Прошло уже шесть лет с тех пор, как благодаря содействию редакции «Саратовской Земской Недели»[I] я имел возможность осенью 1901 года опубликовать санитарное исследование двух селений Воронежского уезда.
Открывшаяся при их изучении тяжёлая картина резкого санитарного неблагополучия, соединённого с поразительной экономической несостоятельностью населения, дала мне тогда основание применить к ним определение вымирающих деревень.
Вместе с тем они не являлись, однако, чем-либо особенно исключительным, выдающимся среди остальных деревень и селений Воронежского уезда и вообще чернозёмной полосы, не представляли собою чего-либо единичного, обособленного. Картина физической и материальной немощи населения, к тому же стоящего очень невысоко в культурно-бытовом отношении, почти безграмотного, забитого и лишённого стойкой самодеятельности, была тем более тяжка, что она являлась как бы характеристикой общего положения сельского населения обширного района России, в данном случае лишь весьма резко выразившегося в силу особо неблагоприятных земельных условий.
Состоявшиеся вскоре по окончании моей работы заседания Воронежского уездного комитета по выяснению нужд сельскохозяйственной промышленности, в которых и на мою долю выпала честь участвовать[II], вполне подтвердили типичность обследованных мною селений.
Вот, например, какие слова находим мы в нашумевшем в своё время докладе этого комитета, посвящённые описанию результатов усиленной распашки земель по причине малоземелья населения.
«В короткий пореформенный период местность уезда изменилась до неузнаваемости. Леса поредели и сократились в площади, реки обмелели или местами совершенно исчезли, летучие пески надвинулись на поля, сенокосы и др. угодья (распаханные), поля поползли в овраги, и на месте когда-то удобных земель появились рытвины, водомоины, рвы, обвалы и даже зияющие пропасти; земля обессилела, производительность её понизилась, — короче, — количество неудоби увеличилось, природа попорчена, естественные богатства истощены, а естественные условия обезображены.
Вместе с тем в самой жизни населения проявилась скудость, обеднение, вопиющая нужда».
Типичность положения описанных мною деревень была отмечена в то время и многими органами нашей печати, весьма сочувственно отнёсшейся к моей работе[III]. В наиболее обстоятельных отзывах было указано на тесную зависимость такого состояния наших селений с общими условиями русской жизни, отмечен резкий контраст между показным блестящим финансовым состоянием Русской империи и прогрессирующим разорением крестьянских масс бесправных и обездоленных.
Так, например, в своей заметке «Несколько цифр», напечатанной в «Русском Богатстве», Н.Ф. Анненский[IV] считал, что описанные мною деревни вовсе не исключительные явления.
«К сожалению, — говорил он, — у нас нет для этого никакого основания. Очень широкие слои безземельного и малоземельного крестьянства стоят в таких же общих условиях, как и наши деревни, и мы в праве ожидать, что одинаковые общие условия оказываются и для них последствиями, близкими к отмеченным для животинцев и моховатцев. Те данные, которые мы имеем в местных исследованиях крестьянского хозяйства в разных районах России, могут доставить многочисленные подтверждения этому. Таким образом, мы можем с большим правом принять, что приведённые цифры освещают небольшой уголок целого пласта в нижних слоях народного хозяйства» (курсив мой [— А.Ш.]).
Этой типичностью описанных мною явлений крестьянской нужды, этой тесной связью моего частного санитарно-экономического исследования с общими вопросами нашего государственного устройства и следует, вероятно, объяснить сравнительно широкий интерес со стороны общества, проявленный к моей специальной работе.
Изданный приложением к №№ 38–41 «Саратовской Земской Недели» за 1901 год лишь в весьма небольшом количестве отдельных оттисков «Очерк села Новоживотинного и Моховатки» разошёлся в очень короткое время, совершенно не поступив в продажу. С тех пор и до самого последнего времени мне приходится постоянно получать просьбы от различных учреждений и частных лиц о высылке моей работы и, к сожалению, всегда от-вечать на них невольным отказом.
Ободряемый советами моих товарищей, я хотел было в конце 1904 года выпустить очерк вторым изданием, отчасти затем, чтобы удовлетворить очевидно существующему хотя и небольшому спросу, отчасти же имея в виду более общие соображения.
В то время русское общество напряжённо переживало тяжёлые и тревожные дни. Кровавая эпопея на Дальнем Востоке, с рядом удручающих в ней неудач, внутреннее неустройство России и колеблющиеся настроения правящих сфер вместе с широким подъёмом общественного самосознания, грядущие и неизбежные серьёзные реформы существовавшего порядка вещей и бессилие отживавшего бюрократического строя, — всё это заставляло глубоко задуматься всякого мыслящего русского человека, захватывало всё его внимание и призывало к посильной общественной работе.
Больше, чем когда-либо, казалось мне, на каждом работнике лежал определённый общественный долг, каждый должен был принять участие в широкой «переоценке ценностей», неизбежной в совершающемся переломе русской жизни, открыто и громко заявить о полной негодности существующего всевластного бюрократизма, указать вопиющие факты постепенного разорения народных масс.
Мне хотелось тогда вновь воскресить в памяти общества картины деревенской нужды, хотелось вновь напомнить, как живётся этому великому русскому страстотерпцу, этому серому безграмотному и безответному люду, сотни тысяч сынов которого гибли тогда в далёкой стране на чуждых, залитых кровью полях Манчжурии.
Мне хотелось хотя бы чисто фактическим материалом, голосом сухих и мёртвых цифр, напомнить о живых и страдающих людях, очертить, в какие невыносимые условия существования поставлены эти люди у себя дома, в своей убогой хате, со своей удручающей темнотой, показать, как гнетуща эта мертвящая действительность их родного села.
В написанном мною тогда предисловии к предполагавшемуся второму изданию я указывал на неизбежность грядущего обновления русской жизни работой народного представительства и даже на вероятную близость политического освобождения родины, с которым у нас неразрывно, роковым образом связаны труднейшие вопросы улучшения социального положения рабочих классов общества.
«Оскудение крестьянских масс», — писал я в декабре 1904 г., — «недостаток земли, доходящий во многих местах до острой земельной нужды, тяжёлые экономические условия, в связи с непропорциональным обложением[V], непомерно высокие арендные цены и прочие наиболее насущные вопросы потребуют немедленного разрешения, как только свободные представители русской земли получат возможность заняться их обсуждением. Необходимость проведения широких социальных реформ, урегулирование земельных отношений и обеспечение землёй громадного количества земледельческого населения, — кажутся мне чрезвычайно серьёзными для прочного и спокойного развития даже будущей обновлённой России... Если теперь в сельском населении далеко не везде найдётся правильное понимание стоящих на очереди вопросов внутренней политики, — я даже смею думать, что в очень многих случаях можно встретить их полное непонимание, — то вопрос о земле является тем наболевшим, проклятым вопросом крестьянского существования, вокруг которого вертятся все самые заветные его думы и горячие мечты; этим словом, как общим лозунгом, объединена вся масса земледельческого сельского населения России. Оно должно стать, поэтому, в ряду первых задач нарождающегося государственного представительства, если не самой первой».
Так складывалось в моём представлении в декабре 1904 года общее положение дел на ближайшее вромя, хотя я и десятой доли того, что произойдёт в действительности, понятно, не мог предвидеть. Быстро развёртывавшиеся события политической жизни захватили всех и вся в 1905 году, и в самом начале его знаменательный день 9 января показал всю остроту социальных вопросов государства.
Ближайшие события этого бурного года лишили меня возможности осуществить второе издание моего очерка, а затем и самая мысль о нём отошла у меня на задний план.
Только теперь, после участия в работе 2-ой Государственной думы, решаюсь я вновь выполнить своё прежнее намерение, несмотря на то, что положение вещей существенно изменилось, а будущее, по-прежнему, представляется пока смутным и тревожным.
Громадность стоящих на очереди и в данное время, так же как и 3 года тому назад, великих социальных задач и противоречий стала нисколько не меньше, а настоятельность их удовлетворения ещё острее. Трудность их разрешения совместно с политическим освобождением страны выяснилась за последние полтора года во весь свой исполинский рост.
Как бы мы ни относились к работе и ошибкам первой и второй Государственной Думы, как бы мы ни оценивали тяжкие посягательства на народное представительство и даже на совершившийся государственный переворот[VI], — мы всё же должны признать, что главной движущей силой временно торжествующей реакции, главной причиной крушения народных надежд, — являлись определённые намерения истинных представителей народа справедливо разрешить социальные недуги государства.
Все яростные нападки, все обвинения, все враждебные действия, направленные по адресу народного представительства, черпали свою силу и давали действенный эффект вследствие постановки на очередь в Думе первого и второго созыва социальных реформ и в особенности главной из них — земельной.
Что бы ни говорили явные и тайные враги думы, чем бы ни мотивировалось прекращение работ народных избранников, всем мыслящим людям совершенно ясно, что «принудительное отчуждение частновладельческой земли» решило судьбу и первой, и второй Государственной Думы, что их погибель была вызвана настойчивой борьбой заинтересованных и влиятельных землевладельческих кругов.
Неприкосновенность частной собственности была торжественно заявлена в первой Думе, и Дума погибла, как только попыталась критиковать этот могущественный принцип.
Интересы 130 тысяч землевладельцев[VII] были ярко оттенены в руководящей речи председателя Совета министров во второй Думе, и изданный после её роспуска новый избирательный закон выразил эти землевладельческие интересы в необычайной, доминирующей степени. Всё было поставлено на карту, всё диктовалось и 8 июля 1906 года и 3-го июня 1907 года[VIII] принципами сохранения частной собственности на землю.
В последнем случае не остановились даже перед нарушением Основных законов.
Горьким опытом пришлось убедиться русскому обществу, какие невероятные затруднения приходится переживать стране при разрешении не только политических, но главным образом, социальных задач. В тесной, неразрывной связи их друг с другом лежат и дальнейшие причины грядущих потрясений.
Напрасно некоторые общественные деятели и даже выдающиеся работники в освободительной борьбе начинают как бы колебаться в прежде принятых решениях, напрасно полагают они, что ради скорейшего достижения политических задач необходимо хотя бы на время отказаться от тяжёлого груза социальных преобразований и скорее отправиться в борьбу за политическое освобождение страны.
Такое предложение, по моему глубокому убеждению, не только не ускорит дело, но ещё более его осложнит. Мало того, в ближайшем будущем оно может иметь самые гибельные последствия.
Борьба в одиночку немыслима; и надежда на какой-либо значительный успех будет близка к осуществлению лишь при энергичной поддержке широких народных масс. Эта поддержка является только при условии постановки на ближайшую очередь наболевших нужд и неотложных социальных задач. Я считал бы необходимым доказывать это положение везде и всегда, во всём его объёме, во всём его громадном значении, и я не нахожу достаточно сильных слов, чтобы особенно подчеркнуть его роковое значение в нашей освободительной борьбе.
Я считал бы крайне настоятельным доказывать это не только колеблющимся, хотя и искренним приверженцам нарождающегося правового государственного строя, но и тем, кто ради близорукой и жалкой политики собственных вожделений, или в угоду своекорыстным интересам группы крупного землевладения, предпринимают опасную ломку молодого народного представительства.
Я хотел бы доказывать это не словами, не логическими доводами какой-либо партийной точки зрения, а реальными фактами русской действительности, с которыми нельзя бороться циркулярами и штыками, которые неистребимы вообще какой-либо физической силой. Их страшная сила в том, что они существуют в нашей России. Их неоспоримая доказательная сила не нуждается в каких-либо добавлениях и выводах.
Вот почему я решаюсь вновь переиздать мой очерк «вымирающей» деревни, касавшийся двух небольших селений в северном углу Воронежского уезда, с небольшими изменениями и дополнениями. Тогда он был признан типичным для «целого пласта в нижних слоях народного хозяйства».
Таковыми описываемые деревни остаются, по-моему, и теперь. Очерк, в ряде фактов и цифр, рисует, как протекает жизнь крестьян, лишённых земли, осевших на «нищенском» даровом наделе в эпоху освобождения их от крепостной зависимости, как тяжело отражаются на их благосостоянии и здоровье социальные ошибки великой освободительной эпохи, каким неустойчивым фундаментом в государственном строительстве являются эти представители «нижнего пласта народного хозяйства».
Прошедшие со времени составления очерка шесть лет не изменили в этом пласте ничего в сторону уменьшения остроты нужды.
Наоборот, с несомненностью можно утверждать, что произошло только ухудшение, и даже серьёзное ухудшение. Минувшая разорительная война, неурожаи, захватывавшие последние два года многие губернии, а в том числе и Воронежскую, плохое состояние государственного хозяйства и резкое вздорожание продуктов первейшей необходимости, при упадке каких-либо заработков, не могли ничего другого дать, как лишь ещё большее увеличение крестьянской нужды.
Сказались все эти влияния и в описываемых мною несчастных Ново-Животинном и Моховатке.
Население здесь по-прежнему стоит на той последней грани existenz-minimum’а[IX], после которого начинается уже неуклонное его вымирание. Я сохраняю для очерка это название в виду его определённости и краткости. В нём нет, как может убедиться всякий, кто пожелает ознакомиться с цифрами, ничего преувеличенного и неправильного[X].
Цифры скучны и утомительны, их описание, может быть, слишком специальное и подробное, составленное на основании статистического учёта явлений, кажется несколько громоздким, но я оставляю его, ибо в нём за каждой цифрой, за каждой графой таблиц стоит сама жизнь описываемых деревень, сквозит их «бедность убогая, бедность забитая».
Минувшие годы пронеслись и над ними своеобразной и волнующей чередой.
Полуголодное существование деревень слегка поддерживалось здесь частной благотворительностью, ежегодным устройством детских столовых в летнее время, выдачей продовольственного хлеба в наиболее острые моменты.
Их описание в 1901 г. произвело в наших краях сильнейшее впечатление, их судьбой заинтересовывались, о них спорили, частные лица пытались им помогать.
Политические бури всколыхнули и ихнюю вековечную тишь и чуть было не вызвали острейшей вспышки сословной вражды. Были и в них «жертвы освободительного движения», томящиеся и до сих пор вдали от родимых углов.
Словом, в них отражались, как в ничтожном микрокосме все явления великого макрокосма России, но все эти изменения, конечно, не улучшили их положения.
Предпринималось и в них «землеустроение» через Крестьянский банк[XI], но при условиях операций этого учреждения и дороговизны покупки соседней очень плохой песчаной земли едва ли что-нибудь, кроме новой тяготы даст населению это землеустроение и голодающие животинцы и моховатцы по-прежнему будут сидеть у моря, дожидаючи погоды.
«Землевладельцы не могут не желать иметь своими соседями людей спокойных и довольных вместо голодающих и погромщиков», — сказал в заседании второй Государственной Думы 10 мая [1907 г.] председатель Совета министров [П.А. Столыпин] в своей декларации по земельному вопросу[XII]. Очевидно для всякого, что не только землевладельцы, но и само правительство не может не желать иметь всю крестьянскую массу спокойной и довольной, вместо бесконечного ряда голодающих и погромщиков.
Очевидно, что стремление превратить голодающих и погромщиков в спокойных и довольных людей должно явиться главным стремлением правительства, хотя новый избирательный закон 3-го июня странным образом обездоливает именно крестьянские массы и даёт перевес землевладельцам.
Очевидно, далее, что погромщики — непосредственный продукт голодающих и что борьба с погромщиками, бесцельна, пока есть голодающие; бороться же силой с голодающими уже совершенно бесцельно, да кроме того и жестоко.
В своей декларации председатель Совета министров допускал необходимость несколько туманного качественного принудительного отчуждения помещичьей земли и резко возражал против какого-либо количественного принудительного отчуждения. Довольно трудно установить вполне определённо, что подразумевалось им под «качественным» отчуждением земли, но мне кажется, что и вообще грань между качественным и количественным отчуждением незаметна и неопределённа.
Если «качественное» отчуждение необходимо тогда, когда на существующей крестьянской земле немыслимо ведение хозяйства, если возможно отчуждать землю для устранения чресполосицы, устройства прогона и водопоя, то, конечно, ещё более допустимо принять в расчёт кроме того ещё случаи, когда немыслима сама жизнь человеческая на существующих крестьянских наделах, а при этом грань между качественным и количественным отчуждением частной земли должна и вовсе исчезнуть.
Это именно та грань, которую необходимо передвинуть, если только было бы возможно придать такой смысл заявлению главноуправляющего землеустройством и земледелием кн. [Б.А.] Васильчикова во второй Государственной Думе.
Издаваемый очерк вымирающей деревни есть описание жизни крестьянской бедности по сю сторону этой грани!
Мыслимо ли нормальное существование государства, мыслимы ли спокойные и довольные земледельцы, мыслима ли вообще какая-либо плодотворная работа по обновлению обветшавших форм государственной жизни при существовании таких вымирающих деревень, пусть решают читатели, пожелавшие ознакомиться с очерком. По-моему, ответ для всех должен, быть ясен.
С.-Петербург, 8 июня 1907 года
Примечания редактора
