидерство в большевистской партии в условиях НЭПа. По названной причине мы вынуждены отказаться от анализа событий 1923 г. Отметим лишь то, что внутрипартийная борьба в 1923 г. была не только очень острой, но и затрагивала различные аспекты внутренней и внешней политики. В ней приняли участие многие известные деятели РКП(б). Отсылая читателя к имеющейся литературе[194], мы надеемся вернуться к этой теме в одной из следующих работ.

В дискуссии 1923 г. Троцкий и его сторонники понесли ощутимое поражение. Результаты дискуссии подвела XIII партконференция, работавшая 16–18 января 1924 г., а 21 января умер основатель большевистской партии В.И. Ленин.

Смерть Ленина не стала препятствием для эскалации борьбы за лидерство в РКП(б). Примером тому явилось выступление Зиновьева на заседании комфракции II Съезда Советов СССР, работавшего в конце января. В этом выступлении Зиновьев не ограничился ставшим стандартным набором контраргументов против оппозиции. Он пошел дальше:

«Требование “нэпа политического” — это требование формулировано теперь с ясностью, которой не могло быть два года тому назад... И мы должны видеть, что за нашими спорами стоит и кое-что от этой новой буржуазии, и кое-кто их наших оппозиционеров служит рупором для этой новой мелкой буржуазии»[195].

В этой речи Зиновьев произнёс слова, которые в дальнейшем ему не раз напомнят:

«Мы не можем позволить и не позволим никому действовать по формуле: а Васька слушает да ест (аплодисменты), т.е. ты выносишь резолюции, а мы их читаем и переходим к очередным делам... Явочным порядком завоевывать себе “свободу” фракций наша партия никому не позволит (аплодисменты) потому, что это есть вопрос жизни и смерти для нашей партии»[196].

3 февраля 1924 г. состоялся очередной Пленум ЦК. Историки внутрипартийной борьбы в РКП(б) традиционно обходят молчанием материалы этого Пленума. И совершенно напрасно. На нем был заслушан доклад комиссии по обследованию текучести и состояния снабжения армии, с которым выступил давнишний недруг наркомвоенмора С.И. Гусев. Эта комиссия была образована согласно постановлению Пленума ЦК от 15 января 1924 г. В ее состав до 3 февраля входили Андреев, Воронин, Лашевич, Орджоникидзе, Орлов, Фрунзе, Уншлихт, Шверник, Ворошилов и Бубнов[197].

Обратим внимание на даты. Комиссия работала едва ли более двух недель. Кроме того, необходимо помнить, что за это время произошли такие события, как партконференция и смерть Ленина. Тем не менее комиссии удалось собрать большой материал, в котором критиковалась работа руководимого Троцким ведомства. Не исключено, что материал собирался и до 15 января.

Защищал же работу военного ведомства выступивший с содокладом заместитель Троцкого Э.М. Склянский. В качестве критиков выступили Гусев, Фрунзе, Уншлихт, Сталин, Залуцкий, Ворошилов. По ряду вопросов Склянскому удалось убедительно оспорить критику оппонентов, которые во всех грехах дружно винили руководство военного ведомства. Так, он заявил:

«Известно ли ЦК о том, что мы с августа месяца изо дня в день занимается сметами, что у нас были десятки заседаний и девять десятых своего времени мы — почти все ответственные работники Военного Ведомства — тратили на эту смету. Я несколько раз просил Наркомфин закончить, сговориться... И вот до сих пор прошло уже четыре месяца бюджетного года, а у нас смета не утверждена»[198].

Смысл происходящего в полной мере выявился в ходе прений. Ворошилов прямо заявил, что все (!) беды военного ведомства идут от того, что Троцкий ведет себя слишком независимо в отношении ЦК, и призвал уровнять военное ведомство с остальными ведомствами[199]. Склянский объективно был не в состоянии противостоять столь массированному натиску. В итоге позиции Троцкого ослабли и в военном ведомстве.

Кратко затронем тему «Ленинского призыва». Решение о принятии в РКП(б) 100 тыс. новых членов — рабочих от станка — состоялось еще до смерти Ленина на XIII партконференции[200]. Нет сомнения, что смерть основателя РКП(б) вызвала массовый порыв к вступлению в ряды большевиков. Это устремление «низов» дало «тройке» дополнительный аргумент в пользу дальнейшего увеличения численного состава партии. В результате в РКП(б) пошли большие массы самых разных людей, значительная часть которых искренне горела желанием строить новую, лучшую жизнь. И уже в феврале принимается решение об увеличении численности Ленинского призыва до 150 тыс. В конце марта цифра достигла 200 тысяч[201].

Напомним, что основатель партии не далее как в 1922 г. категорически требовал определять «понятие “рабочий” таким образом, чтобы под это понятие подходили только те, кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию»[202]. А это было достижимо, по мнению Ленина, лишь после десяти лет работы на промышленном предприятии.

Однако в 1924 г. при массовом приеме в РКП(б) были начисто проигнорированы заветы Ленина о необходимости зорко смотреть за качеством вступающих в РКП(б). И потому данный призыв в партию правильнее было бы называть «сталинским», нежели «ленинским».

Так, секретарь парткома питерского завода «Красногвардеец» требовал от членов партии давать рекомендации всякому обращавшемуся за ней рабочему. Эффективность же работы цех. ячеек им определялась по количеству принятых в РКП(б). При этом серьезного внимания работе со вновь вступившими также уделено не было[203]. Однако нельзя не признать, что функционеры на местах сами оказались в сложном положении, так как от них требовалось за короткое время принять в ряды большевиков большое число людей. А такого рода директивы шли с самих «верхов».

В дальнейшем парткомы на местах принимали меры к тому, чтобы хоть немного повысить политический уровень вновь принятых в ряды РКП(б). Однако дело зачастую шло туго.

«Даже биографию тов. Ленина, — сетовал Новониколаевский губком, — которая вот уже в течение года разжевывается в кружках, на ячейковых собраниях, в специальных докладах, не знают. На заданные вопросы отмечают, что т. Ленин — крестьянин, рабочий Путиловского завода и т.д. Невольно возникает вопрос: где же результат партийной учебы»[204].

В сентябре 1924 г. при ЦК РКП(б) было проведено совещание с секретарями ячеек. Приведем несколько конкретных примеров, которые позволяют лучше увидеть, насколько сильно повлиял массовый призыв в ряды РКП(б) на кадровый состав партии. Так, представитель Сталинского завода (Донбасс) заявил: «На заводе 12 000 рабочих. До ленинского набора в ячейке было 120 членов, после ленинского набора — 626 человек плюс 150 еще не имеющих документов». А вот другое заявление: «В мастерских работает 1124 чел., а заявлений во время ленпризыва было подано до 400. Тщательная разборка заявлений дала, в конце концов, 280–285 человек». Жуков с Брянского завода сообщил, что в партячейке их десятитысячного завода из 700 членов 550 — Ленинского призыва. Ему вторил представитель Ижевского завода: «На нашем зав. 15 000 раб., в организации 1216 чел., из них ленинского призыва 703 чел.». Даже на Московской Трехгорной мануфактуре в ячейке из 700 человек 460 являлись «ленинцами»[205].

Впоследствии подводя итоги по «ленинскому призыву», М.М. Хатаевич признал, что «в целом ряде предприятий... количество членов ячейки увеличилось в 4,5 и более раз»[206].

Думается, что Троцкий впоследствии имел веские основания сетовать на то, что «начиная с 1923 г., партия искусственно растворялась в полусырой массе, призванной играть роль послушного материала в руках профессионального аппарата»[207].

В итоге благодаря Ленинскому призыву уже за первые пять месяцев количество рабочих в партии увеличлось с 44 до 60%. Почти втрое увеличилась партийная прослойка в рабочем классе: на тысячу рабочих их доля возросла с 39 до 114 человек[208]. Имелось и еще одно последствие, о котором позднее писал Каганович:

«В конце 1924 года при перевыборах бюро ячеек было избрано в новый состав бюро 20–25%, в ряде ячеек были избраны и секретари ячеек из новых членов партии Ленинского призыва, при этом в некоторых районах они же избирались и в руководящие районные органы. Еще больший процент избранных новых членов партии был в руководящих профсоюзных организациях...»[209].

Таким образом, люди вступившие в партию уже после смерти Ленина, быстро пошли вверх.

У правящего «триумвирата» на «ленинцев» действительно имелись далеко идущие планы. В результате их реализации уже мартовско-апрельский Пленум ЦК фактически без обсуждения принимает нарушающее Устав постановление о предоставлении всем кандидатам, в том числе и Ленинского призыва, права решающего голоса при выборах делегатов на съезд. По мнению В.П. Вилковой, эту

«единодушно одобренную съездом меру следует рассматривать как акт сознательного манипулирования партийными массами, позволивший сформировать “удобный” состав делегатов и не пропустить на съезд многих представителей оппозиции»[210].

С этим мнением стоит согласиться. Добавим, что сами «выборы» на съезд проводились по отработанной схеме: кандидаты определялись либо на расширенных пленумах губкомов, либо на губпартконференциях, участники которых отбирались райкомами. Как и ожидалось, «ленинский призыв», обладавший на выборах правом решающего голоса, послушно провел тех членов партии, которые устраивали аппаратных бюрократов[211].

В результате на XIII съезде РКП(б), проходившем с 23 по 31 мая 1924 г. в Большом Кремлевском дворце, присутствовало 1164 делегата, представлявших 735 881 члена и кандидата в члены партии. Среди делегатов 748 человек имели право решающего, а 416 — совещательного голоса. Согласно официальным данным 63,2 процента делегатов с решающим голосом составляли рабочие по социальному положению, а 40 делегатов были крестьянами[212].

С политическим отчетом ЦК вновь выступал Г.Е. Зиновьев, а с организационным — И.В. Сталин. Р.А. Медведев объяснил такое распределение докладов тем, что Сталин, одобряя выдвижение Зиновьева основным докладчиком на XIII съезде, заручался поддержкой Зиновьева и Каменева в борьбе за сохранение поста генсека[213]. Предположение не лишено оснований, однако и по сей день остро нуждается в подтверждении.

В целом XIII съезд прошел целиком под жестким контролем «тройки». Зиновьев вообще вел себя вельможно, фактически потребовав от Троцкого признания ошибок и отказа от взглядов[214]. Последний на это не пошел. Но его уступка была весомой, так как он признал, что как солдат партии должен подчиняться всем ее решениям, даже будучи лично с ними несогласным. Свою речь на съезде Троцкий закончил следующими словами:

«Не только у отдельного члена партии, но даже у самой партии могут быть отдельные ошибки: таковы, например, отдельные решения последней конференции, которые я считаю в известных своих частях неправильными и несправедливыми, но у партии не может быть таких решений, хотя бы неправильных и несправедливых, которые могли бы поколебать хотя бы на йоту нашу беззаветную преданность делу партии, готовность каждого из нас на своих плечах нести дисциплину партии при всяких условиях»[215].

Думается, что публично заявленная Троцким готовность «нести дисциплину партии при всяких условиях» не могла не стимулировать деятельность «триумвиров» по ужесточению этой самой дисциплины. Поэтому «мирную инициативу» наркомвоенмора сложно признать удачным политическим ходом.

Заявления Зиновьева своей безапелляционностью порой резали ухо. Так, о дискуссии 1923 г. он говорил:

«Что 46 стояли за группировки, — это общеизвестно. Разве вы не помните, как тов. Крыленко, наш первый помощник верховного прокурора республики, требовал в печати, чтобы была юридическая формулировка, что такое фракция, и что такое группировка (смех), ибо без этого вообще нечего де говорить о демократии. Я думаю, советские юристы могли бы найти занятие более полезное, чем это. Мы не нуждаемся в юридических формулировках»[216].

Подчеркнем, что подобный взгляд на право высказал не простой деревенский коммунист, а один из лидеров партии и Коминтерна, фактически претендовавший на роль теоретика большевизма. Показательна и реакция зала. А между тем Н. Крыленко не говорил ничего смешного. Но его робкую попытку хоть как-то юридически регламентировать (а, следовательно, защитить) право на свободу слова Зиновьев и не посчитал приемлемой. Тогда он считал, что партийное меньшинство надо подчинять своей воле, а не беспокоиться о его правах. Тем самым Зиновьев фактически очень помог в становлении того режима, при котором право на организованную защиту собственного мнения не будет предоставлено никому.

В этой связи неудивительно, что в том же 1924 г. Пятаков писал Каменеву, что при Ленине

«никогда не боялся высказывать в Партии свое мнение по различным вопросам. Часто Ильич меня высмеивал, ругал и т.п., но (за исключением случая с “Коммунистом”) я не помню случая, чтобы он относился как к “врагу отечества”. Прошлая “дискуссия” прошла иначе: расхождение с ЦК по ряду вопросов значительно менее острых, чем, например, “Брест”, строительство Красной Армии, профсоюзы перед X съездом и т.п. привело к тому, что я, чувствуя себя по прежнему большевиком, одновременно остро чувствую с Вашей стороны подозрительное отношение, почти как к врагу. Почему? Если оценить дискуссию, то по целому ряду вопросов я оказался прав... Но теперь я буквально боюсь высказать свое мнение... Вы относитесь ко мне как к заведомому еретику»[217].

Письмо вряд ли нуждается в комментариях. Другое дело — ленинское «Письмо к съезду». Оно обсуждалось не на пленарном заседании, а по делегациям. Таким образом, Сталин, Каменев и Зиновьев повторили уже оправдавший себя на предыдущем съезде прием нейтрализации ленинских предложений методом их обсуждения по делегациям, по которым ходили Каменев и Зиновьев.

Каганович впоследствии вспоминал:

«Но когда письмо Ленина оглашалось и обсуждалось на делегациях, товарищи, при всей своей любви, уважении и верности Ленину, прежде всего ставили вопрос: а можно ли найти такого человека, который обладал бы, как пишет сам Ленин, всеми качествами Сталина и отличался лишь одним перевесом — более терпим, лоялен, вежлив и т.д. Если бы Ленин был уверен, что это легко сделать, то... он со свойственной ему прямотой просто предложил бы снять Сталина и выдвинуть такого-то, а он написал осторожно или, может быть, условно... Можно думать, что Ленин и здесь, ставя так вопрос, рассчитывал на исправление Сталиным своих недостатков»[218].

Ленин же писал отнюдь не «условно», что понимали и сторонники зиновьевско-сталинского большинства. К примеру, в РЦХИДНИ сохранились заметки зиновьевца Сафарова под названием «О завещании Ленина». В них автор признал, что, во-первых, Ленин не мыслил себе возможность коллективного руководства при генсеке Сталине, и, во-вторых, указал на то, что в «Письме к съезду» основатель партии предлагал обсудить не вопрос о перемещении Сталина с поста генсека, а способ этого перемещения[219]. В том же ключе смысл ленинского предложения толкуют В.П. Наумов, И.Е. Горелов и А.Г. Осипов[220].

В то же время у Ленина, на наш взгляд, действительно не было подходящей кандидатуры на пост генсека. И потому своя логика в суждении Кагановича имелась. Здесь стоит вспомнить и то, что все партийцы (Стасова, Крестинский, Молотов), возглавлявшие Секретариат ЦК после Свердлова, в конечном счете Ленина не устроили. Довольно быстро разочаровался он и в Сталине.

Но с отставкой последнего дело обернулось куда сложнее, нежели с его предшественниками. Во-первых, вряд ли все члены «старой гвардии» пришли в восторг от того, что основатель партии устроил на посту руководителя Секретариата кадровую «чехарду». Во-вторых, и этот факт нельзя недооценивать, Сталин за несколько месяцев работы сумел заметно повысить ее уровень. Этих «плюсов» генсека не отрицал и Ленин. Вспомним выражение, употребленное Назаретяном уже в августе 1922 г. «Ходить под Сталиным» — так заговорили коммунисты. Можно взглянуть и на отчетные материалы Секретариата ЦК за год работы между XI и XII съездами РКП(б)[221]. В них — лавина данных. В-третьих, у Сталина имелись влиятельные союзники в Политбюро — Каменев и Зиновьев, заинтересованные в сохранении поста за Сталиным. В-четвертых, сам Ленин в 1922 г. по состоянию здоровья был далеко не в лучшей форме, что постоянно давало о себе знать. А это развязывало руки Сталину и его сторонникам.

И, наконец, самое главное. Без Ленина речь в первую очередь шла уже не о руководителе Секретариата, а о поиске нового вождя. Хорошие шансы им стать как раз и получал руководитель Секретариата ЦК. Вождями же в «Письме к съезду», как хорошо известно, были названы только два человека. Да, там есть и другие фамилии. Так, Ленин называет Бухарина «любимцем партии» и высоко отзывается о его теоретических способностях. Все это так. Но речь-то идет не об этом, а о наличие у претендента на «ленинское наследство» качеств вождя. Подчеркнем, качеств вождя для руководства партией вождистского типа.

Выбирать пришлось «из двух зол». И если бы Ленин проявил последовательность, то ему ничего другого бы и не осталось, как признать Троцкого своим наследником. И первый шаг в этом направлении им был сделан. П. Бруэ однозначно прав, указывая, что 4 января 1923 г. в своем дополнении к ранее продиктованному Ленин «полностью меняет первоначальный текст»[222]. От себя же добавим, что Ленин замолчал на полуслове. После требования снять Сталина громом прогремела тишина. Но в данном случае тишина не являлась решением важнейшей и острейшей проблемы.

В итоге «триумвиры» добились своего. А затем Сталин на Пленуме ЦК, состоявшемся сразу после партсъезда, попросил освободить его с поста генсека. И получил решительный отказ[223]. Впрочем, вполне запрограммированный.

Что же касается состава ЦК, как и на предыдущем съезде, он в очередной раз был увеличен на 13 человек. Теперь членов ЦК стало[53]. В члены ЦК не были переизбраны умерший Ленин, а также Радек и Коротков. А вот список вновь избранных членов ЦК: Антипов, Бубнов, Догадов, Кржижановский, Каганович, Красин, Колотилов, Куклин, С. Косиор, Лепсе, Лобов, В.А. Медведев, Николаева, Рухимович, Румянцев, Шварц[224]. Другими словами, позиции правящего большинства Политбюро продолжали укрепляться.

Значение, которое придавала «тройка» съездовской полемике против Троцкого, ясно раскрывается в записке, которую 11 июня отправил Зиновьеву его секретарь Пикель. Последний писал:

«Лично из бесед со многими товарищами знаю, что они весьма затруднены проведением агиткампании по этому съезду...

Ведь количественно дискуссия занимала на съезде скромное место и для многих не ясно, что качественно она была центральным вопросом»[225].

Понятно, что Пикель хорошо знал тему, по которой столь откровенно высказывался. Его записка лаконично расставляла все по своим местам: борьба с Троцким являлась центральной задачей «триумвиров» на партсъезде. Троцкого по-прежнему опасались. Вот о чем будет на XV съезде ВКП(б) вспоминать член ленинградской делегации Головешко:

«На XIII съезде партии т. Евдокимов не только в выступлениях, но и в отдельных беседах с делегатами съезда (а мы знаем, что т. Евдокимов очень часто говорил то, что думал т. Зиновьев) ставил главным образом вопрос в отношении Троцкого персонально, заявляя, что если мы оставим Троцкого в том же положении, или, вернее, в правах члена Политбюро и председателя Реввоенсовета, то он нам отвинтит башку»[226].

Только был ли столь агрессивно и решительно настроен в то время сам наркомвоенмор? Ведь он и впоследствии придерживался заявленной на съезде позиции. Это особенно ярко проявилось в период работы V Конгресса Коминтерна. Делегатов Конгресса очень интересовала прошедшая в РКП(б) дискуссия. Был поднят так называемый «русский вопрос». В результате Коларов оказался вынужденным обратиться к Троцкому с просьбой прислать ответ, не желает ли он принять участие в прениях «по русскому вопросу» «не позже понедельника к 10 часам утра, до начала прений»[227].

В своем ответе Троцкий писал, что по вопросам, составлявшим предмет дискуссии в большевистской партии, вынесены определенные решения XIII съездом. Этим самым дискуссия закончена, а к V конгрессу на решения XIII съезда никто из членов РКП(б) не апеллирует. Решения же эти обязательны для всех членов партии. В этих условиях возобновлять дискуссию на конгрессе по вопросам, уже разрешенным XIII съездом партии, значило бы только создавать излишние затруднения для согласованной работы в РКП(б)[228].

Однако Конгресс принял резолюцию, целью которой умиротворение явно не являлось. В ней, в частности, говорилось:

«Представители оппозиции внутри РКП, несмотря на приглашение Коминтерна изложить перед конгрессом свою точку зрения и обосновать ее с согласия на то делегации РКП, отказались под формальным предлогом от выступления.

С другой стороны, конгресс не получил доказательств и того, что оппозиция уже признала свои ошибки и стала целиком на точку зрения XIII съезда РКП. Такое положение вещей создает опасность возрождения дискуссии в РКП»[229].

Другими словами, получалось, что как бы Троцкий себя не вел, а в итоге неизменно его поведение изображалось как направленное против РКП. Важно и то, что в резолюции говорилось об оппозиции чуть ли не как о все еще активно действующей. Словно и не было заявлений оппозиционеров о необходимости консолидации партии после смерти Ленина. Нападки же на Троцкого не прекратились и в дальнейшем. Зиновьев критиковал Троцкого уже в июне 1924 г.[230]

Однако следующий конфликт в большевистских «верхах» разыгрался без участия наркомвоенмора. Казалось после окончания XIII съезда РКП(б) наконец-то наступит тот долгожданный момент, когда страсти в партийных верхах на какое-то время поутихнут. Однако в ЦК имелся человек, которому такой ход событий не казался приемлемым. Этим человеком был Сталин.

Серьезных причин быть недовольным итогом партсъезда у него вроде бы не оставалось: стратегически важный пост генсека был сохранен. Однако именно Сталин почти демонстративно спровоцировал очередной всплеск внутрипартийной борьбы в «верхах» РКП(б). А произошло это уже 17 июня 1924 г.

Именно в этот день Сталин выступил с докладом «Об итогах XIII съезда РКП(б)» на курсах секретарей укомов при ЦК РКП(б). Естественно, генсек не упустил возможности дать свой комментарий итогам прошедшей в конце 1923 г. дискуссии. Он сказал:

«Дело не в том, какие цели ставит себе тот или иной товарищ или та или иная оппозиционная группа. Дело в тех объективных результатах, которые неизбежно вытекают из действий данной группы. Ведь что значит объявить войну партийному аппарату? Это значит разрушить партию. Что значит восстановить молодежь против кадров? Это значит разлагать партию. Что значит бороться за свободу группировок? Это значит пытаться разбить партию, ее единство. Что значит развенчивать кадры партии болтовней о перерождении? Это значит пытаться перевернуть партию, переломить ей хребет. Да, товарищи, речь шла о жизни и смерти партии»[231].

Так генсек кратко разъяснял суть происходивших событий молодому поколению партийных функционеров, прекрасно осознавая, что через них его идеи пойдут дальше.

Процесс демократизации партийного руководства генсек разъяснил не менее бойко:

«Ленинский призыв говорит о глубоком демократизме нашей партии, о пролетарском составе ее основных ячеек, о несомненном доверии миллионов беспартийных масс к нашей партии. Но этим не исчерпывается демократизм нашей партии. Это только одна сторона демократизма. Другая сторона состоит в том, что само партийное руководство шаг за шагом демократизируется. На съезде уже говорилось, что центр тяжести партийного руководства все более перемещается от узких верхушек и бюро к широким организациям, к пленумам местных и центральных организаций, причем сами эти пленумы расширяются и улучшаются в своем составе... Во время VII съезда (1918 г.) наш ЦК состоял из 15 членов, из коих рабочих — один (7 процентов), а интеллигентов 14 (93 процента). Это было на VII съезде. А теперь, после XIII съезда, ЦК состоит уже из 54 членов, из коих 29 рабочих (53 процента) и 25 интеллигентов (47 процентов). Это несомненный признак демократизации основного партийного руководства»[232].

По Сталину получалось, что для определения степени демократизма имели значение не механизм принятия решений в партии и не соблюдение условий выборности ее руководящих органов, а процент руководителей, имевших пролетарское происхождение.

Самое же важное, с точки зрения последующей внутрипартийной борьбы в РКП(б), прозвучало в конце доклада:

«Недавно я читал в газете доклад одного из товарищей о XIII съезде (кажется, Каменева), где черным по белому написано, что очередным лозунгом нашей партии является будто бы превращение “России нэпмановской” в Россию социалистическую. Причем, — что еще хуже, — этот странный лозунг приписывается не кому иному, как самому Ленину. Ни больше, ни меньше! Между тем известно, что ничего такого не говорил и не мог сказать Ленин, ибо России “нэпмановской”, как известно, нет в природе. Правда, Ленин говорил о России “нэповской”... Понимает ли эту принципиальную разницу Каменев? Конечно, понимает. Почему же он выпалил тогда этот странный лозунг? По обычной беззаботности насчет вопросов теории, насчет точных теоретических определений...

Еще один пример. Нередко говорят, что у нас “диктатура партии”. Я, говорит, за диктатуру партии. Мне помнится, что в одной из резолюций нашего съезда, кажется, даже в резолюции XII съезда, было пущено такое выражение, конечно, по недосмотру. Видимо, кое-кто из товарищей полагает, что у нас диктатура партии, а не рабочего класса. Но это же чепуха, товарищи»[233].

«Чепуха» была направлена против Зиновьева. Но ход Сталина был весьма и весьма рискованным. Ведь он задевал ни одного лидера Коминтерна. Достаточно вспомнить бухаринское заявление на январском 1924 г. Пленуме ЦК и ЦКК РКП(б). Тогда, критикуя оппозицию, Бухарин говорил следующее:

«Они не видят того, что нам, для того чтобы поддержать пролетарскую диктатуру, необходимо поддержать диктатуру партии, которая не мыслима без диктатуры старой гвардии, которая, в свою очередь, немыслима без руководящей роли ЦК как властного учреждения»[234].

Небезынтересно и то, что резолюция XII партсъезда, согласно более позднему свидетельству Зиновьева, была написана при ближайшем участии Сталина. Генсек в проект резолюции «внес ряд своих замечаний, но то место, против которого он полемизировал, никаких возражений с его стороны не вызвало»[235].

Встает, по меньшей мере, два вопроса. Зачем Сталин сделал этот выпад? И почему он был сделан именно в этот момент?

Остановимся на этом подробнее. Прежде всего стоит оценить то положение, в котором оказался будущий «вождь народов» после окончания партсъезда. Да, главная задача была решена: пост генсека за Сталиным был сохранен. Но с другой стороны, хоть и по делегациям, но текст ленинского «Письма к съезду» был оглашен и ленинская оценка личных качеств Сталина и предложение переместить его с поста генсека одновременно узнало большое число членов РКП(б).

То, что факт оглашения ленинского документа имел мощный резонанс не только среди делегатов съезда, но и в более широкой аудитории, подтверждает записка, которую 4 июня направил Зиновьеву его секретарь Пикель. В ней говорилось:

«Вчера только один беспартийный спрашивал меня верно ли то, что на съезде оглашалось письмо Ильича с характеристикой членов ЦК, причем отдельные фразы его пересказа вполне соответствуют тексту!

В вузовских ячейках говорят об этом вдоль и поперек, конечно, с чудовищными извращениями и нелепицей».

В конце записки, сообщив о том, что имеются выпады и сомнения и по адресу Зиновьева и Каменева, Пикель восклицал, что в партии еще много «мерзости и дряни». Наложенная Зиновьевым «резолюция» гласила: «Увы! Это так. Но — бывало хуже!»[236].

О том, что подразумевал Зиновьев под последними словами, остается только гадать. Но в данном случае это и не столь существенно, так как атмосфера передана ярко. Относительно же Сталина стоит добавить, что мимо общественного мнения партии не мог пройти незамеченным тот факт, что сохранению своего поста он во многом был обязан усилиям Каменева и Зиновьева. Ведь именно эти два лидера партии ходили по делегациям и убеждали делегатов. И хотя среди последних уже хватало сталинских выдвиженцев, умалить вклад Каменева и Зиновьева в успех операции по нейтрализации ленинского письма это не могло.

Троцкий, вспоминая в книге «Сталин» этот отрезок внутрипартийной борьбы, писал:

«Сталин ступал неуверенно, озираясь по сторонам, всегда готовый к отступлению. Но его в качестве противовеса мне поддерживали и подталкивали Зиновьев и Каменев, отчасти Рыков, Бухарин, Томский. Никто из них не думал тогда, что Сталин перерастет их головы. В период “тройки” Зиновьев относился к Сталину осторожно-покровительственно. Каменев — слегка иронически»[237].

Но Сталину явно не хотелось выступать в образе чьего бы то ни было ставленника, и это главное. Дело в том, что на 17 июня было запланировано открытие V Конгресса Коминтерна, на котором Сталин также рассчитывал укрепить свои позиции. А столь масштабные претензии требовали от него скорейшего выхода из тени единомышленников по «триумвирату».

Повод для выпада был найден в одном из многочисленных докладов Каменева, опубликованном в «Правде» от 11 июня. Там генсек и обнаружил слова, которые счел достаточными для атаки на человека, которому столь многим был обязан. Решению способствовало и то, что накануне открытия Конгресса Коминтерна Зиновьев как глава этой международной организации был сильно занят. А Каменев вообще находился на лечении.

Свой доклад генсек сделал в день открытия Конгресса!

Каменев, как только узнал о произошедшем, стал слать телеграммы. В телеграмме Сталину (копия — Зиновьеву) он прямо говорил: «Поражен публичным выступлением Coco с намеками на пренебрежение теорией в нашей узкой среде». Каменев недоумевал по поводу того, «зачем понадобилась эта явная придирка к одному слову в непрочитанной стенограмме». Наконец, Лев Борисович внес предложение по выходу из сложившейся ситуации:

«Если это не заранее обдуманный тактический ход и если полемика признается нежелательной, я предлагаю от имени Coco напечатать следующее. Слово нэпмановский вместо нэповский в цитате из Ленина является результатом ошибки стенографа и никаким доказательством пренебрежения к теории служить не может»[238].

Каменев прислал телеграмму и лично Зиновьеву. В ней, отметив, что придает «серьезнейшее значение публичному выступлению Coco», добавил: «Прошу тебя наблюсти за ликвидацией инцидента. Если нужно через семерку»[239].

Последняя фраза крайне важна, ибо в ней «семерка» упомянута в качестве реально действующего органа! Органа, способного решить возникшую проблему, по сути, последней инстанции. Это же соображение подтверждается и заявлением Зиновьева, сделанным им впоследствии на июльском 1926 г. Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б):

«Мы образовали фракцию, вполне организованную с начала 1924 г., сначала мало оформленную, а потом вполне оформленную. 17–19 августа 1924 г. состоялось совещание членов ЦК и ЦКК, которое окончательно оформило эту фракционную семерку»[240].

Еще одно сообщение Каменев направил в «Правду». По сути вопроса он заявлял: «Двойная ссылка и на Ильича, и на доклад ЦК, повторявший слова Ильича, показывает, что я имел в виду именно повторение слов Ильича»[241]. Каменев добавил:

«Напрасно только из ошибки корректора или стенографа т. Сталин попытался сделать доказательство пренебрежения к теории в нашей партии. Это уж излишнее усердие, объяснимое, видимо, тем похвальным увлечением, с которым т. Сталин за последнее время занялся вопросами теории»[242].

Обращает на себя внимание то, что в данном документе (в отличие от телеграммы самому Сталину) Каменев прямо говорит об умышленности выпада генсека. То есть, продуманность сталинской акции под сомнение не ставится. Более того, Каменев верно констатирует факт тесной взаимосвязи между данной атакой и недавно обнаружившимися претензиями Сталина в области теории. Другими словами, заявляя о своих теоретических претензиях, Сталин одновременно расчищал себе дорогу в борьбе за лидерство в РКП(б). Поэтому он попытался дискредитировать Каменева.

Сам Сталин, согласно более позднему свидетельству Зиновьева, свое выступление объяснил тем, что рамки «тройки» ему показались тесными. На сей счет на XIV съезде партии Зиновьев резонно заметит:

«Мы на это отвечали: “Само собой понятно, не может быть и речи о том, чтобы тройка руководила, нужен более широкий коллектив”. Никто из нас никогда не стоял за то, чтобы только тройка руководила, но все решительно протестовали против того, что такие вещи делаются через печать»[243].

От чьего имени говорил Зиновьев? Ответ на этот вопрос содержался в том же выступлении (а это было заключительное слово по содокладу) Зиновьева на XIV съезде партии:

«Нападение на меня было по вопросу о диктатуре партии... Сталин сделал самое решительное выступление против “ядра” через газеты, оно и разложило ядро... У нас тогда собралось несколько руководящих товарищей, человек 15–17 большевиков-ленинцев, которые обсуждали создавшееся положение. Они признали неправильность выступления тов. Сталина и принципиальную его ошибку по вопросу о диктатуре партии.

Потом была напечатана без подписи моя статья в “Правде”, в которой было выражено наше общее мнение. Затем было выработано в первый раз нечто вроде писанной конституции насчет того, как нам жить дальше. У нас председательствовал тогда тов. Рудзутак, мы ему дали эту конституцию спрятать, а потом порвать»[244].

Сказанное Зиновьевым на партсъезде о «конституции» представляет для нас несомненный интерес. Тем более что в советской историографии весь сюжет подавался в таком виде:

«И.В. Сталин в докладе “Об итогах XIII съезда РКП(б)” указал на искажение Каменевым ленинского лозунга о превращении России нэповской в Россию социалистическую и разоблачил попытку Зиновьева отождествить диктатуру партии. В ответ Зиновьева 23 августа поместил в “Правде” статью “К вопросу о диктатуре пролетариата и диктатуре партии”, ревизовавшую основы ленинского учения… Учитывая, что такая полемика могла привести к углублению существовавших разногласий, перерасти в общепартийную дискуссию и нанести серьезный ущерб единству партийных рядов, члены ЦК в конце 1924 г. договорились о представлении своих докладов, речей, рукописей на предварительное одобрение в Политбюро. Такой порядок повышал ответственность членов ЦК за свои выступления, создавал условия для дружной совместной работы, обеспечивал устойчивость в проведении партийной политики.

Вместе с тем члены ЦК сохранили право публиковать свои произведения и в таком виде, в каком они считали необходимым. В этом случае за ЦК в целом и его отдельными членами оставалось право критики содержавшихся там неправильных положений»[245].

Приведенная цитата — характерный образчик всей историографии внутрипартийной борьбы, созданной в так называемый «застойный» период. Чтение ее напоминает путешествие по болоту, ибо не знаешь, где провалишься.

Случиться же это может в любой момент.

Однако обратимся к цитате. Во-первых, мы уже видели выше, что Каменев вполне обоснованно отвел обвинения в свой адрес. По поводу чего, кстати говоря, Сталин так никогда ничего вразумительного и не заявил. Но об этом С.Л. Дмитренко не говорит.

Во-вторых, советский историк подает зиновьевскую статью «К вопросу о диктатуре пролетариата и диктатуре партии» как полемическую и ревизионистскую. Однако, как говорил Зиновьев, она появилась на свет уже после обсуждения всего инцидента в узкой среде руководителей партии. Именно взгляды самого Сталина тогда были признаны ошибочными. Это и не удивительно, если вспомнить, к примеру, приведенные выше слова того же Бухарина, сказанные им в январе 1924 г. Статья же выражала общее согласованное мнение и была призвана поставить точку во всем произошедшем. То есть ни раскольнической, ни ревизионистской ее назвать попросту нельзя.

В-третьих, С.Л. Дмитренко пишет, что «члены ЦК в конце 1924 г. договорились о представлении своих докладов, речей, рукописей на предварительное одобрение в Политбюро». При этом он не называет даты. Может ее нет? Кроме того, где была осуществлена эта историческая договоренность? Историк не обременяет себя столь важными вопросами. По-видимому, рассчитывая на то, что читатель сам домыслит и сделает необходимые выводы.

Но мы не будем домысливать за С.Л. Дмитренко, а обратимся к разбору инцидента и сделанных в результате его выводов строго на основе документов. Прежде всего к написанной Зиновьевым в период его пребывания в объединенной оппозиции «Истории фракционного центра». В ней автор прямо называет дату совещания, а также перечисляет ее участников и круг решавшихся вопросов. Документ не оставляет камня на камне от построений Дмитренко.

Зиновьев писал:

«Во время августовского пленума ЦК под председательством т. Рудзутака состоялось “частное” совещание группы членов ЦК в составе т. Сталина, Рыкова, Томского, Бухарина, Калинина, Каменева, Зиновьева, Рудзутака, Ворошилова, Угланова, Микояна, Кагановича, Орджоникидзе, Петровского, Куйбышева, Харитонова, Комарова, Куклина, Лобова и нек. др.»[246].

Именно тогда, а не «в конце 1924 г.» обо всем и договорились. Передвижка же даты С.Л. Дмитренко понадобилась для того, чтобы доказать раскольнический характер зиновьевской статьи. Хотя в той же «Истории фракционного центра» прямо говорится, что статья была коллективной, а против нее генсек голосовал в гордом одиночестве! Можно добавить и то, что на июльском 1926 г. Пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), где Зиновьев публично коснется данного вопроса, он скажет примерно то же самое и назовет точные даты. Согласно им, совещание проходило 17–19 августа 1926 г.[247],[248]. А так как на Пленуме присутствовали многие из тех, кого Зиновьев назвал в числе участвовавших в августовском мероприятии, и приведенные им факты никто, кроме Кагановича, оспаривать не стал, то достоверность сказанного можно считать установленной. Тем более что Зиновьева, находившегося на Пленуме в рядах оппозиционного меньшинства, лишний раз лягнуть не отказались бы многие. Причем быстро замолчал и Каганович, попытавшийся было поставить под сомнение подлинность принесенных Зиновьевым документов. Обратимся к стенограмме Пленума:

«КАГАНОВИЧ. Это вы сами написали.

ЗИНОВЬЕВ. Зачем сам написал — здесь есть подпись членов Секретариата ЦК. Тов. Каганович, вы будьте поосторожнее насчет того вздора, который вы говорите»[249].

В литературе, вышедшей в свет в последние годы, численность принявших участие в августовском совещании определялась в 25 человек[250]. Зиновьев на XIV съезде мимоходом привел другие цифры — 15–17 человек. Однако важнее определиться с политической сущностью произошедшего, а не с точной численностью участников, не остававшейся неизменной.

На июльском 1926 г. Пленуме ЦК и ЦКК Зиновьев сказал следующее:

«Перед Пленумом ЦК собирался фракционный пленум, состоявший из перечисленного круга товарищей, который потом расширялся за счет некоторых других товарищей, далеко не всех. Не участвовали на фракционном пленуме не только т. Троцкий и его ближайшие единомышленники, но и целый ряд других членов и кандидатов ЦК и ЦКК. Эта фракционная семерка собиралась по вторникам, имела свою конституцию, согласно которой, по требованию одного члена любой вопрос с порядка дня Политбюро снимался. Эта фракционная семерка составляла порядок дня Политбюро и предварительно его обсуждала»[251].

Вновь упомянута «конституция». Зиновьев перечислил и членов «семерки». С августа 1924 г. она состояла из членов Политбюро Сталина, Зиновьева, Каменева, Рыкова, Бухарина и Томского. То есть всех, кроме Троцкого, отсутствие которого «компенсировал» возглавлявший ЦКК В.В. Куйбышев[252]. По словам Зиновьева, на заседаниях «семерки» постоянно присутствовали Янсон и Ярославский[253]. Из состава участников вытекало, что направлена она была прежде всего против Троцкого, что и признал Зиновьев:

«Троцкий уже в августе 1924 г. был фактически отстранен от партийного руководства. И его пребывание в ПБ мыслилось большинством не как пребывание для работы и руководства партией, а исключительно для того, чтобы продемонстрировать перед массами желание большинства привлечь т. Троцкого к работе, хотя фактически такого желания не было»[254].

Откровеннее не скажешь. В «Истории фракционного центра» Зиновьев вновь упомянул ту «конституцию» «семерки», о которой говорил на XIV съезде партии:

«По этой конституции семерка была подотчетна только пленуму фракции, который собирался одновременно с пленумом ЦК. Все возникающие разногласия между членами семерки ни в коем случае не должны были переноситься на обсуждение партии, а должны были разрешаться или пленумом фракции или же самой семеркой»[255].

Заметим, «ни в коем случае». Завершая же сюжет, стоит сказать, что Сталин не был бы Сталиным, если бы и из этой ситуации не вытянул для себя политической выгоды. Умение же получать ее в любой ситуации есть отличительный признак настоящего политика. Конкретный же сталинский маневр заключался в том, что он подал в отставку с занимаемой должности. Фракционный Пленум в целях умиротворения ее не принял. В том числе и голосами Зиновьева и Каменева[256]. Но факт подачи в отставку в дальнейшем даст Сталину повод заниматься спекуляциями на тему, что за должность он якобы не держится.

Инцидент оставил существенный след в отношениях. Каменев и Зиновьев начали подумывать и о подстраховке на крайний случай. Это проявилось на том же августовском фракционном Пленуме при решении вопроса о руководстве Московской парторганизации, на которое был выдвинут Угланов. Последний на XIV съезде будет вспоминать:

«...когда тт. Зиновьев и Каменев рядили меня в Москву на работу, они при этом вели со мной такие разговоры, из которых я понимал, что они прививают мне по пути свои разногласия со Сталиным. Я отказывался от такого приглашения, но после решения большинства ЦК пошел на работу с такой мыслью, чтобы не давать возможности делить партию на сферы влияния отдельных вождей»[257].

С какими мыслями шел Угланов на работу в Москву, сказать сложно. Во всяком случае, отношения его с Зиновьевым были сильно испорчены конфликтом 1921 г. Однако имеет смысл задаться вопросом о том, насколько Троцкий был в курсе «веселья», происходившего в кругу его «друзей». Данный вопрос и по сей день не разрешен отечественной историографией.

Постоянно наталкиваясь на то, что при обсуждении выносимых на Политбюро вопросов члены Политбюро отстаивают единую позицию, Троцкий не мог не понять, что это не случайность. Небезынтересным в этой связи представляется то, что советские историки, напрочь обходя данный вопрос, в то же время приводят тот факт, что Троцкий мог позволить себе читать на заседании Политбюро романы иностранных авторов. Причем никаких вразумительных объяснений такого неординарного поведения наркомвоенмора в советской историографической литературе нет. Но почему? Ведь при Ленине Троцкий так себя не вел.

Думается, поведение Троцкого объясняется просто: он превращал комедию в фарс. Понимая, что заседания Политбюро в его присутствии не более чем простая формальность, он своим жестом именно это и демонстрировал.

Конечно, авторитет Троцкого в результате внутрипартийной дискуссии 1923 г. оказался подорванным. Но до полной победы Сталину было ещё очень далеко. Добавим, что в ходе самой дискуссии все лидеры правящего большинства много раз были вынуждены повторять, что они не представляют партийного руководства без Троцкого. Не изменились их заявления и впоследствии. К примеру, 22 февраля 1924 г., выступая с докладом в Калуге, Калинин вновь признал большой авторитет наркомвоенмора: «Оппозиция сама по себе не имела бы особенного значения без авторитетного возглавления её Троцким»[258].

Таким образом, в начале 1924 г. ещё не всё было потеряно и многое зависело от самого Троцкого. А он продолжал ошибаться. Здесь стоит согласиться с С. Коэном в том, что в 1924 г. Троцкий спокойно взирал на то, как громят его сторонников и как усиливаются позиции Сталина.[259]. Против сторонников Троцкого широко применялись партийные чистки. Происходило то, о чем предупреждали Сапронов и Врачев в январе 1924 г. Конечно, нравиться Троцкому это не могло, но факт остается фактом — большой активности для облегчения участи своих сторонников он не проявлял. Он отстранился и надолго замолчал. Сталину же именно это в тот момент и требовалось.

В советской историографии подсчитано, что за период с 1923 по 1926 год Троцкий из 287 заседаний Политбюро присутствовал всего на 151 заседании[260]. К этому можно добавить, что в течение 1924 и 1925 гг. он отсутствовал месяцами. А генсек много и вдумчиво продолжал работать, медленно, но верно сосредоточивая власть в своих руках.

Осень 1924 г. началась для Троцкого с того, что в начале сентября его бывший секретарь Глазман покончил с собой. 4 сентября Политбюро постановило признать ошибкой его исключение из партии, «просить ЦКК произвести тщательную проверку этого дела» и «похоронить т. Глазмана как члена РКП».

Трудно представить, о чем думал Троцкий, приступая к своей печально знаменитой статье «Уроки Октября», написанной им в качестве предисловия к книге «1917». Конечно, он не мог не желать отмщения за неудачи последнего года. Кроме того, нельзя исключать, что, будучи наслышанным о конфликте в стане политических противников, он решил нанести удар по одной из противоборствующих сторон — Каменеву и Зиновьеву, припомнив их поведение в октябре 1917 г. Но именно эта статья послужила поводом для очередной кампании против наркомвоенмора. Ему ответили градом статей, резолюций и выступлений[261].

Троцкий опять демонстративно молчал. В конце 1924 г. в беседе с десятью рабочими одного из московских заводов он объяснял, что не отвечает потому, что не хочет новой дискуссии. И если бы он знал, что книгу так раздуют и разведут такую кампанию, то «никогда ее и не выпустил». Более того, Троцкий предположил: «Если бы со мной они переговорили, то мы сговорились бы, может быть»[262].

Впоследствии Троцкий так опишет «литературную дискуссию»:

«Это было в своем роде величественное зрелище. Клевета получила видимость вулканического извержения. Широкая партийная масса была потрясена. Я лежал с температурой и молчал. Пресса и ораторы ничем другим не занимались, кроме разоблачения троцкизма»[263].

Тон «дискуссии» задала «тройка». 18 ноября с докладом «Ленинизм или троцкизм?» на собрании актива Московского комитета партии выступил Каменев. Принятая резолюция затем была опубликована в «Правде» от 19 ноября. Свой доклад Каменев повторил 19 ноября сначала на собрании фракции ВЦСПС, а через день — на совещании военных работников.

В присущей ему манере критиковал Троцкого Зиновьев. Например, он заявил, что в «Уроках Октября» почти столько же ошибочных утверждений, сколько утверждений вообще[264]. Не забыл он сделать и традиционное обвинение: «На VII съезде тов. Троцкий, находившийся в нашей партии тогда всего только около полугода, в первый раз создал троцкистский кризис. С тех пор, увы, эти кризисы повторяются периодически»[265]. Смысл заявления очевиден: Зиновьев проводил мысль, что до тех пор, пока Троцкий в партии, кризисы неизбежны: «Троцкизм в такой же мере годится быть составной частью ленинизма, как ложка дегтя “составной частью” бочки меда».

10 ноября Зиновьев выступил на Пленуме Ленинградского губкома с докладом о предисловии к книге Троцкого «1917 год». В одном из пунктов принятого постановления значилось:

«Просить ЦК принять более решительные меры по удалению из партии тех элементов, которые после XIII Съезда партии высказались против его решения о мелкобуржуазном уклоне и продолжают открыто вести активную работу против решений съезда»[266].

19 ноября с речью на пленуме коммунистической фракции ВЦСПС выступил Сталин. Он выделил три особенности, которые ставят троцкизм в непримиримое противоречие с ленинизмом. Первой особенностью является перманентная революция, которая «есть революция без учета маломощного крестьянства как революционной силы». Второй особенностью троцкизма, по Сталину, является «недоверие к большевистской партийности, и ее враждебности к оппортунистическим элементам». Третья особенность сводится к недоверию к лидерам большевизма и его центральным учреждениям. Троцкизму присуще стремление к дискредитированию лидеров большевизма, включая Ленина. Здесь генсек напомнил обвинения Троцким Ленина, сделанные в 1913 г. Вывод Сталина гласил: «Урок один: длительное сотрудничество ленинцев с Троцким возможно лишь при полном отказе последнего от старого груза, при полном его присоединении к ленинизму». Задача партии, по Сталину, «состоит в том, чтобы похоронить троцкизм как идейное течение». В то же время генсек подчеркнул: «Что касается репрессий, то я решительно против них»[267].

В период «литературной дискуссии» Сталин уже более четко контролировал деятельность партаппарата. Теперь генсек мог обратить внимание своих коллег и на некоторые нюансы. Например, 29 ноября он писал Квирингу и другим членам ЦК КП(б) Украины по поводу выступлений Луначарского, Преображенского и Радека следующее:

«ЦК РКП находит, что все эти уклоны целесообразно было бы разъяснить в печати и в марксистских кружках, но полагает, что развивать вокруг них массовую политическую кампанию в настоящее время нецелесообразно.

Боевым вопросом является теперь не отдельные отклонения отдельных членов партии, а троцкизм»[268].

На местах так и понималось. Тот же Квиринг опубликовал в Харькове брошюру «Ленин, заговорничество, Октябрь». В ней он писал:

«В целом статья “Уроки Октября” является, мягко выражаясь, не очень скромной попыткой поставить себя во главе Октябрьского переворота, оттеснив на задворки партию в лице ее ЦК, Петербургского и Московского комитетов, а заодно с ними и Ленина...»[269].

Подобных выступлений как на собраниях, так и в печати в 1924 г. было много в разных местах. Кампания была хорошо подготовлена. Требовалось вдолбить в головы людей мысль, что Троцкий в партии чужой, и что он замазан меньшевизмом. На партсобраниях, словно по команде, принимались резолюции, требовавшие применения к наркомвоенмору мер партийного взыскания. Так, партийная организация фабрики имени Халтурина «требовала» от ЦК «заставить Троцкого выполнить решение XIII партсъезда и V конгресса Коминтерна. Если этого Троцкий еще не понял, пусть лучше уходит из нашей партии»[270].

Среди лидеров большевиков наиболее терпимо относился к Троцкому в тот момент Бухарин. Сначала он выступил против Троцкого, защищая Зиновьева и Каменева. О них он писал: «Они были “проверены” гораздо более основательно, чем одними днями Октября»[271]. Однако затем, по-иному оценив настрой Каменева и Зиновьева, Бухарин заметно поумерил свой пыл. Уже в ноябре 1924 г. в одном из документов «семерки» Николай Иванович писал, что он «против дискуссии, против перенесения на голоса и за всемерную разъяснительную работу»[272]. По свидетельству Угланова, дело дошло до того, что несогласный с применявшимися против Троцкого методами борьбы Бухарин вообще вышел из состава «семерки»[273].

Свою особую позицию Бухарин обнародовал и публично, правда, не афишируя ее отличий. 28 ноября он выступал с докладом «О международном и внутреннем положении» на XIV Тульской губернской партконференции. Бухарин указал на опасность, которую может внести в ряды партии попытка Троцкого извратить учение Ленина, особенно в тот момент, когда требуется сплоченность партии единым учением. В то же время он признал, что Троцкий «сам по себе крупнейшая величина с международным именем и международным ростом», искренне считающий себя «самым честным толкователем ленинского учения»[274].

Тот факт, что Бухарин относился к Троцкому гораздо более терпимо, чем Сталин, Зиновьев и Каменев, не остался незамеченным даже в партийных «низах». Некий Волков в письме Фрунзе отметил, что он из бухаринского доклада в Туле вынес, что Бухарин

«Троцкому сигнализирует. Это доказано тем, что о поступках Троцкого уж очень выражается мягко по сравнению с докладом Каменева, Сталина и вообще с газетными сведениями. По Бухарину выходит, что... он, Троцкий, не преступник по отношению [к] партии».

И далее Волков написал важную вещь:

«Надо сказать — это резко бросалось в глаза не только мне, но и очень многим. Уж если так мыслит Цека партии и Политбюро и сводит только на литературный идеологический спор, то это не стоило бы поднимать шумихи. Мы по простоте думали бы его ошпарить похлеще!»[275]

Добавим, что данная записка не была оригинальной. К примеру, в апреле 1925 г. на собрании партактива Москвы Зиновьев получил записку следующего содержания: «Чем объяснить, что тов. Бухарин характеризовал троцкизм как не имеющий ничего общего с меньшевизмом, между тем как резолюции ЦК и ЦКК определяют его как один из видов меньшевизма?»[276]

Наконец, успеху «триумвиров» способствовал и катастрофически низкий уровень подготовки многих коммунистов. Так, проведенная в 1924 г. проверка членов и кандидатов непроизводственных ячеек обнаружила в промышленных губерниях 30–40% политически неграмотных, в земледельческих — 50–60%, а в национальных окраинах — до 80%[277]. И это при том, что в целом ряде мест и уровень проверяющих оставлял желать много лучшего. К примеру, член череповецкой проверочной комиссии, получив правильный ответ о времени появления декабристов, принялся доказывать, что это произошло в декабре 1905 г.[278]

К январю 1925 г. массированная проработка Троцкого достигла апогея. В местных парторганизациях выявились три основные точки зрения по вопросу о мере его наказания: исключить из партии; освободить от работы в РВСР и вывести из Политбюро; освободить от работы в Реввоенсовете и условно оставить в Политбюро. Справедливости ради надо отметить, что в низах еще происходили отдельные выступления в поддержку наркомвоенмора. Резолюцию с протестом против травли Троцкого после доклада Молотова приняла партячейка вагонной мастерской Октябрьской ж.д. Московского узла[279]. А в Смоленске состоялась немногочисленная, но шумная демонстрация вузовцев-троцкистов с возгласами «Да здравствует председатель Совнаркома тов. Троцкий»[280]. Но не эти отдельные выступления определяли общую картину.

Не дожидаясь Пленума, Троцкий направил в ЦК пространное заявление, в котором просил освободить его от обязанностей Председателя Реввоенсовета. Он писал, что готов в будущем выполнять любую работу по поручению ЦК на любом посту и вне всякого поста в условиях партийного контроля[281]. Кроме того, 19 января он направил в Политбюро записку с предложениями о порядке представления собственных рукописей. Подтекст предложения заключался в том, что этим, по сути дела, лишь повторялось одно из положений «конституции» «семерки». Однако мириться с ним явно не собирались, и уже 20 января на Политбюро было принято постановление считать «нецелесообразным ограничивать Вас в выборе тем Ваших работ»[282].

Сталин, фактически уже празднуя победу, совершил очередной маневр. Видя воинственный настрой Каменева и Зиновьева и будучи посвященным в их далеко идущие планы, он выступает за самое мягкое из трех предложений. Думается, здесь сыграло свою роль и то, что генсек хорошо чувствовал настроения в «верхах» (позицию того же Бухарина, «дуумвират» с которым был необходим ему в дальнейшем) и не желал раньше времени перегибать палку. И так как большинство ЦК пошло за ним, а не за Каменевым и Зиновьевым, то последние в итоге оказались вынужденными уступить и отказаться от своего требования вывести Троцкого из Политбюро[283]. Другими словами, одним ударом Сталин ослаблял позиции не только Троцкого, но и Каменева и Зиновьева, выставляя последних главными застрельщиками борьбы с Троцким. Сделать же это было несложно, так как Троцкий атаковал именно их. Добавим, что в дальнейшем из-за этого Зиновьев и Каменев будут обвинять сторонников Сталина в полутроцкизме.

Итогом «литературной дискуссии» было снятие Троцкого с постов народного комиссара по военным делам и Председателя Реввоенсовета Республики. Но Пленум оставил Троцкого в Политбюро. Отметим и то, что против его осуждения на Пленуме голосовали всего два человека — Пятаков и Раковский.

Другой итог после январского Пленума в беседе с Ю.М. Стекловым сформулировал Ярославский:

«До сего времени мы находились под влиянием гипноза — до Троцкого нельзя дотрагиваться. С ним можно полемизировать, не стесняясь в выражениях, но никаких практических последствий из этой полемики быть не должно. Он может что угодно писать, и нельзя им написанное не печатать. У него, так сказать, постоянное кресло в первых рядах Политбюро... Теперь для всех, и в том числе и для Троцкого, стало ясно, что с ним не шутят, шутить не будут, время, когда он сам, и мы за ним, считали его вроде некоторой святыни, до которой дотрагиваться нельзя, — безвозвратно прошло»[284].

К сказанному верным сталинцем Ярославским можно добавить, пожалуй, лишь слова последовательного сторонника Троцкого А.А. Иоффе. В конце 1927 г., готовясь отправиться в мир иной, он написал проникновенное предсмертное письмо Троцкому, в котором позволил себе лишь один упрек в адрес последнего. Сравнивая Троцкого с Лениным, Иоффе находил, что Троцкому не хватает «ленинской непримиримости, неуступчивости», ибо он часто отказывался «от собственной правоты» в угоду переоцениваемого компромисса[285]. Подчеркнем, что это был единственный упрек, который позволил себе смертельно больной большевик. И потому-то на него стоит обратить самое пристальное внимание. Думается, что повод для него Троцкий дал не в конце 1927 г., а раньше. И прежде всего во время «литературной дискуссии» и во время «дела Истмена». Последнее же вообще обернулось таким политическим унижением бывшего наркомвоенмора, что дало повод его политическим противникам говорить, что Троцкий «на брюхе подполз к партии»[286].

«Дело Истмена» началось с того, что на Западе была опубликована книга американского коммуниста и журналиста Макса Истмена «После смерти Ленина». В своей работе лично знакомый с Троцким с конца 1922 г. и симпатизировавший ему журналист[287] изобразил его в качестве одного из немногих истинных лидеров революции. Объясняя причины ослабления позиций своего героя после окончания Гражданской войны, Истмен указывал на интриги политических противников. При этом он затрагивал и вопросы, державшиеся в тайне обитателями Кремля. Положение Троцкого усугубилось еще и тем, что после публикации книги Истмена к нему обратились с запросом руководители нескольких компартий.

Первоначально Троцкий попытался отделаться несколькими общими опровержениями. Но этот сюжет замять не удалось, так как он небезосновательно показался перспективным Сталину[288].

Восстановим хронологию событий. 15 мая 1925 г. Троцкий впервые появляется на заседании Политбюро после своего многомесячного отсутствия. 21 мая он назначается председателем Главного Концессионного комитета, председателем Научно-практического управления промышленности и руководителем Электротехнического управления[289]. Но между этими двумя датами произошло и еще одно событие: 19 мая Троцкий направил письмо Сталину, в котором давал объяснения по поводу своих контактов с Истменом. В нем он указывал, что не встречался с американским журналистом уже более полутора лет, а о намерении последнего писать книгу вообще не знал[290].

Однако от Сталина отделаться такого рода отговорками было попросту невозможно. 17 июня генсек обратился с письмом к членам и кандидатам Политбюро. В нем он говорит, что книга Истмена написана с целью дискредитации ЦК РКП(б) и наносит ущерб мировому революционному движению. А так как Истмен «допускает целый ряд клевет и искажений» и подтверждает их ссылками на неопубликованные партийные документы и на свои разговоры с Троцким, то последний «не может пройти молчанием книгу Истмена». Ибо этого требует «некоторый минимум обязанностей члена партии и морального долга члена ЦК и члена Политбюро».

Конкретно же генсек хотел, чтобы Троцкий публично заявил о том, что в период дискуссий 1923 и 1924 гг. ЦК не препятствовал печатанию статей и книг Троцкого, а утверждения Истмена о том, что руководители партии скрывали последние статьи Ленина и его же указания на то, что будто бы решение Политбюро об опубликовании статьи «Как нам реорганизовать Рабкрин» было принято под давлением Троцкого, «являются смехотворной нелепицей». Бывший наркомвоенмор должен был подтвердить, что план Ленина в отношении РКИ был принят как партией, так и лично Куйбышевым. Кроме того, Троцкий должен был признать и то, что все (!) указания Ленина по руководству партией оказались в точности (!) выполненными, а в «Социалистическом вестнике» напечатано не «Завещание Ленина», а его злостное искажение[291].

В итоге Троцкий, хоть и не сразу, капитулировал. Под дружным давлением ведомых Сталиным членов Политбюро к 1 июля он переделал текст собственного заявления таким образом, что его окончательный вариант удовлетворил генсека[292]. Покаяние Троцкого было опубликовано. Общий вывод автора формулировался так:

«Ни один честный большевик не поверит картине, даваемой Истменом... Книжка его может сослужить службу только злейшим врагам коммунизма и революции, являясь, таким образом, по объективному своему смыслу контрреволюционным оружием»[293].

Добавим, что, объявив Истмена клеветником, Троцкий фактически отказывался от некоторых собственных обвинений и лишал себя же сильных аргументов. Не случайно, что, когда в июле 1926 г. он решит вновь обратиться к ленинским документам, предусмотрительный генсек с улыбкой напомнит ему о написанном годом раньше[294]. И будет это делать и в дальнейшем[295].

Думается, что Иоффе в своем предсмертном письме, не называя фактов, дабы не бередить раны, имел ввиду прежде всего «дело Истмена». Именно тогда Сталину удалось додавить своего главного соперника. То был наиболее яркий и бросающийся в глаза итог внутрипартийной борьбы в РКП(б) за первые полтора года с момента смерти Ленина.

Но этот итог — не единственный. После столкновения с Каменевым и Зиновьевым летом 1924 г. Сталин не только сумел сохранить за собой пост генсека, в очередной раз любезно согласившись не настаивать на собственной отставке. «Конституция» «семерки», как покажут события 1925 г., связывала прежде всего Каменева и Зиновьева. И в этом плане тактически генсек вновь выиграл, ибо все остальные участники «семерки» (Бухарин, Рыков, Томский, Куйбышев) шли за ним. Это сказалось уже в первые месяцы 1925 г., когда разыгрался очередной конфликт между Зиновьевым и Сталиным, касавшийся борьбы за влияние в комсомоле. В результате и здесь отступать пришлось не Сталину.

Указанные перемены, равно как и работа партаппарата по перемещению кадров, настолько укрепили сталинские позиции, что он мог сосредоточиться на подготовке очередной «операции».

Последующие события убедительно докажут, что предпринятое Сталиным в первой половине 20-х гг. сыграло решающую роль в обеспечении успешного претворения задуманного. Партия фактически уже была поставлена под контроль генсека. Именно это и позволяет характеризовать произошедшее в РКП(б) в 1922–1925 гг. как решающий этап борьбы за «ленинское наследство».

---

Примечания