Текст «Круглого стола», прошедшего в редакции одной из газет г. Санкт-Петербург 26.08.2013

9 сентября состоится Общее собрание РАН, 10 сентября — заседание Совета по науке и Общественного совета при Минобрнауке. За 10 дней до этого прошла Конференция академических сотрудников — и все отпускное лето академическое сообщество (подразумеваем не только собственно академиков и членкоров, но и сотрудников академических институтов) сверхинтенсивно разрабатывало собственные предложения.

Давид РАСКИН, доктор исторических наук, член научного совета СПб Союза ученых РАН.

ЗАКОНОПРОЕКТ

Затея с реформой вызвала небывалую активность в научных кругах и вместе с тем всплеск эмоций, от «Не троньте Академию!» до «Давно пора!». Какой линии придерживаетесь вы?

Андрей ТИМКОВСКИЙ: Думаю, большинство считает, что действующую систему, а РАН все же действующая система, разрушать нельзя. Другое дело, что за реформирование надо было браться раньше, но не поступало инициативы ни от научного сообщества, ни от руководства Академии.

Давид ЭПШТЕЙН: Законопроект называется «о реформировании», но по сути Академия ликвидируется. Институты из Академии выводятся, академики превращаются в некое собрание, а в виде отступных им дают по 3 тысячи долларов в месяц. Явная попытка подкупа.

Что за этим стоит? На мой взгляд — две вещи. Академия критиковала ту экономическую политику, которая проводится в стране последние 20 лет, и при этом оставалась независимой структурой. Да, можно было не давать ей денег, но и требовать от неё многого не получалось — не будешь же давать масштабных госзаданий фундаментальной науке.

Давид РАСКИН: Я привык исходить из презумпции добросовестности, пока не доказано обратное. Буду исходить из этого и применительно к авторам законопроекта. Предположим, Академия больна. Но если реформаторы желают выступать в роли того врача, который лечит, а не того, который собирается убить пациента, чтобы воспользоваться его наследством, то должен действовать один принцип: не навреди.

В советское время экономика была плановой, сейчас мы живем в принципиально иных экономических реалиях. Здесь возможны две модели. Одна характерна для стран развивающихся, где науку поддерживает государство (Китай, Индия), вторая модель свойственна странам развитым, где наука востребована бизнесом, но и роль государства в её финансировании тоже велика.

У нас по ряду причин наука в производстве не востребована. Говорить о том, что рыночные механизмы сами приведут к финансированию науки за счет негосударственных источников, можно только с некоторой долей наивности. Без мощного вмешательства государства в эти процессы, без перераспределения бюджета в сторону приоритетных направлений ничего не получится. А каковы приоритеты — развитие военного сектора, либо госаппарата, либо науки – это уже вопрос политической воли.

Лев БОРКИН: Реформаторы рассчитывали на то, что политическая машина для голосования сработает быстро и бороться придется только с бюрократическим слоем самой РАН. Но не учли того, что «всех уже достало»: на фоне того, что происходит в Минобрнауки, что предвыборные весьма разумные обещания Путина в отношении науки правительство откатывает назад, что сокращаются расходы на медицину и резко повышаются на оборону, что грядет повышение зарплаты федеральным чиновникам... На этом фоне — довольно хамски — был вброшен этот законопроект.

Думаю, если бы все было сделано в деликатной форме и сперва обратились к научному сообществу — многие правительственные предложения были бы поддержаны.

Роберт СУРИС: Есть такой старый анекдот: пора бить евреев и велосипедистов, и вопрос — «а почему велосипедистов»?

Академия получает 16% от общего финансирования гражданской науки и дает больше 50% научной продукции. А какова эффективность «велосипедистов»? Тех, кто получает остальные 80% средств?.. Очевидно, что дело вовсе не в оценке эффективности. Тут другие причины.

Почему была такая реакция на законопроект — понятно. У его авторов (которые, кстати, не желают себя назвать) менталитет многих современных бизнесменов, которые не верят в будущее и, сорвав 15 копеек, готовы убежать. Отсюда и предложение: членкоров производим в академики, каждому даем по 100 тысяч рублей в месяц... Это дешевка. И она всех взвинтила.

Михаил КОНАШЕВ: В докладе членкора РАН Рогова показано, что правительственные проекты, на которые пошли те 80% средств или немного меньше — Сколково, Роснано и другие — провалились. Причем некоторые аспекты «тянут» на дело Оборонсервиса: деньги ушли неизвестно куда.

Что касается правительственного законопроекта, то в нем нет главного: не сказано, для чего нужна АН и какой должна быть наука в России с учетом экономического потенциала, геополитического расположения и прочего.

Иосиф АБРАМСОН: Некомпетентность тех, кто представлял проект в Госдуму, проявилась в том, что они обвинили Академию в неэффективности.

Почему она была эффективна 20-25 лет назад? Потому что была сложившаяся система: фундаментальные институты, отраслевые, прикладные, заводские лаборатории. Сейчас практически все гражданские отраслевые институты ликвидированы. Некому передавать то, что достигнуто в фундаментальной науке. Когда приходишь к хозяину предприятия, тот говорит: продукцию и так покупают, что еще надо?

Приведу пример для сравнения: что было и что стало.

Направление «радиационные технологии энергоемких продуктов», в частности, при изготовлении цемента, возникло именно в нашей стране. Ученые обратились в правительство СССР, там внимательно выслушали доводы ленинградских НИИ «Гипроцемент», НИИЭФА и академического Института ядерной физики в Новосибирске. Была создана правительственная программа для постепенного перехода к промышленным установкам, академический институт выделил площади для отраслевого института… Но в 1991 году финансирование прекратилось.

Когда в 2000-м году я приехал по приглашению китайских коллег в Пекин и рассказывал о проекте, китайцы предложили: они обеспечат 85 % финансирования (речь шла о 7,5 млн. долларов), 15% должно выделить правительство РФ, в Китае дают территорию под российско-китайскую установку.

Идею поддержал Союз ученых, мы с колоссальным трудом прорвались в приемную Клебанова, тогда замминистра по науке, — и услышали: «вот если бы китайцы строили на нашей территории, — тогда да». Все, до свиданья.

В прошлом году фонд «Сколково» вместе с «Росатомом» проводили в Константиновском дворце конференцию «Радиационные технологии», мы с директором НИИ там были. Шикарный прием, два дня конференция — но на два десятка докладов отвели 3 часа во второй день. Нам сказали: ваши предложения получены, спасибо. На этом все. Притом, что сейчас и средств надо вдвое меньше: НИИЭФА уже имеет нужный ускоритель. Вопрос 4 миллионов долларов. За сколько у нас футболистов покупают?

...Мы не можем просить власти восстановить все отраслевые институты. Но нужно хотя бы по одному в каждую отрасль, чтобы он имел связи и с академическими институтами и с предприятиями. Можно взять опыт зарубежья: в Индии есть Институт цементов Дели, он получает финансирование за счет налога на отраслевую науку — каждая компания должна пропорционально выручкам давать определенный процент. И похожая картина в совершенно другой стране, в Германии!

УПРАВЛЕНИЕ ИЛИ САМОУПРАВЛЕНИЕ?

Выборы нового президента РАН и до законопроекта шли под лозунгом реформирования. В чем сами ученые видят необходимость перемен? И способна ли РАН реформировать себя сама?

Р.СУРИС: То, что возник застой — это правда: 20 с лишним лет один и тот же президиум, один и тот же президент. В тяжелые времена это придавало Академии устойчивость, но потом перешло в стадию стагнации. Люди это понимали, и потому на выборах президента РАН от кандидатов требовалась программа преобразований.

Думаю, эта готовность отчасти и подтолкнула правительство подсуетиться с законопроектом: вроде бы мы должны были сами сгнить, ан нет, взялись за самореформирование…

Д. РАСКИН: Если мы говорим об АН, имея в виду совокупность всех работников академических институтов, то из этого вытекает и необходимость реформ. Потому что до сих пор влияние научного сообщества на Академию было весьма невелико. Теперь коренной вопрос: будут эти реформы навязаны сверху или порождены обсуждением и консенсусом внутри научного сообщества.

Л. БОРКИН: У меня большие сомнения относительно самореформирования РАН. Союз ученых в 1989 и 1991 году предлагал многое из того, что сейчас предлагает правительство — и наши предложения встретили мощное сопротивление в президиуме. Многие академики гордились тем, что «демократия в РАН не прошла».

Я читал предвыборные бумаги Фортова, но это благие пожелания: «надо сделать», «надо улучшить» — механизмы не прописаны. И, что меня поразило, — не сказано, как в процессах реформирования будут участвовать сотрудники институтов.

Д. ЭПШТЕЙН: Объясню, откуда возникла потребность в демократизации.

Централизованная система управления наукой пришла к нам еще из царских времен, в советское время она объяснялась тем, что была плановая экономика, были высокие темпы новых производств. В какой-то момент и в экономике и в науке эта «централизованность» стала тормозом.

Потом мы попали в новую экономическую систему, и многое начало меняться. Появились Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ) и Фонд гуманитарных исследований. Система грантов — та самая децентрализованная составляющая, когда вне зависимости от отношений с начальством любой ученый или лаборатория могут получить грант. Сейчас средства на гранты сокращаются.

В развитии науки важны и централизованная составляющая, которая есть в любой стране, и не меньшая по значению (а по финансированию может быть и большая) составляющая децентрализованная, когда деньги даются на отдельного научного работника, на лабораторию, на идею. Это как две ноги — обе необходимы. Это, мне кажется, до сих пор не осознали ни в РАН, ни в министерстве образования.

Р.СУРИС: А я не понимаю, «о чем плач?» Приведу статистику по институтам: у Физтеха половина бюджета — гранты и работы по договорам, у Института прикладной астрономии гранты и договоры — больше половины бюджета. У большинства нормальных институтов последние 10 лет ситуация именно такая, и это касается не только «приклада». Фундаментальные работы по гамма-всплескам в Физтехе ведутся тоже по договорам, — в основном с европейскими и американскими коллегами, и деньги идут оттуда.

Д. ЭПШТЕЙН: В среднем по стране все договора и гранты дают фундаментальной науке не более одной трети средств, а базовое финансирование — мизерное, его хватает лишь на зарплату на уровне кассира супермаркета в 15-20 тыс. руб. для профессора, доктора наук.

Л. БОРКИН: Мало кто знает: для того, чтобы сформировался РФФИ, очень многое сделал Союз ученых, а президиум РАН был категорически против создания этого фонда, если средства не будут распределяться президиумом. Компромисс был найден в том, что президиум не получает эти деньги, но академики становятся членами совета фонда. Так что еще и поэтому у меня сомнения относительно самореформирования.

Д.РАСКИН: Я поклонник системы грантового финансирования, она дает возможность свободно выбирать проблематику исследований, в том числе и таких, о важности которых начальство НИИ может и не догадываться.

Но грант дается на два-три года, а значит, исследование будет ограничено по проблематике. Как часто говорят, система грантового финансирования провоцирует мелкотемье.

А. ТИМКОВСКИЙ: Есть давняя статья академика Спирина, в которой говорится, что грантовая система погубила мировую науку.

Я знаю по общению с европейскими и американскими коллегами, сколько времени уходит на написание отчетов. У нас еще хуже: написание гранта — это три месяца, выкинутые из жизни.

Некоторые мои коллеги говорят, что нужно полностью поменять систему управления наукой: переходить на грантовую. Да, в США только один Национальный институт здоровья дает 500 тысяч грантов в год, — но какой там штат экспертов! У нас едва набирается штат квалифицированных экспертов для РФФИ.

Как говорил Экзюпери, генералу нельзя приказать стать чайкой. Нельзя приказать повысить число рецензируемых публикаций; нельзя приказать увеличить число работ по грантам; нельзя приказать увеличить количество честных экспертов.

За счет чего питаются зарубежные фонды — госфинансирование, но и пожертвования. У нас благотворительности нет: перечисление средств в фонд невозможно, потому что никто свои доходы раскрывать не хочет.

Единственное, на чем мы можем в наших условиях настаивать — все-таки на государственном бюджетном финансировании. И разумном дополнении его грантами.

М. КОНАШЕВ: Тут эффект бутерброда: хлеб, сверху можно масла, а потом и икры. Гранты — это икра. Это вкусно, но хлеб, бюджетное финансирование, важнее. Однако из года в год сокращаются статьи, на которые ты можешь тратить бюджетные деньги.

И есть еще один важный момент. Поскольку совмещать плановые темы исследований и грантовые не разрешается, нередко происходит такое: ученые откладывают плановые темы, а работают над грантовыми, потому что это живые деньги.

Л. БОРКИН: Я прихожу в ужас, когда слышу от чиновников, что наукой надо управлять. Управление возможно, если стране нужен, условно говоря, новый танк: даются темы и финансирование. Но нельзя управлять фундаментальными исследованиями!

Почему-то никто не отреагировал на одну важную вещь: еще до вброса законопроекта правительство подготовило Программу развития науки и технологий до 2020 года, где говорится о параметрах, которые будто бы позволят количественно оценивать сотрудников, институты, Академию.

В чем опасность: в прикладных исследованиях можно задать некие параметры и смотреть, выполняются ли они, но творческие работы нельзя оценивать линейными параметрами. Фундаментальные исследования непредсказуемы.

Д. ЭПШТЕЙН: Не могу согласиться с тем, что нельзя управлять наукой. Обязательно надо управлять! Вопрос — какими методами.

По закону кибернетики система управления должна быть не менее сложной, чем система, которой управляют, но предлагаемая нам система управления в виде Агентства на порядки слабее управляемой.

Да, нужно Гражданское общество, нормальный суд и независимое экспертное сообщество — но нельзя рассчитывать, что все это мы получим сразу и в готовом виде. Это должно развиваться поэтапно. И если необходимые условия не созданы — мы должны их создавать. Эксперты продажны? Значит, надо вводить параметры независимости, привлекать иностранных ученых. И так во всем.

Р. СУРИС: Мы уже имеем два примера управления фундаментальными исследованиями. Один — когда решили управлять биологической наукой; второй — когда в 1930-е годы Иоффе стал заниматься ядерной физикой и его крыли как могли партийные начальники за то, что он «занимается ерундой». Последствия первого примера с генетикой мы расхлебываем до сих пор.

Д. РАСКИН: Вообще для изменения любой системы есть набор необходимых и достаточных условий.

Если мы хотим преобразовать управление наукой, совершенно необходима система развитых общественных инициатив — то, что называют гражданским обществом. Также необходима развитая система экспертных оценок и самое главное — необходима система взаимодействия власти и общества.

У нас по ряду причин Гражданское общество либо развивается, но нелюбимо властью, либо носит имитационный характер, либо недоразвито. Любое централизованное управление наукой со стороны госструктур обречено на неуспех именно в силу отсутствия необходимых условий.

Кстати, еще одно условие — существование науки не только в Академии, не только в университетах, но и в университетах независимых. Вот когда у нас будет минимум 10 университетов, не зависящих от государства, с высоким международным рейтингом — вроде нашего Европейского университета в Санкт-Петербурге — тогда мы сможем говорить, что наука у нас «не только в Академии».

ВТОРОЕ ЧТЕНИЕ — ТОЖЕ С ЗАПИНКАМИ

Считается, что после поправок во втором чтении законопроект существенно улучшился. Вы согласны?

Д. РАСКИН: Эти утверждения не соответствует действительности. Изменения носят сугубо косметический характер. Например, сказано об обеспечении преемственности, но пункта именно о правопреемственности, какой был в случае с АН СССР и РАН — нет. Создается совершенно другая организация, — да, аналогичная тем, что существуют на Западе. Но в России Академия наук — не только сообщество специалистов, обладающих моральным авторитетом, но и структура, имеющая в своем составе научные учреждения. Будем называть вещи своими именами: эта структура упраздняется.

Кстати: даже в странах, где нет Академии в нашем понимании, есть общественные самоуправляемые организации, которые распределяют бюджетные деньги на исследования.

Далее. В новом законопроекте исчезло всякое упоминание о том, что Академия является самоуправляемой.

У РАН изымают её имущество — и региональные отделения лишаются прав юридических лиц, что вряд ли может содействовать развитию региональной науки.

Предполагается подчинить все институты некоему Агентству, но заметьте: если РАН не могла распоряжаться госсобственностью «в иных целях», то Агентство, то есть чиновники, получают карт-бланш, что открывает дорогу и к злоупотреблениям.

Говорят, что в Академии при распределении средств присутствует конфликт интересов, все решают лидеры. Но в Агентстве тоже появится совет, в котором будут ученые — и лидеры определенных контор смогут лоббировать свои интересы в бюрократических структурах.

Если говорить о борьбе с коррупцией... Ну, можно исходить из гипотезы, что госслужащие являются у нас наименее коррумпированной и добросовестной частью населения… Но я бы больше доверял ученым.

Допустим, Агентство возглавит президент Академии наук, в составе будут квалифицированные и честные люди. Но сами принципы деятельности госучреждения с его жестким планированием и отчетностью — уже противоречат академической свободе.

В любом случае, среди недостатков, которые вменяются в вину АН, нет ни одного, который не был бы присущ госаппарату.

Ну, и наконец. Законопроект требует разработать критерии оценки эффективности учреждений. Видимо, на основании критериев можно будет упразднять и сливать институты — и это еще до того как будут реализованы пункты предвыборной программы президента страны, которые предусматривали повышение зарплат ученых и рост финансирования науки. Я бы предложил Госдуме, в каком бы виде закон ни был принят, ввести минимум трехлетний мораторий на преобразования или массовые сокращения в институтах. Очищение должны производиться, но точечно.

А говорить о достоинствах «второй редакции» я затруднюсь. Да, там сказано о необходимости различных консультационных советов. Но, во-первых, остается за рамками вопрос о самоуправлении институтов, о выборности. Во-вторых, встает вопрос о влиятельности этих советов — Президентском совете по науке, Совете по кадровым вопросам, Совете при Минобрнауке. Последний очень хорошо начинал, но для меня решающим в оценке его роли стало то, что он даже не был поставлен в известность о готовящемся законопроекте. Будут ли прислушиваться к советам — большой вопрос.

Л. БОРКИН: На мой взгляд, законопроект во втором чтении еще более опасен. Потому что несет в себе прежние минусы, но будет подаваться как компромисс с научной общественностью.

Я удивлен энтузиазмом президента РАН Фортова, который сказал, что достигнут компромисс. Суть осталась старой, институты будут отнесены к некоему Агентству.

В результате поправок резко усиливается роль президента АН, выстраивается вертикаль. И предполагается гораздо более жесткий контроль со стороны государства. Сейчас есть процедура выбора директоров НИИ, а в проекте все директора и вообще начальники будут назначаться. Почему Фортов это поддержал — непонятно. А вдруг после него придет кто-то вроде Лысенко? В наших условиях опасно давать всю власть одному человеку.

Повторю, некоторые предложения в этом правительственном блицкриге не новые. Еще на рубеже 1980-х 1990-х предлагалась система, которая существует на Западе. Но на Западе нет жесткой иерархии, там институты действительно самоуправляются, там верхушка все время ротируется.

Скажу страшное: я бы поддержал правительственное предложение. Но — если бы Агентство, куда перенесут институты, управлялось учеными. Однако во втором варианте не написано, что это будет за Агентство.

Р. СУРИС: Проект с Агентством стоит на фундаменте, который можно сформулировать так: «у нас куча нефтяных денег — что хотим, то и купим». Предполагается купить т.н. «эффективных менеджеров».

Приведу пример такого подхода. В Институт теоретической и экспериментальной физики, где работают люди с мировыми именами, прислали в качестве директора какого-то чиновника из Миннауки, — и он стал выживать заместителя директора, Михаила Данилова, одного из наиболее цитируемых в ядерной физике людей.

Другой пример. В Московский институт стали и сплавов для «повышения эффективности» ректором была назначена дама-экономист. Ну, экономист, ради бога — но почему она руководит институтом стали и сплавов?!

КОНЦЕПЦИЯ

Президиум РАН выдвинул свои поправки к законопроекту. Однако и Союз ученых разработал собственную Концепцию реформирования. Что-то не устроило в «академических» поправках?

Д. ЭПШТЕЙН: Суть поправок президиума РАН в компромиссе: институты остаются в управлении РАН, имущество передается в управление нового Агентства, но руководит им президент Академии.

Компромисс, на мой взгляд, сомнительный: если чиновники получат возможность управлять имуществом, они постараются расширить это право. Давайте представим себе: существующая АН — управляемая структура, у нее свой аппарат, президиум, специализация региональная, отраслевая и т.д. Чтобы управлять 500 институтами, надо то же самое создать заново. Разбираться по отраслям, создавать штабы, которые будут давать институтам тематику работ и отслеживать качество исполнения. Сколько лет мы потеряем на создание такой системы?

И меня тоже смущает то, что в Академии выстраивается своя «президентская вертикаль»: появилась фраза о том, что президент Академии руководит президиумом, который вообще-то — коллегиальный орган управления. Вертикаль не спасет, а угробит Академию, потому что основой реформирования должен быть вопрос демократизации: предоставления основной роли научному сотруднику, подразделению. Этого в поправках нет.

Предложения Фортова и Алферова, мне кажется, очень хороши в плане централизованного управления, но момент децентрализации, ориентации на ученого и подразделение — очень слабо проработан.

Поэтому Союз ученых разработал свою Концепцию.

В ней 16 крупных разделов. Она сочетает решение базовых вопросов (целеполагания, взаимодействия с экономикой, откуда брать деньги, в каком объеме финансировать, какова должна быть структура фонда зарплаты) с серьезными предложениями по углублению демократической составляющей управления наукой — повышением роли докторов и кандидатов наук в управлении РАН, роли ученых советов и исследователей, роли экспертной оценки деятельности институтов, лабораторий, сотрудников. Предлагается даже введение в порядке эксперимента наблюдательных советов НИИ и ротации директоров НИИ.

К сожалению, оргкомитет Конференции академических сотрудников не проявил интереса, хотя из 2 тысяч делегатов свою концепцию предложили только мы.

У меня ощущение, что хотят спустить на тормозах инициативу масс, укрепить вертикаль власти президента РАН и дальше действовать в рамках старой системы. Надеюсь, я ошибаюсь.

Л. БОРКИН: Поправки президиума РАН по большей части носят охранительный характер: «руки прочь от Анжелы Дэвис!». А что надо делать и как надо делать — почти не обсуждается. И речи об институтах практически не идет. А на самом деле главная проблема — сохранятся ли академические учреждения и как будет учитываться их мнение.

М. КОНАШЕВ: Сравним, как вносился законопроект правительством с тем, как вносят поправки ученые. Законопроект появился в конце июня — и уже в конце июля Союз Ученых создал Концепцию реформирования РАН, в научном сообществе идет проработка всех предложений. Я подчеркну демократический характер работы ученых, и это в корне отличается от того, что делает правительство.

Демократизм и в содержании Концепции. В ней подчеркивается выборность всех начальников, от президента РАН до директора лаборатории. Упор на защиту прав ученого — и на свободу в выборе тем, и на социальную защиту. Говорится о самоуправляемости не только Академии, коллегиальности президиума и Общего собрания, но и о самоуправляемости ученых советов в институтах.

Берусь утверждать, что качественно Концепция Союза ученых на десять голов выше того, что предложило правительство.

Проект правительства, например, ставит на молодежи крест. У нас в институте из молодежи две трети — женщины, молодые мамы, и не факт, что «эффективные менеджеры» их не уволят. В правительственном законопроекте о мерах по поддержке молодежи — ни слова. Немного сказано в предложениях у Алферова, у Фортова — но нужен именно пакет мер.

Р. СУРИС: Я добавлю о молодежи. Минобрнауки пытается, совершенно безобразно, расколоть образование и науку. Есть прямое жульничество, когда министерство оценивает публикационную активность университетов. У меня есть данные по публикациям МФТИ: в 2012 году вышло 383 статьи и собственно университетских — только 30, то есть 8%. Все остальное — с академическими и другими институтами или другими вузами.

Что касается возрастного состава. Два года назад на конференции по физике полупроводников были приведены данные по возрастному составу участников. Получилась двугорбая кривая с сильным минимумом на сорока годах. Это поколение, которое в 1990-е годы было «вымыто» за счет внутренней и внешней эмиграции. Но очень обнадеживающий момент — наличие максимума на возрасте 27-28 лет. Это значит, что и существующая система вовсе не препятствует приходу молодежи.

Д. РАСКИН: Позиция Союза ученых мне кажется более конструктивной, чем та, которая высказана в предложениях РАН, но ряд радикальных предложений носят скорее декларативный характер.

Если научное сообщество не выработает компромиссной общей позиции, то нужно смириться с тем, что будет третье чтение и принятие закона. Если удастся выработать — остаются какие-то надежды.

Надо понимать: если бы правительство имело дело только с академиками и членкорами, оно, скорее всего, с ними бы не стало считаться. Сила АН в том, что против реформы и за позитивные преобразования выступает все научное сообщество. Если это понимание будет — возможен компромисс между «охранительной» позицией и более либеральной.

Наконец, если научное сообщество не обратится за поддержкой к другим секторам общественного мнения — профсоюзам и т. д. — то, скорее всего, и со всем научным сообществом можно будет не считаться.

И. АБРАМСОН: Мне кажется, сейчас очень сильный подъем со стороны самых разных слоев. Впервые за многие годы научная интеллигенция оказалась впереди. После митингов 2 сентября в Петербурге и 4 сентября в Москве состоится Общее собрание РАН, и если оно даст откат назад, это будет очень резкий удар по его авторитету.

Л. БОРКИН: Сейчас очень необычный политический момент. Я вспоминаю конференцию академических сотрудников 1991 года, было очень много идей и некоторые члены президиума соглашались с тем, что надо учитывать мнение «рядового» научного сообщества. Хотя многие считали, что нас, «шпану», и близко к управлению подпускать нельзя. Тогда мы выступали в роли внутренней оппозиции, от нас шарахались административные круги РАН. Сейчас ровно наоборот: административные круги академии занимают антиправительственную позицию и заинтересованы в массовой поддержке.

Сложилась возможность создать в РАН по-настоящему здоровый, консолидированный корпус, такой боевой отряд науки, который объединит людей вне зависимости от статуса, — кандидат наук или академик. Но для этого законопроект должен быть таким, чтобы устраивал и членов РАН и институтское сообщество. Самореформирование возможно только при консолидации — надо уйти от «феодализма», который в АН очень развит, уйти от сословий.

Такого проекта я пока не вижу. Но это будет последняя возможность, потому что больше научное сообщество уже так не поднимется. Потенциал иссяк. Численность работающих в науке за 20 лет упала в два раза; в некоторых институтах припоминают, что, когда их сокращали, РАН не заступилась; в вузах не особенно академиков поддерживают — обвиняют в высокомерии... Так называемых «отказников» (тех, кто сказал, что не войдет в новую академию) всего 70 из более чем тысячи академиков и членкоров. Это с одной стороны. С другой — как среди тех, кто числит себя в лагере защитников Академии, есть прохиндеи, так среди её оппонентов есть очень разумные люди, вовсе не временщики, и они искренне считают, что управление наукой должно быть другим.

М. КОНАШЕВ: И Общее собрание РАН, и президиум, и президент Фортов скоро окажутся перед выбором. А потом перед выбором окажутся и власти — прислушаться или нет к голосу ученых. Если нет — тогда им грозит то, что называется «непоправимая потеря репутации».

Но вообще-то ответственность лежит буквально на всех гражданах страны. Потому что все понимают: если наука в России будет угроблена, почиет в бозе и страна.

По этой теме читайте также:

Примечания