Второй параграф четвертой главы «Европа и причины отсталости Африки (до 1885 г.)»

Уже отмечалось, что Европа XV века в технологическом отношении не имела огромного преимущества по сравнению с остальными частями света. Хотя существовали крайне благоприятные особенности, характерные именно для нее — в их числе кораблестроение и морские перевозки и (в меньшей степени) огнестрельное оружие. Европейцы, торговавшие с Африкой, вынуждены были пользоваться азиатскими и африканскими потребительскими товарами, демонстрируя тем самым, что их система производства не была абсолютно превосходящей. Особенно показательно то, что на ранних этапах торговли европейцы сильно зависели от перепродажи индийских тканей в Африке, а также заказывали ткани в некоторых частях западноафриканского побережья с целью ее дальнейшей перепродажи. Марокко, Мавритания, Сенегамбия[1], Кот-д’Ивуар, Бенин, Йорубаленд[2] и Лоанго[3] — все они экспортировали в другие части Африки при помощи европейцев. Однако ко времени вступления в колониальную эру Африка практически полностью сосредоточилась на экспорте сырого хлопка и импорте хлопкового текстиля. Этот примечательный поворот связан с технологическим прогрессом Европы и со стагнацией технологии в Африке — благодаря той самой европейско-африканской торговле.

Мировое текстильное производство в те времена проходило стадию ручного ткацкого станка и мелкого ремесленного производства. Вплоть до XVI века этот путь был общим для Африки, Азии и Европы, причем азиатские изготовители одежды были самыми искусными в мире. Индия является классическим примером того, как британцы прибегали к любым доступным средствам для уничтожения местного текстильного производства, чтобы британские ткани могли продаваться везде, включая саму Индию. Африка в этой связи не столь яркий пример. От европейцев здесь не требовалось целенаправленных усилий, чтобы разрушить производство ткани, однако тенденция была той же. Европа получала технологическое преимущество вследствие внешних торговых контактов, в то время как Африка или не получала ничего или, чаще всего, терпела убытки. Ключевые изобретения и инновации появились в Англии в конце XVIII века, после реинвестирования прибыли от внешней торговли. Именно так: новое оборудование представляло собой инвестиции первичного капитала, накопленного за счет торговли и рабства. Африканская и индийская торговля усиливали британскую промышленность, которая в ответ разрушала всю промышленность в так называемых недоразвитых странах.

Африканский спрос на ткани быстро возрастал в XV, XVI и XVII веках, то есть существовал рынок для всех тканей местного производства, где имелось место и для импорта из Европы и Азии. Но направляемая алчным капиталистическим классом европейская промышленность все увеличивала свою способность производить в больших объемах, используя энергию ветра, воды и угля. Европейское текстильное производство стало способно подражать изысканным индийским и африканским образчикам и, в конце концов, вытеснить их. Это происходило частично путем установления господствующего контроля над распространением тканей вдоль берегов Африки и частично — путем подавления местной продукции за счет импорта больших объемов тканей. Так европейским торговцам в итоге удалось положить конец распространению африканских текстильных мануфактур.

Существует множество различных социальных факторов, определяющих своим переплетением момент, когда общество совершает прорыв от мелкого ремесленного производства к появлению оборудования, позволяющего использовать природные источники энергии для повышения эффективности труда. Один из важнейших факторов — спрос на большее количество продукции, чем может быть изготовлено вручную, так что от технологий требуется отвечать на определенные общественные запросы, как, например, потребность в тканях. Начало доминирования европейских тканей на африканском рынке означало, что местные производители оказались отрезаны от возрастающего спроса. Ремесленники либо бросили свое дело, столкнувшись с дешевым и доступным европейским текстилем, либо продолжили существовать на том же уровне мелкого ручного производства, чтобы создавать фасоны и модели для местных рынков. В связи с этим происходило то, что можно назвать «технологической задержкой» или стагнацией, а в некоторых случаях и прямо регрессом, поскольку люди забывали даже простейшие технологии своих предков. Прекращение традиционной выплавки железа во многих частях Африки, вероятно, является наиболее важным примером технологической деградации.

Развитие предполагает способность к самоподдерживающемуся росту. Иными словами, экономика должна демонстрировать подвижки, которые, в свою очередь, будут способствовать дальнейшему прогрессу. Потери, понесенные Африкой в уровне производства и профессионального мастерства, могут выглядеть весьма невеликими с точки зрения современных научных достижений или даже по стандартам Англии конца XVIII века. Однако необходимо иметь в виду, что задержка на одной из стадий означает невозможность перехода на следующую. Когда человек вынужден покинуть школу после всего лишь двух лет в начальных классах, он не виноват в том, что менее образован или интеллектуально развит, чем те, у кого была возможность пройти все обучение вплоть до университета. Испытанное Африкой в первые столетия торговли являлось именно такой утратой самой возможности развития, и это оказывает большое влияние.

Одна из черт, связанных с технологическим преимуществом, — это дух научных изысканий, тесно связанных с процессом производства. Он ведет к изобретательности и инновациям, свойственным времени капиталистического развития Европы. Историки особо подчеркивают дух изобретательства, царивший в Англии в XVIII веке. Социалистические общества не оставляют изобретения на откуп случая или удачи, активно стимулируя стремления к инновациям. Например, в Германской Демократической Республике в 1958 г. молодежь организовала «Ярмарку молодых новаторов», которая привлекает социалистическую молодежь, занимающуюся созидательным творчеством. В течение 20 лет на этой ярмарке были представлены более 2 000 изобретений. Связь между Африкой и Европой, начиная с XV века, и напрямую, и косвенно блокировала этот дух технологических инноваций.

Работорговля была главной преградой, поскольку вывозила миллионы подростков и юношей, а именно они наиболее расположены к изобретательности. Те, кто оставался в районах, серьезно пострадавших от работорговли, были озабочены собственной свободой, а не улучшением производства. Кроме того, даже самые активные регионы в Западной, Центральной и Восточной Африке в большей степени беспокоились о торговле, чем о производстве, ввиду характера контактов с Европой. Эта ситуация не способствовала технологическим достижениям. Наиболее динамично развивающиеся группы огромной части континента оказались связаны с внешней торговлей — особенно афро-португальские посредники из Верхней Гвинеи[4], торговки из аканов[5], аро[6] из залива Биафра, мулаты Анголы, в Восточной Африке — торговцы-яо[7] из Мозамбика, суахили[8] и ньямвези[9]. Торговля, которую они осуществляли, заключалась в экспорте рабов и слоновой кости, что не требовало внедрения машинной техники. Кроме того, они же были посредниками в распространении европейского импорта.

Когда Британия обладала самой мощной в мире экономикой, ее называли нацией лавочников, но большинство товаров в лавках были произведены самими британцами, и это, вкупе с проблемами, стоявшими перед производством, привело к тому, что их инженеры создали столько изобретений. В Африке группы торговцев не могли внести вклад в технологическое усовершенствование, поскольку их задачи и занятия полностью отвлекали умы и энергию от производства.

Помимо возможности изобретать мы должны также учитывать заимствование технологий. Когда общество по каким-либо причинам обнаруживает, что в технологическом аспекте плетется в хвосте, оно догоняет не за счет собственных изобретений, а за счет заимствований. На самом деле очень малое количество значимых научных открытий было сделано независимо друг от друга разными людьми в разных местах. Как только становится известен какой-то принцип или инструмент, он распространяется и становится известен другим народам. Почему же тогда европейской технологии не удалось распространиться в Африку за столетия контактов между двумя континентами? Основная причина заключается в сущности афро-европейской торговли, крайне неблагоприятной для проникновения конструктивных идей и технологий европейской капиталистической системы в африканскую докапиталистическую (общинную, феодальную и дофеодальную) систему производства.

Единственное неевропейское общество, которое эффективно заимствовало у Европы и стало капиталистическим — это Япония. В XIX веке она уже обладала высокоразвитым феодальным обществом, движущимся к собственным капиталистическим формам. Ее жители не были порабощены или колонизированы Европой, а внешние торговые отношения были довольно выгодными. Например, японские текстильные мануфактуры имели стимул наращивать внутренний рынок и некоторые рынки за пределами страны — в Азии и в Европе. В этих обстоятельствах молодой японский капиталистический класс (включая многих бывших феодальных землевладельцев) перенял технологии из Европы и до конца XIX века успешно их освоил. Этим примером, взятым за пределами Африки, хочется подчеркнуть, что для обретения европейских технологий нужен был спрос, исходящий из самой Африки, вероятнее всего, от класса или группы, которые видели бы в них возможности прибыли. Нужно было как желание со стороны европейцев передать технологию, так и наличие африканских социально-экономических структур, способных к использованию и внедрению этой технологии.

Охота на слонов или пленников, очевидно, не стимулировала спрос на какую-либо технологию, помимо огнестрельного оружия. Направления экономической деятельности, связанные с внешней торговлей, оказывались либо разрушительными, как рабство, либо, в лучшем случае, были связаны исключительно с добычей, как охота за слоновой костью и вырубка бафии[10]. Таким образом, не было причины желать привлечения европейских профессиональных знаний. Африканские экономики все равно не имели бы простора для применения технологий, коль скоро сохранялись губительные формы экспорта. Примечательный факт, о котором редко вспоминают, заключается в том, что некоторые африканские правители в разных частях континента отчетливо понимали сложившуюся ситуацию и желали заполучить европейские технологии для внутреннего развития, что означало бы свертывание работорговли.

Европейцы намеренно игнорировали запрос африканцев на определенные профессиональные знания и технологии. Это определило ситуацию в Конго в начале XVI века, о которой говорилось выше[11]. Подобное произошло и в Эфиопии, хотя работорговля с европейцами у нее не была налажена. Португальское посольство прибыло к эфиопскому двору в 1520 году. Изучив португальские клинки, мушкеты, одежду, книги и прочие вещи, император Либнэ Дынгыль[12] осознал необходимость внедрения европейских технологий в стране. Сохранилась переписка между ним и европейскими правителями, такими как португальские короли Мануэл I и Жуан III и папа Лев X, где высказывались просьбы о европейской поддержке в развитии эфиопской промышленности. Вплоть до конца XIX века эфиопские прошения подобного содержания имели очень малый эффект или не имели вовсе.

В первой половине XVIII века жили еще два африканских правителя, приветствовавших европейские технологии и заявлявших о преимуществе их занятий перед работорговлей. Когда Агаджа Трудо из Дагомеи решил остановить последнюю, он составил приглашение для европейских ремесленников и отправил с ним посла в Лондон. Один европеец, бывший при дворе Дагомеи в конце 1720-х, говорил своим соотечественникам, что «любой портной, плотник, кузнец или другой порядочный человек, который пожелает приехать сюда, получит здесь очень хорошее вспомоществование». Король Ашанти (ашантихене) Опоку Варе (1720–1750) также просил европейцев организовать в его владениях промышленное и винокуренное производства, но не получил ответа.

Принимая во внимание историю Японии, следует заметить, что первые запросы на техническую поддержку поступали из империй Эфиопии и Конго, которые в XV веке находились на уровне развития, вполне сопоставимом с большинством европейских феодальных государств — с тем важным исключением, что в них отсутствовали зачатки капитализма. В течение XVIII века могущественные африканские государства Дагомея и Ашанти переживали свой расцвет. Они прошли общинную ступень развития и имели подобие феодальной классовой стратификации наряду со специализацией производства во многих областях, таких как обработка золота, железа и текстиль. Общество Ашанти во время правления Опоку Варе уже проявило способность к инновациям, столкнувшись с задачей расплетения импортного шелка и последующего перемешивания шелковых и хлопковых нитей для создания знаменитой ткани кенте[13]. Другими словами, в подобных африканских обществах не возникло бы сложностей с освоением европейских технических навыков и восполнением довольно незначительного разрыва, существовавшего между ними и Европой в то время.

В XIX веке Европа демонстрировала то же равнодушие к просьбам о технической поддержке, исходившим из Африки, хотя к тому времени и африканские правители, и европейские капиталисты говорили об отказе от работорговли. В начале XIX века один из правителей Калабара (в Восточной Нигерии) написал британцам письмо с просьбой о сахарном заводе. А около 1804 года король Дагомеи Адандозан проявил неслыханную дерзость, попросив предприятия по производству огнестрельного оружия! Тогда многие части Западной Африки воевали европейскими ружьями и порохом. В Дагомее возникла поговорка: «Кто изготовляет порох, тот выигрывает войну», — заведомое признание участи африканцев, обреченных стать жертвой европейского превосходства в вооружениях. Конечно, европейцы и сами были полностью осведомлены о решающей силе их оружейных технологий, так что не было ни малейшего шанса на их согласие научить африканцев изготовлять ружья и амуницию.

Торговля с Европой проходила в условиях, неблагоприятных для возникновения соответствующего африканского спроса на технологии, необходимые для развития, а когда этот спрос появился, он игнорировался или отклонялся. В конце концов, развитие Африки не входило в интересы капиталистов. Не так давно западные капиталисты отказывались строить дамбу на реке Вольта в Гане, управляемой Кваме Нкрумой, пока не поняли, что иначе эту работу сделают чехословаки. Они же отказались строить Асуанскую плотину в Египте, и на помощь пришел Советский Союз. В схожей ситуации они препятствовали постройке железной дороги из Танзании в Замбию, и солидарность африканским крестьянам и рабочим выразило своей помощью социалистическое китайское государство[14]. Рассмотрение проблемы в исторической ретроспективе позволяет увидеть, что капитализм всегда подавлял технологическую эволюцию в Африке и препятствовал доступу к собственной технологии. Как будет показано в следующем разделе, капитализм принес на континент лишь те немногие элементы своей материальной культуры, что были необходимы для более эффективной эксплуатации, но главным намерением было сохранение технологического отставания Африки.

Европейская работорговля и заокеанская торговля в целом оказывали на Европу очень позитивное воздействие, известное как «эффект мультипликатора»[15]. Это означает, что выгода от внешних контактов распространялась на многие сферы европейской жизни, не связанные напрямую с внешней торговлей, и общество в целом оказывалось гораздо лучше подготовлено для внутреннего развития. Обратная ситуация сложилась в Африке, притом не только в крайне важной технологической сфере, но и в отношении объема и функционирования всех африканских экономик. В условиях нормального эволюционного процесса экономика постепенно растет, так что вскоре две соседних экономики сливаются в одну. Именно так были созданы национальные экономики в государствах Западной Европы — посредством постепенного объединения отдельных провинциальных хозяйственных систем. Торговля же с Африкой по существу помогла Европе тесно спаять друг с другом различные национальные экономики, когда в Африке происходило разрушение связей и разъединение на региональном уровне. В то же время каждая локальная хозяйственная система перестала быть направленной исключительно или преимущественно на удовлетворение потребностей местных жителей, и их усилия обслуживали внешние интересы и делали местные экономики зависимыми от внешних сил, базировавшихся в Западной Европе (осознавали это африканцы или нет). Таким образом, африканская экономика в целом оказалась разбалансирована и полностью сдвинута с прежнего пути развития.

Сейчас стало общеизвестным, что одна из главных причин, обусловливающих невозможность достижения подлинной индустриализации Африки в наши дни, заключается в том, что рынок для промышленных товаров в любой отдельно взятой африканской стране слишком мал, а интегрированные рынки на обширных пространствах Африки отсутствуют. Определенные межтерриториальные связи, сложившиеся на континенте, были разрушены после XV века вследствие европейской торговли. Несколько примеров этому можно найти на западноафриканском побережье вплоть до Анголы, поскольку в этих частях европейская торговля была наиболее масштабной, а сохранившиеся письменные источники более многочисленны.

Когда в 1470-х гг. португальцы прибыли в район современной Ганы, они мало что могли предложить местным жителям в обмен на золото, которого жаждала Европа. Однако они могли вывозить из нигерийского Бенина хлопковые ткани, бусы и рабынь, которые продавались на «Золотом Берегу». Португальцы удовлетворяли спрос, уже имевший место там, а значит, торговля между народами Бенина и народами «Золотого Берега», особенно аканами, должна была существовать и ранее. Аканы были золотодобытчиками, а в Бенине существовали специалисты-ремесленники, у которых имелись излишки ткани и бус собственного производства. Будучи государством-захватчиком с многочисленной армией, Бенин также имел в распоряжении пленников, в то время как аканы были сосредоточены на развитии своего населения и внутренней рабочей силы, так что приобретенные невольницы из Бенина быстро принимались обществом в качестве жен. Когда португальцы вторглись в этот обмен, он оказался подчиненным интересам европейской торговли. Поскольку португальцы и другие европейские народы имели достаточно товаров, чтобы быть независимыми от вторичного экспорта товаров из Бенина, все, что осталось — это связи между «Золотым Берегом» и Европой, с одной стороны, и между Бенином и Европой, с другой.

Вероятно, товары Бенина достигали «Золотого Берега» по материковым водным каналам на землях современных Дагомеи и Того. Следовательно, с установлением европейцами прямых связей через море торговля должна была стать удобнее. Как уже указывалось, превосходство европейцев на море было величайшим стратегическим преимуществом, наряду с их организационными способностями. Это было продемонстрировано во многих местах, начиная с Магриба и Мавритании. После того как португальцы завладели контролем над атлантическим побережьем Северо-Западной Африки, они смогли обеспечить перевозку лошадей, сукна и бус дальше на юг, к Западной Африке, для обмена на золото и рабов. Вплоть до начала XVI века самым важным товаром, завозимым португальцами для торговли с Сенегамбией, были лошади. В обмен на одну лошадь они получали целых 15 пленников. Североафриканское сукно также использовалось португальцами для покупки золота на реке Гамбия и далее на юге, вплоть до Сьерра-Леоне.

Необходимо напомнить, что у Западного Судана[16] имелись связи с западноафриканским побережьем и с Северной Африкой. Задолго до прибытия европейцев лошади перевозились из Северной Африки для скрещивания с местными западноафриканскими пародами. Задолго до прибытия европейцев арабы и мавританцы путешествовали по реке Сенегал и дальше на юг для встречи с торговцами мандинка[17] и передачи им таких продуктов, как бусы, произведенные в Сеуте[18], и ткани из шерсти североафриканских овец.

Обладая возможностью быстрых перевозок по морю в противовес сухопутным маршрутам, пролегающим через пустыню, португальцы разрушили экономическую интеграцию региона в целом. Как и в случае Бенина и аканов, здесь стоит отметить, что после того как португальцы заняли место посредников, у них появилась возможность развивать новую модель торговли, в которой и Северо-Западная, и Западная Африка ориентировались на Европу и забывали друг о друге.

Схожим образом события развивались на побережье Верхней Гвинеи, где росту европейской эксплуатации способствовали белые поселенцы на островах Кабо-Верде. Вместе с португальцами они с 1470-х гг. разрушали пути местной торговли, вторгаясь в перевозки сырого хлопка и красителя индиго от одного африканского сообщества к другому и создавая на Кабо-Верде процветающее хозяйство по выращиванию и обработке хлопка. Европейцы использовали труд и технологии своего континента и экспортировали готовую продукцию вдоль побережья вплоть до Аккры.

Португальцы также завладели торговлей каури[19] в Конго и на прибрежных островах, солью на побережье Анголы и высококачественным пальмовым текстилем между Северной и Южной Анголой. В ряде случаев они достигли доминирования не только благодаря наличию кораблей и умению торговать, но и применяя силу, если учесть, что они действовали на побережье и могли пустить в ход корабельные пушки. В Восточной Африке, к примеру, португальцы применяли насилие для захвата контроля над торговлей между арабами и суахили. Разрушение торговли между Кот-д’Ивуаром и «Золотым Берегом» происходило по тому же образцу. Между этими двумя регионами существовала активная прибрежная торговля на каноэ, и люди с мыса Лаху (современный Кот-д’Ивуар) огибали Мыс Три Пойнтс[20] для продажи своих тканей на восток до самой Аккры. Португальцы основали форт возле Аксима[21] у Мыса Три Пойнтс, чтобы торговать золотом с внутренними областями, и одной из его функций было сокращение африканской торговли между востоком и западом. Они запрещали жителями Аксима перемещаться на мыс Лаху и препятствовали движению каноэ из Кот-д’Ивуара на восток, дальше Аксима. Это было явное стремление превратить оба района в отдельные экономические единицы, связанные исключительно с Европой.

Указанная межафриканская торговля смогла уцелеть. Голландцы столкнулись с ней, когда в 1637 году захватили Аксим. Служащие Голландской Вест-Индской компании, действовавшей на «Золотом Берегу», старались полностью прекратить ее, и когда им это не удалось, попытались заставить народ Кот-д’Ивуара закупать определенное количество голландских товаров. Голландцы постановили, что каждый торговец на каноэ из Аксима, направляющийся к мысу Лаху, должен везти с собой их товары стоимостью минимум в 4 унции золота. Целью было превращение целиком внутреннего африканского обмена в европейско-африканскую торговлю.

Африканским попыткам объединить свои экономики был нанесен двойной ущерб, ведь когда европейцы стали посредниками в местной торговой сети, они сделали это главным образом для облегчения вывоза невольников и, таким образом, подчинили всю экономику европейской работорговле. В Верхней Гвинее и на островах Кабо-Верде португальцы и их потомки-мулаты были вовлечены в большое количество обменных операций, связанных с хлопком, красителями, «орехами кола»[22] и европейскими товарами. Все это чтобы наполнить трюмы кораблей для перевозки рабов. В Конго и Анголе наблюдается та же картина. Соль, раковины каури и пальмовый текстиль, поступавшие в руки португальцев, компенсировали нехватку их товаров и служили для закупки пленников в разных частях побережья и в глубине материка.

Элемент подчинения и зависимости является ключевым для понимания сегодняшней африканской отсталости: ее корни лежат глубоко, в эре международной [доколониальной] торговли. Стоит также заметить, что существует ложная, или псевдоинтеграция, камуфлирующая зависимость. В настоящее время она проявляется в формировании зон свободной торговли в бывших колониях. Эти зоны созданы для проникновения транснациональных корпораций. А начиная с XV века, псевдоинтеграция проявлялась в форме такой сцепки африканских экономик на больших расстояниях вдоль побережья, которая бы способствовала движению потока пленников и слоновой кости из отдаленного района к какому-нибудь порту на берегу Атлантического или Индийского океана. К примеру, невольники перевозились из Конго через территорию современных Замбии и Малави в Мозамбик, где их забирали португальские, арабские или французские купцы. Это не было подлинной интеграцией хозяйственных систем африканских территорий. Подобная торговля свидетельствовала всего лишь о степени иностранного проникновения, при том подавляя местную торговлю.

Западноафриканская торговля золотом не была уничтожена, но, выбитая с северных путей через Сахару, стала полностью зависеть от европейских купцов. В поясе саванн Западного Судана транссахарская торговля золотом питала одну из самых развитых политических зон всей Африки на протяжении пяти веков. Но Европе было удобнее получать золото на западном побережье, нежели через североафриканских посредников, и теперь остается лишь фантазировать, что могло бы произойти в Западном Судане, если бы там на протяжении XVII и XVIII веков происходил постепенный рост торговли золотом. Тем не менее, есть несколько аргументов и в пользу африканско-европейской торговли конкретно этим товаром. Производство золота включает в себя добычу и упорядоченную систему распределения внутри Африки. В основном благодаря ему, вплоть до XIX века на землях аканов и в частях Зимбабве и Мозамбика существовали процветающие социально-политические системы.

Некоторые выгоды имелись и от экспорта слоновой кости. Ее добыча в то или иное время становилась самой важной деятельностью некоторых восточноафриканских сообществ, иногда в сочетании с торговлей пленниками. Танзанийские ньямвези были самыми известными африканскими торговцами, создав себе репутацию благодаря перевозке товаров на сотни миль между озером Танганьика и Индийским океаном. Когда ньямвези переключили внимание на импорт слоновой кости, это привело к некоторым позитивным изменениям, таким как увеличение объемов торговли с соседями мотыгами, продуктами питания и солью.

Однако слоновая кость — такой актив, который быстро исчерпывается в любом регионе, и борьба за обеспечение новых поставок могла привести к жестокости, сравнимой с той, что имела место в ходе добычи невольников. Кроме того, главный недостаток торговли костью заключался в том, что потребность в ней не вырастала непосредственно из местных нужд и местного производства. Столь огромное количество этого продукта не требовалось ни одному обществу внутри Африки, и ни одно из них не обращалось к охоте на слонов и добыче кости в больших масштабах до формирования спроса из Европы и Азии. Любое африканское общество, всерьез бравшееся за экспорт кости, должно было реструктурировать свою экономику, чтобы сделать эту торговлю более успешной. Это, в свою очередь, вело к чрезмерной и неоправданной зависимости от заокеанских рынков и внешней экономики. Рост объемов торговли и появление некоторых положительных побочных эффектов были возможны, но терялась способность достигнуть экономической независимости и самоподдерживающегося социального прогресса. Ко всему прочему, все время нужно помнить о диалектической противоположности африканской торговли, а именно о существовании производства в Европе или в Америке под европейским контролем. Немногие общественно значимые побочные результаты охоты на слонов были крупицами по сравнению с прибылями, технологиями и навыками производства Европы. В таких обстоятельствах разрыв между Африкой и Европой постоянно увеличивался, и только принимая это во внимание мы можем подходить к проблеме развитости и отсталости.

Примечания